V. Путешествие по злачным местам

Осмелюсь сказать, что, покидая дом, мы вызвали у миссис Хадсон некоторое нервное потрясение, но, будучи женщиной весьма терпеливой, она приняла путаные объяснения Холмса относительно нашего внешнего вида без видимых возражений и позволила нам выйти через боковую дверь. Тут мы столкнулись с очередной проблемой. Трижды Холмс пытался поймать кэб, и трижды его едва не сбивали, поскольку извозчики, всерьез озабоченные собственной безопасностью, лишь подхлестывали лошадей, едва увидев нас. На четвертый раз Холмсу все же удалось поймать не столь привередливого кучера, который согласился доставить нас к месту назначения; правда, ему пришлось предварительно продемонстрировать золотой.

Сохо был еще достаточно респектабельным районом по сравнению с ужасающими условиями на Бакс-Роу, где грязные улочки – столь узкие, что два экипажа едва ли могли разъехаться на них, не задев друг друга колесами, – просто кишели притонами да публичными домами и где у каждой двери стояли либо пьяницы, либо, используя изящный оборот Аттерсона, «сомнительной репутации леди». Газовые фонари там были немногочисленны и редки, равно как и полисмены, и поэтому неудивительно, что, едва доставив нас по указанному Холмсом адресу и получив плату, возница сразу же хлестнул лошадь кнутом и погнал ее бодрой рысью, дабы убраться из этого района как можно скорее.

Здание, перед которым мы оказались, было по меньшей мере полувековой давности: его прокопченный фасад начинал разрушаться, а окна на верхних этажах давно уже заколотили досками. Над входом раскачивалась подвешенная на цепях к надежной кованой стойке деревянная вывеска, на которой можно было разобрать выцветшие буквы алого цвета – надпись «Красная гусыня». Изнутри доносилось бренчание расстроенного пианино, время от времени прерываемое взрывами пьяного хохота.

– Мы опоздали, Уотсон, – пробормотал Шерлок. – Занавес уже подняли.

Представление действительно началось. По скрипящим доскам сцены скакала шеренга весьма скудно одетых женщин, в то время как аудитория, состоявшая в основном из мужчин – поденщиков, портового сброда да случайных декадентского вида франтов в цилиндрах, – аплодировала, топала ногами и свистела под аккомпанемент маниакальной фортепьянной музыки. Пока мы стояли в дверях, ища во множестве лиц преследуемого зверя, я с удивлением и растерянностью признал в последней группе зрителей нескольких своих коллег, получив таким образом представление, что в нашу просвещенную эпоху в тихом омуте водится гораздо больше чертей, чем я даже допускал.

Мой друг издал краткий возглас разочарования.

– Никаких признаков Хайда, – сообщил он. – Быть может, мы вынудили его… Ага, вот и он.

Пока Холмс говорил, мимо нас вниз по проходу проскочил Хайд собственной персоной, с тростью в руке и в развевающейся мантии. Сделав несколько шагов, он остановился и дерзко осмотрел зал, как и прошлой ночью у Штюрмера. На этот раз, впрочем, не разгневанно, а скорее высокомерно, словно считал себя повелителем всего, что попадалось ему на глаза. Я подавил в себе порыв отвернуться, когда его взгляд двинулся в нашем направлении, на мгновение задержался на нас, а затем перешел дальше. Наша маскировка, судя по всему, выдержала главное испытание. И все же меня снова терзала лютая и беспричинная ненависть к этому человеку и всему, что он собой олицетворял. Я испытывал досаду на самого себя, поскольку оказался столь слабым; но, бросив украдкой взгляд на своего спутника, понял, что в подобном чувстве отнюдь не одинок. Под шедевром грима, под бесстрастной маской Холмса, я, знавший его достаточно хорошо, разглядел признаки отвращения. Быть может, это проявилось лишь в том, что его единственный видимый глаз заблестел чуть ярче, или же он едва заметно поджал свои тонкие губы – определенно, не больше. Но все-таки признаки отвращения были, хотя и различить их мог только я. Хайд вызывал одну и ту же, весьма примитивную реакцию у всех, кто его встречал.

