Глава двенадцатая
Великая пауза
4 мая 1891 – 5 апреля 1894

Можно лишь догадываться о том, что испытывал Холмс, когда наблюдал, как Мориарти летит вниз, в пропасть у подножия Рейхенбахского водопада. Должно быть, огромное облегчение оттого, что не он, а его смертельный враг проиграл финальную битву. Смерть Мориарти была его полным триумфом, кульминацией дела всей жизни, посвященной борьбе с преступлениями. Но, судя по его дальнейшим действиям, чувство выполненного долга и ликование умерялись другими, менее радостными чувствами.

Теперь, когда Мориарти был мертв, ничто не мешало Холмсу направиться по тропинке, которая привела сюда, и вернуться в Мейринген. Там он встретился бы с Уотсоном, который, естественно, поспешит обратно, обнаружив, что письмо, которое передал швейцарский юнец, – фальшивка. Вместо этого Холмс решил инсценировать свою смерть и исчезнуть.

Впоследствии он скажет Уотсону, что эта идея осенила его в считанные доли секунды, когда тело Мориарти еще не успело долететь до дна ущелья. Однако его объяснение мотивов, которые привели к такому решению (как и извинения, когда он притворился смертельно больным в рассказе «Шерлок Холмс при смерти»), не особенно вразумительно. По словам Холмса, он знал, что три члена организации Мориарти все еще на свободе и поклялись его убить. Несомненно, они не колеблясь отомстят ему, как только узнают о смерти Мориарти. Но если бандиты поверят, что Холмс также погиб в Рейхенбахском водопаде, они начнут действовать более открыто и ему будет легче выследить их и отдать в руки правосудия.

Но ведь в то время, когда Холмс принял это решение, он еще не мог знать, что три члена банды Мориарти избежали ареста. В телеграмме, присланной ему в Страсбург Скотленд-Ярдом, было сказано, что все люди Мориарти были схвачены. Холмс даже не был в курсе того, что полковник Моран не только на свободе, но в эту самую минуту занял позицию над Рейхенбахским водопадом, с тем чтобы убить его, если он уцелеет в схватке с Мориарти. Присутствие там полковника Морана, как впоследствии признает Холмс, было для него полной неожиданностью.

Таким образом, Холмс узнал, что три члена шайки сбежали, несколько позже. Тогда-то ему и пришло в голову использовать эту информацию, чтобы объяснить мгновенное решение, которое он якобы принял, когда тело Мориарти летело в пропасть. Кроме того, он вскоре столкнулся с Мораном и понял: полковник знает, что он жив, и известит об этом своих сообщников. Уже по одной этой причине слова Холмса звучат неправдоподобно. На самом деле реальные мотивы, по которым Холмс решил инсценировать свою смерть и исчезнуть, более сложны, нежели туманное объяснение, которое он впоследствии дал Уотсону.

Как мы видели, Холмс переживал в тот период психологический стресс. Еще до схватки с Мориарти у Рейхенбахского водопада он серьезно подумывал о том, чтобы закончить карьеру сыщика ради спокойной частной жизни и заняться химическими исследованиями. И только постоянная угроза обществу, которую представлял Мориарти, мешала ему уйти в отставку. Смерть Мориарти устранила это препятствие. Почему же тогда Холмс не вернулся в Англию и не осуществил задуманное? Почему вместо этого решил заставить всех поверить, будто он умер?

Представляется весьма вероятным, что смерть Мориарти оказалась бо́льшим эмоциональным потрясением, нежели сознавал или готов был признать Холмс. В конце концов, он посвятил не менее трех лет сбору улик против этого человека и его организации. Это стало главной целью его существования, к которой сходились все планы и устремления, – чуть ли не смыслом жизни. А теперь ничего этого больше не было.

