Глава двенадцатая
Пробка и свеча

Меня как ветерана зарубежных войн не должен был удивить скорый приезд полиции и та оперативность, с которой они под моим присмотром передали изувеченное, но еще живое тело санитарам скорой помощи.

И все же я испытал куда больше мук, чем в хаосе сражений. Разумеется, я не желал расставаться со своей пациенткой, но власти обращались со мной не менее грубо, чем с любым из тех зевак, что скоро собрались вокруг, громко судача о Джеке-потрошителе.

Еще сильнее меня поразило, когда пара полисменов приказала мне подождать инспектора и дала понять, что мои медицинские навыки, помимо оказанной на месте преступления помощи, больше здесь не понадобятся.

Я даже не мог упомянуть имени Шерлока Холмса, которое иногда действует на людей магическим образом – хотя чаще оно срабатывает в других кругах Лондона, не в полицейских. Но здесь была даже не лондонская полиция, потому что у Уайтчепела свое (позволю себе добавить, необыкновенно тупоголовое) подразделение стражей порядка.

Итак, я, снедаемый волнением, ждал в прежде темном дворе, теперь освещенном целым созвездием ламп, и наблюдал, как мостовая терпеливо сносит ботинки стольких полицейских, что Холмс воззвал бы к Небесам от подобного нелепого расходования сил.

Холмс. Где же он? Насколько я понимал, полиция явилась благодаря тому, что мой друг нашел и предупредил дежурного постового. Я слышал перекличку пронзительных свистков, подававших знак об опасности, подобно переполошенным птицам, но ничего не знал о Холмсе.

– Так вы говорите, вас зовут доктор Уотсон, сэр?

– Я не говорю. Это действительно мое имя. Я доктор Уотсон из Паддингтона.

– Вы проделали долгий путь из Паддингтона, сэр, в такой поздний час. Ваша жена знает, что вы здесь?

– Разумеется, она в курсе! Врачам часто приходится отправляться на вызовы поздно вечером.

– Удобно, не так ли, сэр? Какое дело привело вас сюда, в неблизкий Уайтчепел?

– Не мое собственное дело, если быть точным.

– Вот как?

– Это дело моего друга.

– И он?..

– В настоящий момент отсутствует.

– Но был здесь ранее?

– Да, конечно. Мы вдвоем обнаружили бедную женщину.

– Значит, вдвоем? И где он, вы говорите?

– Я ничего не говорю. Я послал его предупредить вас, пока сам присматривал за… пациенткой.

– Но вы сказали, что это было его дело.

– Да, так и есть… хотя он не врач.

– Тогда как же он может браться за подобные «дела»?

– Ох, в самом деле, вы впустую тратите время! А на месте преступления топчется целая толпа, уничтожая улики, которые там еще могут оставаться!

В этот момент я услышал, как вдали раздался пистолетный выстрел.

Допрос был прерван: все полицейские завертели головами, пытаясь прикинуть расстояние и калибр пули.

Я ужасно испугался, что это мой старый армейский «Адамс» – верный, точный и оглушительный.

– Холмс! – выпалил я в страхе за жизнь друга.

– Холмс? Это имя вашего сообщника?

– Черт возьми! Ясное дело, нет. Нет у меня никаких сообщников, я о Шерлоке Холмсе, консультирующем детективе. Наверняка вы слышали о нем.

– Вот уж вряд ли, – возразил вялым голосом с акцентом кокни безвестный полицейский.

Я застонал:

– Мне необходимо поговорить с инспектором Лестрейдом!

– Его мы тоже должны знать?

– Он из Скотленд-Ярда, – громко и уверенно добавил я, придя в совершенное отчаяние.

– Лестрейд уже близко, – раздался знакомый голос, резкий и властный. – А также этот жалкий человек, которого я схватил в шести улицах отсюда, в столь же мрачном и укромном дворе, как тот, где мы стоим.

Холмс, лицо которого было перепачкано сажей и украшено невесть откуда взявшимся темнеющим фингалом, втащил хмурого съежившегося человека в свет лампы, от которого тот прищурился.

