Книга: Тайна Шерлока Холмса
Назад: Убийство в предместье
Дальше: Загадочная смерть кеннингтонского алтарника

Ужин в «Золотом петушке»

— Определённо наступила та прекрасная пора, когда в воздухе висит изумительной красоты дымка, а с тучных полей убирают урожай, — промолвил Холмс, выглянув из окна нашей гостиной, и, подумав, добавил: — Впрочем, боюсь, вскоре на смену дымке придут эти проклятые жёлтые туманы, которым столь печально знаменит наш Лондон.
Оторвав взгляд от утренней газеты, я обнаружил, что наша гостиная тоже затянута, словно туманом, густыми клубами табачного дыма. Холмс с удовольствием раскуривал свою трубку.
— Смею заметить, старина, что вы пребываете в лирическом настроении, что для вас большая редкость… — начал было я, но Холмс не дал мне закончить.
— Что я вижу! Если я не ошибаюсь, вот и наш первый клиент на сегодня, — неожиданно перебил меня великий детектив.
Я быстро подошёл к окну и успел заметить лысого мужчину субтильного телосложения. Умело увёртываясь от кэбов и лавируя между кучами конского навоза на мостовой, он бежал через Бейкер-стрит, направляясь прямо к дверям нашего дома 221-b.
— Я так погляжу, наш потенциальный клиент живёт где-то поблизости, — Холмс постучал мундштуком трубки по оконному стеклу, — ведь он решил добраться до нас пешком, и дело у него большой срочности, поскольку он не надел ни плаща, ни шляпы.
Сказанное Холмсом было очевидно даже мне.
— Насколько я могу судить, — продолжил мой друг, — это владелец французского ресторана, в котором коронным блюдом является утка в апельсиновом соусе.
На этот раз я не смог сдержать изумления.
— Как, во имя всего святого… — начал я, но Холмс поднял руку, останавливая меня, и хитро подмигнул.
— Элементарно, старина, — промолвил он. — Дело в том, что я не раз едал в этом великолепном ресторане с моим братом Майкрофтом, который, кстати сказать, считает тамошнюю кухню одной из лучших во всём Лондоне.
— Похоже, я попался на удочку, — рассмеялся я.
— Вы уж простите меня, Уотсон, но я не смог удержаться и поддался искушению.
Мне было приятно видеть моего друга в столь приподнятом настроении. В последнее время у него значительно участились приступы хандры. Не раз и не два Холмс искал утешения в проклятом кокаине.
Несколько мгновений спустя мы услышали, как в дверь внизу забарабанили. До нас донеслись приглушённые голоса миссис Хадсон и нашего гостя. Джентльмен взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Он ворвался в гостиную, даже не постучав.
— Месье Олмс, — затараторил ресторатор с сильным французским акцентом, — произошель катастроф. Мне конец. Я пропаль.
— Прошу вас, месье, успокойтесь, — поднял руки Холмс. Он взял мужчину под локоть, подвёл бедолагу к креслу, которое я тут же освободил, и усадил поудобнее. — Уотсон, думаю, месье Фонтэну не повредит стаканчик бренди.
Я поспешно выполнил просьбу друга. Алкоголь немного помог французу прийти в себя. Пока наш гость потягивал бренди, я внимательно его оглядел. Месье Фонтэн отличался невысоким ростом и хрупким телосложением. Глаза, как и шевелюра — вернее, то немногое, что от неё осталось, — были тёмными, а верхнюю губу под орлиным носом украшали маленькие, аккуратно подстриженные усики. За исключением белоснежной рубашки, все остальные предметы туалета — жилетка, галстук, брюки и туфли — были чёрными.
— Это мой друг и коллега доктор Уотсон, который неоднократно оказывал мне помощь в расследованиях. Вы можете спокойно говорить в его присутствии.
— Mon Dieu! — воскликнул месье Фонтэн, подняв на меня взгляд. — Значит, вы врач? Это провидение, так как я имею работу для вас обоих. — Прежде чем продолжить, он сделал ещё один глоток бренди. — Джентльмены, я скромно прошу простить моё беспардонное вторжение, но я только что нашёл труп в своём ресторане…
— Да что вы говорите! — ахнул Холмс.
— Я говорю, что у меня в ресторане труп. Это месье Брентвуд. Иеремия Брентвуд.
— Вы поставили в известность полицию? — осведомился я.
— Ещё нет, mon ami , но если я позову полицейских, то тогда узнают газеты, они поднимут скандал — и я разорён! Кто захочет кушать в… в… морге!
Француз снова разволновался, и его руки заходили ходуном. Холмс сжал плечо нашего гостя.
— Успокойтесь, старина, — велел он. — Вы поступили совершенно правильно, обратившись сразу ко мне. Ни к чему беспокоить районную полицию — она только затопчет улики. Достаточно известить Скотленд-Ярд, но с этим можно повременить. Лучше скажите, вы что-нибудь трогали?
— Нет, ничто. Как только я понималь, что он мёртвый, я сразу пришёл сюда.
— Превосходно. Просто превосходно, — пробормотал Холмс. Он сел в кресло лицом к французу и произнёс: — А теперь прошу рассказать нам всё подробно с самого начала.
Месье Фонтэн осушил бокал и начал:
— Как вы знаете, месье Олмс, я владею маленьким ресторанчиком на площади Портленд. Он называется «Coq D'or» . Отсюда всего десять минут пешком. Утром во вторник, пятнадцатого числа, я получил неожиданную просьбу от того самого Иеремии Брентвуда. Он просил меня, чтобы я накрыл стол для него и его друга и оставил блюда на плите. Он сам всё подаст. Так?
— Он отказался от официантов? — подался вперёд Холмс.
— Да, отказался. Он настоял, чтобы никто не присутствовал, даже меня не нужно. Он заплатил за такую привилегию сто гиней, это гораздо больше, чем стоил его заказ. Вы сами понимаете: такую сумму я зарабатываю за неделю, поэтому я не смог отказываться. Он сказал, что сам закроет ресторан, а ключ, когда будет уходить, бросит через почтовый ящик.
— Именно там сегодня утром вы и нашли ключ?
— Oui .