Возможно, наблюдая, как тело Мориарти летит в пропасть, в забвение, Холмс испытывал ощущение потери, а то и тяжелой утраты. Когда умер Мориарти, обладатель могучего интеллекта, в живых не осталось никого, с кем Холмс мог померяться силами. По сравнению с покойным профессором все остальные противники казались ему недостойными усилий. Жизнь действительно стала скучной и заурядной.

Не следует также забывать, что, когда Холмс стоял на тропинке над водопадом лицом к лицу с Мориарти, он психологически был готов к смерти. Хотя он почувствовал облегчение, оставшись в живых, не исключено, что у него появилось какое-то извращенное ощущение, будто его обманули.

Мысль о собственной смерти приходила ему на ум и до схватки у Рейхенбахского водопада. Он уже играл с этой идеей в рассказе «Шерлок Холмс при смерти», используя театральный грим, чтобы придать себе вид умирающего. Хотя это частично объясняется любовью Холмса к театральности, за такой маскировкой вполне могли стоять и более мрачные мотивы. Поскольку у Холмса бывали периоды маниакальной депрессии, возможно, мысль «а каково это – умереть?» уже посещала его прежде. Правда, это не говорит о том, что он подумывал о самоубийстве. В деле о «Квартирантке под вуалью» он отвечает Юджинии Рондер, когда она угрожает убить себя, такими словами: «Ваша жизнь не принадлежит вам. Не поднимайте на нее руку». Это свидетельствует о том, что Холмс был против самоубийства. Однако идея инсценировать свою смерть и исчезнуть, сменив имя и начав новую жизнь, теперь, когда он потерял Мориарти, скорее всего, оказалась непреодолимой.

Сам Холмс мог и не подозревать о том, какие сложные эмоции подсказали такое решение. Что касается исчезновения, то тут нет ничего необычного. Стремление исчезнуть свойственно многим людям, страдающим от стресса, и связано с необходимостью убежать от действительности с ее неразрешимыми проблемами, однако тут может иметь место и более глубокое, неосознанное желание уйти от себя и стать кем-то другим.

С практической точки зрения ничто не мешало Холмсу осуществить его решение. У него не было иждивенцев, а перед тем, как покинуть Англию, он договорился с Майкрофтом о том, как распорядиться его имуществом в случае его смерти. По-видимому, у Холмса было при себе достаточно денег, чтобы оплатить продолжительное пребывание на континенте.

Хотя всего четыре месяца назад он наблюдал реакцию Уотсона на его притворную болезнь («Шерлок Холмс при смерти»), сомнительно, чтобы Холмс задумывался о том, каким потрясением будет его смерть для старого друга. Он сам обладал бесстрастной натурой и был нечувствителен к эмоциям других. Холмсу была присуща черствость, и, приняв решение, он полностью сосредотачивался на цели. Порой это граничило с жестокостью. Конечно, Уотсон погорюет, но в конце концов утешится.

Холмс также сознавал, что его мнимая смерть должна выглядеть убедительно и ему придется призвать всю свою изобретательность, чтобы инсценировать ее. Любовь к театральным эффектам также сыграла здесь свою роль. Он проделал все безукоризненно. Важно было, чтобы по отпечаткам ног на грязной тропинке не поняли, что он возвращался. Сначала Холмс подумал о том, чтобы надеть ботинки задом наперед, – фокус, который он уже применял раньше. Однако лишние следы могли вызвать подозрение, и поэтому он решил подняться вверх по скале. Хотя она казалась отвесной, при ближайшем рассмотрении на ней обнаружилось несколько выступов. Оставив свой альпеншток, портсигар и прощальное письмо Уотсону, написанное с разрешения Мориарти перед поединком, Холмс начал карабкаться вверх. Это было опасное предприятие, и Холмс снова рисковал жизнью. Только что избежав смерти, он опять бросал вызов судьбе. Это была как бы вторая дуэль, и, совершая свое восхождение, Холмс воображал, будто слышит крики профессора, взывавшего к нему из бездны – словно глас из глубин ада.

