Просто удивительно, как по-разному могут просыпаться люди. Одни, услышав звонок будильника, спокойно выключают его, встают, словно бы и не спали крепким сном буквально несколько минут назад, и начинают сразу же заниматься делами, другие — с величайшим трудом отрывают голову от подушки и еще как минимум час практически не способны соображать. Третьи способны, не просыпаясь, на крик из соседней комнаты: «Тебе выходить через полчаса!» — твердым голосом ответить: «Я уже встал, сейчас причешусь и выйду», четвертые вообще ухитряются проснуться только в начале рабочего или учебного дня и с некоторым удивлением понять, что они практически не помнят ни о том, как собирались и завтракали, ни о том, как добирались. Есть еще те, кто просто выключает будильник и безмятежно засыпает еще на несколько часов, вне зависимости от любых внешних обстоятельств. Как только люди не просыпаются!

Коста всегда просыпался мгновенно, словно выныривая из холодной воды. Едва дослушав бой часов, открывал глаза, поднимался с тахты, садился к компу — не проходило минуты с момента пробуждения, как он уже чем-то занимался. Он просыпался — и был готов к бою. В любое мгновение.

Сегодня все оказалось иначе. Совсем иначе.

Шелковистые простыни приятно холодили тело, легкое одеяло грело, но под ним не было душно. На мягком матрасе очень удобно было лежать на боку, полураскрыв оперенные крылья. Чуть завившаяся непослушная прядь необычно мягких волос, упавшая на лицо, слегка щекотала верхнюю губу и кончик носа при каждом вдохе-выдохе. А под правой рукой ощущалось непривычное живое тепло.

Левое же запястье охватывала стальная полоска.

Коста отчаянно не хотел просыпаться. Он очень медленно, плавно выплывал из глубин спокойного, ровного сна без сновидений. И ему было до неприличия хорошо.

Пока он не почувствовал сталь на запястье, ограничивающую движение. Тело отреагировало раньше, чем сознание, — кромки перьев посерели, облекаясь сталью, крылья потяжелели, готовые к бою. Мышцы напряглись, Коста превратился в туго сжатую пружину, готовую к броску.

И только после этого открыл глаза.

Катя сидела рядом, накрыв плечи простыней, и наблюдала за спящим в ее постели Крылатым. Она, казалось, даже не заметила метаморфозы перьев.

Чувство опасности, пробудившееся на мгновение, отступило. Коста перевел взгляд — левую руку охватывал стандартный металлический наручник полицейского типа — еще старый, не магнитный, а соединенный цепочкой. Вторая дужка которого крепилась к изголовью кровати.

— Что это? — спросил он, вновь посмотрев на девушку.

Та смутилась.

— Я не хотела, чтобы ты ушел, как в прошлый раз…

— Понятно. Эта вещь тебе нужна?

— Нет… то есть что ты имеешь в виду?

— Не нужна. Это хорошо.

Коста чуть напрягся, дернул, рассчитав силу, — он совершенно не хотел ломать кровать.

Цепочка, соединявшая браслеты, жалобно звякнула — и порвалась.

Крылатый протянул охваченную сталью руку Кате:

— Снимешь?

Она чуть приоткрыла рот, без страха, но с удивлением глядя на обрывок цепочки.

— Какой же ты сильный…

Ключ легко провернулся в замке, браслет со щелчком разомкнулся.

— Спасибо.

Было холодно. И еще — очень стыдно за вчерашнюю слабость. За то, что не смог уйти, за то, что вообще пришел, за то, что позволил за собой ухаживать. За то, что вообще позволил себе снова появиться в ее жизни.

Надо было просто отнести ее домой и тут же уйти. На чердаке чуть отлежаться и отправиться в убежище. И навсегда забыть этот адрес, эту квартиру, а главное — эту девушку.

Надо было. Но, дьявол, до чего же не хотелось! А теперь придется объяснять, почему они не должны видеться. Но сперва — надо выяснить, что вчера произошло. Выяснить — и уйти. Несмотря на слова Эрика, несмотря на то что теперь Крылатый был свободен, он не стал менее опасен для окружающих. У него достаточно врагов, и врагов беспощадных. И эти враги ни за что бы не упустили возможности как-либо манипулировать Костой через тех, кто имел неосторожность стать ему дорог.