Никогда в жизни я так не радовался присутствию настоящего злодея. Разумеется, я имею в виду человека, которого держал Холмс.

Слава богу, мы вернулись на Бейкер-стрит уже далеко за полночь, так что миссис Хадсон пропустила наше появление. Меня передергивает от мысли о том, что подумала бы почтенная уроженка Шотландии о непотребных делах Холмса, увидь она состояние его одежды.

Впрочем, мое дежурство возле раненой девушки, пока я ждал приезда полиции и скорой помощи, чтобы они забрали ее, в отличие от погони Холмса за его добычей, никак не отразились на моем внешнем виде.

Холмс настоял, чтобы инспектор Лестрейд – когда он наконец прибыл на место и широким жестом освободил нас от роли подозреваемых и свидетелей – послал за нами, если бедняжка сможет говорить, и допросил нас вместе с ней. А пока сил у нас хватало только доплестись до дома. Я сделал остановку и телеграфировал Мэри, чтобы она не беспокоилась, поскольку не видел смысла возвращаться в Паддингтон, коль скоро мне снова нужно быть в городе.

Должен сказать, что мы вползли наверх по ступеням дома 221-б торжественно и молчаливо.

Холмс оставил меня в гостиной, чтобы я поместил стеклянные стопки иностранного производства на его химический столик, пока сам он удалился в спальню, пытаясь привести себя в порядок. Артефакты в склянках казались мне теперь ненужными, ведь женщина и нападавший найдены; мне – но не моему жадному до знаний другу-детективу.

Через несколько мгновений Холмс вернулся, переодетый в свой любимый мышиного цвета халат; радостно напевая что-то бессвязное, он выложил свой курительный набор на каминную полку, рядом с персидской туфлей.

– Похоже, мне представится одна из самых редких возможностей, которые открываются лишь малому числу смертных, – объявил он.

– Что за возможность, Холмс?

– Шанс допросить жертву Потрошителя… или, по крайней мере, жертву какого-то другого убийцы на почве похоти. Не говоря уже о подозреваемом на роль самого Потрошителя. Я рад, что вы были рядом в эту ночь, дружище, не в последнюю очередь из-за ваших медицинских навыков. На сей раз у меня есть свидетель моего невинного появления на месте преступления! Как вы находите Уайтчепел?

– Дыра, грязная дыра. Я знал, что меня ожидает, но когда увидел тамошние закоулки своими глазами, мне вспомнилась легендарная калькуттская «черная дыра».

– К сожалению, весь Уайтчепел действительно таков, мой дорогой друг. Пока цивилизованные страны допускают существование подобных выгребных ям, где царят бедность, отчаяние и запустение, там наличествуют благоприятные условия для преступления. Я говорю именно о преступлении – не об обычных головоломках, Уотсон, не о клубках жадности, жажды мщения и ревности, которые составили мои самые трудные расследования, но о грубом, примитивном, зверском преступлении. О совершенно необъяснимых и диких убийствах.

– Тем не менее вы, кажется, полагаете, что предметные исследования Крафт-Эбинга в некой мере проливают свет на бесчувственных убийц, подобных Джеку-потрошителю.

Это замечание погрузило моего друга в обычные для него мрачные размышления.

То надувая, то втягивая щеки, он раскуривал черную трубку из шиповника, пока оттуда не повалил дым, как от огнедышащего дракона.

– «Предметные исследования», – наконец процитировал меня Холмс. – Вполне научное определение, и оно достаточно точно, однако предлагает весьма пугающее допущение. Оно превращает Джека-потрошителя – равно как и Джеймса Келли, и Суини Тодда, и Синюю Бороду, если позволите, – из чудовищного демона в обычного больного, подверженного нездоровой мании, которая свойственна далеко не единственному человеку. Неужели действительно можно вообразить, что проблема решается, если Потрошителей окажется бесконечное множество, как звеньев в цепочке?

– Я знаю легенды о Синей Бороде и Суини Тодде, демоне-цирюльнике с Флит-стрит, но кто такой Джеймс Келли? Вы уже обещали поведать мне эту историю.

