СУББОТА

То было очень раннее субботнее утро, рассвет последнего дня этого мира, и небо стало краснее крови.

Курьер «Международной экспресс-почты» осторожно завернул за угол на скорости тридцать пять миль в час, притормозил и съехал на травянистую обочину.

Выйдя из машины, он сразу бросился в кювет, чтобы не попасть под грузовик, который лихо вылетел из-за поворота на скорости, явно превышающей восемьдесят миль в час.

Поднявшись с земли, он нашел упавшие очки, нацепил их, достал посылку и блокнот, стряхнул с униформы траву и пыль и несколько запоздало погрозил кулаком стремительно удаляющемуся грузовику.

— Надо бы запретить эти проклятые грузовики, никакого уважения к людям, а ведь я говорил, я всегда говорил: помни, сынок, стоит тебе вылезти из машины, и ты уже простой пешеход…

Он спустился вниз по травянистому склону, перелез через низкую изгородь и оказался на берегу реки Ак.

С посылкой в руке курьер «Международной экспресс-почты» побрел вдоль берега.

Ниже по течению сидел молодой парень, одетый в блеклые одежды. Больше никого было не видать. Его белое как мел лицо обрамляли светло-пепельные волосы. Он медленно поворачивал голову из стороны в сторону, как будто с восхищением разглядывал речные пейзажи. Он напоминал викторианского поэта-романтика, за которого еще не успели взяться чахотка и опиум.

Посыльный «Международной экспресс-почты» пребывал в недоумении. Дело в том, что в прежние времена, и не так уж давно, здесь через каждые десять ярдов торчали рыболовы, на берегу играли ребятишки, влюбленные парочки приходили сюда послушать плеск и журчание воды, подержаться за руки и няшно проводить мимимишный сассекский закат. Он сам любил прогуляться по берегу с юной Мод, пока дело не дошло до свадьбы. Помнится, тогда и пчелки вились над цветами… Они символизировали.

Да, заключил посыльный, времена изменились.

Теперь белые и коричневые шапки пены невозмутимо дрейфовали по течению, сплошь покрывая воду ярд за ярдом. А если из-под пены все-таки проглядывала река, то на ее поверхности переливалась тончайшая пленка нефтехимических продуктов.

Прошумели крылья парочки гусей, довольных, что они вновь вернулись в Англию после изнурительного перелета через Северную Атлантику. Гуси приводнились на радужную пленку и сгинули в глубине без следа.

Как странно все в нашем мире, подумал курьер. Вот и долина Ака была когда-то красивейшим местом в Европе, а сейчас река превратилась в шикарную сточную канаву для промышленных отходов. Лебеди идут ко дну, а рыба всплывает кверху брюхом.

А что делать — прогресс. Его не остановишь.

Он подошел к парню в белом.

— Простите, сэр. Партийная кличка Мел?

Бледный парень молча кивнул. Он все так же пристально смотрел на реку, провожая взглядом впечатляющие холмы бурой пены.

— Как же красиво, — прошептал он. — Чертовски красиво.

Посыльный на время лишился дара речи. Но вот его речевой аппарат стал машинально вырабатывать слова.

— Да, странно все в нашем мире, не правда ли, ну, то есть можно объездить весь мир с посылками, а затем вернуться, как говорят, в родные пенаты, я ведь родился и вырос в этих самых краях, сэр, а успел побывать и в Средиземноморье, и в Де-Мойне, в самой что ни на есть Америке, сэр, и вот я здесь, и вот ваш пакет, сэр.

«Партийная кличка Мел» принял посылку и, взяв блокнот, расписался в получении. Ручка начала протекать, и подпись расплылась: сплошная клякса, а в конце то ли «…ма», то ли «…ение».

— Премного благодарен, сэр, — сказал посыльный.

Он побрел обратно вдоль берега реки, стараясь не смотреть на воду, и вернулся к загруженной трассе, где припарковал фургон.

После его ухода человек в блеклых одеждах развернул пакет. В нем оказался венец — диадема из светлого металла, украшенная бриллиантами. Несколько мгновений он удовлетворенно рассматривал ее, а потом надел на голову. Корона посверкивала в лучах восходящего солнца. Но тусклый налет, который начал покрывать серебристую поверхность с момента прикосновения его пальцев, становился все темнее, и вскоре вся корона почернела.

Мел встал. Что хорошо в загрязнении атмосферы, так это потрясающие восходы. Словно кто-то поджег небеса.

