Книга: Иной смысл
Назад: V
Дальше: VII

VI

Со стороны — игра, и кажется, как будто
Две стороны совсем вошли во вкус.
Есть такие дни, которые заранее, вне зависимости от событий, погоды, настроения и морального состояния, наполнены особенным, только своим предвкушением, эмоциональным фоном и энергией. Новый год, например, даже если не отмечать его, все равно, выйдешь на улицу — и чувствуешь запах елок, пробивающийся, невзирая на мороз, видишь ряженых Дедов Морозов со Снегурочками, и пусть совсем чуть-чуть, но ощущаешь атмосферу праздника. Или Восьмое марта с его бесконечными охапками мерзнущих мимоз и женщинами в вечернем метро, что везут букеты — преимущественно все те же мимозы. Конечно же, первое сентября, первоклассники с гладиолусами в половину их роста и выражениями лиц: «я обязательно выживу», и снова вечером в метро — учительницы с такими охапками цветов, что кажется почти жестокостью подарить еще хотя бы один! А еще, скажем, двенадцатое мая, праздник Мира, день окончания Мировой войны, всюду черно-желтые георгиевские ленточки, и ветераны в орденах, и молодые идиотки и идиоты, которым хочется надавать по мордам за то, что ленточки эти георгиевские, символ Победы, гордости, славы, повязывают едва ли не на трусы.
Впрочем, двенадцатое мая — это уже далекое и хорошо позабытое прошлое, оставшееся навсегда там, в другом мире, мире, где еще не было чудовищного катаклизма две тысячи двадцатого года, когда доведенная до грани гибели планета обрушила на головы старательно уничтожающего ее человечества такие стихийные бедствия, каких не могли измыслить даже самые изощренные режиссеры и сценаристы фильмов-катастроф. Многое, очень многое осталось там. Двенадцатое мая — в том числе.
А вот первое сентября осталось. Гладиолусы, выращиваемые заботливыми бабушками на дачных участках, сменились яркими оранжерейными розами и герберами — у тех, чьи родители могли позволить себе покупать живые цветы, конечно же. Сменили вид школы, облекшись красивой отделкой и обзаведясь пришкольными территориями — просторными, убранными. Изменились классы, теперь полностью оборудованные компами. Стали совсем другими учителя: теперь это были строгие профессионалы, для которых ученики являлись не больше и не меньше, чем инструментом отрабатывания заработной платы. Хотя справедливости ради надо признать: деньги свои новые преподаватели отрабатывали честно.
Прежними остались только дети. Да и то — лишь на первых порах. Дети быстро начинали понимать, что главная ценность в этом мире — деньги. Девочка-ботанка, в первых классах принципиально не подсказывавшая никому, всенепременно давала списать на контрольной — разумеется, не бесплатно. Шестиклассник — золотые руки выполнял на уроках труда задание за себя и еще одного парня, с которым даже не разговаривал, — за деньги. Дружили — по выгоде: либо с одноклассниками своего круга, либо с теми, кто мог быть чем-то полезен.
Самым же удивительным явлением во всем этом кошмаре оказывались студенты. Эти самые вчерашние дети, уже к пятому классу не мыслящие дружбы без выгоды, почему-то отбрасывали всяческие «сословные различия», веселой гурьбой вливаясь в огромные вестибюли alma mater. Разбивались на группки и парочки, плавно перетекающие одна в другую, делились новостями, обменивались впечатлениями, оставшимися от летних каникул, присматривались к новичкам-первокурсникам…
Студенты были точно такие же, как в страшно далеком прошлом, оставшемся за гранью двадцатого года.
Олег чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Нет, он вовсе не был одинок и неприкаян, к нему то и дело подходили знакомые, приятели, однокурсники и ребята из «Мира», как пафосно обозвал их организацию Савелий Кашемиров, еще недоучившийся, но уже весьма грамотный и способный пиар-менеджер. Олег мог присоединиться к очень многим компаниям, перекинуться парой слов с несколькими преподавателями и поздороваться за руку с ректором, зайдя к нему в кабинет.