Холмс устроился в обитом бархатом кресле, как будто его особенно привлекала эта расслабляющая мягкая поверхность. Глаза детектива засветились от удовольствия, которое ему приносило обдумывание очередной загадки.

– Это демон-драпировщик, если угодно, Уотсон. Скверный человек из скверного промышленного и портового города Ливерпуля. Ублюдок, притом в буквальном значении. И в то же время простой юноша, посвятивший себя изготовлению мягкой мебели и не имеющий более серьезных амбиций. Затем однажды он обнаруживает, что ему вполне есть чего ожидать. Оказывается, его отец не мертв, а является успешным торговцем и завещает молодому Джеймсу круглую сумму. Конечно, в итоге Келли всего лишь превращается в хорошо обеспеченного ублюдка. Его извечная любовь к матери обращается в ненависть. Затем он бросает работу в любимой отрасли ради блестящей возможности учиться, но для него школа – все равно что тюрьма, а отнюдь не благодать. Один поворот судьбы – и меняется не только вся его жизнь, но и отношение к людям… особенно к женскому полу, как весьма резко напомнила бы мне одна моя знакомая, будь она здесь.

– Вы так деликатно намекаете на мою жену Мэри, дружище?

Должно быть, Холмс слишком сильно затянулся трубкой: он зашелся страшным кашлем не меньше чем на несколько минут. Мне пришлось подбежать к сыщику и несколько раз как следует постучать по спине, прежде чем он смог прийти в себя.

– Вы поняли, о чем я толкую, Уотсон? – наконец промолвил он. – Что этот Крафт-Эбинг и его книга показывают нам вместо чудовищ рядовые случаи заболевания?

– Полагаю, да. Наверняка наши страхи коренятся в детстве, когда мы верили, что приведения на самом деле прячутся в шкафу или под кроватью. Непойманный убийца вроде Джека-потрошителя превращается для нас в легенду. Однако, если понять, что на самом деле он всего лишь жалкий маньяк, плохо образованный и невежественный, с затуманенным религией разумом, и что он не столько умен, сколько везуч… я имею в виду, о чем тогда остается писать газетам?

– Именно газеты создали Потрошителя, да еще наше воображение. Итак, Уотсон, возьмите своего невежественного, сбитого с толку маньяка и представьте, что таких во сто крат больше. Вот во что нас заставляет поверить Крафт-Эбинг. Подобные люди рыщут в каждом городе; обычно они действуют в одиночку, но их объединяет общий импульс, на который они отвечают одинаковым образом: кровавыми убийствами. – Холмс отложил трубку и поднялся: – Часто такие преступники – запойные пьяницы; согласно Крафт-Эбингу, они совершают злодеяния в пьяном бреду. И разумеется, Джеймс Келли выпивал. Отсюда мой интерес к пробкам от бутылок.

Я проследовал за детективом к столу, на котором выстроились в линию одна за другой три стеклянные емкости, словно наперстки, под которыми в уличных играх прячут шарик.

– Кусок пробки и два образца воска, – провозгласил мой друг. – Недостаточно, чтобы привести нас к Джеку-потрошителю. Однако по этому следу мы можем найти источник всего его зла. Представьте себе: Джек-потрошитель, пойманный благодаря крупицам пробки и сургуча.

– Сургуч? Но вы же сказали, что воск на полу в подвале был свечным.

– Какая-то его часть – да. Но вот эта светлая стружка… – Холмс с помощью пинцета поднял тонкую полоску, размером и цветом походящую на кончик ногтя в виде полумесяца на пальце младенца. – Это не свечной воск, а сургуч, и если он не приведет меня к Джеку-потрошителю здесь, в Лондоне, то наверняка проложит мне дорогу на дьявольский шабаш, который превратил в скотобойню le tout Paris, казалось бы, веселый месяц май.

Не знаю, что меня поразило сильнее: французская фраза из уст Шерлока Холмса, которую он ввернул с легкостью коренного парижанина, или его подозрения, что Джек-потрошитель переехал в другое место и нашел последователей.