Я стоял и шарил глазами по сторонам. Обычно я делаю так в силу привычки, чтобы проверить, не оставил ли я лишних отпечатков там, где им быть не положено, но на сей раз я руководствовался не только привычкой. Я должен был убедиться, что и впрямь нигде не наследил. А предметов в комнате было предостаточно – модные кресла, искусственный мраморный камин без огня, роскошный встроенный в шкаф телевизор, кофейный столик, заваленный журналами, широченный диван и так далее. Решив, что здесь я ни к чему не прикасался, я вернулся в спальню. Там все было слишком мягким, чтобы где-нибудь остались отпечатки пальцев – огромный, во всю стену ковер, розовое покрывало на трехспальной кровати, кресла, зачехленные розовым же сатином. Я шагнул вперед, чтобы еще раз взглянуть на распростертое у кровати тело женщины с раскинутыми ногами и неестественно вывернутой рукой. Ясное дело, я не притрагивался к телу, чтобы убедиться, в самом ли деле женщина мертва, или чтобы рассмотреть поближе глубокую вмятину на голове; но не мог ли я случайно прикоснуться к тяжелой мраморной пепельнице, что лежала возле трупа? Окурки и пепел были рассыпаны тут же рядом, и я готов был побиться об заклад, что пепельница и послужила орудием убийства. Я тряхнул головой – нет, не мог я быть таким ослом.

Я вышел. Дверную ручку, естественно, я вытер и изнутри, и снаружи, а на кнопку вызова лифта, а затем и на кнопку первого этажа надавил костяшкой пальца. Кнопку четвертого этажа, на которую я нажимал внизу, я протер носовым платком. В тесном вестибюльчике никого не оказалось, а входная дверь меня не волновала, поскольку открывал я ее, еще будучи в перчатках. Двинувшись в западном направлении к Лексингтон-авеню, я поднял воротник пальто и натянул перчатки. Денечек выдался, пожалуй, самый промозглый за всю зиму, а пронизывающий ветер тоже не прибавлял комфорта.

Обычно во время ходьбы я предпочитаю не предаваться размышлениям, чтобы не натыкаться на прохожих, но в данном случае ни гадать, ни ломать голову было ни к чему; требовалось лишь одно – задать кое-какие вопросы человеку, проживающему на третьем этаже дома без лифта на Пятьдесят второй улице между Восьмой и Девятой авеню. То есть, учитывая, что я находился на Тридцать девятой улице – в тринадцати коротких кварталах впереди и четырех длинных кварталах в сторону от меня. Стрелки моих часов показывали без двадцати пяти пять. Поймать такси в такое время – все равно, что узреть восьмое чудо света, а торопиться мне было некуда. Он все равно на задании. И я потопал дальше пешком.

Без одной минуты пять я вошел в телефонную будку бистро на Восьмой авеню и набрал номер. Трубку снял Фриц, и я попросил его соединить меня с оранжереей. Минуту спустя в мое ухо ворвался рык Вульфа:

– Да?

– Это я, – доложил я. – Случилась маленькая закавыка, так что я не знаю, когда вернусь. Возможно, к ужину не успею.

– У тебя серьезные неприятности?

– Нет.

– Смогу я с тобой связаться, если понадобится?

– Нет.

– Ладно.

Вульф повесил трубку.

Такую терпимость он проявил исключительно потому, что я был занят личным делом, а не выполнял его задание. Вульф совершенно не выносит, когда его отрывают от его драгоценных орхидей, поэтому, случись так, что я все же выполнял бы его задание, он бы напомнил, что мне следовало доложиться Фрицу, а не ему.

Выйдя на улицу, я прошагал еще полквартала, пряча нос от леденящего ветра, добрался до нужного дома, зашел в вестибюль и нажал на кнопку с надписью «Кэтер». Подождал, потом позвонил еще и еще – дверь не открылась, как я, впрочем, и ожидал. Поскольку околачиваться рядом в такой холод не хотелось, я повернул свои стопы назад к Восьмой авеню, мечтая пропустить рюмку-другую. Мечты мечтами, а виски я обычно позволяю себе лишь тогда, когда выкладываю факты, а не добываю их; поэтому вместо бистро я завернул в аптеку и заказал кофе.

