26
Нина Бун пришла в четырнадцать минут второго, и, поскольку это было еще по-божески, я воздержался от каких-либо замечаний.
– Вряд ли здесь кто-нибудь узнает меня, – заметила Нина, после того, как мы сделали заказ. – Тут никто не пялит глаза. Наверное, обыкновенные люди, те, на кого не обращают внимания, думают, что это лестно – быть знаменитостью, которую всюду замечают и на которую показывают друг другу в ресторанах и других общественных местах. Раньше я и сама так думала, а сейчас просто не переношу этого. Возможно, сказывается отсутствие привычки. Вот если бы моя фотография появилась в газетах потому, что я, скажем, кинозвезда или совершила что-то особенное, тогда я не чувствовала бы себя так неловко.
«Ага! – подумал я. – Да тебе хочется излить душу! Что ж, говори, говори, послушаем…»
– И все же, – заметил я, – на вас, несомненно, посматривали и раньше, до всех этих событий. Вы вовсе не уродина.
– Да? – сказала она, с трудом сдерживая улыбку удовлетворения. – Вы ничего не можете утверждать, я сейчас очень подурнела.
Я сделал вид, что внимательно ее рассматриваю.
– Сейчас, конечно, не вполне подходящий момент, чтобы составить правильное представление о вашей внешности. Глаза опухли, рот несколько вялый – оттого, наверное, что вы кусаете губы. И все же в вас еще есть много такого, на что приятно взглянуть: очень милый овал лица, красивый лоб и виски, прелестные волосы… Увидев вас на улице со спины, один из трех мужчин обязательно ускорит шаги, чтобы взглянуть на вас сбоку или спереди.
– Только один? А остальные двое?
– Боже! Вам мало одного из трех?! Ну, хорошо, вот я, например, не только бы ускорил шаги, но прямо-таки полетел на крыльях – настолько мне нравятся ваши волосы.
– В следующий раз я сяду к вам спиной… Знаете, я все время порываюсь спросить, кто поручил вам узнать у меня, где находится Эд Эрскин?
– Пожалуйста, не спешите. У меня железное правило: встретился с девушкой – первые четверть часа говори только о ее внешности. Дело в том, что ненароком я могу сказать что-нибудь приятное, а уж тогда беседа пойдет как по маслу. И еще я считаю, что проявил бы невоспитанность, если бы начал обрабатывать вас за едой. Мне поручено выудить у вас абсолютно все, что вы знаете, и я, конечно, постараюсь выполнить поручение, но только после того, как нам подадут кофе. Если я чего-нибудь стою, вы придете к тому времени в отличное настроение.
– Мне и самой не нравится мое настроение, – попыталась она улыбнуться, – и я с удовольствием бы посмотрела на ваши усилия изменить его. Однако я обещала тете вернуться в гостиницу к двум тридцати и, кстати, привезти с собой вас. Вы согласны?
– Встретиться с миссис Бун? – удивился я. – Она хочет видеть меня?
– Да. Всего на четверть часа, чтобы… чтобы поговорить о ее внешности.
– Но для девицы в возрасте свыше пятидесяти лет пятнадцать минут много, достаточно и пяти.
– Ей еще нет пятидесяти! Только сорок три.
– Все равно хватит и пяти минут. Однако, если у вас осталось так мало времени лишь до половины третьего, я боюсь, что не дождусь момента, когда вы подобреете. И все же попытка не пытка, пусть только нас обслужат… У вас в бокале еще остался коктейль.
Официант поставил перед нами по тарелке дымящихся креветок, приготовленных с сыром и каким-то острым соусом, и по чашке салата с майонезом. Мисс Бун, хотя, казалось бы настроение у нее было совсем не подходящее, тут же начала есть.
– Мне нравится, – заявила она. – Что ж, начинайте выуживать.
– Моя техника несколько необычна, – сказал я, проглотив креветку. – Сейчас не только ведется тщательное наблюдение за всеми вами, но, и выясняется прошлое каждого из десяти… Вам нравятся креветки?