Случайно брошенная спичка могла бы поджечь эту реку, но, увы, времени оставалось в обрез. Мел мысленно прикинул, где и когда должны встретиться Четверо, и понял, что ему придется поспешить на встречу.

«А уж тогда, пожалуй, мы подожжем небеса», — подумал он. Его фигура как-то незаметно исчезла с речного берега.

Близился урочный час.

Посыльный оставил фургон на обочине дороги с двухсторонним движением. Обойдя машину (с осторожностью, поскольку автомобили по-прежнему вылетали из-за поворота), он оказался у дверцы водителя, просунул руку в открытое окно и взял квитанцию с приборного щитка.

Итак, осталось доставить только еще одну посылку.

Он внимательно прочел указания на бланке доставки.

В недоумении перечел их еще раз, обратив особое внимание на адрес и сообщение. Адрес состоял из одного слова: «Повсюду».

Затем он написал подтекающей ручкой короткую записку Мод, своей жене. Очень просто: «Я люблю тебя».

Положив бумаги на приборный щиток, он посмотрел налево, потом направо и опять налево и решительно направился через дорогу. Он был примерно посередине, когда из-за угла появилась немецкая машина смерти, многоосный грузовик для международных перевозок, водитель которого вконец помешался от кофеина, таблеток и транспортных правил ЕС.

Курьер проводил взглядом громаду удаляющегося грузовика.

«Боже, — подумал он, — а ведь этот гад чуть меня не сшиб».

Затем он глянул вниз на сточную канаву.

«Вот как», — подумал он.

— ДА УЖ, — согласился чей-то голос из-за его левого плеча, или, вернее, оттуда, где, по воспоминаниям, находилось его левое плечо.

Курьер обернулся, огляделся и увидел. В первый миг он не мог найти слов, не мог вообще ничего понять, но выработанная годами привычка сделала свое дело, и он сказал:

— Послание для вас, сэр.

— ДЛЯ МЕНЯ?

— Да, сэр. — Хорошо бы у него было горло — тогда хоть удалось бы сглотнуть. Будь у него еще горло. — Пакета, к сожалению, нет, мистер… э… сэр. Только послание.

— ТОГДА ПЕРЕДАЙ ЕГО.

— Вот оно, сэр. Гм… «Иди и смотри».

— НАКОНЕЦ-ТО.

Адресат улыбнулся — впрочем, он всегда улыбался, такое уж у него было лицо.

— БЛАГОДАРЮ, — продолжал голос. — ПОХВАЛЬНАЯ ПРЕДАННОСТЬ ДОЛГУ.

— Сэр? — покойный курьер проваливался в странный серый туман и видел лишь два голубых пятна. Возможно, то были глаза, а возможно — далекие звезды.

— СЧИТАЙ, ЧТО НЕ УМИРАЕШЬ, — сказал Смерть. — ПРОСТО УХОДИШЬ РАНЬШЕ ПРОЧИХ, ЧТОБЫ НЕ ПОПАСТЬ В ТОЛКУЧКУ.

Посыльный удивился на миг — не шутит ли его собеседник — и решил, что не шутит; на том все и закончилось.

Небо красно поутру. Никому не по нутру.

Да.

Сержант-ведьмолов Шедвелл отступил назад и склонил голову набок.

— Значит, так, — глубокомысленно сказал он. — Все готово. Ничего не забыл?

— Ничего, сэр.

— Маятник обнаружения?

— Есть маятник обнаружения.

— Тиски?

Ньют сглотнул и похлопал себя по карману.

— Тиски на месте, — сказал он.

— Растопка?

— Ей-богу, сержант, я думаю, что…

— Растопка?

— Есть растопка, — уныло сказал Ньют. — И спички.

— Колокольчик, книга и свеча?

Ньют похлопал по другому карману, где находился бумажный пакет с колокольчиком того типа, от которого бесятся волнистые попугайчики, розовая свечка с именинного пирога и книжица «Молитвы для малышей». Шедвелл убедил его в том, что, хотя первостепенной задачей было обнаружение ведьм, добрый ведьмолов никогда не упустит возможность провести ритуал изгнания нечистой силы, и посему следует всегда иметь при себе полное походное снаряжение.

— Есть колокольчик, книга и свеча, — сказал Ньют.

— Булавка?

— Есть булавка.

— Молодец. Никогда не забывай про булавку. Она есть штык твоего сокрушительного огневого оружия.