Вновь пришедший снял цилиндр и мантию и, поскольку принять их у него было некому, понес с собой на место в третьем ряду. Без шляпы голова Хайда – копна черных волос, зачесанная в обезьянью гриву от выпяченного лба назад, – завершала его сходство с тварью из первобытного леса. Также я заметил, что он ходил слегка развернув носки стоп внутрь, как Холмс вычислил еще даже до того, как оба они увидали друг друга. Могло ли это, задался я вопросом, послужить основанием для испытываемого мною ощущения некой смутной уродливости в его облике? Но этот вопрос так и остался без ответа, поскольку Хайд занял свое место и исчез из виду среди окружавших его более высоких зрителей.

– Нам лучше тоже поискать, куда сесть, – прошептал Холмс.

Мы прошли вниз по проходу к четвертому ряду, и фортуне было угодно, чтобы там оказалось два свободных места почти прямо за Хайдом, куда мы и втиснулись, между разносчиком в лохмотьях и мускулистым торговцем рыбой, источавшим вонь в соответствии со своей профессией. Мы откинулись в креслах, чтобы по мере возможности получить удовольствие от представления.

Не хочу смущать читателя подробностями данной постановки, лишь выражу сожаление по поводу тех вещей, что определенная категория женщин готова проделывать, лишь бы услышать звон монет, падающих у их ног. Дабы не привлекать к себе внимания воздержанностью, я по настоянию Холмса присоединился к нему и принялся кидать пенни и полпенни на сцену и свистеть в манере, более чем неподобающей нашему социальному статусу. В душе я воздал хвалу небесам за мастерство своего друга в искусстве маскировки, ибо, узнай меня в этот момент какой-нибудь уэст-эндовский знакомый, я наверняка был бы вынужден полностью удалиться от общества.

Хайд же, сидевший перед нами, непродолжительное время смотрел представление совершенно молча. Затем встал, запустил руки в карманы и обрушил на сцену серебряный поток шиллингов. Более материальные звуки, издаваемые данного номинала монетами при ударах о доски, не остались без внимания танцовщиц, которые тут же завизжали и бросились на колени, чтобы собрать плоды столь неожиданной щедрости, совершенно игнорируя протесты тех клиентов, что требовали продолжения выступления. Смех Хайда, наблюдавшего за погоней девушек за монетами, был отвратителен. Недовольство же сброда вокруг нас приняло угрожающий характер, когда определился источник их разочарования. Потемневшие от гнева лица обернулись к низкорослому созданию в третьем ряду.

– Грядет заварушка, Уотсон, – уведомил меня мой товарищ. – С вашей стороны было бы разумно держать револьвер наготове.

Я понимающе кивнул и, сунув руку в правый карман бушлата, сжал рукоятку средства, благодаря которому мы невредимыми выбирались из множества опасных передряг.

– Вот этот тип, из-за которого шоу прекратилось! – взревел моряк-кокни в дальнем углу, указывая на Хайда.

Последний встретил его взгляд с хищной ухмылкой.

– Хватай его! – раздался пьяный рев позади нас.

Головорез с квадратной физиономией, сидевший рядом с Хайдом, вскочил на ноги и метнул свой кулак размером с окорок в голову соседа. Хайд резко пригнулся и со звучным хрустом обрушил тяжелую рукоятку своей трости на череп потерявшего равновесие противника. Тот рухнул как подкошенный.