Добравшись до уступа, поросшего травой, Холмс решил подождать там возвращения Уотсона. Это была странная идея с практической точки зрения – разве что Холмс хотел убедиться, что Уотсон действительно верит в его смерть. Однако возникает неприятное чувство, будто Холмс хотел увидеть что-то еще, а именно – неизбежное горе Уотсона. Если это так, то тут проявилась уже не просто черствость, а положительно склонность к садизму. Правда, Холмс, возможно, считал это всего лишь естественным любопытством – сродни желанию присутствовать на собственных похоронах.

Разумеется, Уотсон был глубоко опечален смертью Холмса. Вернувшись в гостиницу и обнаружив, что письмо фальшивое, он сразу же понял, что «высокий англичанин», который, по утверждению герра Штайлера, прибыл вскоре после их ухода, – Мориарти.

Похолодев от страха, Уотсон отправился к Рейхенбахскому водопаду. Однако несмотря на тревогу, у него хватило присутствия духа взять с собой тех жителей деревни, которые могли быть полезны в крайних обстоятельствах. Возможно, он попросил герра Штайлера сделать это от его имени. Неизвестно, кто были эти люди. Уотсон совсем их не упоминает, а Холмс называет «свитой» Уотсона – в этом слове слышится презрение к их попыткам. Вероятно, это были проводники, которые знали местность и обладали каким-то опытом по спасанию в горах.

Уотсон ничего не говорит о своих собственных чувствах во время двухчасового похода обратно к водопаду. Он позволил им проявиться только после того, как прибыл вместе с другими на место и увидел своими глазами доказательства, что Холмс несомненно мертв. Самого Холмса нигде не было, а его следы вели к краю пропасти. Истоптанная грязная тропинка, вырванные с корнем терновник и папоротники у края ущелья указывали на место последнего поединка. Поблизости лежали брошенный альпеншток Холмса, серебряный портсигар и его прощальное письмо. При виде этих предметов Уотсон, по его выражению, «похолодел», и его «охватил ужас» перед этой трагедией. Он безмолвно стоял там, пытаясь совладать со своими чувствами.

А что же делал Холмс в то время, как Уотсон испытывал муку потери? Он лежал, устроившись весьма удобно на уступе, где можно было «вытянуться» и «отлично отдохнуть» (это его собственные слова), и слушал, как Уотсон, обезумев, выкрикивает его имя. А еще наблюдал с насмешливой отстраненностью, подобно Юпитеру на олимпийском троне, за тем, как «весьма трогательно, но безрезультатно» его старый друг с помощниками исследует свидетельства его смерти.

К тому времени начали сгущаться сумерки, так что поиски тел, вероятно, отложили до следующего дня. Тело Холмса, разумеется, не было найдено. И тело Мориарти тоже. Теория А. Карсон Симпсона, что Мориарти воспользовался одним из собственных изобретений, атомным акселератором, чтобы исчезнуть бесследно, не стоит принимать всерьез. Более правдоподобно, что полковник Моран вернулся позднее на место трагедии и, забрав труп Мориарти из ущелья, тайно похоронил его где-нибудь поблизости. Быть может, его кости все еще лежат в безымянной могиле на склоне горы. Туда доносится рев Рейхенбахского водопада, как эхо голоса Мориарти, «Наполеона преступного мира», кричавшего от ужаса, когда он летел в бездну. Наверно, с помощью современного археологического оборудования, например специального радара, даже можно обнаружить место захоронения и выкопать останки Мориарти. Его череп был бы чрезвычайно интересен судебным патологоанатомам. Замерив его, они могли бы вычислить объем феноменального мозга профессора Мориарти.

Как только Уотсон и его спутники ушли, полковник Моран обнаружил свое присутствие. Он появился из своего укрытия над ущельем, откуда тоже наблюдал за тем, что происходило внизу. Некоторые комментаторы спрашивают, почему он не воспользовался своим знаменитым духовым ружьем, чтобы убить Холмса. Оно было надежнее, чем каменные глыбы, которые он швырял сверху. В конце концов, Холмс, лежавший на уступе, был хорошей мишенью. Но у Морана могло не быть при себе ружья. Или на таких крутых скалах оказалось невозможным открыть огонь. К тому же прицелиться в сгущавшихся сумерках трудно.