— На который час был назначен ужин? — спросил Холмс.
— На полночь.
— Расскажите, как именно вы договорились. Этот Иеремия встретился с вами лично?
— Нет. Он всё попросил в письме, которое приносить курьер.
— Письмо было написано от руки?
— Нет, отпечатано на машинке.
— Подпись стояла?
— Нет, внизу просто было напечатано «Иеремия Брентвуд».
— Письмо у вас сохранилось?
— Нет. В письме было сказано, чтобы я написал внизу ответ на том же самом листке и отдавал его курьеру.
— Чёрт, — пробормотал Холмс, затем встал и принялся расхаживать по гостиной. — Значит, тут у нас улик никаких. Обратного адреса, разумеется, на письме не значилось. — Он снова повернулся к французу: — И как же заказчик собирался с вами расплатиться?
Месье Фонтэн пожал плечами в истинно французской манере и пояснил:
— Чуть позже в тот же день пришёл курьер и принёс запечатанный конверт. Там были деньги. Вся сумма.
— Заказчик как-нибудь объяснил, отчего он желает поужинать так поздно и без свидетелей?
— Да, в письме он прозрачно намекал, что хочет устраивать романтичное свидание. С очень уважаемой замужней дамой. Вот потому он и хотел сделать всё тайно. Миром правит любовь, месье Олмс, и мы, французы, не можем отказать, когда речь идёт о делах сердечных.
Холмс затянулся, не обратив внимания на то, что трубка погасла. Я протянул ему коробок спичек, но он лишь нетерпеливо отмахнулся.
— Идёмте, Уотсон, — произнёс он, подхватывая пальто и шляпу. — Пора нам пойти взглянуть на покойного мистера Иеремию Брентвуда.
Я накинул плащ и взял трость, и мы с месье Фонтэном последовали за Холмсом. После того как наша компания пересекла Бейкер-стрит, мы направились по Мэрилебон-роуд к площади Портленд. Мы с ресторатором едва поспевали за нёсшимся впереди нас Холмсом.
— Может, и не было никакого преступления, — заметил я на ходу. — Иеремия мог умереть сам, по естественным причинам.
— Не исключено, что вы правы, Уотсон. Разумеется, я надеюсь, вы сможете установить подлинную причину смерти, когда осмотрите тело. И всё же интуиция, которая крайне редко обманывает меня, подсказывает, что мы имеем дело с убийством.
Я знал, что Холмс прав, и потому замолчал. Была и другая причина, в силу которой я решил воздержаться от продолжения беседы. Поскольку приходилось едва ли не бежать, мы с месье Фонтэном уже начали задыхаться. Холмс, надо сказать, дышал спокойно и ровно.
Наконец мы добрались до «Золотого петушка», и ресторатор пропустил нас внутрь. Быстро оглянувшись по сторонам, он зашёл сам и запер за собой дверь. После этого Фонтэн подвёл нас к дверям в обеденный зал и замер, жестом пригласив нас заглянуть туда.
Зал, выдержанный в синих и золотых тонах, оказался небольшим, однако, несмотря на скромные размеры, был роскошно оформлен. Окна украшали тяжёлые узорчатые занавески, а с потолка, покрытого орнаментальной лепниной, свисали две хрустальные люстры. В зале имелось семь столиков. Один из них, с белой накрахмаленной скатертью, расшитой изображениями золотых и синих петухов, стоял у дальней стены и был накрыт на двоих. В центре его возвышался серебряный подсвечник на три свечи, которые полностью догорели, закапав расплавленным воском скатерть. На стуле, обращённом к нам, откинув голову назад, сидел Иеремия Брентвуд. Его рот был открыт, а взгляд невидящих глаз устремлён на люстры.
Я врач и, уж поверьте, насмотрелся на смерть. И, будь то гибель солдата на поле боя в Афганистане или спокойная кончина пожилой дамы, отошедшей в мир иной во сне, я никогда не мог привыкнуть к этому зрелищу. По идее за долгие годы работы я должен был закалиться и стать равнодушным к жатве, что собирает мерзкая старуха с косой. Однако, должен признаться, со мной этого не произошло, и смерть Брентвуда не явилась исключением. Он показался мне очень молодым, не старше двадцати пяти лет. Перед посещением ресторана Иеремия тщательно побрился и нарядился в чёрный вечерний костюм и белую рубашку. Его каштановые волосы были слегка напомажены и зачёсаны назад.
Заставив себя забыть о чувствах, я принялся за осмотр тела. Чтобы прийти к заключению, мне потребовалось не так уж и много времени.
— Я считаю, — заявил я Холмсу, — что причиной смерти Брентвуда стал сердечный приступ.
— Вы в этом уверены, доктор? — внимательно посмотрел на меня Холмс.
— Настолько, насколько в этом можно быть уверенным без вскрытия, — пожал я плечами. — Вся классическая симптоматика налицо. Судя по степени трупного окоченения, он умер от четырёх до восьми часов назад.
Холмс подошёл поближе и принялся осматривать тело. Мой друг делал это очень тщательно: он даже обследовал руки молодого человека и заглянул ему в рот. Наконец, повернувшись ко мне, он произнёс:
— Хочу сразу предупредить, доктор, что своим вопросом я ни на йоту не ставлю под сомнение ваши профессиональные качества и опыт, однако не кажется ли вам, что покойный слишком молод, чтобы умереть от сердечного приступа?
Другого врача вопрос Холмса возмутил бы, но я уже успел свыкнуться с прямотой моего друга, поэтому спокойно ответил:
— Многие считают, что сердечные приступы случаются лишь у людей пожилых. Это достаточно распространённое заблуждение. Смерть от сердечного приступа в молодом возрасте, безусловно, редкость, но подобное, пусть нечасто, но всё же случается. Не исключено, что у Брентвуда был наследственный порок сердца или же он когда-то перенёс суставный полиартрит, который, как известно, даёт осложнение на сердце.
— Благодарю вас, доктор, — кивнул Холмс. — Как всегда, я преклоняюсь перед вашим опытом.
Теперь мой друг сосредоточил своё внимание на столе, не упуская ничего: ни многочисленных блюд с остатками трапезы, ни окурка сигары в пепельнице, ни бокалов, ни початых бутылок вина.
