Мой тайный дневник

Мой дорогой потомок!

Во-первых, прошу прощения за такое краткое приветствие, но я не знаю, кто ты и чем занимаешься; я даже не знаю, существуешь ли ты! Ведь я пишу этот дневник в середине зимы, чуть менее суровой, чем мировая война, после которой она наступила; ты еще не появился на свет, а моему сыну Джону всего двенадцать лет. События, о которых я вскоре расскажу, совсем не радостные, в них нет и половины того счастья, которое уже успел испытать мой мальчик.

Во-вторых, я еще раз прошу у тебя прощения – за поздний час, в который тебя просили явиться. Но по мере прочтения дневника ты поймешь, почему я оставил такие указания: я хотел, чтобы ты получил информацию именно в этот момент.

То, что я собираюсь тебе открыть, не могло быть рассказано раньше. Законом о государственной тайне запрещено предавать огласке информацию, которая угрожает безопасности страны, а также любые сведения, являющиеся жизненно важными для Великобритании, в течение семидесяти пяти лет после событий, которых они касаются. А факты, которые я здесь раскрываю, представляют собой не только все вышеперечисленное, но и значительно больше. То, что ты сейчас узнаешь, противоречит всем историческим книгам всех стран, противоречит любым убеждениям верноподданного Короны. Будучи доведенной до сведения общественности, эта информация вызовет гнев и проклятия всего мира в адрес Британии. А поскольку я знаю, что ты во время чтения дневника будешь находиться в безопасности в конторе моих адвокатов, я не боюсь, что ты рухнешь от шока, который тебя ждет.

Все знают, что в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Ипатьевском доме в Екатеринбурге, сибирском российском городе, царь Николай II, царица Александра и их дети, царевич Алексей и четыре великие княжны, Ольга, Мария, Татьяна и Анастасия, были жестоко убиты местными большевиками.

Это ложь. Ужасная, вероломная ложь, искажение правды. Чрезвычайно важно, что в то время в нее поверили, и она породила еще много лжи – столь мерзкой, извращенной и циничной, что я проклинал свое английское происхождение.

Почему я так уверен? Именно мистера Шерлока Холмса и меня отправили спасать Романовых. И ты узнаешь из этого дневника, как развивались события на самом деле.

И хотя я писал, что Холмс мирно оставил дела, отправившись в 1903 году в Суссекс, на самом деле его последней миссией стало оказание величайшей услуги своему любимому монарху.

А теперь я расскажу всю правду о том засушливом сибирском лете, когда в России шло противостояние красных и белых и миллионы приносили в жертву свои жизни, чтобы решить судьбу семи несчастных людей – членов семьи Романовых.

13 июня 1918 года

Ранним утром, когда солнце еще не встало, а мы с женой спокойно спали в нашем доме на улице королевы Анны, пребывая в счастливом неведении о том, что происходит в бодрствующем мире, кто-то принялся отчаянно барабанить в нашу дверь, разбудив нас. Моя жена перепугалась до смерти, а я бросился вниз по лестнице, громогласно требуя, чтобы стучать немедленно прекратили.

Представь мое удивление, когда я, открыв дверь, увидел на пороге мистера Шерлока Холмса. Я был просто поражен, но распахнул дверь пошире, и великий сыщик прошел мимо меня в дом.

– Уотсон, Уотсон, Уотсон… – только и бормотал он, пребывая в каком-то полубезумном состоянии и явно не в силах успокоиться.

– Джон, с тобой все в порядке? – прозвучал сверху голос Элизабет. – Кто там?

– Холмс, дорогая. Всего лишь Холмс.

– Мистер Холмс? В такую рань? Что случилось?

– Пока не знаю, дорогая. Он ведет себя довольно странно даже для Холмса.

– Но ты уверен, что все нормально?

– Да, успокойся и возвращайся в постель. Не сомневаюсь, что мой друг сейчас все объяснит.

– Хорошо, Джон. Передай от меня привет мистеру Холмсу.

Я выполнил ее просьбу, после чего предложил детективу располагаться. Он уселся у камина, а я устроился напротив него.

На лице Холмса отражались противоречивые эмоции – ликование, ужас, неуверенность. Впервые я видел его в таком смятении и ни разу не встречал такой сложной гаммы чувств ни у одного другого человека. Это удивляло и пугало меня, однако я молчал, пока мой друг не заговорил снова:

– Уотсон, пока я не буду ничего объяснять, но скажите мне: если я попрошу вас сопровождать меня в одной поездке, которая должна оставаться тайной для всех, даже для миссис Уотсон, и может стать очень опасной, поскольку нам наверняка придется рисковать жизнью, – вы согласитесь поехать со мной?

Меня самого удивил собственный ответ, потому что его породил своего рода непроизвольный рефлекс, безусловная реакция подчиненного, стоящего по стойке «смирно», на приказ старшего по званию офицера.

– Да, сэр! – выпалил я.

– Сэр? – Холмс откровенно рассмеялся.

Я смутился, но между тем меня снедало любопытство:

– Холмс, о чем речь? Что это за рискованное дело, которое заставило вас с такой силой колотить в мою дверь?

– Друг мой, мы должны вот-вот взяться за дело, которое способно напугать и Геракла.

– У Геракла не было ваших мозгов, Холмс, – возразил я.

Сыщик улыбнулся:

– А мне в нынешнем возрасте недостает его силы.

Мне странно было слышать подобное замечание из уст Холмса, поскольку он всегда ценил способность размышлять гораздо выше умения махать кулаками. Также он никогда не поднимал вопрос возраста, хотя мы оба уже не были теми молодыми людьми, которые пережили вместе немало приключений. Я внимательно изучил его лицо, пытаясь отыскать следы физического напряжения или нездоровья, но ничего не нашел, отчего меня еще больше обеспокоило настроение моего друга.

Едва ли не впервые с момента нашего знакомства Холмс, похоже, боролся с сомнениями, и это не давало ему покоя.

Затем он заговорил, причем так тихо, что голос звучал чуть громче шепота:

– Уотсон, мы отправляемся в Россию.

– В Россию? – Я резко выпрямился. – В Россию?!

Глаза Холмса округлились при виде моей реакции. Но он снова с легким кивком обреченно повторил:

– В Россию.

– Но зачем? Там идет гражданская война, причем такая яростная, что на ее фоне наше противостояние с Германией кажется игрой в крокет. Они убивают друг друга с таким ликованием и беззаботностью, что Аттила позавидовал бы. Они – варвары, Холмс, варвары! Я помню, что обещал поехать с вами, но это самоубийственное безрассудство.

Теперь я был весьма возбужден, и Холмс, зная меня столь же хорошо, как я, по-моему, знал его, ждал, пока я успокоюсь.

– Но зачем, старина, зачем? – снова воскликнул я. – Почему именно в Россию?

Холмс ответил самым спокойным, ровным и уверенным тоном, невозмутимо глядя на меня:

– Потому что мы там нужны, друг мой. Мы там нужны.