Приближалась ночь, рассказывает Холмс, и в полумраке он даже не мог ясно видеть черты Морана, хотя и знал, как тот выглядит. Он описывает только фигуру мужчины и его «свирепое лицо». Лишь впоследствии Холмс понял, что его атаковал начальник штаба Мориарти.

Путь наверх был заблокирован, но после ухода Уотсона с его «свитой» тропинка внизу была свободна. Холмсу удалось добраться до нее, спустившись по скале, что было трудным делом. Он приземлился, израненный, весь в крови, но живой – «благодаря милости Божьей», добавляет он. Это редкий случай, когда Холмс открыто выражает какие-либо религиозные убеждения. Оказавшись на тропинке, он пустился наутек и под покровом темноты ушел через горы.

Отъезд Уотсона в Англию, вероятно, был отложен из-за официального следствия: он упоминает об «осмотре места происшествия, произведенном экспертами», – по-видимому, швейцарской полицией. Она наверняка участвовала и в поисках тел. Неясно, проводилось ли дознание в Швейцарии или Англии – или в обеих странах. По закону английские коронеры не обязаны проводить дознание о британском гражданине, умершем за границей, – если только они не считают, что это следует сделать в интересах правосудия. Разумеется, был суд (скорее всего, в Олд-Бейли) над теми членами банды Мориарти, которых арестовала полиция. Улики, собранные Холмсом, были крайне важны для доказательства их вины. Они находились в синем конверте, который он в прощальном письме просил Уотсона передать инспектору Петерсону. Репортажи об этом суде печатались в газетах, однако, учитывая международную известность Холмса, странно, что о его смерти широко не сообщалось. Было опубликовано только три кратких сообщения – одно в «Журналь де Женев» – и информация агентства «Рейтер» от 7 мая. И, наконец, через какое-то время после событий у Рейхенбахского водопада были опубликованы три письма от полковника Мориарти, в которых он защищал память покойного брата.

Но это было позже. Вернемся к событиям, имевшим место после поединка Холмса и Мориарти 4 мая 1891 года. Когда официальное следствие в Швейцарии завершилось, Уотсону оставалось только вернуться в Англию и попытаться кое-как наладить свою жизнью. Это было нелегко. Когда Уотсон спустя два года писал об этом, он все еще остро ощущал боль утраты.

Пытаясь заполнить эту огромную пустоту, он написал и опубликовал в следующие три года рассказы обо всех делах Холмса, в которых принимал участие, – с октября 1881 года (предположительная дата дела о «Постоянном пациенте») по июль 1889 года («Морской договор»), то есть за период почти в восемь лет. До этого времени он опубликовал всего два рассказа: «Этюд в багровых тонах» в декабре 1887 года и «Знак четырех» в феврале 1890 года. Я отсылаю читателей к хронологии, приведенной в шестой и десятой главах, где указаны даты всех первых публикаций. Рассказы о приключениях Холмса должны были утвердить литературную репутацию Уотсона и в Англии, и в Соединенных Штатах: некоторые из них были напечатаны в американских журналах «Харперз Уикли», «Кольерз Уикли» и «Макклюрз». Позже они вышли отдельными книгами: «Приключения Шерлока Холмса» в 1892 году и «Записки о Шерлоке Холмсе» в 1894 году. Однако радость от литературного признания была омрачена смертью Холмса, героя этих рассказов. Должно быть, у славы был горький привкус.