— Я хотел бы спросить вас об ужине, — повернулся Холмс к месье Фонтэну. — Кто выбирал блюда, вы или заказчик?
— Месье Брентвуд. Хочу сказать, что он очень детально говорил о каждой перемене блюд.
— Вина тоже выбирал он?
— Нет, в вопросе вин он решил положиться на мои суждения и только отметил, что напитки должны быть самыми лучшими.
Холмс искусно выудил кожаный бумажник из кармана жилетки молодого человека и показал мне тиснённые на нём золотом инициалы «И. Б.».
— Будьте любезны, перечислите мне, пожалуйста, все блюда, которые были поданы за ужином, — снова повернулся к ресторатору Холмс.
— Извольте. На первое были поданы консоме из говядины без гренок и паштет фуа-гра со свежими булочками. На второе было заказано наше фирменное блюдо омлет-супрем, а на десерт — фруктовый меланж из слив, черники, земляники и сливок.
Холмс как раз изучал бумажник молодого человека. Заметив, что ресторатор замолчал, он оторвался от своего занятия и поднял взгляд на месье Фонтэна:
— Это всё? Вы уверены?
— Oui. Эти блюда заказал покойный. Их я и приготовил.
Холмс сунул содержимое бумажника обратно, после чего вернул бумажник в карман жилетки Иеремии.
— Уотсон, — промолвил мой друг, — я чувствую неприятный запах. Будто стухшее мясо… Вы не думаете?.. — Он показал на труп.
— Конечно же нет, Холмс, — покачал я головой. — Трупное разложение ни при чём: во-первых, с момента смерти прошло не так уж много времени, а, во-вторых, сейчас прохладно.
— А вы не замечаете запаха?
Разумеется, я уже давно его заметил, однако, из уважения к месье Фонтэну, в ресторане которого мы находились, я предпочёл не заострять внимания на странном аромате.
— Нет, — покачал я головой, исподтишка кивнув Холмсу, — наверное, вам кажется.
Он тоже едва заметно кивнул в знак того, что всё понял, и повернулся к ресторатору.
— Позвольте выразить вам признательность, месье Фонтэн. Благодаря вашим ясным, подробным, исчерпывающим показаниям, надеюсь, нам удастся достаточно быстро раскрыть это преступление.
— Так, значит, речь всё-таки идёт о преступлении? — ахнул я.
— Совершенно верно, Уотсон. Предчувствие меня не обмануло. Я это понял уже через несколько минут после того, как вошёл в обеденный зал.
— Ну не томите, Холмс! — взмолился я. — Расскажите, к каким выводам вы пришли.
Холмс опустился на свободный стул, стоявший напротив трупа, и сложил ладони замком.
— В письме, полученном месье Фонтэном, шла речь об ужине, в ходе которого Иеремия Брентвуд собирался встретиться тет-а-тет с уважаемой замужней дамой.
— Да, именно так, — подтвердил я.
— В том-то и дело, Уотсон, что не так, — отрезал Холмс. Показав рукой на стол, он продолжил: — Прошлой ночью Иеремия Брентвуд встретился за ужином не с женщиной, а с мужчиной. Насколько я могу судить, речь идёт о беззубом нервном американце средних лет, курящем кубинские сигары. — Холмс повернулся к ресторатору и добавил: — Именно он, этот американец, заказал у вас ужин и расплатился за него. Он, а не Брентвуд.
Месье Фонтэн раскрыл от изумления рот. Надо сказать, я уже привык к выдающимся дедуктивным способностям Холмса, поэтому мне удалось держать себя в руках, однако, признаться, я был поражён не меньше француза.
— Но откуда вы это узнали? — всплеснул руками ресторатор.
— Все улики на столе. Чего здесь непонятного?
— Но как вы догадались, что Брентвуд ужинал с мужчиной, а не с женщиной? — продолжал изумляться месье Фонтэн.
— Вряд ли покойный молодой человек согласился бы на полночное свидание с беззубой женщиной, которая курит сигары, — улыбнулся великий сыщик.
— Может, сигару курил сам Брентвуд, — возразил я.
— Сильно сомневаюсь, — покачал головой Холмс. — Посмотрите на положение окурка в пепельнице: он направлен обугленным концом к Брентвуду. Я никогда не видел, чтобы курильщик клал сигару в пепельницу зажжённым концом к себе. В подобном случае он сильно рисковал бы обжечь себе пальцы, автоматически схватившись за него, всякий раз, когда решит сделать очередную затяжку. Кроме того, я не замечаю на пальцах покойника следов никотина.
— А если он пользовался мундштуком?
— И где вы его видите? — полюбопытствовал Холмс. — Кроме того, мундштук оставляет на сигаре характерный след, а в нашем случае он отсутствует. Равно как и другие следы.
— Ага, теперь мне понятно, как вы догадались, что у курильщика недостаёт зубов! — воскликнул я.
— Великолепно, Уотсон, вы делаете успехи. У Брентвуда великолепные зубы, поэтому напрашивается вывод, что у его собеседника зубов нет. О его проблемах с зубами свидетельствует и выбор блюд: суп без гренок, мягкие булочки с паштетом… А что было заказано на второе? Омлет! Где же мясо, где дичь, где хотя бы рыба? И наконец, десерт — из ягод и мягких слив. Согласитесь, меню весьма красноречивое!
— Разумеется, — кивнул я. — Но почему вы решили, что ужин заказал именно неизвестный, а вовсе не Брентвуд?
— С одной стороны, об этом говорит выбор кушаний, — ответил Холмс. — Но есть и другие косвенные улики. Например, вам должно быть известно, что письма, пусть даже отпечатанные на машинке, люди подписывают сами. В нашем случае напечатана была даже подпись. Кроме того, автор письма предложил по завершении ужина кинуть ключ от ресторана в почтовый ящик, где его и нашёл месье Фонтэн. Брентвуд не мог этого проделать, поскольку на тот момент был уже мёртв. Соответственно, напрашивается вывод, что это сделал кто-то другой — тот, кто на самом деле послал письмо.
— После ваших объяснений ход событий очевиден и мне, — признался я.
