XVIII. ВОТ ЭТО ДА!

Пускай читатель обвинит меня в легковесности, но должен признаться: вопреки всему, что я знал об этом человеке, и независимо от того невыразимого отвращения, которое вызывало одно только его присутствие, в тот момент его внешность показалась мне нелепо комичной. По какой-то причине злоумышленник счёл нужным облачиться в одежду своего благодетеля, и вид его съёжившегося тельца, завёрнутого в объёмистый белый халат Джекила, докторский воротник, свободно болтавшийся на его тощей шее, и ботинки, выглядывавшие из-под складок брюк на несколько размеров больше его собственных, выглядели столь смехотворно — как на ребёнке, нарядившемся в гардероб своего отца, — что в тогдашнем своём перевозбуждённом состоянии я наверняка бы рассмеялся, кабы не свирепое выражение на волчьем лице Хайда.

Глаза под вздымающимися бровями горели бешенством, орлиные ноздри раздувались. Белые зубы сверкали в угрожающем оскале, а его заострённые черты, резкость которых на фоне массивной головы ещё более усиливалась, искажались воистину каиновской ненавистью. Он шипел, словно загнанный зверь.

Хайд схватил с рабочего стола у себя за спиной мензурку, где бурлила и дымилась какая-то зловещая на вид жидкость желтоватого цвета, и теперь стоял, держа её перед собой, словно это было оружие, которым он надеялся нас сдержать.

— Назойливые идиоты! — В его резком хрипящем шёпоте я внезапно узнал тот самый голос, что велел нам убираться во время нашего последнего визита в лабораторию. Но это представлялось невозможным, ибо тогда мы тщательно обыскали кабинет и не обнаружили никаких следов присутствия чудовища. Перед его злобной силой даже трудно было собраться с мыслями. — Какое вы имеете право мешать моей работе?

На пламени бунзеновской горелки на столе стояла пустая реторта. Очевидно, он перелил её содержимое в ту самую мензурку в его руке, когда наша возня у двери вынудила его прерваться.

— Право честных граждан схватить грязного убийцу! — вскричал я, поднимая револьвер.

Миг он молчал, затем его злобное выражение необъяснимым образом сменилось похабной ухмылкой.

— Грязного убийцу, — повторил он. — Любопытное название для того, кто раскрыл тайну тысячи поколений. Какое значение имеет одна-единственная жизнь, когда человечество балансирует на грани великого открытия: оно раз и навсегда изменит образ мира, в котором мы живём!

— Не пытайся запутать нас, мерзавец! — рявкнул я. — Мы преследовали тебя слишком долго, чтобы теперь позволить уйти!

— Пусть говорит, Уотсон, — произнёс Холмс.

Я взглянул на своего товарища и только тут заметил, что, хотя он и достал револьвер, направлено оружие было не на Хайда, а скорее на пол под его ногами.

— Но Холмс!

Хайд рассмеялся — столь глумливо, что у меня кровь в жилах застыла.

— Слушайся своего друга. Он речёт мудрость. — Чудовище усмехнулось. — Честь, мужество — всё это пустые слова. Лицемерие! Уж меня-то самого, по крайней мере, в этом преступлении обвинить нельзя. Моя сущность достаточно проста, чтобы её разглядеть.

— Зло!

— Зло — по твоим меркам. Но ты, как и большинство людей, скрываешь свои истинные намерения. Я же именно то, что ты видишь, — не больше и не меньше. Эдвард Хайд, которого ты считаешь недостойным своего доверия. Ну, доктор, кто теперь из нас более честен?

— Ты говоришь загадками! Что ты сделал с Джекилом?

Хайд пропустил мимо ушей мой вопрос и обратился к Холмсу:

— Полагаю, это не простое совпадение, что ты появился здесь в самую решающую ночь? Ты подозреваешь истину, не так ли?

— Я заподозрил это почти два месяца назад, когда услышал твой голос за этой дверью, — ответил Холмс. — Однако до сегодняшней ночи я не был в этом уверен.

Реакция Хайда представляла собой смесь изумления и зачарованности. После некоторой паузы он проговорил:

— Я полагал, что Джекил — единственный человек, способный постичь сию идею. Причём подобное ему удалось лишь после трёх десятилетий исследований. Это он настолько туп или ты гениален?

— Ни то, ни другое. Пионер берёт на себя весь риск и прокладывает за собой дорогу для последователей. Исследования Джекила и события последних месяцев как раз и привели меня к подобному заключению.

— Ты несправедлив к себе.

— Возможно, зато от твоих действий более всего пострадал ты сам.

Хайд задумался над словами сыщика. Наконец кивнул, опустив свою огромную голову и затем подняв её снова на манер гигантской рептилии. В глазах этого человека я уловил безмерную скорбь, которая едва ли сочеталась с его обликом.

— Уверен, Джекил согласился бы.

— Стойте! — вскричал я. — Вы можете считать меня скудоумным невеждой, но весь этот разговор выше моего понимания. Где Джекил?

Хайд не отрывал глаз от Холмса.

— Он не знает?

Мой друг покачал головой.

— Хороший вопрос, доктор. — Убийца обратил свой взор на меня, и теперь в нём читалось одно лишь омерзительное высокомерие. По телу у меня побежали мурашки, и мне приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы не нажать на спусковой крючок револьвера и не стереть это порождение зла с лица земли. — Ответ на этот вопрос потребовал бы слишком много слов и ценного времени — времени, которого у меня больше нет. Как у тебя со здоровьем, Уотсон?

Вопрос застал меня врасплох.

— Хорошо, — ляпнул я не подумав. — Превосходно.

— Ради твоего же блага надеюсь, что ты говоришь правду. То, что ты вот-вот увидишь, отправило Гесте Лэньона в могилу раньше срока. Смотри! — Хайд поднял дымящуюся мензурку к губам и одним глотком выпил желчную жидкость.

Эффект оказался мгновенным и потрясающим. Мензурка разбилась у его ног. Он пошатнулся назад, ухватившись за край стола, чтобы не упасть. Потом побагровел лицом, скрючился пополам и захрипел, задыхаясь.

— Он отравился! — вскричал я и подался вперёд. Холмс железной хваткой стиснул мне правую руку, и я остановился.

Хайд согнулся так, что лицо его оказалось всего лишь в десятке сантиметров от паркета. Руками он схватился за бока, словно обнимая себя. Он продолжал задыхаться. Всё его лицо заливал пот, капая с подбородка на пол. Черты исказились. По-видимому, он переживал смертельную агонию.

А затем начало происходить нечто поразительное.

Хайд медленно стал выпрямляться, и по мере этого тело его словно раздувалось, а черты разглаживались. Словно впадины наполняемой газом оболочки аэростата, складки и морщины на его несоразмерном одеянии распрямлялись и выравнивались. Обезьянья грива Хайда опала на лоб и невероятным образом начала смягчаться и светлеть: прямо у меня на глазах она сменила цвет воронова крыла на каштановый с прожилками седины. Черты лица раздвинулись, сморщенное тело сравнялось в пропорциях с огромной головой. Постепенно дыхание его восстановилось.

И вот на том самом месте, где несколькими секундами ранее стоял Эдвард Хайд, уже спокойно поднял голову и твёрдым взглядом голубых глаз встретил наши изумлённые взоры загадочно исчезнувший Генри Джекил.