Вот только все это было неправдой. Этот Олег Черканов, спокойный, милый юноша, отличник, душа компании, никогда не отказывавший в помощи, — он был фальшивым от гладкой, «прилизанной» макушки и до самых пяток — такой, каким его знали большинство студентов ВИПа. Был и другой Олег Черканов: холодный, сдержанный, жесткий и в чем-то даже жестокий, прекрасно умеющий использовать все окружающее и всех окружающих, без особых сложностей играющий чувствами людей, незримо вынуждая их действовать так, как было выгодно ему, — словом, такой, каким его знали преклоняющиеся перед своим предводителем ребята из «внутреннего круга» организации «Мир».
Проблема заключалась в том, что этот второй Черканов с настоящим Олегом имел общего ничуть не больше, нежели первый. И каждый дружелюбный взгляд, каждое похлопывание по плечу, каждое рукопожатие и уважительный наклон головы — все это, даже в самом искреннем проявлении, все равно оставалось ложью.
Вторую половину августа Олег провел в области, полностью арендовав маленький двухместный домик в захиревшем лесном отеле «Сосновая роща» на берегу озера. Кроме него, постояльцев в «Роще» не оказалось, и молодой человек две недели прожил в полном одиночестве. Домик был оборудован всем, что необходимо для жизни: маленький холодильник, загодя набитый продуктами, плитка, шкаф с минимумом посуды и даже старенький комп с плазменным экраном, подключенный к телевидению и имеющий возможность настройки выхода в инфосеть. Впрочем, комп Олег так ни разу и не включил. Все эти дни он читал, гулял по лесу, иногда — купался в озере, благо август выдался на удивление теплым. Мобил Черканов отключать не стал, но сменил чип-карту, оставив новый номер только самым близким соратникам на случай форс-мажорных обстоятельств.
А еще Олег думал. Много и усиленно. Его давно не покидало ощущение, что он где-то ошибается, упускает из виду что-то очень важное, не учитывает некий основополагающий фактор. Молодой человек был уверен: если он найдет это неучтенное нечто, то все изменится. Что именно есть это «все» и в какую сторону оно должно или может измениться, он не мог себе представить, но чувствовал — хуже не будет.
За две недели такого добровольного отшельничества Черканов привык к окружающим его звукам: шелесту листвы, щебету птиц, редкому басовитому гавканью гигантского черного ньюфаундленда, обладавшего одновременно пугающей внешностью и поразительно добродушным характером. Шелест страниц — Олег взял с собой несколько старых бумажных книг из библиотеки института. Бульканье старинного железного чайника на плите, запах крепко заваренного черного чая, мешающийся с ароматом свежескошенной хозяином «Сосновой рощи» травы. Белые простыни, пропахшие смолой и солнцем, плеск обнаглевшей в отсутствие рыболовов плотвы в озере, барабанящий порой по тонкой крыше веранды дождь, басовитое гудение шмеля, укрывшегося от льющейся с неба воды…
Олегу казалось, он попал в другой мир, где не было высотных зданий из стекла и пластобетона, бесконечных лабиринтов серых улиц, кричащих неоновых реклам, шумного и суетливого рабочего люда, блестящих флаеров, дорого одетых бизнесменов, важных чиновников, крикливых студентов и бесконечных скучных лекций, на которых сам Олег мог бы немало рассказать преподавателям о том, чему они пытались учить. В этом мире было только небо, озеро, лес, книги, покосившийся домик и вечно удирающий от хозяйского ньюфаундленда толстенный рыжий кот, заимевший привычку сворачиваться девятикилограммовым клубком на коленях единственного постояльца и своим громоподобным урчанием перекрывать шум дождя и лай в очередной раз обманутого пса. Кот был совершенно замечательный: наглый, толстый, прожорливый, но зато с ним можно было просто помолчать. Или поговорить, зная, что тебе ничего не ответят, не заподозрят в безволии, не обвинят в малодушии, не посмеются над страхами. Кот только мурчал, вне зависимости от того, говорил Олег, просто молча гладил рыжие бока и чесал за порванным давным-давно ухом или же читал, иногда рассеянно проводя ладонью по блестящей кошачьей шерсти.