Он поймал взгляд девушки и понял: вот теперь она боится. Но не его, а того, что он уйдет. То, что еще оставалось от прежнего Косты, безразлично заметило: правильно боится. А тот Коста, что вчера расправлял крыло, чтобы Кате удобнее было лить воду на широкие маховые перья, внутренне содрогнулся. Он не мог, не хотел уходить!

Он должен был уйти. И должен был об этом сказать. Прямо сейчас.

Но вместо этого с губ сорвались совсем другие слова:

— Что вчера произошло? Почему ты… упала?

Катя немного помолчала, потом легла рядом, положив голову ему на плечо. Коснулась кончиками пальцев пера, провела — Коста почувствовал, как по телу пробежала легкая судорога от этой мягкой, ненавязчивой ласки.

— Я не знаю, — наконец проговорила Катя. — Я вообще не понимаю, что произошло.

— Расскажи. С начала. Попробуем понять.

Он старался говорить еще короче, чем обычно, — только для того, чтобы она не уловила дрожи в его голосе.

— Я… мне с утра было плохо. Холодно и тоскливо, знаешь, бывает — просто так, безо всякой причины. После института я не хотела идти домой, но дел никаких не было, занять себя оказалось нечем. Хотя, наверное, я просто плохо искала… Я зашла в какое-то кафе, пообедала — не потому, что есть хотелось, а просто по привычке. Вообще я все вчера делала «просто». Просто потому, что вроде как так надо. Потом пошла гулять — не куда-то, а так, бесцельно. Зашла в торговый центр, там побродила… и наткнулась на странный магазинчик. Оружейная лавка. Там было столько всяческих ножей и кинжалов, сколько я даже в кино не видела, причем все настоящее, никаких сувениров. И еще там был человек… я сперва приняла его за продавца, потом — за посетителя, а в результате выяснилось, что он хозяин этого магазина. Он подарил мне кинжал. Очень странный кинжал… И мне показалось в какой-то момент, что он за мной… ну, вроде как ухаживает. Угостил кофе с пирожными — а потом ушел. Внезапно встал, сказал, что ему надо уйти — и ушел, даже не спросив номера мобила. А мне вдруг стало душно. Я попросила официантку проводить меня на террасу, там постояла — вроде стало легче. А потом появились тени… Нет, ты, наверное, сочтешь меня сумасшедшей!

— Не сочту. Продолжай.

Катя глубоко вдохнула. Ей явно было сложно рассказывать, но в то же время — с каждым словом становилось легче. Коста обнял девушку крепче и добавил, постаравшись, чтобы слова прозвучали как можно мягче:

— Не бойся ничего. Просто расскажи.

— Я не помню почти ничего… только ощущения. Зачем-то достала кинжал, порезалась им… Не понимаю, как это получилось. Потом появились тени, они надвигались со всех сторон, хотели забрать меня. Стало страшно, как никогда в жизни, я посмотрела на лезвие, там… там был узор, а в этом узоре — ты… а с другой стороны — череп, оскаленный череп, очень злой. Я чувствовала исходящую от него ненависть… Нет, я сперва посмотрела, потом появились тени, а потом я порезалась! И закричала, но меня никто не мог услышать, вокруг выла метель, стало очень холодно, и эти тени, их все больше и больше… Я хотела убежать, избавиться от этого, хотела выбросить кинжал, но только сильнее сжимала его. А потом упала. Я не помню, как и почему. И не помню, что было дальше — я потеряла сознание, падая, и пришла в себя уже здесь… Ты меня поймал?

— Да, — хрипло сказал Коста. Ненависть сводила горло. Катя не рассказала ничего, что могло бы точно указывать на виновника, но Коста кожей ощущал убийцу. — Как он выглядел? Человек, который подарил кинжал.

— Я не помню. — Девушка прижалась сильнее. — Помню только кожаный плащ… он вообще был странно одет, не по нашему времени. Но я не помню ни лица, ни голоса.

— Ясно. Что с твоей раной?

Идиот! Сволочь бесчувственная! Он должен был спросить об этом раньше! Ладно, вчера он был не в состоянии вообще что-либо замечать, но сегодня-то!