После этого зал взорвался. Всевозможнейшие мерзавцы принялись перескакивать через кресла и пробивать себе дорогу сквозь сгущавшуюся толпу, чтобы добраться до Хайда. Повсеместно вспыхнули потасовки, и воздух наполнился свистом тростей и палок и глухими звуками ударов кулаков по незащищенной плоти; ругательства же носились повсюду, что сено на ветру. Торговец рыбой, рядом с которым я сидел, прыгнул на меня, но я увернулся и оттолкнул его ладонью в клубок сцепившихся тел, после чего больше его не видел. Меж тем жилистый грузчик из заднего ряда бросился вперед, пытаясь ухватить Холмса за воротник, но промахнулся и взвыл, когда его намечавшаяся жертва ребром руки, словно обрушившимся топором, ударила его по запястью. Затем сыщик нанес точный удар правой в челюсть напавшего. Тот отлетел назад и приземлился, растянувшись в полный рост, среди беспорядочной кучи обломков кресла. Насколько я видел, он больше так и не поднялся.

Во время свалки Хайд исчез. Пока я высматривал его, на моем левом предплечье – как раз в это место я был ранен в Афганистане – подобно стальным тискам сомкнулась чья-то рука. Я развернулся и занес было правый кулак для удара, но в последнее мгновение остановился, признав индусскую физиономию Холмса.

– Хайд удрал, пока вы разбирались с рыботорговцем, – сообщил он. – Предлагаю последовать его примеру.

Мы пробились в проход зала и выбежали на улицу, где Холмс остановился и огляделся по сторонам.

– Там! – Он указал на двуколку, с громыханием тронувшуюся с места. Свет газового фонаря на углу на мгновение вспыхнул на шелковом цилиндре пассажира коляски.

Мимо проезжал четырехколесный экипаж. На этот раз Холмс не стал рисковать и поднял правую руку с блестящей монетой. Пролетка остановилась.

– Получишь полсоверена, если не упустишь из виду вон ту двуколку, – кинул он извозчику и забрался внутрь. Я уселся рядом. Мы тронулись как раз в тот момент, когда позади раздались первые свистки полисменов.

– А он ловкий малый, этот мистер Хайд. – Холмс сидел, сложив руки на костлявых коленях, возбужденно сжимая и разжимая пальцы. Его глаз вспыхнул сталью в свете газового фонаря, мимо которого мы проезжали.

– С чего это вы взяли? – не понял я. – Толпа едва не разорвала его на куски.

– Драка была ширмой, Уотсон, чтобы прикрыть бегство. Хайд понял, что за ним следят.

– Но наша маскировка…

– Он ее разгадал. И виноват в этом только я. Я недооценил противника, иначе догадался бы прикрыть наши уши.

– Наши уши?!

– Ну да, Уотсон, именно так. Да будет вам известно, что очертания ушных раковин у каждого человека уникальны, в целом мире нет двух одинаковых. И пока уши остаются на виду, опытный наблюдатель различит любую маскировку. Я полагал, что являюсь единственным человеком в этой части света, который обладает способностью запоминать подобные вещи, но теперь вижу, что ошибался. Так, и только так. Других объяснений просто быть не может.

– Лично мне это представляется слишком фантастическим.

– Ну что же, вполне естественная реакция глупца на то, чего он не понимает.

Подобный язвительный ответ сразил меня, словно пощечина. Я замолчал.

Двуколка прогромыхала еще метров пятьдесят, и Холмс положил свою теплую руку мне на плечо.

– Мой дорогой друг, я снова прошу у вас прощения, – сказал он мягко. – Вы правы: мне действительно необходим отпуск. Вот покончим с этим делом, и тогда сама королева не сможет удержать меня в Лондоне.

– В извинениях нет необходимости, Холмс.

– Старый добрый Уотсон! – Он хлопнул меня по руке.

Если Хайд и подозревал, что мы все еще следим за ним, то виду не подавал. Его кэб ехал все так же размеренно, ни ускоряя, ни замедляя темпа. Он словно бы задался целью облегчить нам задачу, полностью отказавшись от первоначальных планов оторваться от преследователей, и решил вместо этого выставить подробности своей жизни на наше обозрение.

