ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

После завтрака я почувствовал, что клюю носом, и опять отправился на сеновал. Когда я проснулся, по крыше сарая шумел ливень. Из щелей капало, но, к счастью, не над моей постелью. Я встал и посмотрел в окно. Холмы были затянуты серой пеленой дождя.

Из дома вышел, накрывшись плащом, Даффи. Я отворил окно и помахал ему. Он махнул в ответ и скрылся за дверью. Через несколько минут он уже бежал к сараю с ведром горячей воды и тазиком. Ловко взобравшись по лестнице, он поставил ведро на пол. Я поблагодарил его и начал бриться и умываться. После водных процедур у меня поднялось настроение, которое упало, когда я увидел серые дождевые тучи.

Быстро преодолев под дождём небольшое расстояние, отдалявшее меня от двери, я вошёл в дом. Мервин уже собрала обедать, сообщив, что Мадрин просил не ждать его. Я поинтересовался, почему Даффи не в школе, и она ответила, что отец занимается с сыном сам, и Даффи уже опередил в учёбе своих сверстников.

— Вы сегодня не спали всю ночь? — озабоченно спросила женщина. Я кивнул, и она добавила: — Я очень беспокоюсь. Сначала убийство, теперь эти «ребекки».

Дверь отворилась — это появился дядя Томос. Он пришёл в деревню, чтобы купить кое-какие припасы: он всегда выбирает для этого дождливые дни, когда всё равно нельзя работать в поле. Всё это Мервин перевела мне на английский, так как дядя Томос говорил только по-валлийски. Это был седой, морщинистый и очень старый человек с добрыми, как у ребёнка, глазами. Мервин пригласила его за стол. Он сначала отказывался, но потом сел и пообедал с большим удовольствием.

Я корил себя за то, что не выяснил вчера у экономки, как выглядит старый друг священника, мистер Ватт. Теперь я надеялся исправить эту непростительную, как отметил бы Холмс, ошибку.

— Узнайте, пожалуйста, у вашего дяди, — попросил я Мервин, — нет ли у человека, который арендует его пастбище, рыжей окладистой бороды?

Мервин перевела мой вопрос на валлийский. Старик смущённо пробормотал что-то, она переспросила, и он добавил несколько слов.

— Он говорит, — сказал Мервин, — что человек этот точно с бородой. Но у дяди такое плохое зрение, что он уже не различает цвета.

Ну что ж, и на том спасибо. Возможно, борода у барышника действительно рыжая. Тогда он выбрал себе удобный опорный пункт — ведь от фермы дяди Томоса не так уж далеко до фермы Гвена Парри, и можно без труда поддерживать контакт с блондинистым юношей.

Меня смущало одно: тот человек с рыжей бородой никак не походил на старого друга священника. Но тут я вспомнил, что всё здесь вращалось вокруг владельца Тромблей-Холла. Ведь священник служил в его часовне службу и получал за это деньги. Сэру Эмери достаточно было только намекнуть, и священник согласился бы назвать «старым другом» кого угодно.

Я вернулся на сеновал, прилёг на постель и задумался. День, проведённый в Пентредервидде, дал неплохие результаты. Незнание валлийского языка пока никак не отражалось на моей работе. Все, с кем я беседовал, кроме дяди Томоса, говорили по-английски. Важно было только не терять зря времени. Я считал, что владелец дома у озера как-то связан со всем этим делом, и решил поехать к нему без приглашения. В конце концов, не откажется же он принять заглянувшего на огонёк лондонца в дождливый день, когда от скуки не знаешь, куда деться. И если даже я получу от ворот поворот, всё же лучше попытаться что-то сделать, чем сидеть сложа руки.

Я сказал Мервин, что отправляюсь к сапожнику, и она дала мне тяжёлый плащ.

— Как только почувствую, что промок до нитки, вернусь сушиться к вашему очагу, — пошутил я.