Вместо ответа Катя подняла руку. На внутренней стороне предплечья змеился тонкий сизый шрам. На вид ему было не меньше месяца.

— Понятия не имею как, но… Вчера я замотала руку бинтом и забыла — не до того было. А сегодня вот так вот…

— Это хорошо. Покажи мне нож.

Малазийский крис. Прекрасно сбалансирован — для криса. Лезвие бритвенно-острое, клинок классический, с тринадцатью изгибами. Узор на лезвии произвольный, ни в какие отчетливые картинки не складывается.

— Сейчас ты видишь что-нибудь в узоре?

Катя долго разглядывала клинок, потом покачала головой.

— Нет… Ничего не вижу, просто узор, и все. Но вчера был рисунок, я точно помню!

— Была иллюзия рисунка, — покачал головой Крылатый. — И я знаю, кто это сделал. Нет, не спрашивай — не отвечу. Не имею права. Но я разберусь с этим. Он больше не станет причинять тебе вред.

Не станет. Потому что незачем. Потому что Коста сегодня уйдет, чтобы больше никогда не вернуться. Ярость клекотала в груди, но он сдерживал желание сию секунду сорваться с места, найти Теодора и заставить ответить за то, что тот едва не сделал.

— Как скажешь…

Она закрыла глаза, прижимаясь всем телом к нему. В этом не было ничего от сексуальности и вожделения — только тепло и близость. Все. Коста вздохнул и тоже закрыл глаза, наслаждаясь последними мгновениями счастья, от которого он сегодня навсегда откажется.

Эта история с крисом и падением слишком четко дала Крылатому понять, насколько уязвим тот, у кого появляется некто ему дорогой. И сколь страшная опасность угрожает тому, кто рискнет стать дорог Косте. Он не хотел Кате такой участи и не хотел каждую секунду думать о том, в безопасности ли она. Сам он обеспечить ей реальную защиту не мог. Кто он, в конце концов, против того же Кейтаро? Или даже Теодора, у которого нет ни единого шанса против Крылатого в прямом бою, но который просто не позволит делу дойти до боя. Оглушит ментальной атакой и сделает все, что посчитает нужным. Это против людей Коста силен или даже против Повелителей. Но из слуг Закона он — слабейший.

— Коста… Ты не уйдешь? То есть, конечно, уйдешь… но ты ведь вернешься?

Надо было сказать правду. Или соврать — но так, чтобы она поверила.

Он не смог:

— Не знаю.

— Я без тебя не смогу, — тихо проговорила Катя и уткнулась носом ему в шею.

Коста поверил. Сразу и безоговорочно. А поверив — заставил себя об этом забыть. Она не могла без него, а он не мог, не имел права быть с ней. Ради нее самой — какая фальшивая, по сути, фраза! Жаль, что так оно и было.

— Ты не знаешь меня. Не знаешь, кто я, что я делаю. Если бы ты знала…

— …то это ничего бы не изменило. Я не маленькая влюбчивая девочка, правда. И я знаю, что не смогу без тебя. Не смогу — и все.

— Даже если…

— …даже если Ветровский говорил правду. Даже если то, что он говорил, — самое малое из того, что ты делал и делаешь. Это ничего не изменит. Это не изменится, даже если я сама этого захочу… — очень тихо прошептала она. Коста повернулся, посмотрел ей в глаза — и ему стало страшно. Потому что она говорила чистейшую правду, которой не могла знать. Но знала.

Так. Стоп. При чем здесь Ветровский?

— Ветровский?

— Да, Стас Ветровский. Он учится в том же вузе, что и я, только на психфаке. — Она поняла его непонимание по-своему. — Это еще в прошлом году было… Вскоре после того, как мы с тобой впервые виделись. Он нарисовал тебя и уронил листок, а я подняла и узнала. Он настоял на разговоре и рассказал, что ты якобы убил его отца. Мы тогда не договорили, пришел Кирилл, и мне удалось сбежать. Потом Стас долго вообще ко мне не подходил, а недавно мы случайно встретились в парке. Он повторил, что ты убил его отца, точнее, что он видел тебя над телом отца, но если он ошибается, он хочет это знать, а если не ошибается, то тоже хочет… извини за сумбурность. Я ему не верю, вернее, я верю, что он верит в то, что говорит, но он просто ошибается…

— Нет. — Коста коротко перечеркнул горевшую в глазах девушки надежду. — Он не ошибается, он говорит правду. Хотя иногда это одно и то же. Но не в этот раз. Я действительно убил его отца.