— Для меня он был очевидным сразу, — пожал плечами Холмс.
— Но почему вы решили, что неизвестный — американец средних лет? — перебил его месье Фонтэн.
— Не думаю, что в Лондоне много молодых беззубых американцев, — отозвался Холмс. — Кроме того, основываясь на собственном опыте, могу сказать, что люди пожилые редко оказываются участниками преступлений. Пламя страстей, что часто становится движущей силой, толкающей на злодеяние, с возрастом затухает. Почему неизвестный — американец? Это лишь моя догадка. Видите ли, наши заокеанские кузены имеют одну особенность. В процессе приготовления пищи они склонны измельчать её так, чтобы потом, во время трапезы, не пользоваться ножом. Если вы посмотрите на стол, то увидите, что нож неизвестного девственно чист и находится там же, где его оставил месье Фонтэн, когда накрывал на стол. А вот вилка как раз грязная и лежит в одной из тарелок. В принципе для таких блюд нож и не нужен, однако англичане так свыклись с ним, что всегда пускают его в ход за столом, даже когда едят омлет. Именно так и поступил Брентвуд. У него и вилка, и нож грязные.
— Браво, Холмс! — воскликнул я.
— А откуда вы узнали, что Брентвуд англичанин? — спросил Фонтэн.
— Я только что просмотрел его документы. Они лежали у него в бумажнике, — пояснил Холмс.
— Но почему вы решили, что незнакомец — человек нервный? — не унимался ресторатор.
— А вы сравните его салфетку с салфеткой Брентвуда, — предложил Холмс. — Видите, салфетка Иеремии измята куда меньше, тогда как салфетка незнакомца выглядит так, словно её то и дело комкали и скручивали. Обратите внимание, на ней имеются даже пятна никотина, которым были перепачканы пальцы незнакомца, что свидетельствует о силе, с которой он сжимал ткань. Человек спокойный и уравновешенный так себя не ведёт.
Мы с месье Фонтэном согласно закивали. Вдруг Шерлок Холмс резко наклонился и схватил бокал, стоявший ближе всего к нему. Внимательно осмотрев его и даже понюхав, великий сыщик фыркнул:
— Уотсон, я болван! Если я впредь буду выказывать хотя бы малейшие признаки самодовольства, вы имеете полное право угостить меня пинком по седалищу.
Не дожидаясь моей реакции на эти слова, Холмс повернулся к ресторатору и вопросил:
— Скажите, пожалуйста, друг мой, какие вина вы выбрали к каждой из перемен блюд?
Фонтэн взял со стола одну из бутылок и ответил:
— В качестве аперитива я подал это великолепное белое эльзасское вино. За ним должен был последовать сотерн из Сент-Круа-дю-Мон — это вино изумительно подходит для фуа-гра. Для второго я остановил выбор на этом каберне-совиньон, который вы, англичане, называете кларетом. Это каберне из деревушки Марго, что в районе О-Медок в Бордо. Изумительно! — Фонтэн поцеловал кончики сложенных щепотью пальцев, как это обычно делают французы. — Ну и наконец десерт. Что может быть лучше, чем это белое сладкое «кото-дю-лайон»? C’est magnifique!
Холмс внимательно выслушал ресторатора и, когда тот закончил, отметил:
— Хоть я и не знаток, месье, я с первого взгляда на стол понял, что ваш выбор вин заслуживает высочайшей похвалы.
В ответ француз лишь слегка поклонился, будто бы мой друг произнёс нечто само собой разумеющееся.
— Однако, — продолжил Холмс, — не кажется ли вам странным, что при столь богатом выборе изысканных вин незнакомец так ничего и не выпил?
— Неужели? Как же так! — воскликнул месье Фонтэн.
— Взгляните сами, — развёл руками Холмс, — бокал незнакомца чист: ни следов, ни запаха вина.
— Так он трезвенник или просто ханжа?
— Не исключено. Может, это важная деталь, может, и нет, но я должен был обратить на это внимание раньше. — Холмс взял в руки одну из креманок для десерта: — Что вы скажете об этих сливовых косточках, Уотсон?
— А что тут можно сказать? — пожал плечами я, заглянув в креманку. — Косточки как косточки.
— Не кажется ли вам, что одни косточки отличаются по форме от других?
— Что ж, теперь, когда вы обратили на это моё внимание, да, вижу. Возможно, сливы были разных сортов.
— Интересно, — задумчиво произнёс Холмс. Сунув в карман одну из косточек, он повернулся к Фонтэну: — Вы понимаете, друг мой, что нам надо поставить в известность полицию?
— Да, конечно, — обречённо кивнул ресторатор.
— Вы можете сделать это сами?
— Oui d’accord , я об это позабочусь, — вздохнул Фонтэн и направился к выходу.
Несколько мгновений Холмс молча смотрел на меня и наконец произнёс:
— Слушайте, старина, с одной стороны, я на дух не переношу инспектора Бредстрита, а с другой — мне надо кое-что выяснить. Вам придётся остаться здесь, дождаться полиции и обо всём рассказать инспектору. Передайте мои искренние извинения месье Фонтэну. С вами мы увидимся позже, дома, на Бейкер-стрит.
— Хорошо, — кивнул я.
Холмс быстрым шагом вышел, оставив меня наедине с телом Иеремии Брентвуда.
Через некоторое время явился Бредстрит, и мы с месье Фонтэном рассказали ему о случившемся. Инспектор быстро осмотрел бутылки и задал несколько вопросов. Насколько я мог судить, он был вполне готов принять версию о сердечном приступе, спровоцированном чрезмерными возлияниями.
Покойного увезли в морг, вынеся тело через чёрный ход по настоянию месье Фонтэна. Я передал ресторатору извинения Холмса и заверил, что мой друг непременно свяжется с ним лично.
Признаться, я покинул ресторан не без облегчения. Поскольку работы в тот день у меня не было, я решил прогуляться по расположенному поблизости Риджентс-парку.
Дымка, что окутывала поутру Лондон, рассеялась, и теперь аллеи парка заливало яркое солнце, просачивающееся через густую листву деревьев. Щебетание птиц и вид гуляющих с детьми нянюшек достаточно быстро вернули мне душевный покой, и я в приподнятом настроении отправился на Бейкер-стрит, собираясь отобедать дома.