– Очень.
– Вот и прекрасно. Придется нам почаще бывать здесь… Так вот, человек сто – нет, даже больше – проверяют прошлое всех вас, пытаются установить, например, не встречалась ли потихоньку миссис Бун с Фрэнком Томасом Эрскином где-нибудь на углу в Атлантик-Сити, не изнываете ли вы с Бреслоу от нетерпения, ожидая, пока его жена согласится дать ему развод… Все это требует и времени, и денег, поэтому-то я и применяю другую технику. Я предпочитаю обратиться за разъяснениями прямо к вам. Ну, как вы?
– А что я? Изнываю ли?
– Да. От нетерпения поскорее стать женой Бреслоу.
– Чепуха! Я изнываю от нетерпения поскорее расправиться с этими вкусными креветками.
– Понимаете, все, включая Ниро Вульфа, зашли в тупик и будут до скончания века топтаться на месте, если не нападут на какую-нибудь путеводную нить. С вами я решил встретиться потому, что у вас, возможно, есть какие-нибудь новые данные, о важности которых вы и не подозреваете. Я исходил из вполне закономерной предпосылки, что вы хотите помочь следствию обнаружить убийцу и покарать его. В противном случае…
– Ну конечно, конечно!
– Тогда я попробую задавать прямые вопросы и посмотрю, что у вас получится. Итак, кого из этих птиц в Национальной ассоциации промышленников вы знали лично?
– Никого.
– Никого из шести?
– Да.
– А как относительно служащих ассоциации вообще? Ведь на том обеде их было тысячи полторы.
– Нелепый вопрос!
– Так отвечайте побыстрее – и все. Вы знали кого-нибудь из них?
– Нескольких, возможно, да… Точнее, сыновей и дочерей. Год назад я окончила колледж Смита и во время и после учебы часто бывала в их обществе. Впрочем, если бы я припомнила каждую встречу и каждое сказанное тогда слово, вряд ли вы извлекли бы из этого что-нибудь интересное для себя.
– По-вашему, бесполезно вас расспрашивать?
– Совершенно верно. – Она взглянула на часы. – Да и времени не остается.
– Хорошо, мы еще вернемся к этому вопросу. А что вы можете сказать о своей тетушке? О ее встрече с Эрскином? Она действительно встречалась с ним?
– Спросите у нее сами, – с плохо скрываемой усмешкой ответила Нина. – Возможно, на эту тему она и хотела поговорить с вами. Со своей стороны могу сказать только: тетя Луэлла всегда сохраняла верность дяде и жила исключительно для него и его интересами.
Я укоризненно покачал головой.
– Вы меня не поняли. Ну, например, могло произойти такое: днем во вторник Бун узнал в Вашингтоне нечто касающееся Уинтерхофа и решил воспользоваться этим в своих интересах. Вернувшись в гостиницу, он поделился своими замыслами с женой – кстати, вы тоже могли присутствовать. Возможно, миссис Бун была знакома с Уинтерхофом и позже, на приеме, беседуя с ним, после нескольких рюмок вина проговорилась о том, что слышала от мужа, а потом поделилась с вами. Вот что я имел в виду, спрашивая о новых данных. Я придумал этот пример и могу придумать сколько угодно других, но мы хотим установить, что же произошло в действительности. Поэтому-то меня так интересует круг знакомых вашей тетушки. Это дурно?
– Нет, но вы лучше обратитесь к ней самой. Я могу говорить только о себе.
– Какое благородство! Вам «отлично» за поведение!
– Но чего вы хотите от меня?! Может, вы хотите, чтоб я сказала, что видела, как тетушка пряталась в укромном уголке с Уинтерхофом или с кем-нибудь еще из этих обезьян? Так вот, ничего такого я не видела… А если бы и видела…
– А если бы видели, сказали бы?