Шедвелл отступил на шаг. Ньют с удивлением заметил, что глаза старика затуманились.

— Хотел бы я двинуться с тобой, — сказал он. — Там наверняка не случится ничего такого, но все равно — было бы здорово выступить в поход. Ты еще узнаешь, почем фунт лиха. Лежу, бывалоча, в мокрых папоротниках, слежу за дьявольскими плясками… Заноют у тебя еще кости, заноют.

Он браво расправил плечи и отсалютовал.

— Итак, вперед, рядовой Пульцифер. И да пребудет с тобой армия славы.

После отъезда Ньюта Шедвелл решил провести один ритуал, какого прежде никогда не совершал. Для этого ему требовалась лишь одна булавка. Не булавка военного назначения — ведьмовская, для испытания таковых ведьм. А самая обычная булавочка, какую можно воткнуть в карту.

Карта висела на стене. Старая, заслуженная карта. На ней еще не был отмечен Милтон-Кейнс. На ней не было и Харлоу. И едва успели появиться Манчестер и Бирмингем. В течение трех столетий она служила военной штабной картой. В ней уже торчала горстка булавок, в основном в графствах Йоркшир и Ланкашир, да еще несколько в Эссексе, хотя все они успели изрядно проржаветь. А в других местах темнели простые штырьки, отмечавшие далекие миссии, места, где когда-то квартировали отряды ведьмоловов.

Наконец Шедвелл отыскал булавочку среди мусора в пепельнице. Он сдул с нее пыль, протер до блеска и пристально уставился на карту, пока не нашел-таки местоположение Тадфилда, после чего с торжествующим видом воткнул туда булавку.

Она поблескивала.

Шедвелл отступил на шаг и вновь отсалютовал. Глаза его увлажнились слезами.

Сделав резкий поворот кругом, он отсалютовал и выставочному шкафу. Этот старый, ветхий шкаф с разбитым стеклом являлся, однако, неотъемлемой частью Армии ведьмоловов. Он хранил полковое серебро (приз, полученный на межбатальонном состязании по гольфу, не проводившемся, увы, уже более семидесяти лет); он хранил патентованный Громобойный Пугач, заряжаемый с дула, — изобретение полковника-ведьмолова Не-Вкушай-Мяса-С-Кровью-Не-Ворожи-И-Не-Гадай Далримпла; он хранил также экспозицию из предметов, напоминающих орехи, которые на самом деле были коллекцией усохших черепов охотников за черепами, подаренной штабс-майором Армии ведьмоловов Горацием «Достань их первым, пока они тебя не достали» Легавером, много поездившим по дальним странам; шкаф хранил воспоминания.

Шедвелл шумно высморкался в рукав.

Вспомнив, что пора завтракать, он вскрыл баночку сгущенки.

Если бы армия славы и попыталась пребыть с Ньютом, то ее кости рассыпались бы на марше. А все потому, что ведьмоловы, не считая Ньюта и Шедвелла, уже давно перешли в мир иной.

Но было бы ошибкой думать о Шедвелле (Ньют так и не выяснял, каким именем его нарекли при крещении) как о свихнувшемся одиночке.

Просто так получилось, что все остальные поумирали в большинстве своем уже несколько сотен лет назад. Когда-то Армия охотников за ведьмами была столь же большой, как и в творчески отредактированной бухгалтерии Шедвелла. Ньют удивился бы, узнав, что история Армии ведьмоловов почти такая же древняя и почти такая же кровавая, как у любой другой армии, служащей более прозаическим целям.

Нормы оплаты для охотников за ведьмами, установленные Оливером Кромвелем, с тех пор ни разу не пересматривались. Офицерское жалованье составляло крону, а генеральское — целый соверен. Речь идет, разумеется, о базовом жалованье, поскольку за каждую обнаруженную ведьму каждый ведьмолов дополнительно получал девять пенсов и львиную долю принадлежащей ей собственности.

То есть реально можно было рассчитывать лишь на те девять пенсов. Поэтому армейская казна переживала трудные времена до тех пор, пока Шедвелла не взяли на содержание силы Небес и Ада.

Жалование Ньюта составляло один старый шиллинг в год.

За это он обязался всегда держать под рукой «огниво, кремень, трутницу или огненосные спички», хотя Шедвелл дал понять, что ронсоновская газовая зажигалка очень удобна в употреблении. Изобретение патентованной зажигалки Шедвелл воспринял так же одобрительно, как обычные солдаты — изобретение магазинной винтовки.

