После целых четырех лет запрета на прием новых членов в партию он вновь был разрешен между сентябрем и ноябрем 1936 г., как раз тогда, когда начали развертываться массовые репрессии. Происхождение решения неясно. Известно только то, что эффект его был невелик, пока свирепствовал террор: слишком рискованно было тогда вступать в партию, слишком опасно было давать рекомендацию вступающему. Немного новых коммунистов появилось в 1937 г. Постепенный прогресс стал намечаться в 1938 г. под воздействием целого ряда постановлений, целиком направленных на стимулирование более широкого притока. Однако наиболее ощутимые изменения произошли лишь к концу года. Напротив, 1939 г. стал годом массового наплыва: 1 млн. человек вступили в члены партии и около 0,5 млн. – в кандидаты. Затем прием постепенно стали притормаживать, и так продолжалось вплоть до начала войны; в общем и целом, однако, двери партийных организаций оставались открытыми. Особенно интенсивным процесс был в армии, где коммунистическая прослойка к концу 1937 г. была самой тонкой за весь период с 20-х гг.: всего 147,5 тыс. человек. Прием усилился в 1938 г. и достиг в 1939 г. самого высокого (из зарегистрированных) уровня: 165 тыс. человек в год. К середине 1941 г. в вооруженных силах насчитывалось более полумиллиона коммунистов, из которых примерно половину составляли кандидаты в члены партии.

Этому способствовали решения XVIII съезда ВКП(б) (март 1939 г.), отменившего старые дискриминационные различия на основании социального происхождения при приеме в партию. Нормы стали едиными как для рабочих, так и для крестьян, служащих или интеллигенции: вступающий должен был выдержать годовой испытательный срок в качестве кандидата; для вступления требовались рекомендации трех членов партии с партийным стажем не менее трех лет. Новые правила смягчали в особенности те строгости, которые прежде существовали для выходцев из интеллигенции. Это новшество объяснялось Сталиным тем, что, поскольку в социалистическом Советском Союзе больше не существует враждебных отношений между классами, не должны сохраняться и различия при приеме той или иной группы населения.

XVIII съезд утвердил этот принцип в рамках более широкой реформы Устава партии, отражавшей воссоздание своего рода внутрипартийной законности после разгула репрессий. Сталин и Жданов на съезде провозгласили, а потом было записано в документах, что больше не будет массовых чисток. В Устав была введена новая глава с перечислением прав члена партии наряду с его обязанностями: право критиковать любого работника партии, право выбирать и быть избранным в партийные органы, право требовать личного участия во всех случаях, когда выносится решение о нем; право обращаться с любым вопросом и заявлением в любую партийную инстанцию, вплоть до самых высших. На съезде снова говорилось о «внутрипартийной демократии»: голосование при выборах должно было производиться не списком, а по отдельным кандидатурам. Все эти меры создавали видимость обнадеживающего прогресса по сравнению с тем, что делалось на протяжении двух предшествующих лет: они призваны были внушить членам партии то чувство большего спокойствия, без которого вряд ли оказалась бы возможной какая бы то ни было их деятельность. Отчасти такая цель была достигнута. Вместе с тем, однако, от внимания не может укрыться вся шаткость новых уставных норм: достаточно вспомнить, что ведь и репрессии оправдывались Сталиным во имя расширения демократии.

Правда, когда собрался XVIII съезд, массовый террор ушел уже в прошлое. Рядом секретных распоряжений аресты были приостановлены, наиболее важное из них было отдано в ноябре 1938 г. В своем докладе Жданов даже подверг критике некоторые примеры перегибов в деле исключения из партии, имевших место в течение двух предыдущих лет. Была организована процедура некоей реабилитации: благодаря ей несколько месяцев спустя, уже перед самой войной, на свободу вышли некоторые арестованные, в частности кое-кто из военных, например прославившиеся впоследствии Рокоссовский и Горбатов. Большим снисхождением пользовались те, кого судили в этот период. Исправление курса было существенным, но значение его не следует преувеличивать. По сравнению с размахом предыдущих репрессий то было явление весьма ограниченных масштабов. Насколько известно, исправлены были даже не все те случаи, которые упоминались Ждановым. Репрессии стали более избирательными, но полностью так и не прекратились. Да они и не могли прекратиться. Слишком тяжкими были удары, нанесенные партии и обществу, чтобы можно было говорить о сколько-нибудь реальной демократизации. Аресты продолжались, в особенности среди интеллигенции: еще в 1939 и даже в 1940 гг. им подверглись многие видные деятели культуры, включая и новоизбранных членов Центрального Комитета.