Хотя Уотсон, наверно, уже написал часть этих рассказов раньше, тем не менее это был огромный труд. Было охвачено двадцать три дела, включая «Глорию Скотт» и «Обряд дома Месгрейвов». Эти два расследования принадлежат к тому периоду, когда Холмс жил на Монтегю-стрит, – позже он рассказал о них Уотсону. В сумме в этих рассказах примерно 150 000 слов, что равно двум полновесным романам, в каждом из которых около 70 000 слов. Такая задача устрашила бы многих авторов, занимающихся только литературным трудом, у Уотсона же была еще и основная работа. Он был врачом общей практики с ограниченным досугом, от которого его порой отрывали срочные вызовы, и тогда он возвращался домой только через несколько часов.

Помимо того что Уотсон трудился над рассказами, ему еще приходилось разбираться с записями дел, которые копились годами. Поэтому неудивительно, что он ошибался в датах и других фактах, а иногда недостаточно тщательно вычитывал корректуру. Нет ничего странного и в том, что он отложил публикацию «Собаки Баскервилей» и «Долины страха» на много лет. «Собака Баскервилей» была опубликована в 1901–1902-м, а «Долина страха» – в 1914–1915-м, причем они выходили выпусками. У Уотсона просто не было времени написать об этих продолжительных и сложных расследованиях.

Уотсон, конечно, не нуждался в деньгах. К тому времени он был процветающим доктором с множеством пациентов. Необходимость писать была скорее эмоциональной, нежели финансовой. Работа над этими рассказами и их публикация занимали его ум и время, а также не давали тускнеть воспоминаниям о Холмсе. Для Уотсона это был своего рода памятник старому другу.

После «Морского договора», впервые напечатанного между октябрем и ноябрем 1893 года, Уотсон больше не собирался публиковать отчеты о расследованиях Холмса. Его не удовлетворяли эти рассказы, написанные, как он считал, «в бессвязной и совершенно неподходящей манере». Такое отношение, возможно, было вызвано критикой Холмса в адрес двух ранних литературных опытов Уотсона, а также его врожденной скромностью. Он не собирался публиковать рассказ о последней роковой схватке Холмса с Мориарти у Рейхенбахского водопада, так как эти трагические события были еще слишком свежи в памяти. Однако Уотсона вынудил это сделать полковник Джеймс Мориарти, младший брат профессора, который написал три письма в газеты (о которых уже было упомянуто), пытаясь защитить репутацию покойного брата. В последнем из этих писем настолько сильно искажались факты, что Уотсон, который всегда был ярым сторонником истины, был вынужден опубликовать верную версию событий. Этот рассказ под названием «Последнее дело Холмса» вышел в декабре 1893 года, спустя два с половиной года после предполагаемой смерти Холмса и всего через месяц после публикации «Морского договора» – рассказа, который, согласно намерениям Уотсона, должен был стать последним.

Возможно, Уотсон писал и публиковал эти рассказы, пытаясь смягчить боль от другой потери: примерно в это время умерла его жена Мэри. Точная дата ее смерти неизвестна, но это произошло между апрелем 1891 года и мартом 1894-го. Не в характере Уотсона подробно описывать свою личную жизнь, а тем более открыто выражать свое горе. Он только мимоходом упоминает свою «печальную утрату» – традиционная фраза, которая вряд ли дает представление о его тяжелых переживаниях.

Они прожили вместе всего три года, и, хотя у них не было детей, это был счастливый брак. Сердечная и любящая, Мэри Уотсон поддерживала мужа в трудные месяцы в Паддингтоне, когда он налаживал практику. Она активно поощряла его дружбу с Холмсом, тогда как другая женщина на ее месте могла бы возражать. Мэри без единой жалобы переносила долгие часы одиночества, на которые обречена жена врача общей практики. Не роптала она, и когда Уотсон проводил часть своего недолгого досуга, который мог бы провести с ней, в обществе Холмса. Когда она умерла, горе Уотсона было огромным.