Выпив чашечку, я вошел в будку, набрал номер, повесил трубку после десяти длинных гудков, вернулся к стойке и попросил стакан молока. Потом снова навестил будку – с тем же успехом, и заказал бутерброд с солониной на ржаном хлебе. В кухне нашего старого особнячка на Западной Тридцать пятой улице ржаного хлеба не держат. Лишь в двадцать минут седьмого, когда я расправился со вторым куском тыквенного пирога и с четвертой чашечкой кофе, на другом конце провода наконец ответили.

– Орри? Это Арчи. Ты один?

– Конечно, я всегда один. Ты там был?

– Да. Я…

– Что ты нашел?

– Я лучше покажу тебе. Через две минуты буду у тебя.

– Зачем, я сам…

– Я уже рядом. Ровно две минуты.

Я повесил трубку.

Я не стал тратить время на пальто и перчатки. Две минуты пребывания на таком холоде – неплохая проверка жизнеспособности. На сей раз дверь внизу распахнулась, едва я успел нажать на кнопку в вестибюле. Я вошел и начал было подниматься по лестнице, когда сверху послышался голос Орри:

– Какого черта? Я сам мог придти.

Как-то раз Ниро Вульф, желая как всегда передо мной выпендриться, изрек: «Vultus est index animi». «Это не по-гречески», – сказал я. На что Вульф отозвался: «Да, это латинская поговорка. Глаза – зеркало души». Если так, то все зависит от того, чьи глаза и чья душа. Если напротив вас за покерным столом сидит Сол Пензер, то глаза – вообще никакое не зеркало; в них отражается только пустота. Но не могли же древние латиняне ошибаться? Желая их проверить, я дождался, пока Орри взял мою шляпу, провел меня в комнату и усадил, и лишь потом вперился в его глаза о мрачной решимостью. Наконец Орри не выдержал.

– Ты что, не узнаешь меня? – спросил он.

– Vultus est index animi, – произнес я.

– Чудесно, – сказал Орри. – Всегда мечтал узнать, какая муха тебя укусила, черт возьми?

– Просто любопытно стало. Ты считаешь меня простаком?

– Ты что, рехнулся? С какой стати?

– Сам не знаю. – Я положил нога на ногу. – Ладно, слушай. Я сделал все так, как мы условились. Пришел ровно в четверть пятого, несколько раз позвонил, не дождался ответа, как оговаривалось, отомкнул дверь твоим ключом, поднялся на лифте на четвертый этаж, открыл дверь квартиры вторым ключом и вошел. В гостиной никого не было, и я прошел дальше, в спальню. Не могу сказать, что там был кто-то, поскольку называть словом «кто-то» труп – не вполне уместно. Труп был на полу возле кровати. Ни саму Изабель Керр, ни ее фотографию мне видеть не доводилось, но, думаю, это она. Розовая кружевная рубашка, розовые туфельки. Чулок нет…

– Так она мертва?

– Не перебивай. Примерно пять футов и два дюйма, около ста десяти фунтов, лицо правильное, глаза голубые, белокурые волосы, маленькие уши…

– О Господи. О Господи!

– Она?

– Да.

– Больше не перебивай. Мистер Вульф никогда не перебивает. Я даже не стал к ней прикасаться – проверять было нечего. Кровоподтек на лбу и глубокая вмятина на голове, в двух дюймах над левым ухом и чуть сзади. На полу, в трех футах от правого плеча, валяется мраморная пепельница – с виду достаточно тяжелая, чтобы пробить череп куда потолще, чем у нее. На руках и ногах трупные пятна. Лоб холодный…

– Ты же сказал, что не трогал ее…

– Трогаю я пальцами. Приложить запястье ко лбу или к ноге – не называется трогать. Кстати, нога тоже была холодной. Труп пролежал уже часов пять или больше. Пепельницу вытерли. На полу окурки и пепел, а в пепельнице пусто. Я провел там шесть минут, задерживаться почему-то не хотелось.