События 1937–1938 гг. повлекли за собой еще одно долговременное последствие. Оно касалось положения и роли политической полиции. В общем и целом в истории СССР нашла решение проблема, встающая перед любой современной революцией и заключающаяся в установлении гражданского контроля над армией. Ее решению способствовали, пусть даже уродливо искаженным образом, и сами репрессии. Этого нельзя сказать об органах НКВД. Безграничный произвол их, длившийся в течение двух страшных лет, теперь уже сохранится надолго, превратив эти органы, как потом было написано, в «наводящую ужас службу… стоящую над высшими органами партии и государства». Именно в 1939 г. в связи с протестами, исходившими на этот раз и от обновленных периферийных партийных органов, Сталин секретным телеграфным циркуляром напомнил, что двумя годами ранее НКВД было дано и сохраняется по сей день право применять пытки. Это не значит, что над политической полицией не было никакого контроля: единственным остававшимся был только личный контроль Сталина.

Символом этой небывалой и исключительной власти НКВД по отношению к самой партии выступал новый глава Наркомата внутренних дел Берия. Его назначение на место Ежова в первый момент было воспринято как симптом, предвещающий возврат к законности. Но уже на XVIII съезде ВКП(б) он предстал в совсем ином облике, заявив: «Укрепление всех звеньев советского государственного аппарата проверенными, крепкими кадрами, изгнание оттуда всех еще не разоблаченных и притаившихся врагов народа являются задачей первостепенной важности… Подлые враги народа и впредь с еще большей ожесточенностью будут пытаться вредить, пакостить нам…». Он обещал поэтому обеспечить «разоблачение, разгром и искоренение всех врагов народа». Внезапное возвышение этого уроженца Кавказа было по-своему многозначительным. Его большевистское происхождение было более чем сомнительным. Все собранные позже свидетельства подтверждают, что его поведение во времена гражданской войны в лучшем случае может быть охарактеризовано как двурушническое. Единственным источником его силы было личное доверие к нему Сталина; со своим талантом коварного интригана он сумел воспользоваться им гораздо лучше, чем Ежов. С годами Берия зарекомендует себя как один из самых хладнокровно безжалостных министров полиции, каких только знала история.

И все же по сравнению с совсем недавним прошлым период с 1939 г. до середины 1941 г. выглядел совершенно нормальным, когда внешняя угроза определенно возобладала над опасениями, порожденными внутренней напряженностью. При всей своей трагичности выдвижение новых кадров на место истребленных было свидетельством неисчерпаемости тех ресурсов людской энергии, которые были приведены в движение всей чередой потрясений, сменявших друг друга, начиная с 1917 г. Возобновившийся количественный рост вернул партии ту численность, какую она уже имела в 1932 г.: свыше 3,5 млн. человек, если считать членов и кандидатов. В то же время вновь начатый прием вызвал радикальную перемену в классовом составе партии.

По своему социальному составу коммунисты подразделялись в начале 1938 г. следующим образом: 64,3 % – рабочих, 24,8 – крестьян, 10,9 % – служащих. Это соотношение лишь незначительно отличалось от того, которое существовало в 1932 г., свидетельствуя о том, что чистки и репрессии сказались на всех трех категориях примерно равным образом. В 1941 г., напротив, соотношение выглядело существенно иным: 43,7 % коммунистов было из рабочих, 22,2 – из крестьян и 34,1 % – из служащих (мы пользуемся этим термином условно, имея в виду, что двумя главными категориями, которые он охватывает, являются руководящие работники и интеллигенция). Следует напомнить, что социальное происхождение необязательно совпадало с профессиональным положением в момент вступления: например, в 1932 г., притом что 65,2 % членов партии происходили из рабочих, лишь 43,5 % продолжали трудиться в качестве рабочих на заводах и фабриках (для крестьян соответствующие показатели составляли 26,9 и 18,3 %). Мы не располагаем аналогичными сведениями за 1941 г., но можно предположить, что соотношение к этому времени существенно не изменилось. Это означает, что третья категория, то есть категория руководящих работников и интеллигенции, стала преобладающей в партии. Иными словами, вербовка новых членов партии в предвоенные годы шла большей частью именно за счет новых кадров, выдвинутых на новые рубежи в обществе, и из тех, кого осчастливило своими плодами развитие системы образования: по подсчетам одного западного исследователя, из этих слоев партия черпала в этот период 70 % своего пополнения.