– Ни за что! Хотя она надоела мне так, что дальше некуда.
– Вы не любите ее?
– Терпеть не могу, не одобряю того, что она делает, и вообще отношусь к ней, как к нелепому пережитку прошлого. Но это мое личное дело.
– Вы не согласны с предположением Бреслоу, что миссис Бун убила своего мужа, приревновав его к Фиби Гантер?
– Конечно, нет. А кто согласен?
– Не знаю. – Разделавшись с креветками, я занялся салатом. – Я вот тоже не согласен. Но мысль о том, что миссис Бун ревновала мужа к Фиби Гантер, заслуживает внимания.
– Вы не ошиблись, тетка ревновала к ней мужа. Но в Бюро регулирования цен работает несколько тысяч женщин и девушек, и тетка ревновала дядю к каждой из них.
– Вот как?! Вы хотите сказать, что мисс Гантер была самой обычной девушкой, как все? А может, представляла нечто особенное?
– Конечно, представляла, – подтвердила мисс Бун, бросая на меня быстрый взгляд, значения которого я не понял. – Она представляла собой нечто весьма и весьма особенное.
– Возможно, с ней произошло кое-что банальное – ну, к примеру, что она оказалась в интересном положении?
– Боже мой! Не слишком ли вы любопытны?
– Это не ответ. Так была она в положении?
– Нет. И повторяю: с таким же успехом тетушка могла бы ревновать мужа к кому-нибудь другому. Ее предположение, что дядя был волокитой и бабником, – вздор.
– Вы хорошо знали мисс Гантер?
– В общем-то хорошо, но не скажу, что мы были близкими приятельницами.
– Она нравилась вам?
– Как вам сказать… Пожалуй, я даже восхищалась ею и завидовала. Мне хотелось работать на ее месте, но я понимала, что это невозможно, прежде всего потому, что я молода, хотя она была не намного старше меня. Около года она работала на периферии и прекрасно себя зарекомендовала, а потом ее перевели в центральный аппарат, где она вскоре стала незаменимым человеком. Обычно новый директор, вступая в должность, начинал с различных перемещений. Дядя же не только оставил Фиби на прежнем месте, но и повысил ей жалованье. Если бы она была мужчиной и лет на десять старше, ее обязательно назначили бы директором после… после смерти дяди.
– Сколько ей было лет?
– Двадцать семь.
– Вы знали ее до того, как поступили на службу в Бюро регулирования цен?
– Нет, но мы познакомились в первый же день. Дядя попросил ее присматривать за мной.
– И она присматривала?
– В какой-то мере. Когда располагала временем. Она ведь занимала довольно важное положение, ей не приходилось сидеть сложа руки. К тому же она питала фанатическую преданность своему учреждению, ее прямо лихорадило от этой преданности.
– Вон что! – От удивления я не успел поднести ко рту вилку с салатом, и она застыла в воздухе. – Настолько серьезная это была «болезнь»?
– Очень серьезная.
– В чем же проявлялись ее симптомы?
– Видите ли, у разных людей они проявляются по-разному, в зависимости от характера и темперамента. Простейшая форма такого «заболевания» выражается в твердом убеждении, что Бюро регулирования цен всегда и во всем право. Если этот патриот – боец по натуре, он пылает смертельной ненавистью к Национальной ассоциации промышленников, если добрячок – преисполнен апостольского рвения сеять в массах добро, просвещать всех и вся.
– Вас тоже не минула эта «болезнь»?
– Тоже. Правда, не в такой острой форме. У меня она была вызвана личными причинами – я была очень привязана к дяде. – У мисс Бун дрогнул подбородок, но она быстро справилась с волнением. – Я не помню своего отца, мне его заменил дядя Ченни. Я любила его как отца.
– Ну, а как эта «лихорадка» протекала у Фиби? Какие симптомы вы заметили у нее?
