15
Ночь на переломе к утру. Густая тьма, разлитая над миссией, слабо затекает опаловым заревом. Со стороны набережной задувает легкий бриз, и это очень кстати: ветер сносит невыносимое зловоние, которым теперь полнится весь центр города.
Вот уже минут десять мы стоим в темной разгромленной комнате, бывшей ординаторской, и сквозь разбитые окна напряженно осматриваем улицу, по которой нам предстоит добраться до ливневого стока. Вроде все тихо – даже крысы почему-то не шуршат. Однако это не значит, что поблизости никого нет. Смерть может таиться везде: за ближайшим углом, в разгромленном магазинчике напротив, на крыше нашего госпиталя, среди остовов сожженных машин, чернеющих во дворе.
Все-таки дорога из Посольского района до миссии выработала во мне рефлекторную боязнь открытого пространства, я ощущаю себя в безопасности только, подземном бетонном кубе. Тошнотворный и безотчетный страх, будто бы сочащийся из-под ложечки, постепенно охватывает меня, начисто парализуя волю. Ощущение это настолько мерзкое, что я буквально физически ощущаю, каким могильным холодом наливаются мои руки, как леденеет мозг, как испаряются из него остатки здравомыслия…
Это только у кинематографических суперменов не бывает выбросов адреналина. У обычных людей, вроде меня, адреналин сигнализирует о возможной опасности. В какой-то момент даже ловлю себя на мерзкой мысли, а не отложить ли путешествие по подземельям на завтра, и с трудом беру себя в руки – ведь завтра ровным счетом ничего не изменится – ни руины, ни опасности, которые в них таятся. А вот время очень дорого…
Осторожно, стараясь не хрустеть подошвами по битому стеклу и кускам штукатурки, подхожу вплотную к окну. И хотя рассвет все заметнее, тьма еще густо копится в узких переулках, в оконных проемах разбитых домов и особенно – в разросшихся кустах вдоль дороги.
– Пошли… – шепчу спутникам и осторожно выхожу во двор.
До ближайшего ливневого коллектора, со слов Элизабет, всего лишь метров пятьдесят. Но и этот путь полон опасностей…
Крадучись пробираемся вдоль задней стены госпиталя. Прислушиваемся к каждому шороху в чернильной тени густых крон. Крик ночной птицы, шорох невидимых ящериц в траве – все эти привычные для мирной жизни звуки сейчас заставляют холодеть от страха и нервно вытирать вспотевшие ладони.
Огибаем наш расстрелянный фургон, проходим сквозь распахнутые ворота. Небо на востоке быстро сереет. Ветер с океана гонит по разбитому асфальту бурую листву, ошметки целлофана и обрывки газет. Со стороны разгромленного магазинчика отчетливо тянет сожженной резиной, и от этого запаха все время хочется чихать. Осторожно, словно космонавты на незнакомой планете, ступаем по тротуару, то и дело обходя груды мусора и оплывшие воронки, неуловимо напоминающие лунные кратеры. Передвигаться следует бесшумно, и потому опытный Джамбо перед самым отходом потребовал, чтобы мы попрыгали на месте – не бренчит ли что в наших карманах?
Слух мой обострился настолько, что я, кажется, различаю даже биение сердец своих спутников. Или это кровь приливает мне в уши?!
Неожиданно Курума останавливается, прикладывает палец к губам и указывает взглядом в сторону руины, темнеющей на противоположной стороне улицы. Оттуда доносятся приглушенные шорохи, затем странное повизгивание, переходящее в низкое рычание.
Джамбо тут же приседает на корточки, вскидывает помповое ружье и знаками показывает, чтобы мы последовали его примеру. Мы даже не успеваем отреагировать на этот жест, как из-за кустов выбегают две собаки – худые и злобные. Псы рвут какую-то окровавленную тряпку, рычат, и с их клыков слетает желтая пена. Возможно, собаки бешеные, но стрелять в них нельзя, на выстрелы наверняка сбегутся те, с кем нам не стоит встречаться.
Еще метров двадцать, и Элизабет кивает на металлический люк с края дороги, забранный в чугунную решетку:
– Пришли.
Джамбо оказался предусмотрительным и на этот раз – достает из сумки загодя приготовленный кривой ломик. И где только он его подобрал?
Решетка намертво вросла в асфальт, словно пригоревший блин в сковородку, и приподнять ее стоит немалых усилий.