Тем сложнее оказалось возвращаться в мир стекла, бетона, флаеров и реклам. Черканов уже успел пожалеть, что дал себе этот двухнедельный отдых от всего, четырнадцать дней возможности побыть собой. Такие знакомые чужие лица, понимающее непонимание в каждом правдиво-лживом взгляде, режущая слух речь, обрывки неинтересных разговоров, автоматически воспринимаемые и тут же отбрасываемые… Они злили Олега, раздражали его своим присутствием, самим фактом существования. Не придумав ничего лучшего, молодой человек мстительно сравнил их с роящимися мухами, слетевшимися на известно что.
Он был почти рад увидеть Ветровского. Несмотря на всю свою ненависть, злость, обиду, в глубине души он понимал, что его заклятый враг всегда был искренен.
Эта мысль, нежеланная и непрошеная, разозлила Черканова даже сильнее, чем опостылевший за первые же минуты возвращения в него «цивилизованный мир». Кляня себя за краткое проявление безволия, Олег отошел в сторону от основной массы студентов, прислонился к изукрашенной кованым орнаментом ограде. Сжав кулаки, он проводил Стаса взглядом, убедился, что тот скрылся в дверях главного корпуса и не станет в ближайшее время мозолить глаза, и на мгновение зажмурился, заставляя себя восстановить самоконтроль.
— Они совсем как мухи, слетевшиеся на кусок, гм, дерьма, — прозвучал рядом незнакомый голос.
Олег мгновенно открыл глаза, поворачиваясь к неожиданному собеседнику. А ведь буквально секунду назад здесь никого не было. Черканов мог бы в этом поклясться!
Как бы то ни было, сейчас перед ним стоял человек лет тридцати пяти. Хорошо одетый, слегка полноватый, с мягким, располагающим лицом и неправдоподобно светлыми глазами. Дориан Вертаск, одним словом, хотя Олег этого пока что не знал.
— Читаете мысли? — насмешливо осведомился Черканов, цепко оглядев незнакомца и сделав все выводы, какие только можно было сделать из его вида.
Ответ собеседника, предсказуемый донельзя, тем не менее оказался чертовски неожиданным.
— Да, — коротко отозвался Дориан.
И Олег отчего-то моментально ему поверил. Тут же подобрался, освобождая разум от ненужных, вредных и попросту опасных сейчас мыслей, успев коротко порадоваться тому, что не брезговал теми немногочисленными психоэнергетическими практиками, что казались более-менее правдоподобными.
— Защищать свой разум вы умеете, Олег Андреевич, — спокойно отозвался Дориан, в свою очередь изучая молодого человека. В его глазах смешались легкая насмешка сильнейшего, слабая тень покровительственности более опытного и неприкрытая заинтересованность подобного. — Но почему-то пренебрегаете этим умением в повседневной жизни. Опытный телепат уже выпотрошил бы ваше сознание, на свой выбор оставив вас либо идиотом — в исключительно медицинском смысле этого слова — или же не позволив вам заметить, что внутри вас кто-то основательно покопался.
— А вы — недостаточно опытный телепат? — Олег был напряжен до предела, он чувствовал в собеседнике одновременно и опасного противника, и полезного союзника, и понимал, что только от него зависит, станет ли светлоглазый первым или вторым.