А на взгляд Ньюта, Армия ведьмоловов была больше всего похожа на клуб исторической реконструкции или сборище толкинистов. Приятное развлечение на выходные — и поддержка славных древних традиций, которые сделали западную цивилизацию тем, чем сделали.

Примерно через час после отъезда из штаб-квартиры Ньют остановился на придорожной автостоянке и, склонившись к пассажирскому сиденью, порылся в бардачке.

Он открыл окно (пришлось воспользоваться плоскогубцами, поскольку ручка давно отвалилась).

Пакет с растопкой, вылетев за окно, приземлился за придорожной изгородью. Мгновение спустя за ним последовали тиски.

Поразмыслив над остальным снаряжением, Ньют забросил его обратно в бардачок. Булавку военного образца, выпускавшуюся специально для ведьмоловов, венчала блестящая эбеновая головка, как у дамских шляпных булавок.

Он знал, для чего она предназначена. Ньют проштудировал довольно много литературы. На первой же встрече Шедвелл завалил его специальными брошюрами, но в армейском архиве накопилось также множество самых разных книг и документов, которые, как Ньют полагал, принесли бы огромные деньги, если бы когда-нибудь попали на рынок.

Такой булавкой следовало уколоть подозреваемую. Если на ее теле найдется местечко, нечувствительное к булавочным уколам, значит, перед вами ведьма. Элементарно. Некоторые нечистые на руку ведьмоловы пользовались орудиями, острие которых при надавливании пряталось в булавочной головке, но Ньюту выдали настоящую, из твердой стали. Он не смог бы взглянуть в глаза старине Шедвеллу, если бы выкинул ее. Кроме того, это плохая примета.

Он включил зажигание и продолжил путешествие.

Машина у Ньюта была марки «Васаби». Он назвал ее «Дик Турпин» в честь знаменитого бандита и в надежде, что однажды его попросят объяснить, почему же он выбрал такое имя.

Лишь очень дотошный историк смог бы точно определить время, когда из дружелюбных роботов, копирующих все западное, японцы превратились в искусных и квалифицированных инженеров, уже не нуждающихся в западной подпитке. Но «Васаби», разработанная на переходном этапе, сочетала в себе традиционные недостатки большинства западных машин со множеством новаторских японских неудач, отказ от которых в дальнейшем способствовал процветанию «Хонды» и «Тойоты».

Второй такой машины Ньют так ни разу и не встретил на дорогах, несмотря на все старания. Уже много лет он не слишком убедительно нахваливал ее экономичность и мощность в отчаянной надежде на то, что кто-то захочет купить такую же — ведь, как говорится, в компании и помирать легче.

Тщетно пел он дифирамбы двигателю, рассчитанному на целых 823 «кубика», трехскоростной коробке передач и потрясающим подушкам безопасности, которые надувались в опасной ситуации — к примеру, на прямой сухой дороге на скорости 45 миль в час, когда вы едва не попадали в аварию, поскольку подушки заслонили обзор. Ньют также впадал в лирику, расхваливая сделанный в Корее радиоприемник, способный потрясающе ловить «Радио Пхеньяна», и встроенную электронику, которая механическим голоском сообщала, что вы забыли пристегнуть ремень безопасности, даже если вы его пристегнули; причем, судя по всему, программист не знал не только английского, но даже и японского языка. В общем, заключал Ньют, все сделано по последнему слову техники.

Техника в данном случае, вероятно, относилась к периоду освоения гончарного ремесла.

Его приятели кивали и соглашались, но лично для себя решали, что, если бы им предложили на выбор «Васаби» или пешую прогулку, они предпочли бы вложить деньги в пару ботинок — результат все равно будет один, поскольку одна из причин потрясающей экономичности «Васаби» заключалась в том, что большую часть времени она стояла в гараже, ожидая, пока единственный в мире выживший агент фирмы «Васаби» перешлет особые коленвалы и прочие запчасти из города Нигирисуши.

В туманном, дзенском трансе, который так хорошо знаком водителям, Ньют задумался о том, как именно пользовались такими булавками. Может, для начала говорилось: «У меня есть булавка, и я не боюсь ее применить»? «Имею булавку, готов путешествовать…» «За пригоршню булавок…» «Человек с золотой булавкой…» «Булавки острова Наварон…»

Ньюту, возможно, интересно было бы узнать, что из тридцати девяти тысяч женщин, проверенных булавкой за долгие века охоты на ведьм, двадцать девять тысяч вскрикнули от боли, девять тысяч девятьсот девяносто девять не почувствовали ничего, поскольку применялись вышеупомянутые коварные булавки, а одна ведьма заявила, что булавка чудесным образом исцелила ее ногу от артрита.