Холмс появился затемно. Тяжело ступая, он повалился на диван и глубоко вздохнул:
— Уотсон, умоляю, помогите мне снять ботинки. Я вымотан до предела.
Я выполнил его просьбу, после чего плеснул в стакан бренди и протянул его другу.
— Я так полагаю, поесть вам тоже не удалось? — предположил я.
— Не было времени, старина. Он уходит на рассвете, а дел много.
— Кто уходит на рассвете? — озадаченно спросил я.
— «Морской ястреб». — Холмс устало прикрыл глаза рукой. — Парусный клипер. Пункт назначения — Малайский архипелаг. Вам непременно надо взглянуть на этот корабль, Уотсон. Настоящий красавец, быстрый как молния. Да и как иначе? Время и скорость имеют ключевое значение.
— Я совершенно не понимаю, о чём вы говорите, — признался я.
— Вы уж простите, Уотсон, — рассмеялся Холмс, — но с того момента, как мы с вами утром расстались, произошло столько всего, что у меня буквально голова идёт кругом.
— Слушайте, я оставил вам с ужина немного говядины. Если хотите, я сделаю вам сэндвич, а вы пока рассказывайте.
— Благослови вас Бог, Уотсон, вы настоящий друг! Честно говоря, я умираю от голода.
— Ну давайте, рассказывайте, — поторопил я сыщика.
Холмс вытянул ноги к горящему в камине огню и начал:
— После того как мы расстались с вами утром в ресторане, я сел в кэб и отправился в путь. Ехал я достаточно долго, пункт моего назначения находился за Чизвиком. Мне предстояло встретиться с доктором Джеффри Крофтом. Мне доставляет невероятное удовольствие общение с профессионалами своего дела, как, например, с вами. Именно к такой категории людей относится и мистер Крофт. Дело в том, что он является начальником отдела тропических растений в Королевском ботаническом саду Кью. Его познания в сфере экзотических фруктов и цветов воистину энциклопедические. Именно он и подтвердил мою версию. Иеремия Брентвуд действительно был убит.
Услышав это, я чуть не выронил столовый нож.
— Но, Холмс… — начал было я.
— Прошу вас, друг мой, сперва дослушайте меня, — настойчиво произнёс Холмс. Он извлёк из кармана сливовую косточку, зажав её между большим и указательным пальцами, словно она была драгоценным камнем. — На самом деле перед вами, Уотсон, пуля, или, если хотите, стреляная гильза. Именно ею и было совершено убийство. Это косточка плода под названием дуриан, из семейства мальвовых, любимого лакомства лесных людей.
— Каких ещё лесных людей? — удивился я.
— «Лесной человек» — именно так с малайского языка переводится слово «орангутан». Помните, Уотсон, живущих на деревьях обезьян с красно-коричневым мехом? Так вот, насколько известно, они находят дуриан по его запаху, кстати сказать, крайне неприятному, который при этом настолько силён, что его можно почувствовать за несколько миль.
— Ага, — протянул я, — так вот что это был за аромат в «Золотом петушке»!
— Именно! Так вот, как это ни парадоксально, несмотря на омерзительный гнилостный запах, фрукт обладает превосходным, можно даже сказать, изумительным вкусом.
— Невероятно, — отозвался я, протягивая Холмсу тарелку с сэндвичами.
— Удивительно всё устроено, Уотсон, — жуя, принялся рассуждать Холмс. — Фрукт источает запах, свидетельствующий о том, что он созрел; запах привлекает обезьяну; она съедает фрукт, а семена разносит по лесу.
— Действительно превосходно, — кивнул я. — Однако и обезьяны, и люди относятся к отряду приматов. У нас схожая физиология. Значит, фрукт не ядовит, иначе бы все обезьяны умерли, отравившись им.
— Серьёзный аргумент, — улыбнулся Холмс, — он мне тоже не давал покоя. Кроме того, мы знаем, что наш беззубый друг и сам ел дуриан — об этом свидетельствуют косточки в его креманке с десертом — и при этом остался жив. Но у фрукта есть одна особенность, которая всё объясняет. О ней мне поведал профессор Крофт. Дело в том, что дуриан смертельно опасен лишь в присутствии алкоголя! Подобное сочетание провоцирует обширный сердечный приступ.
На несколько мгновений я потерял дар речи.
— Чёрт бы меня побрал, — выдавил я наконец. — Так вот, значит, почему мистер Икс так и не притронулся к вину.
— Именно, — кивнул Холмс. — Кстати, вам больше ни к чему именовать его мистером Иксом. Человека, который ужинал с Брентвудом, зовут Мервин Джей Кингсли. Он из Нью-Йорка.
— Откуда вам удалось это узнать? — изумился я. — Холмс, вы не перестаёте меня поражать.
— Благодарю вас, Уотсон. Вы являетесь самым преданным из моих почитателей, — улыбнулся Холмс. Мои слова явно доставили ему удовольствие.
— Так как же вам удалось выяснить личность неизвестного? — спросил я, налив нам обоим по стаканчику бренди.
Покончив с последним бутербродом, Холмс ответил:
— Выяснив, где произрастает экзотический фрукт, я отправился в порт и сверился с журналом регистрации судов. Мне надо было узнать, приходил ли какой-нибудь корабль из Малайзии в период с тринадцатого по пятнадцатое число. Как вы помните, письмо Фонтэн получил утром пятнадцатого. Согласно журналу, за это время в лондонский порт зашли два судна, причём оба прибыли четырнадцатого числа. Первое из них, «Адельфи», было гружено оловом. Пассажиров на борту не имелось. Второй корабль, «Морской ястреб», вёз чай, резину и трёх пассажиров.
Хлебнув бренди, Холмс продолжил:
— Удивительно, Уотсон, сколь бесценные сведения можно получить, заплатив всего один золотой соверен. Именно за такую сумму первый помощник «Морского ястреба» мистер Майкл Хьюз показал мне декларацию пассажиров и судового груза и даже провёл экскурсию по кораблю. Когда я ознакомился со списком пассажиров, мне сразу стало ясно, кто именно мне нужен. Первыми двумя оказались дочь армейского полковника Симпсона, путешествовавшая со своей компаньонкой. Отец отправил дочку в Англию, чтобы она здесь училась в пансионе. Оставался только один пассажир — Мервин Джей Кингсли, финансовый директор имперской каучуковой плантации неподалёку от Куала-Лумпура.