Я снова ехал по тропе, которая пересекла сначала пастбище, потом миновала чью-то ферму и наконец спустилась к дороге. Я узнал большой камень, на котором сидел юноша, поджидая всадников. Дорога привела меня к речушке. Я переехал её вброд — камни, по которым перебирались пешеходы, были уже под водой, — проехал то место, где холмы стояли плечом к плечу, оставляя тесную расщелину, в которой шумела речка, и оказался на берегу озера. Ещё вчера синее, как сапфир, сейчас оно было почти чёрным; по нему ходили высокие волны. В таком озере вполне могло обитать чудовище по имени Водяная лошадь.

Я спрыгнул с пони на землю и хотел постучать в дверь, но она распахнулась передо мной сама, — видимо, моё приближение не осталось незамеченным, — и на пороге появилась женщина, которая вопросительно смотрела на меня. В некоторой растерянности я произнёс:

— Мистер Коннор дома?

— Он всегда дома, — отрезала женщина. — Как ему доложить о вас?

— Скажите, что его хочет видеть Эдвард Джонс из Лондона.

— Из Лондона? — Женщина была явно удивлена.

Я молча кивнул.

— Мистер Джонс, — обернувшись, громко сказала она. — Говорит, что он из Лондона.

— Пусть поднимется ко мне, — послышался глубокий бас.

Со стороны хозяйственных построек появился мужчина, видимо работник с фермы, и, взяв под уздцы, увёл моего пони. Из прихожей мы спустились по нескольким ступенькам и оказались на кухне. Это была большая комната, чуть ли не зал; посередине её стоял массивный дубовый стол с крышкой из цельного куска дерева. Пол на кухне был каменный. Рядом с камином, в котором весело потрескивали поленья, располагалась печь; она несколько выступала вперёд, как бы подчёркивая тем своё значение. По стенам стояли кухонные шкафы и буфеты, в которых поблёскивала начищенная посуда; на полках возле печи было много деревянной утвари, какую я видел вчера у столяра, но не светлой, а уже потемневшей от употребления. С потолка, как и в таверне, свисали связки лука, копчёные окорока и колбасы. Я снял плащ, и женщина повесила его сушиться, а потом указала мне на широкую лестницу, ведущую наверх, и я стал подниматься по ней. при каждом шаге хлюпая водой в ботинках.

На площадке, в кресле-каталке со сложной системой колёс и приводов, меня поджидал мужчина средних лет. Первое, что бросилось мне в глаза — это большая, с копной тёмных длинных волос голова на очень крупном туловище. Потом я разглядел мускулистые руки и тонкие, ссохшиеся ноги, стоящие на доске, укреплённой внизу кресла. На мужчине были серый шерстяной свитер домашней вязки и простые чёрные брюки. Он был тщательно выбрит.

— Как поживаете, мистер Джонс? — приветствовал он меня.

— Простите за неожиданное вторжение, — ответил я, пожимая протянутую мне руку, — но, узнав о вас, я воспылал желанием познакомиться.

Он весело рассмеялся.

— Такому отшельнику и калеке, как я, приятно, когда к нему приходят с визитами. Но кажется, погода сегодня не для визитов?

— Вы правы. Но если бы вы знали, какая тоска в дождь сидеть дома и не иметь возможности перемолвиться с кем-нибудь словом! Я приехал в Пентредервидд к своему кузену, чтобы посмотреть на землю предков и провести отпуск на свежем воздухе. И вот, наслушавшись разговоров об овцах и надоях, я узнал, что не так далеко от меня живёт отшельник, который, быть может, будет рад собеседнику.

Мужчина откинулся в кресле и добродушно улыбнулся.