Звали эту исцеленную Агнессой Псих.

И она нанесла Армии ведьмоловов непоправимый урон.

Одно из первых предсказаний в книге «Превосходных и Недвусмысленных Пророчеств» касалось смерти самой Агнессы.

Англичане, будучи по преимуществу народом дремучим и склонным к праздности, не испытывали такого сильного желания сжигать женщин, как другие нации Европы. В Германии костры сооружались и поджигались с поистине тевтонской скрупулезностью и регулярностью. Даже благочестивые шотландцы, на протяжении всей истории до изнеможения боровшиеся со своими заклятыми врагами (шотландцами), умудрились соорудить несколько костров, коротая долгие зимние вечера. Но у англичан, видимо, к этому никогда не лежала душа.

Возможно, одной из причин стала необычная казнь Агнессы Псих, которая в некоторой степени ознаменовала конец ведьмовской истерии в Англии. Однажды апрельским вечером ревущая толпа, разъяренная до предела привычками Агнессы (быть умной и лечить людей), притащилась к дому ведьмы и увидела, что Агнесса спокойно сидит себе в пальто, поджидая своих палачей.

«Что-то вы припозднились, — сказала она. — Я уж минут десять как должна гореть».

Тут она встала, вышла из дома и, прихрамывая, направилась сквозь внезапно притихшую толпу к костру, второпях сооруженному на деревенском выгоне. Как рассказывает легенда, она с трудом вскарабкалась на этот погребальный костер и, встав спиной к столбу, обхватила его руками.

«Вяжи покрепче», — велела она изумленному ведьмолову. А потом, когда обитатели деревни стали бочком подходить к этому костру, она высоко подняла красивую голову, ярко освещенную горящими факелами, и сказала: «Подходите ближе, добрые люди. Ближе, ближе, доколе пламя чуть вас не ожжет, ибо я призываю вас посмотреть, как умрет последняя истинная ведьма в Англии. Ибо я воистину ведьма, по разумению моему, хоть мне и самой неведомо, каково мое истинное Согрешение. А посему пусть смерть моя явится посланием миру. Подходите смелей, говорю вам, и запомните хорошенько судьбу всех, кто вмешивается в то, чего не разумеет».

Тут она устремила взгляд к небу над деревней и, широко улыбнувшись, добавила: «Это и тебя касается, старый дурень».

И после этого странного богохульства она не вымолвила больше ни слова. Не обращая внимания на насмешки толпы, она стояла гордо и неподвижно, пока кучи хвороста поджигали факелами.

Зрители подвалили ближе, а те, кто и раньше сомневались, теперь задумались всерьез, а правильно ли они поступают.

Взрыв, раздавшийся через тридцать секунд на деревенском выгоне и подчистую уничтоживший все живое в округе, видели даже в Галифаксе.

Впоследствии долго спорили, Бог или Дьявол наслал эту напасть, но записка, найденная в доме Агнессы Псих, сообщила, что божественному / дьявольскому вмешательству существенно помогло содержимое нижних юбок Агнессы, в которые она предусмотрительно зашила восемьдесят фунтов пороха и сорок фунтов кровельных гвоздей.

Кроме того, на кухонном столе Агнессы остались еще одна записка, отменяющая доставку молока, а также коробка и книга. Особые указания касались того, что надо сделать с этими предметами: их следовало отослать сыну Агнессы, Джону Гаджету.

Люди, нашедшие все это, — они пришли из соседней деревни, взбудораженные взрывом, — собирались было проигнорировать ее указания и просто поджечь дом, однако передумали, посмотрев на догорающие огни и усеянные гвоздями обломки. Кроме того, записка Агнессы содержала мучительно точные предсказания о том, что случится с людьми, которые не выполнят ее распоряжений.

Факел к костру Агнессы Псих поднес майор Армии охотников за ведьмами. Его шляпу обнаружили на дереве в двух милях от места взрыва.

Внутри шляпы на длинной тесьме было вышито его имя: Не-Прелюбы-Сотвори Пульцифер. Он был одним из наиболее усердных охотников на ведьм во всей Англии и наверняка порадовался бы, узнав, что его последний оставшийся в живых потомок направляется теперь, сам того не сознавая, к последнему живому потомку Агнессы Псих. Он, вероятно, решил бы, что наконец-то свершается стародавнее отмщение.

