Дело о крысе с Суматры
I
Поскольку разглашение всех обстоятельств этого дела способно повлиять на безопасность страны, я берусь за перо с мыслью, что вряд ли получу разрешение на публикацию своего рассказа. Скорее всего, ему суждено отправиться вместе с прочими не предназначенными для обнародования отчетами в ящик для депеш, который хранится в банке «Кокс и компания» на Чаринг-Кросс.
Но я не могу предать забвению это удивительное расследование и потому взялся написать о нем – хотя бы и для себя одного. Впрочем, меня не покидает надежда, что когда-нибудь – пусть и не при моей жизни, а в будущем – власти позволят предать данное дело гласности. Как сказал Холмс, еще не пришло время поведать миру те события. И даже в своем секретном отчете я опущу либо изменю некоторые даты и имена, а особенно постараюсь обойти молчанием научные сведения.
Даже я не был посвящен в дело с самого начала, хотя и знал, что Холмс занят каким-то срочным расследованием, заставлявшим его порой на несколько дней покидать наше жилище. Возвращался он измученным и обессиленным, молча сидел у камина и курил свою трубку, глядя на пламя, или же уходил в спальню, где наигрывал на скрипке какую-нибудь печальную мелодию.
Я также подозревал, что он вернулся к привычке впрыскивать себе раствор кокаина. Правда, зная мое неодобрительное к этому отношение, Холмс никогда не пользовался шприцем в моем присутствии.
И тем не менее симптомы были совершенно очевидны: за короткими приступами лихорадочной деятельности следовали долгие периоды вялого безразличия, тоски и бездействия.
В то время мое собственное здоровье оставляло желать лучшего. Погода стояла чрезвычайно сырая, и раны, полученные в ходе второй афганской кампании, в битве при Майванде, постоянно напоминали о себе тупой ноющей болью. Из-за этого я не мог долго выдерживать физические нагрузки и вынужден был лежать на диване.
Шла вторая неделя загадочных занятий Холмса, когда он доверился мне.
Я очень ясно помню, как это было. Мы сидели за завтраком. Он оставил свою еду нетронутой, хотя и выпил несколько чашек черного кофе. Мой друг откинулся на спинку стула, наблюдая, как я ем, и на лице его было задумчивое выражение.
Вдруг он сказал очень серьезно:
– Уотсон, мы с вами работали над большим количеством дел, и я знаю, что могу безоговорочно вам доверять. В настоящее время я занят сверхсекретным расследованием и был бы признателен за помощь.
Я положил вилку и нож.
– Разумеется, я буду счастлив помочь всем, чем смогу, Холмс. С чем связано это новое приключение?
– Вряд ли тут уместно слово «приключение», мой дорогой друг. Это чудовищный заговор с целью шантажировать британское правительство. Если бы он был предан огласке, то вызвал бы страшную панику среди жителей Лондона и других больших городов Англии. Вот почему я не доверился вам раньше. Вы неважно себя чувствовали, и я не хотел обременять вас такой страшной тайной. Да, это должно остаться тайной. Нельзя допустить, чтобы хоть одно слово из того, что я вам расскажу, просочилось за эти стены.
Никогда еще Холмс не говорил таким суровым тоном и не смотрел на меня так пристально и мрачно. Я ответил столь же серьезно:
– Вы же знаете, Холмс, что можете мне доверять.
– Да, знаю, мой старый друг. Пожалуйста, пойдемте со мной. Я хочу кое-что вам показать.
Он повел меня в свою спальню, где, затворив за собой дверь, подошел к платяному шкафу и открыл его ключом. Ни разу за все время нашего знакомства он не принимал подобных предосторожностей. Достав деревянную упаковочную клеть, стоявшую внизу, он перенес ее на бюро и, сняв крышку, вынул большой запечатанный стеклянный резервуар, заполненный жидкостью. В нем что-то плавало.
Приблизившись, я увидел, что это тело крысы гигантских размеров, и невольно отступил на два-три шага.
Она была размером с терьера. Туловище покрывал жесткий серовато-коричневый мех. Морда была короткая, и оскал обнаруживал два острых оранжевых резца. Не менее грозными выглядели крепкие когти на коротких сильных лапах. Крыса плавала в жидкости, и казалось, что ее маленькие глазки злобно смотрят на нас сквозь стекло. Чешуйчатый хвост обернулся вокруг туловища, как отвратительная рептилия.
– Ужасно, не правда ли? – сказал Холмс.
– Она омерзительна! – воскликнул я. – Ради Бога, откуда у вас это?
– От Майкрофта, который, в свою очередь, получил ее от премьер-министра. Эту тварь прислали на Даунинг-стрит две недели назад с сопроводительным письмом. Сейчас все усилия направлены на то, чтобы обнаружить отправителя. Вы когда-нибудь видели более злобное существо, Уотсон? А теперь, если вы насмотрелись на нее, я снова запру резервуар. Должен признаться, я бы предпочел не держать его у себя, но Майкрофт придерживается мнения, что наша квартира надежнее, чем любое из правительственных учреждений.
Поместив резервуар в упаковочную клеть, наполненную соломой, он закрыл крышку и запер клеть в шкаф.
По его предложению мы вернулись в гостиную, где в наше отсутствие убрали со стола. Мы уселись у камина, но прежде Холмс достал из запертого ящика своего письменного стола конверт. Мой друг подал его мне со словами:
– Это письмо, о котором я говорил, Уотсон.
На конверте без штемпеля было написано: «В высшей степени срочно. Лично премьер-министру». Письмо, вложенное в него, не имело адреса – только дату двухнедельной давности. Вот что в нем говорилось:
Дорогой сэр,
вместе с этим письмом Вы получите упаковочную клеть, где найдете труп гигантской крысы, законсервированный в формальдегиде. После долгих лет кропотливых исследований мне удалось вывести несколько дюжин подобных созданий, которых я выпущу в канализационную систему Лондона и еще нескольких ваших городов, если мои условия не будут выполнены.
Мне угодно получить от Вас полмиллиона фунтов стерлингов. Но поскольку сразу достать такую большую сумму может быть затруднительно, я даю Вашему казначейству месяц, считая с сегодняшнего дня.
Если Вы примете мои условия, будьте так любезны поместить соответствующее объявление в «Лондонской Таймс» во вторник, 25 марта. Тогда я вступлю с Вами в связь и укажу, как именно Вы сможете передать мне деньги.
Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой
Дудочник-Крысолов
– Это просто ужасно, Холмс! – вскричал я, отложив письмо. – Полмиллиона фунтов! Неплохой куш. Да еще к двадцать пятому марта! Значит, осталось всего десять дней.
– Вот именно! – мрачно подтвердил Холмс.
– Как продвигается ваше расследование?
– Не очень хорошо, хотя и есть кое-какие успехи. Полагаю, вы заметили некоторые красноречивые особенности этого письма?