— За что? — Она не понимала. Но она и не боялась. Косту это одновременно радовало, пугало и злило. Насколько проще было бы обоим, если бы Катя просто отказалась иметь с ним дело!

В глубине души Крылатый понимал, что, даже если он покажет ей те фотографии, она может и не испугаться. Он прочел это знание в ее глазах и поверил.

— Не знаю. Это был приказ, который я должен был исполнить. Не спрашивай меня об этом, пожалуйста. Я не стану говорить.

— Хорошо, не буду… — Она покорно наклонила голову, прижалась сильнее. — Я тебя все равно…

Каким-то чувством Коста успел понять, что она скажет. И отчетливо осознал, что этим словам звучать нельзя.

Он сделал единственное, что мог в том положении, котором находился, — накрыл ее губы своими, ловя смертельно опасное признание, впитывая в себя, не позволяя роковой фразе прозвучать.

Поцелуй не был ни страстным, ни тем более исступленным. Несколько минут оба медленно и плавно изучали друг друга. Закрыв глаза, водили кончиками пальцев по коже. Чувствовали свое дыхание на чужой коже, и чужое — на своей. Чужое становилось своим.

В какой-то момент стало слишком близко, и Коста разорвал поцелуй. Осторожно, насколько мог, но разорвал.

Время сыпучим песком текло мимо, а они лежали рядом, ощущая свое-чужое тепло, и молчали.

— Стас говорил, он хочет знать правду, — негромко произнесла Катя, когда молчание начало становиться слишком густым и тягостным. — Я обещала, что передам тебе, если когда-нибудь увижу.

— Ты знаешь его лучше. Что даст ему правда?

— Я ее не знаю, — пожала она плечами. — Ты мне не сказал всего.

— Я не смогу сказать.

— Знаю. Потому не спрашиваю больше.

— Спасибо…

— Не нужно меня благодарить.

Сколько еще времени они так пролежали, Коста не знал, да и не хотел знать. Он впитывал каждое мгновение счастья, пусть вовсе не такого безоблачного, как хотелось бы, но все-таки чистого и настоящего счастья. Да, он понимал, что поступает по-свински, давая сейчас Кате надежду, но сил отказаться не было.

Секунды, минуты, часы текли плавно и размеренно, а Крылатый все никак не мог решиться. Говорил себе: «еще пять минут», «еще полчаса», «еще мгновение» — и оставался.

— Ты хочешь уйти, да? — конечно, она почувствовала. Еще бы…

— Не хочу. Но должен.

Секунды две она колебалась, Коста чувствовал ее напряжение и решимость. Потом сказала:

— Я тебя не отпущу, пока ты не объяснишь.

— Что именно?

— Причину, по которой ты так хочешь от меня сбежать.

— Я не хочу сбежать. Но больше я не хочу подвергать тебя опасности. Вчера тебя пытались убить. Я знаю кто, знаю почему. Но я не знаю, окажусь ли рядом в следующий раз.

— Я могу быть очень осторожна. Могу не выходить из дома, или переехать за город, или еще что-нибудь.

— Это не защитит тебя. Пойми, угроза — не вовне. Угроза — я. — Пусть ее убедит хоть это…

— Не для меня. — Она уверенно помотала головой. — Ты можешь быть кем угодно, но я знаю, что ты не причинишь мне вреда.

— Ты не первая, кто это говорит. Но ты не станешь той, кому я в этом поверю.

— Почему?

— Потому что я знаю — ты ошибаешься. Я опасен, и я не стану подвергать этой опасности тебя.

— Но…

— Хватит! — резко оборвал ее Коста. Отстранился, сел на кровати, повернувшись к девушке спиной. — Я знаю, о чем говорю. Поверь мне.