До чего же омерзительной оказалась его жизнь! Мы неотступно следовали за этой тварью через опиумные притоны и публичные дома, по зловонным причалам и узким переулкам, сквозь дьявольские лабиринты, которые не являлись в кошмарах даже самому Данте. И не существовало порока, которого бы Хайд не ведал, не было ни одного отвратительного зрелища, которым бы он не наслаждался. Самые темные закоулки Лондона были не достаточно темны, чтобы утаивать его запретные пристрастия, хотя отсутствие света в них и отвращало самых отчаянных искателей приключений. Однако, где бы этот тип ни появлялся и вне зависимости от того, сколь низки были те личности, с которыми он общался ради получения своих мерзостных удовольствий, реакция их на него была абсолютно одинаковой: деньги его всюду были желанны, сам же он – категорически нет. Подобно мне и Холмсу, они распознавали в Хайде тот общий знаменатель зла, что превращал его в изгоя во всех сферах общества, в которые он пытался проникнуть.

Раз, когда преследуемый нами зверь спешил по тротуару в один из своих мрачных притонов, к нему обратился облаченный в остатки солдатской формы одноногий нищий, опиравшийся лишь на один костыль, поскольку протягивал в руке оловянную кружку, в которой позвякивало несколько монеток. Не остановившись и даже не замедлив своей ковыляющей походки, Хайд рубанул несчастного своей увесистой тростью, нанеся ему косой удар по правому плечу. Калека пошатнулся и наверняка бы упал, не поддержи его кирпичная стена близкого здания. А так он наткнулся на нее, и ему пришлось вцепиться в единственный костыль, на который он опирался, дабы тот не опрокинулся в сторону. Его же противник продолжил свой путь, даже не удосужившись обернуться. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не помчаться вперед и не схватить мерзавца за ворот, и, быть может, я так бы и поступил, если бы не Холмс, который, следуя вместе со мной на безопасном расстоянии позади, предупреждающе взял меня за плечо. Мы удовлетворились тем, что сделали солидное пожертвование в дрожащую кружку нищего, когда минутой позже проходили мимо.

Над портом уже начал заниматься рассвет, когда Хайд покинул последний притон и, усевшись в поджидавший его кэб, вновь повернул на запад. Холмс, карауливший вместе со мной внутри экипажа через улицу, мягко стукнул в крышу, и мы снова тронулись вслед за ним. Несколько сотен метров мы удерживали Хайда в поле зрения, а затем он свернул за угол и исчез за старинным кирпичным строением. К тому времени, когда мы повернули, улица была пуста.

– Поживей, извозчик, – свистнул Холмс. – Он мог свернуть на перекрестке.

Но нет. Мы проехали до конца проезда, где, как ни высматривали, не обнаружили на поперечной улице никаких признаков преследуемого кэба. Наконец Холмс вздохнул и велел вознице отвезти нас на Бейкер-стрит.

Весь обратный путь мой друг сидел молча, насупившись и поджав губы. Решив, что подобное умонастроение ему лишь во вред, я попытался как-то утешить Холмса. Но едва лишь я начал говорить, как он внезапно вскрикнул и хлопнул ладонью по коленке и закричал:

– Ах я дурак! Нет, ну какой же он шарлатан!

Я уставился на Холмса, гадая, неужели это мои слова вызвали такую вспышку гнева. Но он, совершенно не обращая на меня внимания, высунулся в окошко и резким тоном отдал извозчику новое распоряжение. Тут же раздался щелчок кнута, двуколка поехала быстрее и круто развернулись, заехав двумя колесами на тротуар, из-за чего нас обоих бросило в угол.

Глаза Холмса (а он уже сорвал черную повязку) горели, когда он пристально вглядывался в улицу впереди.

– Каким же идиотом я был, Уотсон! Надеюсь, в том отчете, который вы все грозитесь написать о скверном деле в Лористон-Гарденс, я буду представлен тем самым дураком, коим и являюсь.