– Вы имеете в виду отсутствие штемпеля на конверте?
– Да, верно. Я вернусь к этому позже, когда вкратце расскажу о том, что нам удалось узнать о негодяе, который называет себя Дудочником-Крысоловом. Но сейчас я имел в виду характер и происхождение этого человека. Я убежден, что он не англичанин, хотя и превосходно владеет языком. Однако заметьте выражение «я вступлю с Вами в связь», употребленное вместо «свяжусь», а также название «Лондонская Таймс». Ни один англичанин так не сказал бы.
Кроме того, хотя язык и почерк выдают простого клерка, это человек большого ума. Вы, конечно, заметили выбранный им псевдоним, который предполагает язвительное чувство юмора. Я полагаю, что он давно затаил злобу на британское правительство. Впрочем, это я также объясню позже более подробно.
Вернемся к недавним делам. Письмо и упаковочную клеть доставили на Даунинг-стрит двадцать пятого февраля. Получив их, премьер-министр немедленно связался с моим братом Майкрофтом.
Как вам известно, Уотсон, Майкрофт пользуется полным доверием правительства в вопросах, касающихся безопасности Соединенного Королевства и любых сверхсекретных государственных дел.
Он, в свою очередь, поставил в известность меня и некого инспектора Анвина из Скотленд-Ярда. Анвин – превосходный человек, умный, дельный и абсолютно надежный. Он собрал маленькую группу офицеров полиции, в контакте с которыми я работаю.
Пока что мы занимались несколькими линиями расследования, которые представлялись нам перспективными, но, к сожалению, дали очень мало. Позвольте коротко рассказать вам основное.
Люди Анвина нашли посыльного, который доставил упаковочную клеть и письмо на Даунинг-стрит. Отправления эти были переданы в контору фирмы в Холборне человеком, которого нам описал клерк: невысокого роста, с рыжеватыми волосами, прилично одет и носит очки в стальной оправе. Внешность настолько заурядная, что клерк не обратил бы на него внимания, если бы не адрес, по которому нужно было доставить посылку.
Поскольку отправитель говорил с иностранным акцентом, я не сомневаюсь, что это был сам Дудочник. Он расплатился наличными и не оставил адреса.
Что касается самой крысы, то тут у нас несколько больше сведений. Ее осмотрел зоолог, который определил, что она принадлежит к виду Rhizomys sumatrensis и, как показывает название, водится на острове Суматра, в Юго-Восточной Азии, где известна как большая бамбуковая крыса.
Хотя это самая крупная из рода бамбуковых крыс, Rhizomys, обычно она не достигает таких гигантских размеров, как экземпляр в стеклянном резервуаре. На воле этот грызун обитает в обширных норах и считается исключительно злобным и кусачим. Кроме того, продолжительность жизни его составляет до четырех лет.
Это навело нас на мысль навести справки относительно прибывших из Юго-Восточной Азии судов, которые заходили недавно в лондонские доки, и мы обнаружили одно подходящее.
На борту этого грузового судна было несколько пассажиров, в том числе мужчина с рыжеватыми волосами, в очках, который назвался ван Брейгелем. Он взошел на борт судна в Паданге, имея при себе личные вещи и, что важно для нашего расследования, несколько металлических упаковочных клетей с сетками по бокам, в которых, судя по всему, находилась какая-то живность.
Ван Брейгель настаивал на том, чтобы клети поместили в такую часть трюма, где он имел бы к ним доступ: ему нужно кормить существа, находящиеся в клетях. Я уверен, что это были те самые крысы, которых он угрожает выпустить в канализацию.
К сожалению, пока мы наводили справки, разгрузка уже закончилась и судно, приняв на борт новый груз, отправилось в обратное плавание. Таким образом, нам не удалось пообщаться с капитаном.
Однако мы еще кое-что узнали от портовых чиновников. Когда нужно было разгружать судно, в подъемном механизме обнаружилась неисправность. Поскольку клети были слишком громоздкими, чтобы вытаскивать их из трюма вручную, решено было оставить их на месте до тех пор, пока не освободится портовый инженер, который займется ремонтом.
Узнав об этом, ван Брейгель очень рассердился и заявил, что его груз может погибнуть, если еще какое-то время останется на судне. Он настоял на том, чтобы немедленно послали за инженером из частной фирмы и починили механизм без дальнейших проволочек.
Вот так получилось, что в доки прибыл мистер Додд из фирмы, располагающейся на улице Олд-Джюри, чтобы устранить неисправность в механизме, и наконец клети были подняты из трюма.
Я побеседовал с мистером Доддом, у которого были все основания запомнить ван Брейгеля. Сославшись на то, что он недавно прибыл в страну и не успел открыть счет в банке, а наличных у него при себе недостаточно, ван Брейгель попросил прислать счет на его адрес в Хартфордшире – фальшивый, как выяснилось в дальнейшем.
К счастью для нас, мистер Додд сразу же заподозрил клиента и проследил за тем, как клети грузили в большой крытый фургон. На повозке не было ни адреса, ни названия фирмы. Правил им коренастый смуглый мужчина. Так мы узнали, что у ван Брейгеля, нашего Дудочника-Крысолова, есть сообщник.
Мистер Додд также видел, как ван Брейгель садится в кэб с большим чемоданом, который явно не хочет доверить вознице фургона, и слышал, как он велел кэбмену везти его на вокзал Чаринг-Кросс.
Это также насторожило мистера Додда, поскольку поезда на Хартфордшир отправляются с вокзала Сент-Панкрас.
Короче говоря, Анвин со своими людьми и я навели справки на вокзале Чаринг-Кросс и выяснили, что подозреваемый сел на поезд, отходящий в пять пятнадцать и следующий до Чатема.
И снова нежелание расставаться с деньгами сослужило ему плохую службу. Носильщик на Чаринг-Кросс, который подносил его чемодан к поезду, запомнил этого скупердяя из-за мизерных чаевых, которые тот ему дал.
В ходе дальнейших расспросов на каждой станции той линии, где останавливался поезд, следуя до Чатема, было установлено, что ван Брейгель сошел в Уэллерби. Там он опять же мало заплатил другому носильщику, который доставил его чемодан в ближайшую гостиницу, «Молтби армз».
Здесь наш подозреваемый пообедал, и его запомнил официант, недовольный тем, что мало получил на чай. Он сообщил, что за прижимистым клиентом заехал смуглый субъект – я убежден, тот самый, который правил фургоном. Правда, на этот раз он сидел в двуколке. Подозрительная парочка отбыла вместе.
Именно здесь мы потеряли их след. И чтобы взять его снова, нам понадобится ваша помощь, Уотсон.
Все это случилось пять дней назад, и с тех пор ни инспектор Анвин, ни его помощники, ни я не смогли выйти на ван Брейгеля и его сообщника. Никто в Уэллерби ничего о них не знает.