— Конечно, можно со скуки помереть от таких разговоров. И разумеется, я рад вам. Поэтому возьмите кресло и подсаживайтесь к огню, я вижу, у вас ноги совсем промокли. Я не избалован визитами. Единственные мои гости — священник, доктор и Эмерик Тромблей. Священник заглядывает ко мне, чтобы сразиться в шахматы, доктор рассматривает меня как своего пациента, а Эмерик Тромблей просто заезжает по пути проведать. Я бывал у него на субботних вечерах, но из-за смерти его жены они прекратились. Единственные и неизменные друзья, с которыми мне никогда не скучно, это мои книги.

Дальше он стал расспрашивать меня о Лондоне, о том, чем я занимаюсь, и я понял, что он меня проверяет. Шерлок Холмс, предвидя это, заставил меня изучить делопроизводство в адвокатских конторах. Он часто экзаменовал меня, так что я не боялся вопросов Кайла Коннора насчёт моих занятий; что касается лондонской жизни, то я даже сумел удивить его, сообщив, что открывается первая трамвайная линия и что в городе появились экипажи с двигателями, работающими на бензине.

Тогда он перешёл к лондонским лавкам и магазинам, и тут я узнал, что у известного торговца обувью Джона Паунда, кроме лавок на Пикадилли, Риджент-стрит и Тотенхем-Корт-роуд, есть ещё магазин на Леденхолл-стрит. Оказалось, что Коннор гораздо лучше меня знаком с табачными и винными магазинами, зато я знал лучше, чем он, книжные лавки и аптеки.

Под конец проверка превратилась в весёлое соревнование. Мы обсудили с ним, куда лучше всего поехать отдохнуть за город, кто из двух звёзд мюзик-холла поёт лучше: Мери Ллойд или Литтл Тич, поговорили о деле Оскара Уайльда и закончили воспоминаниями о туманах над Темзой.

— А вы отлично знаете Лондон, молодой человек, — отметил наконец Кайл Коннор. — Ваш шеф должен быть вами доволен.

— Мне совершенно ясно, что вы знаете город лучше меня, — возразил я. — Наверное, вы прожили в нём долгие годы.

— Я жил в нём до того, как у меня отнялись ноги, и после. Но я понял, что большой город не место для инвалида. В своём хорошо устроенном доме я чувствовал себя как в тюрьме. Я уехал в Шрусбери и прожил там год. Мне там не нравилось, и весь тот год я искал место, где бы мне захотелось поселиться навсегда. Наконец я нашёл этот дом на берегу озера и купил его вместе с земельным участком. Тогда он был обыкновенным фермерским домом, где в одной половине жили люди, а в другой — скотина, причём вход был общим. Я переделал его, построил коровник, конюшню и мастерские. Земля здесь не богатая, но пастбища хорошие, и ферма обеспечивает меня продуктами круглый год. Работники фермы очень довольны мной, потому что я практически не вмешиваюсь в их дела.

— Когда вы здесь поселились?

— Я купил Тиневидд в начале прошлого года, а переехал сюда осенью, когда были закончены строительные работы. Давайте я покажу вам, как я живу.

Я осмотрел его кабинет, где вдоль стен стояли высокие книжные шкафы, гостиную, спальню, столовую, ванную и, наконец, небольшую комнату с широкими стеклянными дверями на балкон, который выходил на юг. Кайл Коннор очень быстро передвигался в своём кресле, крутя колёса и поворачивая рычаги.

Мы переместились в столовую. Он позвонил, и в комнату вошла женщина, та самая, которая открыла мне дверь.

— Принесите нам чай, миссис Пью, — сказал Коннор. — Мистер Джонс теперь будет, я надеюсь, часто навещать меня. Так что прошу принимать его поласковее, миссис Пью.

За чаем мы опять разговаривали. Время летело незаметно, и я вдруг спохватился: ведь Мадрин, должно быть, волнуется, потому что не знает, где я.

— Простите, мистер Коннор, но мне пора возвращаться к своим родственникам, — сказал я и встал. — Благодарю за тёплый приём и надеюсь посетить вас ещё раз.