— Нет, я просто не настроен по отношению к вам враждебно, Олег Андреевич, — улыбнулся Вертаск. Черканов смотрел прямо в светлые глаза и никак не мог понять: ошиблось его чутье, и перед ним просто хороший — первоклассный! — психолог, способный действительно предугадать мысли по выражению лица и позе, или же визави и правда тот, кого обычно называют экстрасенсом. Впрочем, проверить было несложно — Олег выпустил на поверхность несколько не особенно важных мыслей и едва заметно улыбнулся, не отводя взгляда. В глубине светлых глаз промелькнула и скрылась насмешка, Дориан продолжил: — Простите, не знал, что вам так неприятно, когда вас называют по имени-отчеству, Олег. Нет, я действительно читаю ваши мысли. А экстрасенс… это понятие слишком замарано бесчисленными шарлатанами от психиатрии. Я предпочитаю зваться практиком. Мое имя — Дориан. Дориан Вертаск. Нет, я не умею материализовывать предметы и создавать иллюзии, хотя могу заставить вас увидеть то, чего нет. И — да, мне надоело доказывать вам, что я действительно телепат. Вы же не хотите, чтобы я развернулся и ушел?
Сраженный, Олег поднял руки в шутливом жесте, спешно натягивая маску «свой парень».
— Все, все, убедили. Я вам верю, — улыбнулся он.
Дориан покачал головой:
— Этот образ вам не идет.
Черканов мысленно выругался. Потом мгновение подумал — и выругался уже вслух.
— А какая разница? — пояснил он удивленно приподнявшему бровь Повелителю. — Все равно услышите.
— Не преуменьшайте достоинства своей защиты, — покачал головой тот. — Я, конечно, могу сломать ее, и достаточно легко, но вряд ли — незаметно для вас.
Олег сделал вид, что поверил.
Дориан сделал вид, что не заметил.
— И какой же образ мне, по-вашему, идет? — успешно подавив нервозность, осведомился Черканов.
— Смотря с кем. — Дориан ответил не задумываясь. — С толпой — один, с избранной частью толпы — другой, с теми немногими, кто к толпе относится только тогда, когда ему это выгодно, — третий. Ну а с тем, кто вас понимает, лучше и вовсе обойтись без образа — в таком случае сильно уменьшается вероятность неверной или даже превратной трактовки слов, да и просто в целом способствует увеличению понимания.
Наверное, случись этот разговор год назад, Олег бежал бы от странного практика со всех ног. Да и полгода назад тоже едва ли стал заводить разговор с опасным сумасшедшим, какие бы аргументы в пользе реальности своего телепатического умения тот ни приводил. Но после визитов Арийца, сиречь Теодора, верить в нечто паранормальное стало как-то легче.
— Что ж, как скажете, — теперь он смотрел на Дориана серьезно и без тени насмешки. — Тогда перейдем сразу к делу. Чем я вас заинтересовал, что вы от меня хотите и что можете предложить взамен? Или же наоборот — что есть у вас такого, что нужно мне, и чего вы хотите в качестве благодарности?
— Какая четкая позиция. — Практик тоже перестал улыбаться. — Обозначить приоритеты, выяснить интересы, уточнить выгоду, договориться о стоимости. Удобно, точно, конкретно. В большинстве случаев я бы согласился остановиться на этом, но не сейчас. И мне от вас, и вам от меня нужно гораздо больше, чем то, что можно решить за один-два разговора. Помимо того, мои планы простираются довольно далеко и достаточно во многом совпадают с вашими, чтобы можно было говорить о каком-либо планомерном сотрудничестве. Нет-нет, я вас не тороплю.
Олег почувствовал, что голова начинает раскалываться. Слишком, слишком много всего одновременно! И именно тогда, когда он еще не оправился от резкой смены обстановки, от неожиданного выпадения в шумную реальность цивилизованного мира, к которому не успел морально подготовиться!
Вертаск же тем временем продолжал:
— Для начала можно поговорить об одном деле, в котором наши интересы совпадают.
— И что же это за дело?
— Знаете, как говорили в древности? «Враг моего врага — мой друг». Это одно из тех крылатых выражений, что с годами не утратили актуальности. Исходя из него, я могу утверждать, что вы мне друг, как и я вам.
— И кто же наш общий враг? — осторожно уточнил Олег, все еще не решаясь поверить в свое везение.
На губах Дориана появилось хищное подобие улыбки, больше похожее на оскал.
— Станислав Ветровский, разумеется.
Назад: V
Дальше: VII