Вероятно, они заняты разведением кошмарных тварей, подобных крысе в стеклянном резервуаре, так как в письме говорится о нескольких дюжинах этих созданий. Следовательно, им нужно какое-то пристанище – по-видимому, в сельской местности, где можно заниматься таким делом, не вызывая подозрений у соседей. Но где именно? Вот главный вопрос.
Это место может находиться где угодно в радиусе десяти миль от Уэллерби, а возможно, и дальше. Не исключено, что понадобятся недели, а то и месяцы, чтобы прочесать такой большой район, осмотреть каждую ферму, – а у нас есть всего несколько дней.
Буду с вами откровенен: мы с Анвином зашли в тупик. Вот почему, мой дорогой друг, я посвятил вас в это дело теперь, когда ваше здоровье улучшилось. Если вы готовы хотя бы внимательно выслушивать мои соображения, быть может, у меня в голове прояснится.
– Вы наводили справки у агентов по недвижимости? – осведомился я. Меня очень встревожила не только серьезность ситуации, но также явная усталость и уныние моего старого друга. – Если этот человек, этот Дудочник-Крысолов, совсем недавно прибыл в нашу страну, то, возможно, он купил или снял какой-то дом…
– Да-да! – нетерпеливо перебил меня Холмс. – Это была первая мысль, которая пришла мне в голову. Мы справились обо всех домах, которые были проданы или сданы за последние десять лет, и побывали в каждом, но ни один не оказался тем, который мы разыскиваем. У Дудочника или у его возницы есть собственный дом, который они сейчас используют, либо они договорились об аренде конфиденциально.
Я помолчал несколько минут, размышляя над этой проблемой. Поскольку одно мое предложение так резко отвергли, мне не хотелось выдвигать другие, хорошенько их не обдумав.
Между тем Холмс поднялся на ноги и принялся беспокойно расхаживать по комнате.
Тут мне в голову пришла одна идея, и я невольно высказал ее вслух.
– Солома! – воскликнул я.
Холмс замер на месте и повернулся ко мне с удивленным видом.
– Солома? О чем это вы говорите, Уотсон? Единственные соломинки в этом деле – те, за которые так отчаянно цепляемся мы с Анвином.
– Нет, Холмс, не соломинки, а солома. Раз Дудочник и его сообщник разводят крыс, им нужна подстилка, причем в больших количествах. Если только у них нет собственных запасов, что вряд ли, они должны покупать солому у какого-нибудь местного фермера или торговца.
– Мой дорогой друг! – вскричал Холмс, бросаясь ко мне, чтобы пожать руку. – Думаю, вы нашли ответ. Солома! Ну конечно! И как это вас осенило? Идея совершенно блестящая.
– Мальчиком я держал ручных мышек, – скромно пояснил я. – Помню, как регулярно покупал им сено для подстилки.
– Ручные мышки? Какое открытие! Я знаю вас много лет, но понятия не имел о такой очаровательной подробности из вашего детства.
За одно мгновение он изменился, сбросив усталость, как старую одежду, и предстал передо мной обновленным. Он вновь был полон энергии и воодушевления.
Взяв шляпу и трость, Холмс объявил:
– Я сейчас выйду и куплю все кентские газеты. Солома! Это просто гениально!
С этими словами он удалился, и на лестнице послышались его упругие шаги.
* * *
Через четверть часа Холмс вернулся, с торжествующим видом размахивая двумя газетами.
– Полагаю, нашему невезению приходит конец, Уотсон. Мне удалось приобрести «Уэллерби газетт» и «Уэллерби кроникл». Вот, мой друг, – он бросил мне газету, – возьмите «Кроникл» и просмотрите все объявления. И, памятуя о том, как неохотно ван Брейгель расстается с деньгами, я предлагаю искать торговца, у которого самая дешевая солома на рынке.
Воцарилась тишина, нарушаемая только шуршанием газетных страниц, которые мы листали.
Объявление отыскал Холмс.
– Послушайте! – воскликнул он. – «Выгодная сделка. Сено, солома, навоз будут продаваться по все более низким ценам, пока не истощатся запасы». Думаю, мы нашли!
– Там есть адрес?
– Да. Армитидж, ферма Блоссом, Лоуэр-Багнелл. Я знаю эту деревню. Проезжал через нее, когда мы с Анвином наводили справки. Пакуйте вещи, Уотсон! Мы выезжаем немедленно. И не забудьте захватить ваш армейский револьвер. Он может нам пригодиться.
Наэлектризованный энергией Холмса, я торопливо побросал вещи в саквояж, включая револьвер, и через десять минут мы уже ехали на вокзал Чаринг-Кросс. По дороге мы ненадолго остановились у почты, и Холмс послал телеграмму инспектору Анвину, занятому расследованием в Лондоне, чтобы сообщить о нашем отъезде.
Только когда мы сидели в поезде, следовавшем в Уэллерби, у меня появилась возможность задать вопрос, который преследовал меня с тех самых пор, как я увидел ужасную крысу в резервуаре.
– Скажите, Холмс, – начал я, – как удалось Дудочнику получить такое чудовищное существо? Это причуда Природы? Или же продукт какого-то дьявольского научного эксперимента?
– Я убежден, что дьявольское сочетание того и другого, – ответил Холмс. Лицо его стало серьезным. – Несомненно, вы слышали о Дарвине? С тех пор как в тысяча восемьсот пятьдесят девятом году вышла из печати его книга о происхождении видов, наши идеи об эволюции были поставлены с ног на голову. Она так переполошила Англиканскую церковь, что пыль до сих пор не улеглась.
И тем не менее есть все основания верить, что именно путем естественного отбора в животном царстве – к которому мы должны причислить и себя, Уотсон, – следующим поколениям передаются свойства, которые способствуют их выживанию.
А знакома ли вам фамилия Мендель? Это австрийский монах, который, занимаясь ботаникой, провел в шестидесятых годах девятнадцатого века ряд экспериментов по перекрестному опылению гороха и вывел законы передачи наследственных признаков.
В тысяча восемьсот шестьдесят шестом году Мендель опубликовал результаты своих исследований в статье под названием «Versuche über Pflanzen-Hybriden», или «Опыты по гибридизации растений», на которую я случайно наткнулся несколько лет назад в библиотеке Британского музея.
Если применить открытие Менделя не к гороху, а к млекопитающим, причем в сочетании с теорией Дарвина о естественном отборе, то начинаешь понимать, как это работает в отношении такого животного, как большая бамбуковая крыса.
Она может производить потомство каждые двадцать два дня, и в каждом помете у нее бывает до пяти детенышей. Если особо крупного самца бамбуковой крысы скрестить с такой же крупной самкой, то потомство будет крупнее обычного. Если затем отобрать и скрестить самых крупных особей из их потомства, то следующее поколение будет еще крупнее. И так можно продолжать до тех пор, пока в конце концов не появится крыса, в несколько раз крупнее своих прародителей. Она также будет менее избирательна в еде, нежели крысы, живущие на воле. Обычно, как следует из их названия, эти животные питаются в основном бамбуком, хотя едят и овощи.