Причина смерти Мэри неизвестна. Она была еще молодой женщиной: в 1891 году ей было всего тридцать лет. Предположение, что она умерла при родах, не лишено оснований. Это была частая причина смерти женщин в викторианскую эпоху. Правда, в опубликованных рассказах нет подтверждения такой точки зрения. Согласно другой теории, она страдала туберкулезом, и якобы по этой причине Уотсон так спешил вернуться в гостиницу «Англия», чтобы оказать помощь соотечественнице, умиравшей от той же болезни. Однако маловероятно, что миссис Уотсон умерла от туберкулеза. В то время это была серьезная болезнь, приводившая к роковым последствиям. Тогда не было вакцины для профилактики туберкулеза и антибиотиков для его лечения. Единственным средством считались покой и свежий воздух. И вот Уотсон отправляется с Холмсом на континент, а миссис Уотсон нет дома, так как она уехала погостить у знакомых. Но если она была больна туберкулезом, такого просто не могло быть. Уотсон не разрешил бы ей ехать, да и сам не горел бы желанием сопровождать Холмса за границу, зная, что у жены смертельное заболевание. Как врач он, конечно, поставил бы ей диагноз.

Теории о дате смерти миссис Уотсон так же гипотетичны, как и о ее причине. Но если она умерла в 1891 году, вскоре после гибели Холмса, то эта двойная потеря могла подстегнуть Уотсона, и он начал писать эти двадцать три рассказа, чтобы заполнить долгие одинокие вечера вдовца. Холмс заметил позже: «Работа – лучшее противоядие от горя, дорогой Уотсон».

Чем занимался в эти три года Холмс, можно примерно представить на основании того, что он впоследствии рассказал Уотсону. Правда, в его рассказе есть много пробелов, и некоторые из них можно заполнить только на основании догадок.

Ускользнув от полковника Морана, он добрался через горы либо в Изельтвальд, либо в Гриндельвальд (до обоих пунктов было примерно десять миль – расстояние, которое, по утверждению Холмса, он преодолел). Оттуда он направился во Флоренцию, куда прибыл неделю спустя. Время, которое заняло у Холмса это путешествие, свидетельствует о том, что часть пути он проделал пешком.

Пунктом его назначения был Тибет, хотя он не уточняет свой маршрут и средство передвижения. Однако это, вероятно, было долгое и трудное путешествие. Ему пришлось плыть по морю в Индию, высадившись в Бомбее. В этом порту одиннадцать лет тому назад, в 1888 году, высадился Уотсон в начале своих военных приключений в Афганистане.

Прежде чем отправиться в путешествие, Холмс либо написал, либо телеграфировал своему брату Майкрофту. Он сообщил, что уцелел, и просил прислать денег на путевые расходы, очевидно значительные. Майкрофт без ведома брата также взял на себя заботу о том, чтобы сохранить квартиру Холмса на Бейкер-стрит. Неизвестно, что подсказало Майкрофту такое решение. Возможно, он догадался, что в конце концов Холмс захочет вернуться. Не исключено, что сам Холмс намекнул на это в своих письмах. Неизвестно также, под каким предлогом Майкрофт попросил миссис Хадсон не сдавать комнаты его брата. Как и Уотсон, миссис Хадсон верила в смерть Холмса. Поскольку в квартире на Бейкер-стрит было полно вещей Холмса, включая книги и бумаги, скопившиеся за эти годы, Майкрофт мог сказать ей, что предпочитает оставить их на месте, а не возиться с упаковкой и не входить в расходы, перевозя куда-то все это добро. Поскольку за квартиру регулярно платили, у миссис Хадсон не было причин возражать.

Иностранцу было сложно проникнуть в Тибет. Местность там гористая, к тому же тибетцы закрыли границы для чужаков – главным образом из страха, что на них посягнут российская и британская империи. В прошлом миссионеры, в основном католики, ухитрялись добираться до Лхасы, столицы Тибета. Позже исследователи делали аналогичные попытки. В их числе была одна англичанка, Энни Ройл Тейлор, которая путешествовала переодетой. Ей почти удалось добраться до Лхасы, но тут ее разоблачили и изгнали.