Если бы он знал, что на самом деле свершится, когда встретятся эти потомки, то перевернулся бы в могиле, которой у него никогда не было.

* * *

Сначала, однако, Ньюту предстояло разобраться с летающей тарелкой.

Она приземлилась на дорогу прямо перед ним как раз в тот момент, когда он, пытаясь найти поворот на Нижний Тадфилд, развернул карту и пристроил ее на руле. Ньют резко затормозил.

Она выглядела как любая летающая тарелка из мультфильмов, которые Ньют смотрел в детстве.

Забыв о карте, он изумленно наблюдал за тем, как дверь в тарелке с лихим свистом отъехала в сторону и на шоссе опустилась самодвижущаяся светящаяся дорожка. Сияющий голубой свет окружал фигуры трех инопланетян. Они сошли по трапу. По крайней мере, двое из них сошли. А третий, похожий на перечницу, просто выпал, скатившись по наклонной плоскости.

Первые двое, не обращая внимания на отчаянный писк третьего, очень медленно прошествовали к машине Ньюта — характерным шагом всех полисменов мира, мысленно выписывающих штрафную квитанцию. Тот, что повыше, похожий на желтую жабу, завернутую в кухонную фольгу, постучал в окно машины. Стекло опустилось. Глаза пришельца оказались прикрыты зеркальными солнцезащитными очками — точь-в-точь как у Пола Ньюмена в «Хладнокровном Люке».

— Доброе утро, сэр, мадам или бесполое существо, — сказал он. — Это ваша планета, не так ли?

Другой пришелец, лохматый и зеленый, отошел к придорожной рощице. Краем глаза Ньют видел, как он пнул дерево и засунул лист в какую-то хитрую штуковину на поясе. Вид у него был явно недовольный.

— Ну да, наверное, — сказал Ньют.

Лягушонок задумчиво посмотрел на горизонт.

— И давно вы здесь, сэр? — спросил он.

— Э-э. Ну, не лично я, а как вид в целом мы здесь около полумиллиона лет. По-моему.

Пришельцы обменялись взглядами.

— Та-ак. Значит, нарушаем, кислотные дожди устраиваем? — сказал он. — С углеводородами балуемся?

— Простите, не понял.

— Сэр, не назовете ли вы мне альбедо вашей планеты? — поинтересовался лягушонок, по-прежнему внимательно и неотрывно глядя на горизонт, словно там происходило нечто очень занимательное.

— Э-э. Нет.

— Вынужден сообщить вам, сэр, что ваши полярные шапки куда меньше установленной нормы для планет такой категории, сэр.

— О боже, — сказал Ньют. Он прикинул, кому может сообщить о встрече с инопланетянами, и понял, что никто, совершенно никто ему не поверит.

Лягушонок наклонился поближе. Его, по-видимому, что-то тревожило, насколько Ньют способен был судить о чувствах инопланетной расы, с которой никогда не сталкивался.

— На первый раз, сэр, мы посмотрим сквозь пальцы на ваши нарушения.

— О-о. Э-э. Я все налажу… — забормотал Ньют. — То есть не я лично, а… и вообще, по-моему, Антарктика и что там еще принадлежат всем странам, так что…

— Главное, сэр, в том, что нам поручено передать вам послание.

— О.

— Послание гласит: «Мы передаем вам послание мира во всех мирах, космической гармонии и всего такого прочего». Конец послания, — закончил лягушонок.

— А. — Ньют пытался осмыслить сказанное. — Да. Вы очень любезны.

— Есть у вас какие-то идеи относительно того, почему нас попросили доставить вам это послание, сэр? — спросил лягушонок.

Лицо Ньюта просветлело.

— В общем, э-э, я полагаю, — затараторил он, — что после того, как человечество укротило атом…

— Мы тоже ничего не понимаем, сэр, — перебил его лягушонок. — Сдается мне, это опять какой-то феномен. Ладно, нам пора. — Он неопределенно мотнул головой, развернулся и поковылял к тарелке, не произнеся больше ни слова.

Ньют высунулся из окошка машины.

— Спасибо!

Второй, маленький пришелец прошел мимо «Васаби».

— Уровень CO2 поднялся на 0,5 %, — проскрипел он, выразительно глянув на Ньюта. — Вы хоть знаете, что это подсудное дело? «Доминирование на планете в состоянии безудержного консьюмеризма».