Я считаю, что именно так действовал ван Брейгель. Путем тщательного отбора он создал новую породу Rhizomys sumatrensis. Пока что мы видели только одного ее мертвого представителя. Я содрогаюсь при мысли о том, каковы живые особи. Если этих тварей выпустят в канализацию нескольких крупных городов, это повлечет за собой последствия, которые не поддаются описанию. Англия будет кишеть ими, и один только Бог знает, какую эпидемию они вызовут. Подумайте о панике, которую они посеют!
Когда я думаю о будущем, старина, мне рисуется весьма тревожная перспектива. Подобные научные теории способны помочь человечеству в борьбе с наследственными болезнями или в селекции особо урожайных сортов, позволяющих накормить растущее население, но могут и наделать бед, если попадут не в те руки. Они несут в себе угрозу изменения самой материи и размножения того зла, которое является бичом для нашей планеты.
– Я не совсем вас понимаю, Холмс, – сказал я.
– Мой дорогой друг, подумайте о тифе! Или холере! Или бубонной чуме! Если какому-то безумному биологу взбредет в голову вывести особенно опасную форму любой из этих инфекций и распространить ее среди населения, результаты будут катастрофическими. Он смог бы шантажировать не одну только Британию, как наш противник, но весь мир!
По моему мнению, Дудочник имеет зуб на наше правительство. Суматра принадлежит голландцам. Почему он адресует свои угрозы не им? Это было бы логично. Так нет, он выбрал мишенью нашу страну. Если когда-нибудь удастся завершить это дело, мы узнаем причину его неприязни.
– Значит, вы думаете, Холмс, что нам в конце концов удастся раскрыть это дело?
– Мы должны, мой дорогой Уотсон, – серьезно произнес он. – Если мы этого не сделаем, невозможно даже представить себе, каковы будут последствия.
Остальную часть путешествия мы проделали в молчании, и каждый из нас погрузился в размышления об ужасной перспективе.
По прибытии в Уэллерби мы взяли на станции двухколесный экипаж и отправились в Лоуэр-Багнелл, живописную деревню в пяти милях от этого небольшого городка. К счастью, там был трактир «Дарли моу», и мы решили в нем остановиться. Сняв номер на две ночи и оставив там багаж, мы наняли рессорную двуколку трактирщика и немедленно выехали на ферму Блоссом, находившуюся в двух милях от деревни. Холмс правил.
Когда мы с грохотом въехали во двор фермы и остановились, он соскочил на землю и обратился к хозяину, вышедшему из амбара к нам навстречу. Этот дородный краснолицый человек с проницательным взглядом, как видно, был скуп на слова и молча смотрел на приближавшегося Холмса.
Мой друг, который заранее заготовил историю для поставщика соломы, объяснил, что мы ищем знакомых, у которых как будто имеется ферма где-то поблизости. Один из них маленького роста, рыжеволосый, в очках, другой же – коренастый и смуглый. Не слыхал ли мистер Армитидж о них чего-нибудь?
– Вы, небось, лондонцы? – спросил Армитидж, окидывая нас с головы до ног подозрительным взглядом. Сельским жителям свойственно недоверчивое отношение к незнакомцам.
– Да.
– Остановились где-то здесь?
– В Лоуэр-Багнелле.
– И надолго?
– На два дня.
– А-а!.. – сказал Армитидж и умолк.
Я видел, что Холмса раздражает эта тягучая беседа, но он сдержался и продолжил:
– Мне необходимо найти этих людей по личным причинам. Если у вас есть какие-нибудь сведения о них, мистер Армитидж, я с радостью позабочусь о том, чтобы вы не зря потеряли время.
Фермер сразу же сделался более разговорчивым.
– Да, я знаю одного из них, – сообщил он. – Который смуглый. Частенько ездит сюда за соломой. Ну, там, за молоком и яйцами. – Он многозначительно подмигнул Холмсу. – Задолжал вам денег, верно? – Получив от Холмса подтверждение, Армитидж усмехнулся с торжествующим видом: – Так я и думал. Хотел всучить мне чек. Ну уж дудки! Я сказал: нет денег – нет и товара. Так что он сначала платит мне все до пенни, а уж потом я позволяю ему загружать фургон.
– Вы знаете, где он живет? – осведомился Холмс.
Армитидж снова умолк, и взгляд его сделался тупым. Однако, как только Холмс извлек из кармана полкроны, трактирщик вновь обрел дар речи, напоминая механическое пианино, которое приводят в действие, опуская в прорезь пенни.
– Не могу сказать вам адрес, – ответил он, – но когда он уезжает, то держит путь в ту сторону. – Грязный большой палец указал налево.
– Благодарю вас, – сказал Холмс, пытаясь скрыть разочарование. Ведь за полкроны Армитидж выдал нам весьма скудные сведения. – Вы очень мне помогли. Я был бы признателен, если бы вы не упоминали о нашем разговоре тому человеку.
– Да это и не мое дело, – пожав плечами, заявил Армитидж.
Он подождал – думаю, нарочно, – пока Холмс не влез в двуколку и не взял вожжи, прежде чем добавить:
– Скажу вам кое-что еще. Лошадь-то у него всегда свежая. Стало быть, она проходит от силы две-три мили.
– Сэр, я буду век вам благодарен! – бросил Холмс через плечо, и двуколка тронулась в путь.
Как только мы оказались вне пределов слышимости, он рассмеялся:
– Упрямый старый дьявол, но наблюдательный. Две-три мили к северу отсюда! Это облегчает поиски.
Как показали дальнейшие события, он был слишком оптимистичен. Уже сгущались сумерки, когда наконец мы нашли то место. Нам пришлось провести несколько утомительных часов в расспросах на фермах и истоптать много грязных дворов.
Моя раненная в Афганистане нога причиняла мне значительные неудобства. Наконец Холмс, свернув на узкую дорожку, которая, казалось, никуда не вела, вдруг придержал лошадь.
– Думаю, мы нашли, Уотсон! – произнес он тихо, и глаза его блеснули.
Мы остановились у калитки, за которой лежала изрезанная колеями дорога. В дальнем ее конце мы смутно различили в угасающем свете крышу и трубы дома, частично скрываемые окружающими его деревьями. К воротам была прибита доска с надписью белыми облупившимися буквами: «Ферма Бедлоуз».
– Но почему именно эта? – спросил я.
На мой взгляд, она ничем не отличалась от других ферм, мимо которых мы проезжали и которые сразу же забраковал Холмс.
– Посмотрите на тяжелую цепь и висячий замок на калитке – оба они новые, – пояснил Холмс. – Заметьте также, что к изгороди пристали свежие соломинки. Я убежден, что мы нашли логово Дудочника. Сегодня уже слишком поздно для того, чтобы что-то разведать, но мы вернемся сюда завтра на рассвете.