Теперь предстоит решить – стоит ли нам накрыть решеткой ливневую шахту, после того как мы спустимся под землю, или лучше оставить как есть. У каждого варианта свои плюсы и минусы. Если нынешние хозяева района заметят отсутствие решетки – это может привлечь их внимание, и кто-нибудь наверняка захочет спуститься в подземелье. Если у нас под землей возникнут какие-нибудь неприятности, и нам придется срочно подниматься на поверхность, то на поднятие массивной решетки изнутри уйдет уйма времени.
Как-то незаметно теряю Элизабет из поля зрения, но ненадолго.
– Положим сверху во-от это. – Наша спутница ставит на асфальт грубо сколоченный ящик. – И со стороны не видно, что решетки нет, и мы, в случае чего, сможем быстро выскочить на поверхность.
Спуск в городские коммуникации выглядит не так романтично, как многие себе представляют. Огромная бетонная шахта, уходящая, кажется, до центра земли, по крайней мере, свет карманного фонарика не достигает дна. Ржавые скобы-ступеньки в бетоне. И чудовищный запах затхлости и плесени, от которого не спасает даже респиратор.
Спускаюсь первым. «Разгрузка» с поклажей сразу тянет вниз, нарушая равновесие тела. На всякий случай пересчитываю в уме ступеньки. После тридцать девятой нога, наконец, упирается в нечто твердое – видимо, в бетонный или кирпичный пол. Отхожу в сторону, чтобы не мешать спутникам, щелкаю тумблером фонарика.
Подземный коллектор действительно высокий. Огромное жерло со сводами темно-красного кирпича по колено завалено гниющим мусором, разноцветным пластиком, истлевшей листвой и бесформенными ржавыми железяками. Крыс, правда, не видно и не слышно – наверное, еще спят. Но крысы – это вовсе не те существа, которых нам следует бояться в подземельях!
А Джамбо с Элизабет уже топчутся за моей спиной.
– Выключи фонарик, – предлагает Элизабет. – Сядет батарея – ты ее уже не поменяешь.
Достаю факел. Кислорода тут явно недостаточно, и потому факел удается поджечь не сразу. Пламя трещит, разгораясь неохотно. Кирпичи над головой сразу затекают жирным нагаром.
– Посторонись, – тихонько произносит Элизабет, принимая у меня факел. – Я иду первой, я ведь тут все знаю…
Не сговариваясь, сдираем респираторы – лица под ними потеют, одышка мешает ходьбе, да и переговариваться друг с другом невозможно. А ведь идти нам почти час.
Спустя шагов двадцать подземелье заметно идет под уклон. Под ногами громко хлюпает, и звуки эти заставляют меня вздрагивать. Пламя причудливо мерцает в огромных разводах плесени на стенах, переливается в грудах пластикового и стеклянного мусора. Неверный свет то и дело выхватывает из непроницаемой темноты то проржавленные крюки под самыми сводами, то черные пятна, правильными полукружьями вырисовавшиеся вдоль стен слева и справа.
– Боковые штольни, туда лучше не ходить, – свистящим шепотом комментирует Элизабет.
– А для чего они?
– Если мусор забивает одну магистраль, вода стекает в параллельную. Тут таких много…
По моим подсчетам, мы прошли уже метров сорок. Никогда не страдал клаустрофобией, но в какой-то момент мне начинает казаться, что я никогда уже не увижу ни голубизны неба, ни зелени джунглей.
Факел потрескивает, шипит и, словно бенгальский огонь, сыплет во все стороны мелкими искрами, готовый погаснуть в любой момент. Дышать все труднее – видимо, процент кислорода в атмосфере критический, да и тот выжигается. И когда я уже готов схватиться за сердце и захлебнуться болезненным кашлем, неожиданно становится чуточку легче. Да и факел почему-то вновь разгорается…
Элизабет останавливается и показывает наверх. Очередная шахта, заканчивающаяся ливневым люком – точно таким же, как и рядом с нашей миссией. Через нее-то под землю и проникает спасительный кислород.
– Мы как раз под Парадиз-авеню, район Главпочтамта, – со знанием комментирует Элизабет.
– Сколько же мы прошли? – спрашивает Джамбо.
– Четверть пути, в лучшем случае.
– Неужели до университета? – не верю я.