Парочка инопланетян подняла третьего, втащила его обратно по трапу и задраила люк.

Ньют немного помедлил, ожидая увидеть захватывающее световое представление, но тарелка и не думала взлетать. Наконец, тронувшись с места, Ньют обогнул ее. Когда он взглянул в зеркальце заднего вида, на дороге уже ничего не было.

«Должно быть, я зашел слишком далеко, — подумал он, чувствуя себя виноватым. — Но в чем?

И ведь я даже Шедвеллу не смогу ничего сообщить, поскольку он сразу же отругает меня за то, что я не сосчитал их соски».

— Во всяком случае, — сказал Адам, — насчет ведьм вы все не так понимаете.

Эти сидели на воротах перед пастбищем, глядя, как Барбос валяется в коровьих лепешках. Дворняжка получала громадное удовольствие.

— Я о них читал, — продолжал он, слегка повышая голос. — На самом деле они как раз и были правы, а преследовать их Британской инквизицией — плохое дело.

— Моя мама говорила, что они были просто очень умными женщинами и боролись единственным известным им способом с удушающей несправедливостью иерархий патриархатного общества, — заявила Пеппер.

Мать Пеппер читала лекции в Нортонском политехникуме.

— Да, но твоя мама всегда что-то такое говорит, — немного поразмыслив, сказал Адам.

Пеппер милостиво согласилась.

— И еще она говорила, что в худшем случае они были просто свободомыслящими поклонницами порождающего принципа.

— А что такое порождающий принцип? — спросил Уэнслидэйл.

— Не знаю. Что-то вроде украшенного майского дерева, — туманно сказала Пеппер.

— Вообще-то, мне казалось, что они поклонялись дьяволу, — вставил Брайан, но без обычного осуждения. Эти придерживались широких взглядов на дьяволопоклонство. Они вообще ко всему относились без предубеждения. — По крайней мере, дьявол лучше, чем какое-то дурацкое майское дерево.

— Вот тут-то ты и ошибаешься, — возразил Адам. — Дьявол здесь ни при чем. Это просто другой бог, или кто-то вроде того. Рогатый.

— Ну так я и говорю — дьявол, — настаивал Брайан.

— Нет, — терпеливо возразил Адам. — Люди просто их путают. Потому что у них похожие рога. Его зовут Пан. И он наполовину козел.

— На какую половину? — уточнил Уэнслидэйл.

Адам задумался.

— На нижнюю, — наконец сказал он. — Странно, что вы этого не знаете. Я-то думал, уж это известно всем.

— У козлов не бывает нижней половины, — возразил Уэнслидэйл. — У них есть передняя и задняя. Как у коров.

Они еще немного понаблюдали за Барбосом, постукивая пятками по воротам. По такой жаре и думать трудно.

Потом Пеппер сказала:

— Если у него козлиные ноги, то не должно быть рогов. Рога — они спереди.

— Я что, сам его выдумал? — обиженно сказал Адам. — Я же просто рассказываю. Вот еще новости какие, с чего бы мне его придумывать. И вообще, я тут ни при чем.

— Ладно, — сказала Пеппер. — Этот твой дурацкий божественный козел не будет ведь жаловаться на то, что его считают дьяволом. Еще бы, с рогами-то. Люди сразу скажут: о, диавол идет.

Барбос начал раскапывать кроличью нору.

Адам, видимо имевший серьезные соображения на сей счет, тяжело вздохнул.

— Нельзя все понимать буквально, — важно заявил он. — Это серьезная проблема наших дней. Грубый материализм. Вот такие, как вы, и ходят повсюду, вырубают тропические леса, дырки делают в озоновом слое. Там уже здоровенная дырища, а все он, грубый материализм.

— Я тут ни при чем, — машинально сказал Брайан. — Я еще за огуречный парник не расплатился.

— Так сказано в журнале, — сказал Адам. — Чтобы сделать один паршивый гамбургер, уничтожают миллионы акров тропических лесов. А озон исчезает потому… — он помедлил, — потому что люди обрызгивают все вокруг.

— А еще киты, — сказал Уэнслидэйл. — Надо их спасать.

Адам выглядел озадаченным. В прочитанных им номерах «Вестника Водолея» ничего не говорилось о китах. Видимо, издатели полагали, что желание спасти китов столь же естественно для читателей, как дыхание и прямохождение.