* * *
Холмс сдержал слово. На следующее утро он, уже одетый, разбудил меня в шесть часов. Позавтракав хлебом с беконом, без четверти семь мы снова пустились в путь в двуколке. На шее у Холмса висел на ремне его полевой бинокль, а у меня в кармане был мой армейский револьвер.
Мы осторожно приблизились к ферме Бедлоуз пешком, спрятав двуколку в маленькой рощице примерно в полумиле от цели нашего путешествия, чтобы ее не было видно с тропинки. Оттуда мы направились через поля кружным путем, который в конце концов привел нас на луг, раскинувшийся на склоне холма. С этой возвышенности открывался хороший обзор.
Благодаря выгодной позиции мы смогли, спрятавшись за изгородью, рассмотреть ферму, которую лишь мельком видели накануне.
Дом был убогим кирпичным строением с крытой шифером крышей. Создавалось впечатление, что он нежилой, хотя дым из одной трубы выдавал, что там кто-то есть.
Напротив дома стоял длинный низкий амбар, закрытая дверь которого была выкрашена черной краской. Рядом находилась большая собачья будка.
Мне удалось рассмотреть эти детали в бинокль Холмса, который он одолжил мне после того, как сам все изучил. Но едва я навел его на будку и ее обитателя, огромного мастифа, как мой друг дернул меня за рукав и попросил вернуть бинокль.
Даже на таком расстоянии он благодаря острому зрению уловил какое-то движение во дворе.
Молча понаблюдав за фермой несколько минут, Холмс тихо произнес:
– Двое мужчин вошли в амбар. Это те, кого мы ищем, Уотсон. Они соответствуют описанию Дудочника и его сообщника. Пока они в амбаре, предлагаю удалиться, а то наше присутствие может быть замечено. Я также должен без промедления предупредить инспектора Анвина и его людей.
Мы вернулись тем же маршрутом, которым прибыли, и, усевшись в двуколку, немедленно выехали в Уэллерби. Оттуда Холмс послал телеграмму инспектору Анвину в Лондон.
Это было длинное сообщение, и пока мой друг писал, я читал текст через его плечо. Вот что там говорилось:
Охота на Дудочника-Крысолова назначена на сегодня Тчк Встретим Вас и Ваших друзей в Уэллерби с поезда 4:27 с Чаринг-Кросс Тчк Захватите леску Тчк Холмс
– Леску, Холмс? Для чего это она вам понадобилась?
– Вы узнаете это сегодня вечером, Уотсон, – пообещал он с загадочной улыбкой.
II
Инспектор Анвин не меньше моего был озадачен просьбой Холмса о леске, хотя и выполнил ее. Когда мы встретили его с коллегами на станции в Уэллерби, он вынул леску из кармана.
– Правда, я ума не приложу, для чего она вам нужна, мистер Холмс, – признался этот круглолицый жизнерадостный человек плотного сложения.
Соответственно случаю инспектор был одет в твид, как и его офицеры. У двоих из них имелись при себе большие кожаные чехлы, в которых, как я узнал позже, находились винтовки.
Однако, как и мне, Холмс ничего не объяснил им насчет лески. Он лишь заметил:
– Она нам пригодится.
В ожидании Анвина и его людей мы с Холмсом отобедали в «Молтби армз». Оставив меня в этом трактире, чтобы дать отдых ноге, очень меня беспокоившей, он отправился по какому-то таинственному делу. Когда мой друг вернулся, карманы его оттопыривались: в них были свертки, содержимое которых он оставил в тайне.
Встретив с поезда Анвина и его коллег, мы снова отправились в «Молтби армз». Во время ужина за угловым столиком, где нас не могли услышать другие посетители, Холмс поведал полицейским о расследовании, которое привело нас в Лоуэр-Багнелл, а затем и к тайному убежищу Дудочника-Крысолова на ферме Бедлоуз.
Вырвав страницу из блокнота, он быстро набросал план фермы, отметив на нем дома и надворные строения, а также окружающие их деревья и кусты, за которыми мы могли бы укрыться. Я, признаться, не заметил их, но Холмс, с его удивительной памятью, не упустил ни одной мелочи и сейчас изобразил все очень точно.
Мы тихо обсуждали, как лучше взяться за дело, и к тому времени, когда подали кофе, у нас был готов план и каждый знал, какую роль должен в нем сыграть.
Мы выехали в половине десятого: Холмс и я – в двуколке, Анвин со своими людьми – в экипаже трактирщика, с которым Холмс договорился заранее.
Ночь была прохладная, луна на ущербе, но света ее хватало, чтобы мы могли всё видеть достаточно ясно. Однако я от души надеялся, что наши передвижения не будут замечены врагами.
Должен признаться, что сердце мое бешено колотилось в предвкушении схватки. Мы с Холмсом оба молчали. Я вспоминал вторую афганскую кампанию и битву при Майванде, в преддверии которой испытывал такой же страх и волнение. Тревожное ожидание даже притупило боль в ноге, которая днем причиняла мне изрядные неудобства: мускулы устали, и не помог даже отдых.
Мы оставили двуколку и экипаж в той же самой роще, но выбрали не тот путь, которым шли с Холмсом утром. Он привел нас в маленький заброшенный сад позади фермы. Там было много деревьев, за которыми мы могли укрыться. Оттуда нашему взгляду открывались дом и надворные строения. Хотя амбар был погружен в темноту, в одном из окон дома, на нижнем этаже, мерцал желтый свет керосиновой лампы.
Остановившись по сигналу Холмса, мы с любопытством следили за тем, как он вынимает из кармана несколько маленьких пакетов и выкладывает их содержимое на землю. Тут были кусок отличной говяжьей вырезки, перочинный нож, моток тонкой бечевки и два маленьких пузырька с жидкостью.
Используя плоский камень вместо кухонной доски, Холмс отрезал длинный тонкий кусок мяса, который щедро обрызгал жидкостью из пузырьков. В ночном воздухе я уловил запахи аниса и хлоралгидрата, которые ни с чем не спутаешь. Потом, скатав кусок мяса в подобие рулета, он перевязал его бечевкой и закрепил на конце лески.
– Приманка, – прошептал он, возбужденно поблескивая глазами.
Затем, держа в одной руке леску, свернутую так, что конец с приманкой свободно болтался, он, низко пригибаясь, направился один к фермерскому дому. Мы ждали, затаившись за деревьями.
Стояла мертвая тишина, так что малейший звук, нарушивший ее, казался оглушительным. Я слышал, как ночной ветерок колышет ветви над моей головой и как журчит вода, хотя мне было известно, что ближайший ручей отделен от нас двумя полями. Даже биение моего сердца казалось барабанным боем.
Холмс бесшумно двигался по траве – темный силуэт, почти невидимый на фоне густой листвы и строений фермы Бедлоуз, которая неясно вырисовывалась во мраке.