– Все, какие я называла. Она была настоящим бойцом. Мне не известно, насколько руководители ассоциации осведомлены о внутренних делах бюро, но о Фиби они не могли не знать. Для них она представляла еще большую опасность, чем дядя. Он сам мне однажды говорил, что, если в результате каких-то политических комбинаций его заставят уйти из Бюро регулирования цен, там все останется по-прежнему, пока будет работать Фиби.
– Не такую помощь хотелось мне получить от вас! – проворчал я. – Из сказанного вами вытекает, что с Фиби расправились по тем же причинам, что и с вашим дядей. Но что за причины? И вы называете это «важными данными»?
– Я ничего никак не называю. Вы спросили, я ответила – вот и все.
Я рассказал Нине о не найденном до сих пор десятом валике, и Нина даже вспыхнула от негодования, когда я высказал предположение, что Фиби поддерживала тайные контакты с кем-то из Национальной ассоциации промышленников и спрятала валик в надежном месте, поскольку содержание записи могло скомпрометировать этого человека. Потом я спросил, как она относится к другому предположению – что валик содержит материалы, компрометирующие Соломона Декстера или Элджера Кэйтса.
Нина отрицательно покачала головой и ответила, что это нелепость. По ее словам, глупо думать, будто Декстер мог нанести какой-то вред лично Буну, а тем более всему Бюро регулирования цен.
– Да и кроме того, – продолжала девушка, – он же находился в Вашингтоне и в Нью-Йорк в тот вечер приехал очень поздно, лишь после того, как его вызвали. Что касается мистера Кэйтса… Боже, да вы только взгляните на него! Это же не человек, а ходячий арифмометр!
– Черта с два! У него и выражение лица какое-то зловещее.
– Зловещее?! – изумилась мисс Бун.
– Ну, если не зловещее, то таинственное. Помните, в тот вечер у Вульфа Эрскин прямо обвинил его в том, что он убил вашего дядю, так как хотел жениться на вас, а дядя не соглашался. Кэйтс не отрицал, что был бы не против сделать вас своей женой, как, наверно, еще сотни две изнывающих от неутоленной страсти молодцов из Бюро регулирования цен! – но несколько позже я узнал, что он уже состоит в браке и его благоверная находится во Флориде. Женатые арифмометры не домогаются руки очаровательной девушки.
– Будет вам! Просто он чересчур галантный.
– Ходячий арифмометр, как вы сами сказали, и вдруг галантность! И потом, откуда он взял деньжонки, чтобы при теперешней дороговизне отправить жену на курорт во Флориду, да притом на такой длительный срок?
– Ну и ну! – Нина даже положила вилку. – Я не знаю, какой гонорар Национальная ассоциация промышленников согласилась выплатить Ниро Вульфу, но вы честно стараетесь его заработать. Насколько понимаю, вы отчаянно пытаетесь доказать полную непричастность членов ассоциации к этим гнусным преступлениям. А может, миссис Кэйтс выиграла деньги в какой-нибудь лотерее? Проверьте, что вам стоит?
– Вы так мило возмущаетесь, – усмехнулся я, – что у меня вдруг возникло желание отказаться от моей части гонорара из касс Национальной ассоциации промышленников. Когда-нибудь я расскажу вам, как вы заблуждались. – Я взглянул на часы. – У нас остается времени ровно столько, сколько нужно, чтобы допить кофе, докурить сигарету и… Да, Карлос?
– Вас просят к телефону, мистер Гудвин.
Сообразив, что есть только один человек, который знает, где я нахожусь, я извинился перед мисс Бун и подошел к телефону.
– Гудвин слушает.
– Арчи? Немедленно возвращайся домой!
– Но мы собирались отправиться к миссис Бун. Вы только подумайте она согласилась встретиться со мной! Я так возьму ее в работу, что…
– Я сказал: сейчас же возвращайся домой!
Спорить с Вульфом было бесполезно. Я вернулся к столику и объявил девушке что обстоятельства безжалостно растоптали мою радужную надежду провести с ней вторую половину дня.