– Боюсь, я не оправдаю ваших ожиданий. – Мне пришлось повысить голос, чтобы перекричать стук копыт о мостовую, и схватиться за котелок, который норовил сорвать ветер. Мимо с головокружительной скоростью проносились газовые фонари, озаряя своими вспышками салон экипажа.

– Но ведь ничего проще и быть не может, – продолжал Холмс. – После своей проделки в «Красной гусыне» Хайд совершенно не заботился о том, чтобы отделаться от нас, вплоть до нескольких минут назад. Этот тип и не пытался скрыть от нас свои отвратительные наклонности – мало того, он выставлял их напоказ. Зачем же ему тогда понадобилось ускользать от нас подобным образом? Отбросив все невероятное, мы получаем лишь одно место, куда Хайд может направляться, место, связь с которым он не желает показывать нам никоим образом.

– Дом доктора Джекила!

– Именно! Загадочная связь между дурной репутации молодым гедонистом и уважаемым доктором – единственное, чем он не захотел нас дразнить. Хайд наверняка в курсе, что нам известно об этой связи, однако предпочитает, чтобы мы забыли о ней. Но вот мы и на месте, а вот и то свидетельство, которое мы ищем. Кучер, останови здесь!

Мы остановились возле ряда унылых домов, выходивших фасадами на узкую улочку в двух шагах от одного из оживленнейших районов Лондона, как раз вовремя, чтобы увидеть отъезжающий кэб и низкорослую фигуру в цилиндре и мантии, ныряющую в приземистую дверь.

Это, если только мы не ошиблись, вход в прозекторскую доктора Генри Джекила, – заметил Холмс. – Здесь-то и кроется загадка, Уотсон. Что привело Хайда сюда в этот час? Нужда в деньгах или, быть может, стремление злорадно посмаковать ночные похождения в присутствии своего уважаемого благодетеля? – Губы его плотно сжались под гротескным гримом. – Здесь затевается зло, доктор, что очевидно так же, как и этот туман, клубящийся с востока. Но большего мы здесь не добьемся, во всяком случае в данный момент. Давайте-ка направим наши стопы на Бейкер-стрит, пока этот констебль, который чересчур пристально разглядывает нас из-за угла, не надумал арестовать нас за подозрительный вид.

– Боюсь, это выше моего понимания, – начал я, когда мы оказались в своих комнатах, скудно озаряемых восходящим солнцем, чьи лучи с трудом пробивались через наползавший туман за окном. – С какой стати Хайду держать в тайне свои отношения с доктором Джекилом, если он столь бесстыдно демонстрирует самые низкопробные своих увлечения?

Холмс закурил папиросу и сейчас грел руки над камином.

– Вот этот вопрос, Уотсон, весьма уместен в данном расследовании, и, думаю, не будет преувеличением сказать, что ответ на него значительно облегчит разрешение нашей маленькой проблемы. Головоломка почти собрана, не хватает лишь одного кусочка. Теперь, когда Хайд открыто продемонстрировал свою враждебность, во всем Лондоне есть только один человек, который в состоянии предоставить нам необходимые сведения.

– Кажется, я знаю, кого вы имеете в виду. Однако не будет ли это нарушением обещания, которое вы дали Аттерсону?

– Ни в коей мере. Вспомните, что я обещал нашему другу адвокату: некий джентльмен будет оставаться в неведении настолько, насколько сие окажется в моих силах. Положение же нынче таково, что я более не могу избегать того образа действия, каковой с самого начала являлся, вне всяких сомнений, единственно целесообразным. – Холмс вытянул руку и бросил окурок в огонь. – А теперь, Уотсон, я предписываю вам усердное применение мыла и воды, а затем – постель. Ночь для нас обоих выдалась долгой, а мы должны быть бодры и бдительны завтра днем, когда нанесем визит человеку, чье состояние оценивается в четверть миллиона фунтов стерлингов.