Когда он добрался до низкой изгороди, отделявшей сад от двора, я увидел, как он остановился и медленно выпрямился.
Не могу сказать, что именно потревожило собаку – это его движение или тихий звук, которого мы не услышали. Внезапно загремела цепь (это звяканье показалось мне громче канонады), и грозное рычание донеслось до нас, как рокот приближающейся грозы.
Помню, как я в отчаянии подумал, что все пропало. В любой момент мы можем услышать, как открывается дверь дома и из него выбегают ван Брейгель со своим сообщником. Мы вынуждены будем выбраться на открытое место и сойтись с ними в отчаянной схватке. Хотя численный перевес на нашей стороне, у противника есть преимущество: наши враги знают местность и могут укрыться в доме и надворных строениях.
Нечто подобное случалось в Афганистане, и я, как помощник полкового врача, слишком хорошо знал ужасающие последствия подобного боя.
Но в то время, как эти мысли роились в моем мозгу, до меня вдруг дошло, что кругом царит тишина. Казалось, будто замерло всякое движение – даже шелест ветерка в деревьях и журчание дальнего ручья.
Фигура Холмса тоже была неподвижна. Теперь он стоял выпрямившись, и его правая рука была поднята над головой. И вдруг эта рука пришла в движение: размахнувшись, Холмс бросил какой-то темный предмет, с глухим стуком упавший на землю.
Снова звякнула цепь, на этот раз негромко, как будто большой мастиф отошел на пару шагов от будки. Затем в ночном воздухе до нас ясно донеслось жадное чавканье.
Приманку проглотили.
Затаив дыхание, мы подождали еще несколько минут. Наконец высокий силуэт Холмса снова исчез из виду, и мы услышали шуршание травы. Пригнувшись, он шел к нам.
– Удачный бросок, – радостно объявил он шепотом. – Мясо со снотворным упало почти к ногам животного, и оно сразу же его проглотило. Ни одна собака не может устоять против запаха аниса. Теперь вы понимаете, инспектор, почему я попросил вас о леске? Все остальное я мог достать в городке. – Он взглянул на карманные часы. – Мы подождем еще пять минут, чтобы снотворное подействовало, а потом начнем.
– Холмс, – спросил я тихо, удивленный неувязкой в его словах, – как же вам удалось раздобыть хлоралгидрат без рецепта врача?
Он издал негромкий смешок.
– Я должен повиниться, Уотсон. Не так давно я взял у вас рецептурный бланк – так, на всякий случай, – и с тех пор носил в кармане. Подделать вашу подпись легко, поскольку у вас такой скверный почерк, что сошли бы любые каракули. Но я знал, что вы не стали бы возражать, если он взят для хорошего дела.
– Ну конечно, Холмс, – ответил я. А что еще я мог сказать в данных обстоятельствах?
Пока мы таким образом беседовали, свет на первом этаже дома погас и наверху зажглись две лампы, сиявшие в темноте, как два желтых глаза. По-видимому, обитатели фермы Бедлоуз собирались отойти ко сну.
Холмс поднялся на ноги. Пора было идти.
Прячась за деревьями, мы бесшумно двигались по траве. Пришлось низко пригибаться, чтобы нас не было видно на фоне ночного неба, если ван Брейгель или его сообщник случайно выглянут из окна наверху. Таким образом мы добрались до низкой изгороди, отделявшей сад от двора фермы. Здесь мы остановились, чтобы оценить ситуацию вблизи.
В доме, находившемся слева от нас, было тихо. В окнах фасада горели лампы. Напротив него находился амбар с будкой, стоявшей на страже возле его закрытых дверей. Огромный мастиф растянулся на булыжниках двора в таком глубоком сне, что ни один мускул его массивного тела не дернулся, когда мы перелезли через изгородь и начали осторожно приближаться.
Было условлено, что мы окружим здание, руководствуясь планом Холмса и пользуясь любым укрытием, которое предоставляли деревья и надворные строения. Взмахом руки инспектор Анвин подал нам знак занять оговоренные заранее позиции. Двое его людей крадучись обогнули дом, чтобы караулить черный ход, в то время как остальные бесшумно, как тени, проскользнули в укромные места. Я спрятался за большой бочкой для дождевой воды; рядом затаился Холмс, укрывшись за поленницей.
Вынув револьвер, я бросил взгляд на моего друга. Его худая фигура была едва различима в темноте. Каждый мускул напрягся, как у тигра, готовящегося к прыжку.
Вскоре раздался сигнал.
Это был громкий стук: инспектор Анвин запустил камнем в парадную дверь дома. И сразу же мы услышали его голос, зазвеневший на весь двор.
– Ван Брейгель! – кричал он. – Вы меня слышите? Сдавайтесь. Мы офицеры полиции, при нас оружие, дом окружен. Если вы и ваш сообщник выйдете с поднятыми руками, вам не причинят зла. Даю слово.
В ответ с треском распахнулось окно на верхнем этаже, и на фоне освещенной комнаты появилась голова мужчины. Блеснули стекла очков, и я предположил, что это ван Брейгель.
– Сдаваться? Никогда! – с вызовом проорал он хриплым голосом, в котором звучали все оттенки безумия. – Вам придется прийти за мной, мистер английский полисмен. Но, черт возьми, я захвачу на тот свет вас и несколько ваших людей!
С этими словами он вскинул к плечу ружье и, прицелившись, несколько раз выстрелил в темноту.
Держа палец на курке своего револьвера, я увидел вспышки и услышал свист пуль. Одна из них пролетела (слава Богу, никого не задев) над поленницей, за которой прятался Холмс, и попала в стену амбара.
Я с трудом сдерживался, чтобы не открыть огонь. Покрепче перехватив револьвер, я впился взглядом в этого человека. Его силуэт четко вырисовывался в освещенном окне, и я мог попасть в него так же легко, как в мишень в тире. Инстинкт побуждал меня спустить курок, но я воздержался.
Если армейский опыт и научил меня чему-то, так это не действовать опрометчиво, а повиноваться приказам старшего по званию, в данном случае инспектора Анвина. Ведь он специально распорядился, чтобы никто не открывал огонь без его разрешения.
Итак, я не стал стрелять, и, как оказалось, правильно сделал: то, что вскоре случилось, решило дело и без нашего вмешательства.
В окне появилась вторая фигура. Судя по широким плечам, это мог быть только сообщник ван Брейгеля – тот самый человек, который правил фургоном и покупал солому на ферме Армитиджа.
Между сообщниками завязалась бурная ссора, о предмете которой мы могли только догадываться по их сердитым жестам и случайным обрывкам фраз, долетавших до нас.
Компаньон ван Брейгеля, по-видимому, уговаривал его отойти от окна. Он тащил подельника за руку, одновременно пытаясь отобрать у него ружье.
Я услышал возглас этого человека:
– Сдавайся! Это безнадежно!