Холмс осушил бокал, поставил его на стол и произнёс:
— И тут след теряется. Кингсли сошёл на берег с большим чемоданом и исчез. Такое впечатление, что он растворился в воздухе. Мне пришлось воспользоваться помощью «отряда Бейкер-стрит» . Я приказал расспросить всех извозчиков, работающих в районе порта, — не помнят ли они пассажира, подходящего под описание Кингсли. Тщетно. Тогда я предположил, что Кингсли остановился в одной из припортовых гостиниц и потому не стал брать кэб. Я убил несколько часов, пока не обошёл их все, — и снова впустую. Признаться честно, Уотсон, мной овладела растерянность. Я ума не мог приложить, что делать дальше. Вам знакомы мои методы, поэтому вас вряд ли удивит, если я признаюсь, что решил представить, что сделал бы я сам на месте Кингсли. Итак, я убийца, обдумывающий свой следующий ход. Много ли народу знает о том, что я в Англии? Нет, таких по пальцам можно пересчитать. Чем раньше я отсюда уеду, осуществив задуманное, тем лучше. Ещё раз всё обмозговав, я вернулся на «Морской ястреб» и снова переговорил с мистером Хьюзом. Впору предположить, Уотсон, что у меня начинается старческое слабоумие, поскольку вопрос, который я задал первому помощнику, очевиден и должен был прийти мне в голову сразу. Так или иначе, услышав ответ, я вздохнул с облегчением.
— Что же вы спросили?
— Я поинтересовался, есть ли на судне пассажиры на обратный рейс в Малайзию. Таковой оказался только один — Мервин Джей Кингсли.
— Тогда он у нас в руках! — с облегчением вздохнул я.
— Будем надеяться, что вы правы и что инспектор Бредстрит не оплошает. Я отправил ему телеграмму в Скотленд-Ярд. В ней я написал, что, если он мечтает о продвижении по службе и хочет арестовать убийцу Иеремии Брентвуда, пусть ждёт нас в семь утра у доков принца Альберта.
— Думаете, он придёт? У меня создалось впечатление, что он собирается закрыть дело за отсутствием состава преступления.
— Бредстрит, как многие полицейские, немного бестолков, но дураком его назвать нельзя. — Холмс зевнул и потянулся. — Он придёт. Нисколько в этом не сомневаюсь. — Мой друг поднялся с дивана и снова потянулся: — Ладно, Уотсон, думаю, мне пора спать. Вставать нам завтра рано — если вы, конечно, желаете отправиться вместе со мной.
— Я ни за что на свете не упущу эту возможность, — заверил я. — Кстати, Холмс, в самом начале вы сказали, что корабль быстр как молния, а время и скорость имеют ключевое значение. Что вы имели в виду?
— Всё очень просто, Уотсон. Кингсли понимал: ему необходимо попасть в Англию как можно быстрее. Иначе дуриан перезреет и его можно будет только выкинуть.
— Ну конечно, — я понимающе кивнул, — это, как вы говорите, элементарно.
— Спокойной ночи, старина.
— Спокойной ночи, Холмс.
На следующее утро Холмс разбудил меня на рассвете. Великий сыщик был уже полностью одет.
— Вставайте, Уотсон, подъём, — деликатно потряс он меня за плечо. — Пора за дело. На столе вас ждёт чашечка кофе.
— Да, Холмс, конечно, — пробормотал я, протирая глаза и стряхивая с себя остатки сна.
Вскоре мы пересекли Бейкер-стрит и, остановив экипаж, велели кучеру везти нас в док. Утро выдалось холодным, а весь город окутывала густая дымка. Кэб трясся по булыжной мостовой. Я поднял воротник и, зевая, принялся ёрзать на сиденье, устраиваясь поудобнее. Холмс сидел выпрямившись, будто бы настороже, положив обе затянутые в перчатки руки на серебряный набалдашник трости.
— Я вижу, вы взяли с собой боевую трость, — заметил я. — Полагаете, вам придётся пустить её в ход?
— Кто знает, Уотсон. Даже крыса, если её загнать в угол, повернётся и бросится на своего преследователя. А вы прихватили свой служебный револьвер?
— Да, на всякий случай. — Я похлопал себя по карману.
Немного погодя мы добрались до доков и вышли из кэба. Туман здесь был ещё гуще, и он практически полностью скрывал от нас поверхность воды. Холмс расплатился с извозчиком, и экипаж, громыхая колёсами, растворился в дымке. Откуда-то донёсся протяжный печальный вой сирены. Когда он оборвался, тишину нарушал лишь плеск волн, бьющихся о сваи.
— Пойдёмте, Уотсон. Нам сюда — Холмс двинулся вдоль причала на восток.
Мы миновали несколько кораблей, пришвартованных к якорным шпилям. Наконец я увидел «Морского ястреба». Он и впрямь оказался настоящим красавцем. Корпус был изящным, стройным, буквально созданным для того, чтобы рассекать волны. Нос украшала блестящая фигурка хищной птицы, выставившей вперёд когти.
Холмс извлёк из кармана часы и быстро на них взглянул.
— Почти семь, — пробормотал он. — Бредстрит опаздывает. Если, конечно, он вообще собирается прийти.
Я хотел ответить, но тут Холмс поднял руку:
— Тише! Слышите? Кто-то едет.
Поначалу мне казалось, что стоит абсолютная тишина, однако вскоре удалось различить перестук копыт и грохот колёс по булыжной мостовой. Через пару минут показался большой четырёхколёсный экипаж.
— Тпр-р-р-у! — крикнул кучер, натягивая поводья.
Лошадь, фыркая, остановилась. Во влажном утреннем воздухе было видно, как у неё изо рта идёт пар. Дверь распахнулась, и на мостовую спрыгнул инспектор Бредстрит. За ним последовал констебль в форме.