Выдавая себя за норвежца и назвавшись Сигерсоном, Холмс избежал враждебности жителей Тибета к англичанам. Выбор национальности мог быть подсказан успехом шведа Свена Гедина, который в 1886 году уже был известен как исследователь Дальнего Востока. Позже Гедин много путешествовал по Тибету, а в 1905–1906 годах опубликовал подробную карту этой страны.

Возможно, Холмс выбрал Тибет из-за его отдаленности и неприступности, а также потому, что он был мало изучен. К тому же это была буддистская страна, а, как мы знаем, буддизм входил в круг его интересов. Отчеты о путешествиях Сигерсона по Тибету просочились в газеты – вероятно, через Майкрофта, с которым Холмс поддерживал связь.

Холмс провел в Тибете два года, путешествуя по стране под именем Сигерсона. Он посетил Лхасу, где провел два дня с далай-ламой. А. Карсон Симпсон предположил, что далай-лама поручил Холмсу расследовать истории, связанные со снежным человеком, в результате чего Холмс попал на склоны Эвереста. Таким образом он стал первым европейцем, ступившим на самую высокую гору в мире. К сожалению, в опубликованных рассказах нет подтверждения этой захватывающей теории.

Из Тибета Холмс отправился в Персию (современный Иран), мусульманскую страну и еще одну опасную область. Как и тибетцы, персы враждебно относились к англичанам и русским из-за экономического соперничества между этими двумя державами, превратившими Персию в полуколониальную страну. В результате вспыхнули антибританские и антироссийские восстания.

Подобная опасность не волновала Холмса, поскольку вполне возможно, что на этом этапе своего путешествия он принял не только новое имя и новую национальность, как в Тибете, но и сменил религию и внешность, выдавая себя за мусульманина из Алжира или Марокко. Такая смена обличия не представляла трудности для Холмса, который владел искусством перевоплощения. Темные глаза и волосы, а также худое лицо и орлиный нос придавали ему сходство с арабом, которое усугублялось сильным загаром, приобретенным в путешествиях по Тибету. Язык также не был для него проблемой. И Алжир, и Марокко были в то время колониями Франции, а Холмс говорил по-французски, как настоящий француз. Не было у него сложностей и с мусульманской религией. Он изучал буддизм, и не исключено, что магометанство тоже. Национальную одежду и арабский головной убор можно было легко купить на местном рынке. Как мусульманин из Алжира или Марокко, говорящий по-французски, Холмс свободно мог путешествовать по Персии и Саудовской Аравии и даже ненадолго остановиться в Мекке. Это священный для мусульман город – место, где родился Магомет, поэтому туда воспрещен доступ неверным. Проявив благоразумие, Холмс не задержался там надолго. Впоследствии он рассказывал Уотсону, что только «заглянул» в Мекку.

Из Саудовской Аравии он двинулся в Хартум (Судан), где нанес краткий визит халифу, мусульманскому правителю. Эдгар У. Смит в работе «Шерлок Холмс и Великая пауза» отметил, что в 1893 году, когда Холмс посетил эту страну, халифат был не в Хартуме, а в Омдурмане. Дело в том, что Хартум был сильно разрушен в 1885 году Магометом Ахмедом, мусульманским лидером, возглавившим восстание против египтян, которые оккупировали город. Но доктор Эрнест Зайслер объясняет, что поскольку эти два города разделяло всего две мили, а Хартум был частично отстроен к 1893 году, то вполне возможно, что во время визита Холмса в нем находился халифат.

Холмс должен был представить Министерству иностранных дел отчет о своем визите к халифу. Это предвещает его дальнейшую работу в качестве агента правительства. Как и Персия, Судан весьма интересовал британцев с политической точки зрения. Хотя номинально Судан был египетской колонией, в 1884 году на его территорию были введены британские войска под командованием любимого героя Уотсона, генерала Гордона, для подавления восстания. Гордон погиб в Хартуме в следующем году. В 1896 году пришлось прислать еще одно войско, чтобы вновь захватить город и завоевать этот район, таким образом установив в Судане британское господство.