Выстрелило ружье случайно или на курок нажали намеренно, невозможно было определить из укрытия.
Все, что мы увидели и услышали, это вспышку и звук выстрела, за которым последовал страшный крик, и широкоплечий мужчина упал, скрывшись из виду.
Затем в окне появился ван Брейгель. Клянусь, он усмехался! Правда, впоследствии Холмс утверждал, что это всего лишь моя фантазия и что я не мог на таком расстоянии различить выражение лица Дудочника. Однако невозможно было ошибиться относительно его последнего вызывающего жеста, когда он небрежно швырнул во двор пустую патронную сумку. Затем ван Брейгель отошел от окна, и прозвучал последний выстрел.
Последовала мертвая тишина, чуть ли не оглушившая нас после выстрелов и криков, которые ей предшествовали.
Через несколько минут ее нарушил инспектор Анвин, который поднялся на ноги и призвал нас выйти из укрытия. Только тогда я разжал пальцы, вцепившиеся в револьвер, и почувствовал, что у меня болит ладонь.
Распахнув парадную дверь, мы ворвались в дом и нашли два тела в одной из спален. Ван Брейгель лежал под окном; голову его разнесло пулей. Черты Дудочника невозможно было опознать, хотя разбитые очки в стальной оправе, лежавшие рядом с трупом, свидетельствовали о том, что это он. Его компаньон вытянулся на полу неподалеку. На груди, над сердцем, зияла большая рана.
Мне не составило труда констатировать смерть обоих.
Инспектор Анвин, заложив руки за спину, стоял, глядя на тела. Его круглое румяное лицо выражало отвращение и разочарование.
– Да, джентльмены, – обратился он ко всем нам, – не такого конца я ожидал. Я надеялся арестовать эту парочку. Однако нет смысла расстраиваться по этому поводу. Как говорится, слезами горю не поможешь.
– Вы сообщите местной полиции? – осведомился Холмс. – Как вы преподнесете им это дело?
– В основном я буду придерживаться истории, которую мы заготовили. Только изменю конец, – бодрым тоном ответил Анвин. – Я с моими людьми выслеживал этих негодяев последние несколько недель из-за вооруженного налета на почту в Мэрилебоне. Мы шли по следу до этого тайного убежища, где обнаружили их трупы. Какой вариант вы предлагаете, мистер Холмс? – добавил он, подмигнув. – Ссора из-за дележа добычи? Разборки между грабителями? Думаю, это вполне объяснит их смерть. Однако, перед тем как я пошлю одного из моих людей в полицейский участок Уэллерби, нам нужно закончить одно дело в амбаре.
Он взял со стола керосиновую лампу и стал первым спускаться по лестнице. Выйдя во двор, инспектор направился к амбару и отворил двойные двери. Мы последовали за ним внутрь.
Даже теперь, по прошествии немалого времени, мне тяжело вспоминать эту сцену, а тем более описывать ее.
Амбар был старый, с земляным полом и пыльными гирляндами давно копившейся паутины, свисавшей с потолочных балок.
Но прежде чем мои глаза привыкли к тусклому желтому свету лампы и стали различать детали, меня поразили два ужасных ощущения.
Первое – это запах. Затхлый дух земли и старой древесины, из которой был построен амбар, смешивался со сладковатым ароматом соломы и перекрывающей все кошмарной вонью гниющей пищи и крысиного помета. У меня запершило в горле.
Но еще ужаснее запаха был шум. Что-то скреблось, шуршало, пищало, и звук этот рос и набирал дьявольскую силу. Он раздавался со всех сторон и так оглушил нас, что мы не слышали даже собственных шагов.
Когда Анвин, подкрутил колесико, чтобы лампа светила ярче, мы увидели тот ужас, который до этой минуты только обоняли и слышали.
Вдоль стен амбара стояло несколько дюжин стальных клеток с прочной металлической сеткой по бокам. В каждой было полдюжины крыс такого же размера и окраса, как та, которую я видел в стеклянном резервуаре в спальне Холмса.
Но если мертвый экземпляр был ужасен, то живые твари оказались гораздо более чудовищными. Потревоженные светом и нашим присутствием, они суетились в клетках, тычась злобными мордами в сетку и обнажая острые оранжевые зубы. Их чешуйчатые хвосты беспокойно шуршали в соломе, а маленькие глазки свирепо сверкали при свете лампы.
Холмс, прижавший носовой платок к носу и рту, повернулся к нам.
– Я сомневаюсь, – сказал он, – что самый сильный яд, даже если бы он у нас был, способен их уничтожить. Но этих тварей нужно истребить, всех до одной. Если только две сбегут, они начнут размножаться на воле. И одному Богу известно, каковы будут последствия. Вы готовы применить ваши ружья?
Я пропущу без комментариев следующие полчаса. Скажу лишь, что после того, как мы сняли с клеток крышки, шум и вонь, исходившие от гигантских крыс, были перекрыты звуками выстрелов и пороховой гарью.
Когда все было кончено, мы устроили во дворе костер из их тел. Прежде чем его поджечь, мы покрыли их соломой и щедро полили керосином.
Когда мы стояли, наблюдая, как взмывают языки пламени, Холмс тихо обратился ко мне:
– Уотсон, вы можете одолжить мне ваш револьвер?
Я передал ему оружие, и он молча удалился. Только услышав одиночный выстрел, я понял, куда он пошел.
– Мастиф? – спросил я, когда минуту спустя он вернулся так же молча, как и ушел.
– Как и все остальные обитатели этого ужасного места, он был такой злобный, что его не удалось бы приручить, – сказал он.
Мы с Холмсом не присутствовали при том, как из дома выносили тела ван Брейгеля и его сообщника. Перед этим инспектор Анвин со своими людьми обыскал ферму и предал огню все бумаги, имеющие отношение к научным экспериментам Дудочника-Крысолова. Исключение составило содержимое чемодана, который ван Брейгель предпочел держать при себе во время путешествия из Лондона. Благодаря этому чемодану и скудным чаевым, полученным носильщиками, которые его перетаскивали, Холмсу удалось выследить преступника.
Было признано разумным, чтобы мы с Холмсом удалились с места действия до прибытия полиции из Уэллерби.
Каким был финал, мы узнали неделей позже, когда по возвращении в Лондон обедали с премьер-министром и Майкрофтом в «Карлтоне».
Майкрофт крайне редко покидал свою квартиру на Пэлл-Мэлл и не обедал нигде, кроме клуба «Диоген», в котором проводил почти все вечера.
На этот раз он сделал исключение, поскольку правила «Диогена» запрещали вести беседы в помещениях клуба, кроме комнаты для гостей. К тому же приглашение в «Карлтон» исходило от премьер-министра, и Майкрофт, правда весьма неохотно, согласился нас туда сопровождать.