Холмс быстрым шагом подошёл к представителю Скотленд-Ярда. Поприветствовав его, он взял инспектора за рукав и отвёл в сторону так, чтобы мы с констеблем не могли расслышать содержание их беседы. Пока Холмс с Бредстритом секретничали, мы с констеблем обсуждали погоду. Насколько я понимаю, Холмс вводил инспектора в курс дела. Примерно через минуту они подошли к нам. Бредстрит на ходу вынул из кармана фляжку и сделал глоток.
— Обычно я не пью при исполнении, но, сами понимаете, при такой погоде легко простыть, — пояснил он.
Инспектор как раз собирался протянуть фляжку Холмсу, но тут раздался звук приближающегося кэба, и вскоре он появился из густого тумана. Кэб остановился возле экипажа, на котором приехали полицейские, и из него вышел дородный мужчина с большим чемоданом в руках. Мы услышали, как он поблагодарил извозчика, прежде чем тот уехал. Прибывший говорил с американским акцентом и слегка шепелявил.
Мужчина повернулся и пошёл в нашу сторону. Одет он был явно не по погоде: ограничился лишь лёгкой курткой и брюками. Шляпы незнакомец не носил. Завидев нас, он замер. Инспектор шагнул к нему навстречу:
— Мистер Кингсли?
— Нет, — покачал мужчина головой, — моя фамилия Браун. Джон Браун.
К незнакомцу двинулся Холмс.
— Отпираться бесполезно, Мервин, — сказал он, — нам всё известно. Мы знаем про дуриан. Вам следовало избавиться от улик. — И мой друг показал зажатую между пальцев косточку.
Американец затравленно посмотрел на нас и вдруг, бросив чемодан в Холмса и Бредстрита, развернулся и кинулся бежать со скоростью, весьма впечатляющей для человека его комплекции. Холмсу удалось увернуться от чемодана, но инспектор оказался менее проворным.
— За ним, Джонс! — рявкнул Бредстрит, потирая ушибленное чемоданом плечо.
Молодой констебль, грохоча коваными ботинками по пристани, кинулся в погоню. Накидка на его плечах развевалась на ветру. Исход был предрешён. Джонсу не составило большого труда нагнать преступника, и к тому моменту, когда мы приблизились, на руки Кингсли уже были надеты наручники.
— Молодец, — похвалил Бредстрит молодого помощника, похлопав его по спине.
Констебль расплылся в счастливой улыбке.
— Значит, так, Джонс, хватай его чемодан и полезай к кучеру, — приказал инспектор.
Он придержал дверь экипажа, пропустив нас вперёд, после чего велел везти нас в Скотленд-Ярд.
Кингсли уныло опустился на сиденье и закрыл лицо руками.
— Я инспектор Бредстрит из Скотленд-Ярда, — представился полицейский. — Вы арестованы по подозрению в предумышленном убийстве Иеремии Брентвуда, которое вы совершили ориентировочно в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое число настоящего месяца. Всё, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.
Американец не ответил, лишь тихо всхлипнул.
— Если вы окажете помощь следствию и чистосердечно признаётесь в содеянном, суд непременно это учтёт, — чуть более мягко добавил инспектор.
Кингсли ещё раз всхлипнул и выпрямился. Я заметил, что у него в глазах стоят слёзы.
— Я не хотел убивать Джерри, — выпалил он, — я же его едва знал. Господь свидетель, он не сделал мне ничего дурного!
— Тогда зачем… — начал было я, но Холмс жестом остановил меня.
Кингсли вытер слёзы краем рукава, насколько ему это позволили наручники, и продолжил:
— Я слабый человек, инспектор. Кое-кто, наверное, назвал бы меня беспутным. Последние семнадцать лет я жил и работал в Малайзии. Владельцем каучуковой плантации, где я служил, был Сандерс Брентвуд, отец Джерри. У меня была хорошая должность, приличная зарплата. Казалось, о чём ещё мечтать? Но нет, мне этого было мало. Видите ли, моя слабость — азартные игры, а малайцы настоящие шулеры. Я проигрывал и проигрывал. Через некоторое время я начал обворовывать собственную компанию. Я не считал, что совершаю нечто предосудительное, поскольку искренне собирался всё возместить, как только мне улыбнётся удача. А она ни в какую не желала мне улыбаться. Нет, конечно, иногда я выигрывал, но это случалось редко. Шли годы, но мне удавалось скрывать растраты: Сандерс полностью мне доверял. Так продолжалось бы и дальше, не наступи Сандерс на эту чёртову кобру, которая укусила его под коленку. Спасти его не удалось. Я понимал, что попал в беду. Компания должна была достаться единственному наследнику Сандерса — Джерри, то есть Иеремии. При передаче компании обязательно назначают аудит, в результате которого меня бы вывели на чистую воду и отправили в тюрьму. Как я говорил, человек я слабый и слишком хорошо знаю, что собой представляет малайская тюрьма. Грязь, крысы, тараканы, вши… Я этого не вынес бы. И тогда я решил сыграть последний раз. Ведь я же игрок! — Кингсли горько скривился: — Похоже, я снова проиграл.
Взяв себя в руки, он продолжил:
— Надо сказать, что несколько лет назад, в редкий момент весьма нетипичной для Сандерса душевной слабости, мне удалось уговорить его сделать приписку к завещанию. Согласно новой версии, если с ним или с Иеремией что-нибудь случилось бы, компания должна была отойти мне, а не малайскому правительству. Насколько я понимаю, Сандерс не видел никакого смысла менять завещание, поскольку считал, что Иеремия переживёт нас обоих. И тут я решил сделать свою ставку. В случае удачи плантация досталась бы мне. А теперь мне грозит виселица.
— Вы во всём сознались, — холодно промолвил Холмс, — а это смягчает вашу вину.
Повисло молчание, которое нарушалось лишь стуком колёс о булыжную мостовую. Наконец Холмс спросил:
— Скажите, а Иеремия знал о смерти отца?