— Я провожу вас, — сказал Кайл Коннор.

Он снова позвонил и, когда в столовую опять вошла миссис Пью, выехал на лестничную площадку. Здесь миссис Пью привязала к его креслу верёвку, конец которой вытащила из большого ящика, и Коннор съехал вниз быстрее, чем я спустился по лестнице.

— Вы, конечно, поставили электромотор для подъёма кресла? — сказал я.

— Нет, — ответил он. — Я придумал такую систему приводов, с которой миссис Пью справляется без труда.

— Вчера я и мой кузен видели, как вы купались в озере. Глядя на вас, мне тоже захотелось поплавать.

— Когда придёте в следующий раз, искупаемся вместе. Но предупреждаю, вода в озере очень холодная.

Мы пожали друг другу руки, и я вышел из дома. Работник подвёл мне моего пони, миссис Пью накинула на меня уже сухой плащ, и я отправился в обратный путь. Противный дождь лил по-прежнему.

Кайл Коннор казался таким простым и открытым, да ещё был к тому же и калекой, что мысль о какой-либо связи между ним и убийством Глина Хьюса казалась нелепой и бессмысленной. Но тогда почему юноша следил ночью за его домом? И вряд ли всадники без причины оказались в роще у его усадьбы? Эти вопросы не давали мне покоя.

Во дворе меня встретил один только Даффи. Видимо, остальным надоели мои слишком частые отлучки. Я поднялся на сеновал и стал переодеваться. Вскоре пришёл Мадрин.

— Давайте вашу мокрую одежду, — сказал он, — я отнесу её просушиться. Я боялся, что вы опоздаете. Священник пригласил нас на чашку чая. Кстати, барышник вернулся.

Мадрин рассказал мне, что встретил священника, рассказал ему обо мне, и тот пригласил нас к себе на чай. Ведь я говорил, что очень хочу повидать барышника, и Мадрин искал предлог устроить это.

Мы сели на пони и поехали к священнику. Дорогой я поведал о своём визите в Тиневидд.

Отдав мокрые плащи служанке, мы прошли в гостиную, где нас приветствовал преподобный Изикел Браун, высокий представительный господин с пушистыми баками. Кроме нас на чай были приглашены ещё несколько гостей. Барышник ничем особенным среди них не выделялся. К моему глубокому сожалению, борода у него оказалась чёрной и аккуратно подстриженной, и он совершенно не походил на спутника светловолосого юноши.

Священник познакомил нас, сообщив, что он учился вместе с Хаггартом Баттом в Оксфорде. Последний стал вспоминать молодость и рассказал о какой-то их проделке со свиньёй, чем заставил преподобного Брауна густо покраснеть.

Я сел рядом с мистером Баттом, решив всё же прощупать его.

— Вы давно живёте в Уэльсе? — задал я первый вопрос.

— Никогда не жил в Уэльсе, — ответил он каким-то гнусавым голосом. — Я бываю тут наездами. К сожалению, хорошие лошади — в Уэльсе большая редкость.

— Я только вчера видел хорошую лошадь, — сказал я. — На ней ездит Эмерик Тромблей.

— На неё приятно смотреть, — отозвался Хаггарт Батт, — но только идиот может думать, будто она способна работать на пашне. Такие красивые лошади, как и красивые женщины, нужны лишь богатым людям.

— Каких лошадей вы предпочитаете? — продолжал я расспросы.

— Таких, которые могут долго и хорошо трудиться, — ответил он. — В Уэльсе их почти не встретишь. Чтобы их купить, надо ехать в Лайдсдейл или в Ланаркшир.

— Ланаркшир? — повторил я задумчиво. — Не там ли Роберт Оуэн начинал свой социальный эксперимент?

— Роберт Оуэн — это кто? — спросил мистер Батт. И вдруг подмигнул мне.

Это был Шерлок Холмс. Я узнал его.