— Хорошо. — Ее голос прозвучал странно и отстраненно. Крылатый не выдержал — обернулся. Катя сидела, обхватив колени руками, смотрела на него. Длинные волосы, рассыпавшись по плечам и спине, окутывали ее полупрозрачным покрывалом. — Хорошо. Я поверю. Но только если и ты поверишь мне.

— В чем именно?

— В том, что я без тебя не смогу. Я была мертвой с того момента, как перестала надеяться, что еще увижу тебя. Если бы с крыши меня не столкнул страх перед тенями — я бы прыгнула сама, просто несколько позже. Видишь, у меня нет истерики или чего-нибудь еще, я не пытаюсь тебя запугать, правда. Я просто не могу без тебя жить, не могу и не хочу. И не буду. Если ты опять исчезнешь — я закончу это… существование. Оно мне не нужно, если со мной нет тебя.

— Ты не понимаешь…

— Нет, это ты не понимаешь. — Голос был твердым, не срывался, в нем звучала какая-то… обреченность, что ли? Косте стало страшно: он понял, что Катя говорит правду. Не то, во что она верит, а то, что есть на самом деле.

Но шанс все равно был. Страшный, отвратительный, жуткий, пугающий больше, чем самая безумная кара, какую способен измыслить проклятый Закон, но этот шанс был. А вот выбора уже не было.

— Дай мне время, — попросил он. — Дай мне хотя бы год.

— На что?

— На то, чтобы либо гарантированно обезопасить тебя, либо убедить в том, что я тебе не нужен, — сказал Крылатый и тут же понял, что сморозил полную чушь.

Взгляд Кати сделался ледяным.

— У тебя есть полгода на все, что ты сочтешь нужным. Если по истечении этого времени ты не сумеешь мне доказать и показать, что мне без тебя, а тебе — без меня будет лучше… то в следующий раз ты меня не поймаешь. Это не угроза и не шантаж. Прости, но я не смогу жить так, как последний год. Понимаю, что звучит бредово, но ты — моя судьба. Я это знаю.

— А если сумею? Доказать?

— Тогда проблема отпадет сама собой. Да, еще ты всегда можешь сказать, что просто сам не хочешь быть со мной. Но ложь я почувствую.

— Знаю. Иначе уже сказал бы.

— Полгода.

— Я запомнил.

Он сидел на краю ее кровати и ощущал себя полным идиотом. Хотя бы потому, что его не отпускало ощущение, что он только что впервые поссорился со своей… нет, даже в мыслях этого не произносить.

— Твои штаны в ванной, — безразлично сказала Катя. — Я их кое-как отмыла и зашила, но они из очень жесткой кожи, так что вышло не очень.

— Спасибо.

Одевшись, Крылатый подошел к окну.

— Коста, подожди… — Она быстро поднялась, подошла — обнаженная, как и была. — Я буду ждать. Просто буду ждать, и ты не забывай, хорошо?

— Даже если бы я хотел, я бы не смог забыть, — честно признался он.

Тонкая ладонь легла на плечо, скользнула по коже, перебралась на основание левого крыла. Пальцы погладили перья…

Катя вдруг улыбнулась. Неожиданно, очень неуверенно — но улыбнулась. Коста поймал ее улыбку, понял причину — и улыбнулся тоже. Развернул крыло.

— Выбирай.

— А тебе не будет больно?

И тут Коста расхохотался. Он смеялся так, как не смеялся, наверное, ни разу в жизни, прошлой или нынешней, до слез, до сведенных судорогой скул, до разболевшейся головы.

Сперва Катя, кажется, испугалась. Потом несмело улыбнулась… а через минуту уже смеялась вместе с ним.

И перо она все-таки выбрала. Осторожно, но крепко взяла его пальцами, Коста накрыл ее ладонь своей и дернул.

Спустя полчаса Крылатый летел над ночным Питером и думал: кто же сошел с ума? Он, Катя или весь мир? Пока получалось, что мир. Верить в это хотелось, но было страшно. Несмотря на страх, Коста верил.

Хотя и знал, что пройдет еще одна-две вечности между ударами маятника, и реальность вернется, принеся с собой осознание, понимание, вину. Но пока этого не случилось, еще пару кратких вечностей он может хранить в себе воспоминание о своем счастье.