Кингсли покачал головой:
— Нет, чёрт побери! Я специально запретил передавать телеграмму со скорбным известием, сказав, что должен сообщить новость лично. Естественно, я даже не упомянул о ней, иначе Джерри не согласился бы со мной поужинать. Я сказал, что приехал в Лондон по делам компании. Столь позднее время для ужина я объяснил занятостью. Впрочем, полночная трапеза нисколько не смутила Джерри. Он был полуночником и часто возвращался домой достаточно поздно.
Сандерс-старший хотел, чтобы его сын проявлял побольше интереса к семейному бизнесу, но Джерри был городским мальчиком и не выносил жару и влажность тропиков. Я развлекал его байками о жизни в Малайзии, рассказывал о том, как прекрасно поживает его отец и как богатеет копания. Один из моих немногих талантов заключается в том, что у меня отменно подвешен язык. Я болтал, пока дуриан не подействовал.
Снова повисла тишина, которую никто не спешил нарушать. Наконец Бредстрит извлёк из кармана фляжку, глотнул бренди, после чего протянул её нам с Холмсом. Мы оба покачали головами.
— Можно? — вдруг попросил инспектора Кингсли. — Последняя просьба осуждённого.
Бредстрит на мгновение замялся, но всё-таки дал фляжку американцу.
— Спасибо, инспектор, я вам безгранично признателен, — промолвил Кингсли, сделав большой глоток, и даже вяло улыбнулся: — Должен выразить вам, инспектор, своё восхищение. Быстро же вы меня нашли. Я и не подозревал, что в английской полиции служат столь проницательные люди.
Бредстрит поморщился и, громко кашлянув, произнёс:
— На самом деле ваш комплимент не по адресу. Его заслуживает джентльмен, который сидит рядом с вами. Позвольте вам представить сыщика-консультанта мистера Шерлока Холмса с Бейкер-стрит и его коллегу доктора Уотсона. Мистер Холмс периодически… помогает Скотленд-Ярду.
Кингсли кивнул мне, после чего с интересом и немалым восхищением воззрился на Холмса:
— В таком случае, сэр, вас можно поздравить. Раз уж вы так быстро вычислили меня, вы обладаете весьма выдающимися аналитическими способностями.
Холмс чуть поклонился и ответил:
— Мне повезло, что вы не профессиональный преступник. В противном случае вы бы не оставили столько бросающихся в глаза улик.
Мы уже подъезжали к Скотленд-Ярду. Вскоре наш экипаж остановился, и Джонс, спрыгнув с облучка, открыл нам дверь. Первым вышел Холмс. Затем Бредстрит взял было Кингсли под руку, как вдруг американец резко рванулся. Сперва я подумал, что он решил предпринять ещё одну попытку сбежать, и потому немедленно обхватил его за талию, однако я тут же понял, что Кингсли плохо. Закатив глаза, он широко разевал беззубый рот, словно пытаясь сделать глоток воздуха. Из горла доносились булькающие звуки.
— О боже! — воскликнул я. — У него сердечный приступ!
Мы вытащили Кингсли из экипажа и положили его на мостовую. Я сделал всё возможное, но мои усилия были тщетны. Бедолага умер прямо у нас на глазах.
Холмс, в отличие от всех остальных, не выказал ни малейшего изумления. Повернувшись к Бредстриту, он произнёс:
— Поздравляю, инспектор. Только что вам удалось сэкономить средства налогоплательщиков, которые в противном случае были бы потрачены на суд и услуги палача.
— О чём вы говорите, Холмс? — выпалил Бредстрит.
— Помните, вы угостили преступника выпивкой? Она вступила во взаимодействие с дурианом, который он предварительно съел, и спровоцировала сердечный приступ.
— Но откуда же мне было знать? — Инспектор раскрыл от ужаса рот.
— Успокойтесь, Бредстрит, — промолвил Холмс. — Вы совершенно правы, вы ни о чём не догадывались. Произошёл несчастный случай. Кингсли покончил с собой.
— Ну и дела! — заметил я несколько позже, когда мы уже ехали с Холмсом домой.
— Согласен, — немного подумав, изрёк Холмс. — Насколько я понимаю, покойный Мервин Кингсли сейчас стоит перед судом куда более высокой инстанции, чем Центральный уголовный суд Лондона.
Я согласно кивнул и пытливо взглянул на Холмса:
— Кто бы мог подумать, что он сведёт счёты с жизнью?
— Например, я, — улыбнулся мой друг. — Я чуть было не остановил Бредстрита, когда он протянул фляжку Кингсли, но потом подумал, что раз Мервин решил свести счёты с жизнью — пусть поступает как хочет.
— Но ведь дуриан он съел давно, во время ужина с Брентвудом, — возразил я.
— Мне следовало сказать вам, Уотсон, что дуриан — а это слово, кстати сказать, на малайском языке означает «шип», — представляет собой нечто вроде большой дыни, покрытой иглами. Внутри твёрдой оболочки — нежная мякоть. Именно из-за внушительных размеров фрукта Кингсли и понадобился такой большой чемодан. Нисколько не сомневаюсь, что после ужина осталась достаточная порция. Именно ею Мервин и позавтракал сегодня утром.
— Вы строите догадки, Холмс? Это на вас не похоже.
— Это не догадка. Не забывайте, я сидел рядом с Кингсли и прекрасно чувствовал запах, который шёл у него изо рта.
— Чёрт меня побери! — пробормотал я.
— Элементарно, мой добрый друг, элементарно, — рассмеялся Холмс.
Во второй половине дня Холмс навестил месье Фонтэна и заверил его, что, вопреки опасениям француза, новость об убийстве, случившемся в его ресторане, не только не отпугнёт публику, но скорее привлечёт дополнительных клиентов.
Вернувшись домой, Холмс торжествующе объявил:
— Сегодня, Уотсон, мы ужинаем в «Золотом петушке». Нас пригласил сам Огюст Фонтэн. Он сказал, что мы можем есть и пить всё, что пожелаем, и оставаться в ресторане столько, сколько заблагорассудится. Поскольку никакой другой платы за проделанную работу я не получил и вряд ли получу, предлагаю извлечь из этого приглашения всё, что только можно.
— Превосходно, Холмс, превосходно! — рассмеялся я. — Как всегда, я с вами!
Назад: Убийство в предместье
Дальше: Загадочная смерть кеннингтонского алтарника