После приключений в Тибете, на Среднем Востоке и в Африке Холмс перебрался поближе к дому и пробыл несколько месяцев на юге Франции. Там он проводил исследования веществ, полученных из каменноугольной смолы, в лаборатории в Монпелье.

Некоторые известные исследователи шерлокианы, и в их числе Гэвин Бренд, отнеслись с большим сомнением к рассказу Холмса о его путешествиях в 1891–1894 годах (Великая пауза), заявляя, что вся эта история вымышленная. Они считают, что на самом деле Холмс все это время был в Лондоне и тайно выслеживал членов организации Мориарти, избежавших ареста. Гэвин Бренд в книге «Мой дорогой Холмс» зашел так далеко, что предположил, будто Холмс, замаскировавшись, внедрился в банду, чтобы окончательно ее разгромить. Если это так, то ему на редкость не повезло, так как полковник Моран вместе с хотя бы еще одним членом банды весной 1894 года все еще был на свободе. Согласно другой теории, во время Великой паузы Холмс был в Америке и помогал полиции расследовать дело Лиззи Борден в Фолл-Ривер (Массачусетс) в августе 1892 года. Борден была обвинена в убийстве своего отца и мачехи.

В соответствии с другими, еще более причудливыми теориями, Мориарти никогда не существовало, и Холмс придумал его, чтобы объяснить кое-какие неудачи в своих расследованиях. Существует даже мнение, что Холмс и Мориарти – одно лицо. Монсеньор Рональд Нокс считал, что Холмс погиб у Рейхенбахского водопада, а остальные приключения Уотсон сочинил. Эту точку зрения разделяют и другие комментаторы шерлокианы. Есть также предположение, что Холмс женился на Ирен Адлер во время пребывания во Флоренции. Если это так, то брак был на редкость коротким: жена умерла вскоре после свадьбы, так как в рассказе «Скандал в Богемии», опубликованном в сентябре 1891 года, Уотсон упоминает о «покойной» Ирен Адлер.

Веское возражение против этих теорий, как бы изобретательны они ни были, – то, что в опубликованных рассказах им нет подтверждения. Следовательно, перед лицом этого неопровержимого факта следует принять за истину утверждение Холмса, что Мориарти умер у Рейхенбахского водопада и что после его смерти Холмс действительно путешествовал по Тибету, Персии и Судану, прибыв в конце 1893-го или в начале 1894 года в Монпелье.

Моя единственная претензия к Холмсу, которую разделяют многие исследователи шерлокианы, касается того, как он впоследствии объяснил Уотсону свое нежелание сообщить, что он не погиб в схватке с профессором Мориарти. Ту же причину он привел и в рассказе «Шерлок Холмс при смерти»: Уотсон слишком честен, и если бы он узнал правду, то мог невольно ее выдать. Вот что говорит Холмс по этому поводу: «За эти три года я несколько раз порывался написать вам – и всякий раз удерживался, опасаясь, как бы ваша привязанность ко мне не заставила вас совершить какую-нибудь оплошность, которая выдала бы мою тайну». Все это звучит неубедительно и похоже на попытку оправдать то, что оправдать нельзя.

Хотя Холмс готов был признать, что может ошибиться в каких-то выводах, касающихся следствия, он не склонен был к глубокому или критическому самоанализу. Когда он сталкивался с необходимостью объяснить свое неблаговидное поведение, то перекладывал вину на кого-то другого – в данном случае на неспособность Уотсона притворяться. Таким образом Холмс оправдывал свои поступки не только в глазах Уотсона, но и в собственных. Сам он, вероятно, не осознавал этого своего качества. Конечно, Уотсон, никогда не сомневавшийся в правоте Холмса, принимал объяснения старого друга на веру.

Именно на эту особенность их отношений полагался Холмс, когда весной 1894 года решил воскреснуть.