Я запустил пятерню в карман и нащупал то, что искал.

– Вот твои ключи.

Орри меня не слышал.

– Это тебя-то считать простаком! – выдавил он. – Тебя! Как ты мог подумать?

– Любопытство взыграло.

Орри встал и вышел из комнаты. Я бросил связку ключей на столик у окна и огляделся по сторонам. Довольно просторно, три окна и мебель, вполне приличная для не слишком взыскательного холостяка.

Орри вернулся, держа в руках бутылку и пару стаканов. Он предложил стакан мне, но я отказался, сказав, что только что поужинал. Тогда Орри налил виски в свой стакан, приложился к нему, поморщился и сел.

– С ума сошел, – сказал он. – Чтобы я тебя подставил? Теперь ты спросишь, где я сегодня был, начиная с восьми утра, и смогу ли я это подтвердить.

Я помотал головой.

– Нет, это было бы чересчур. Будь я настроен так серьезно, я бы рявкнул: «Почему ты оставил пепельницу на полу?» или что-нибудь в этом роде. Но факты – упрямая вещь, а кроме тебя, возможно, только мне известно, что ее смерть тебе выгодна. Даже очень. Поэтому естественно, что меня интересует одна мелочь – ты ее убил?

– Нет. Черт возьми, Арчи, я похож на болвана?

– Нет. Ты, конечно, не гигант мысли, но отнюдь не болван. Да, было бы забавно, если бы ты и впрямь решил меня подставить. В конце концов ты же знал, что я иду туда. И вдвойне забавно, если ты состряпал себе алиби.

– У меня нет алиби.

Орри посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Потом он отхлебнул виски и сказал:

– Я же говорил, что сейчас работаю на Баскома. Я вышел в восемь, около девяти сел на хвост объекту и вел его весь день.

– В одиночку?

– Да. Обычное дело. С девяти девятнадцати до двенадцати тридцати пяти я торчал в холле здания, где он служит. Потом…

– Тоже один?

– Да.

– Тогда я по-прежнему не удовлетворен. Как, впрочем, был бы и ты, окажись на моем месте. Хочешь что-то спросить?

– Да. У тебя были перчатки и ключи. Ты знал, что можешь кое-что найти. Почему ты хоть чуть-чуть не поискал?

Я ухмыльнулся.

– Ты шутишь?

– Вовсе нет.

Я кивнул.

– Тогда ты все-таки болван.

Я поднялся.

– Мы оба с тобой знаем, Орри, что ты бы безусловно не отказался заполучить мое место. Я не против – это вполне здоровое честолюбие. Но вдруг ты стал чересчур честолюбив? Вдруг ты знал, что никаких улик против тебя на самом деле нет? И договорился, чтобы один человек – я – зашел туда в четверть пятого, а другой – например, полицейский, которому позволил аноним – пару минут спустя? Пусть убийство мне бы и не пришили, но ключей и резиновых перчаток вполне хватило бы, чтобы упечь меня на несколько лет. Сам понимаешь, я в это не верю, но будучи натурой нервной и утонченной, я…

– Чушь собачья! – взорвался Орри. – Что ты собираешься делать?

Я взглянул на наручные часы.

– Ужин уже подходит к концу, и потом, я все-таки заморил червячка. Пожалуй, я отправлюсь домой и слопаю пару кусков генуэзского торта. Это очень просто: растираешь восемь макаронин домашнего приготовления и замачиваешь в стакане бренди. Потом берешь две чашки жирного молока, полчашки сахара и дольку апельсина…

– Хватит валять дурака! – завопил Орри. – Ты расскажешь Ниро Вульфу или нет?

– Не хотелось бы.

– Расскажешь?

– Пожалуй, нет.

– А Солу или Фреду?

– Нет. А также ни Кремеру, ни Джону Эдгару Гуверу.

Я снял с вешалки пальто и шляпу. И добавил:

– Не совершай дурных поступков. Знаешь, какую последнюю услугу для коллеги врачи называют своим профессиональным долгом?

– Да.

– Так вот, я искренне надеюсь, что тебе это не потребуется.

И я удалился.