Должен признаться, что роскошное убранство отеля произвело на меня впечатление, а вот знакомство с премьером, скорее, разочаровало. Рядом с представительным Майкрофтом он показался мне маленьким и заурядным, со своими аккуратно подстриженными усиками и светлыми глазами, близоруко глядевшими через пенсне в золотой оправе.
Майкрофт был гораздо более импозантной фигурой. Мне вспомнились слова Холмса о том, что благодаря своей исключительной способности запоминать и сопоставлять информацию его брат незаменим для правительства и именно его советы нередко определяют нашу политику. В самом деле, порой Майкрофт и был самим правительством.
Беседу начал он.
– Зная ваши предпочтения, мой дорогой Шерлок и доктор Уотсон, – сказал он, когда официант удалился и мы остались одни, – я подумал, что теперь, когда дело успешно завершено, мне следует проинформировать вас о том, что мы узнали о человеке, называвшем себя ван Брейгелем, и о его сообщнике.
Говоря «мы», я, разумеется, имею в виду правительство ее величества, хотя вся правда известна лишь двум-трем лицам, которые были посвящены в это дело с самого начала.
Сперва о ван Брейгеле. Согласно конфиденциальным сведениям, полученным через голландские власти на Суматре, его настоящее имя – Вильгельм ван Хефлин. Он служил управляющим в кофейной компании, базирующейся в Амстердаме. Родился в Роттердаме. Его мать – англичанка, отец – голландец, морской капитан.
Поскольку в силу своей профессии отец подолгу не бывал дома, ван Хефлина в основном воспитывала мать, жившая в Англии. Вследствие этого он привык считать себя англичанином, несмотря на свою фамилию. Я привожу эти подробности, поскольку они имеют отношение к дальнейшей карьере ван Хефлина.
Именно в детстве, живя в Англии, он познакомился и подружился со своим кузеном Джонасом Бедлоу. Это сын брата его матери, позже ставший сообщником ван Хефлина.
Когда ван Хефлин был еще юн, его отец подал в отставку, и мать увезла мальчика в Голландию. Правда, связи с Англией все еще поддерживались, и ван Хефлин продолжал считать себя британским подданным.
Только окончив школу, он узнал, каково истинное положение вещей, и это явилось для него тяжелым ударом. Поскольку за это время его родители умерли, он вернулся в Англию с намерением поступить на государственную службу.
Ван Хефлин был умным юношей и не сомневался, что его прошение будет принято. Но ему отказали, когда выяснилось, что он голландский, а не британский подданный.
Согласно сведениям, собранным на Суматре, все минувшие годы – а прошло тридцать лет – он лелеял свою обиду и горько сетовал на то, что посчитал предательством со стороны британского правительства.
У меня нет ни малейшего сомнения, что именно отказ принять его на государственную службу заронил в душу ван Хефлина желание отомстить нашей стране. И по той же причине он искал работу на другом конце света, чтобы его разделяло с Британией как можно большее расстояние.
На Суматре карьера ван Хефлина сложилась вполне успешно, он быстро прошел путь от скромного клерка до управляющего кофейной плантацией. Именно тогда он начал проводить опыты с грызунами, которые водятся на Суматре. Это подтверждают личные бумаги ван Хефлина, найденные в его чемодане. Он вел записи, в которых фиксировал даты, численность и вес животных.
Пока ван Хефлин успешно продвигался по служебной лестнице, у его английского кузена Джонаса Бедлоу дела шли из рук вон плохо. После смерти отца он унаследовал фамильную ферму, которая и раньше не приносила особого дохода, а теперь от его бездарного управления и вовсе захирела. Джонас постоянно нуждался в деньгах, и он готов был двумя руками ухватиться за любое предложение своего кузена ван Хефлина, лишь бы поправить дела.
В чемодане были обнаружены письма Бедлоу, из которых совершенно ясно, что, оставив должность управляющего, ван Хефлин сел на судно, отплывающее в Англию. С собой он захватил «опытные экземпляры», как называл страшные плоды своих экспериментов. Бедлоу должен был заранее подготовить ферму к приему ужасных тварей и встречать кузена в порту с крытым фургоном.
Остальное вам уже известно: ван Хефлин послал резервуар с мертвой крысой на Даунинг-стрит, приложив к нему письмо, в котором шантажировал правительство. Чего вы не знаете, так это того, каким образом ван Хефлин рассчитывал получить полмиллиона фунтов, которые потребовал у британского правительства. Это также стало ясно из его личных бумаг.
Дьявольски умная идея, как и весь его план. Деньги следовало перевести на тайный банковский счет в Швейцарии, обозначенный только цифрой. Получив подтверждение перевода через «Таймс», ван Хефлин, в свою очередь, выполнил бы условия сделки. Трупы убитых крыс были бы отправлены на Даунинг-стрит. Ты можешь представить себе ужас, который это бы вызвало, мой дорогой Шерлок? Ведь, по твоим словам, он вывел более десяти дюжин этих кошмарных созданий.
Бедлоу и ван Хефлин собирались продать ферму, как только она будет освобождена от отвратительных жильцов. Затем с фальшивыми документами эта парочка выехала бы в Швейцарию, чтобы наслаждаться там плодами своего зловещего плана.
Несомненно, время от времени они объявлялись бы в Лондоне. Останавливались бы в лучших отелях и обедали в самых дорогих ресторанах, втихомолку посмеиваясь над тем, как ловко перехитрили британское правительство. О такой перспективе лучше не задумываться.
Я знаю, мой дорогой брат, что совершенно бесполезно предлагать тебе знаки официального признания твоих заслуг перед государством, – ты наверняка от них откажешься. Однако, поскольку Анвин и его офицеры повышены по службе, мы считаем, что не можем не отметить ту роль, которую вы с доктором Уотсоном сыграли в этом деле, выследив негодяев. Сэр, вы соблаговолите совершить маленькую церемонию, которую мы подготовили?
Премьер-министр, который молча слушал речь Майкрофта, любезно улыбаясь и время от времени кивая в знак согласия, поднялся на ноги.
– Джентльмены, – произнес он выразительным голосом, не раз завораживавшим членов парламента, – мне доставит большое удовольствие сердечно поблагодарить вас от себя лично, а также от имени правительства ее величества и всей британской нации и преподнести этот маленький знак уважения и признательности. Его сочла уместным некая леди, пожелавшая остаться неизвестной и проявившая живейший интерес к выбору и деталям.
С этими словами он очень тепло пожал руку Холмсу и мне и вручил два пакета, содержавшие «маленький знак признательности». Как выяснилось, это были великолепные карманные часы с цепочкой, на которой висела крошечная платиновая фигурка Дудочника-Крысолова – ее можно было использовать в качестве печатки.
Я ношу свои, только когда официальный случай требует такого роскошного личного украшения. Для тех, кто спрашивает о значении печатки, у меня всегда готов ответ. «Ее дала мне, – говорю я с загадочным видом, – самая очаровательная и милостивая леди, имя которой я, увы, не вправе назвать».