– Нет, до развилки, где мы прощаемся. В университет мы с Джамбо далее идем сами, а вы направляетесь к зоопарку, там уже близко…
Подземный коллектор вновь идет под уклон. Теперь он куда более запутан: боковые галереи то сужаются, то резко расширяются, то вновь поднимаются. Со сводчатого потолка сочится влага – видимо, грунтовые воды проникают и через трещины в камне.
– Смотрите, смотрите! – Джамбо останавливается, показывая пальцем в сторону боковой галереи.
Щелкаю фонариком. В электрическом овале смутно белеет человеческий череп, а рядом с ним валяется рассыпавшийся скелет. Судя по всему, человек этот умер еще задолго до эпидемии Эболы.
– Истлевшие трупы и старые скелеты коммунальщики находят тут довольно часто, – комментирует Элизабет так спокойно, будто речь идет о выброшенном чемодане. – Коллекторы чистят раз в год, и без таких «подарков» никогда не обходится.
– Кто же он такой? – Джамбо принимает факел из рук спутницы, рассматривает человеческие останки.
– Местные уголовники иногда сбрасывают тела жертв в штольни. А бывает, что в подземелье забредают и искатели приключений. Спуститься-то сюда легко, а вот отыскать путь на поверхность куда сложней, особенно если свернуть в боковые галереи. Даже наши коммунальщики, которые чистят это подземелье, и то не всегда поднимаются наверх. За последние пять лет тут погибли четыре человека. Заблудились…
– Приятная информация для людей, идущих под землей, – хмыкает Джамбо. – Спасибо!
– Как говорится, «предупрежденный вооружен», – парирует Элизабет. – Просто не забывайте о технике безопасности. А главное правило – ни в коем случае не удаляться в боковые штольни. Там целый лабиринт, причем точного его плана ни знает никто.
Последующие минут двадцать передвигаемся молча. Эхо разносит по подземелью звуки наших шагов, четко слышится далекое журчание воды, теперь оно воспринимается как естественный звуковой фон.
В какой-то момент слух различает приглушенные удары сверху. Кирпичные своды отдаются глухой вибрацией, словно при землетрясении.
Что это может быть? Взрывы? Или, может, в столицу уже ввели миротворческий контингент для урегулирования ситуации, а мы ничего не знаем?
Погруженный в размышления, не замечаю перед собой груду мусора, спотыкаюсь и едва успеваю схватиться за стену, чтобы не упасть.
– Мистер Артем, осторожнее, вы нам еще нужны целым и невредимым, – подхватывает меня под локоть Элизабет.
С брезгливостью одергиваю руку от стены. На ладони остается вязкая склизкая грязь. Тут и без эболавируса можно подцепить целый набор смертельной заразы. Спешно извлекаю из кармана флягу со спиртом и протираю ладони.
Перед очередным перекрестком Элизабет резко останавливается и дает нам знак не двигаться.
– Гасите факелы, скорее! – властно командует она.
– Что такое? – шепчет Джамбо.
– Кажется, впереди кто-то есть…
Все вокруг погружается в непроницаемую темноту. Напрягаю слух, действительно, из бокового ответвления коллектора доносятся приглушенные звуки человеческой речи. Говорят вроде бы по-английски, но о чем именно, понять сложно.
– Метров через двадцать этот тоннель пересекается с другим, – комментирует Элизабет.
Лихорадочно прикидываю, что нам делать, если неизвестные свернут в нашу сторону. Возможно, это какие-нибудь очередные негодяи – и тогда нас ждет смерть. Но ведь в подземелье могут скрываться и еще здоровые люди! Как нам вести себя при встрече с ними? Как они поведут себя?
Вжимаюсь спиной в холодную слизкую кладку, сердце учащенно бьется, готовое выскочить из груди. Достаю из-за пояса пистолет и снимаю с предохранителя. Меньше чем через минуту впереди проявляется отчетливое световое пятно. По галерее, перпендикулярной нашей, гуськом проходят четверо: автоматы, камуфляжи, зажженные факелы. В нашу сторону они даже не оборачиваются, и потому я не могу определить, кто они – местные или европейцы.
Элизабет подает голос лишь спустя минут десять после того, как неизвестные исчезают в боковой штольне.
– Пронесло… – шепчет она, оглядываясь. – До развилки всего метров пятьдесят. Надеюсь, доберемся без приключений…