— О них рассказывали по телевизору, — пояснил Уэнслидэйл.

— А почему мы должны их спасать? — спросил Адам. Он смутно представлял себе, сколько нужно спасти китов, чтобы получить почетный значок.

Уэнслидэйл помолчал, напрягая память.

— Потому что они умеют петь. И у них огромные мозги. И китов почти совсем не осталось. И вообще — не надо убивать их только потому, что из китов получается собачий корм.

— Если они хорошо соображают, — медленно сказал Брайан, — то почему все время торчат в море?

— Не знаю, — задумчиво протянул Адам. — Они плавают себе по морю целыми днями, разевают рот и едят все, что туда попадется… вполне разумно, по-моему…

Визг тормозов и раскатистый грохот не дали ему договорить. Ребята тотчас спрыгнули с ворот и побежали по дорожке к перекрестку, где в конце тормозного следа лежал перевернувшийся маленький автомобиль.

Чуть дальше на шоссе зияла дыра. Видимо, машина пыталась объехать ее. Как только Эти взглянули в ту сторону, маленькая азиатская голова исчезла из поля зрения.

С трудом открыв дверцу машины, Эти вытащили из нее бесчувственного Ньюта. Адам уже мысленно представлял, как им будут вручать медали за геройское спасение. А практичный Уэнслидэйл тем временем вспоминал принципы первой помощи пострадавшим.

— Его нельзя передвигать, — сказал он. — Может, у него кости переломаны. Нужно позвать взрослых.

Адам оглянулся. Чудь дальше по дороге из-за деревьев выглядывала какая-то крыша. То был Жасминовый коттедж.

А в Жасминовом коттедже, перед столом, на котором еще полчаса назад появились бинты, аспирин и прочие медикаменты для оказания первой помощи, сидела Анафема Гаджет.

Анафема глянула на часы. Он может появиться в любую минуту.

И вот он наконец появился, но совсем не так, как она ожидала. А точнее, его вид не оправдал ее надежд.

Она смутно надеялась увидеть высокого, темноволосого и красивого мужчину.

Ньют был высоким, но каким-то уплощенным и тощим. И хотя на его голове, несомненно, росли черные волосы, их владелец явно пренебрегал услугами парикмахеров, позволяя множеству длинных прядей расти как попало. Правда, Ньюта нельзя было винить за такое пренебрежение; в юности он, бывало, каждые пару месяцев заглядывал в ближайшую парикмахерскую на углу, прихватив с собой аккуратно вырезанную из журнала фотографию улыбчивого красавца с впечатляюще модной стрижкой, показывал эту картинку парикмахеру и вежливо просил постричь его примерно так же. А знающий свое дело парикмахер, бегло глянув на красавца, делал Ньюту самую элементарную и стандартную стрижку с коротким затылком под полубокс. Примерно через год Ньют пришел к выводу, что ему, очевидно, просто не идут короткие стрижки. Самое большее, на что мог рассчитывать Ньютон Пульцифер, что после стрижки волосы станут короче.

То же с костюмами. Попадавшуюся ему одежду изобрели явно не для того, чтобы он выглядел элегантно, со вкусом и удобно одетым. К настоящему времени он научился довольствоваться всем, что защищало его от дождя и позволяло хранить мелочь.

На красавца он также не тянул. Даже без очков. Кроме того, стянув с Ньюта туфли, чтобы положить его на кровать, Анафема обнаружила, что он носит непарные носки: один синий с дыркой на пятке, а второй — серый с дырками на пальцах.

«Наверное, я должна почувствовать теплую волну женской нежности, — подумала она. — А мне всего лишь хочется, чтобы он постирал носки».

Итак… высокий, темноволосый, но некрасивый. Она пожала плечами. Ладно уж. Два из трех, все не так плохо.

Фигура на кровати пошевелилась. И Анафема, которой было свойственно всегда смотреть в будущее, подавила разочарование и сказала:

— Как мы себя чувствуем?

Ньют открыл глаза.

Он лежал в какой-то спальне, но не дома. Он мгновенно понял это, увидев потолок. Под потолком его спальни висели, покачиваясь на тесемках, модели звездных истребителей. Никто не заставил бы его убрать их.

А на этом потолке ничего не было, кроме потрескавшейся штукатурки. Ньюту никогда прежде не доводилось бывать в женских спальнях, но он вдруг почувствовал, что это именно она, в основном по смеси тонких ароматов. В воздухе приятно пахло гигиенической пудрой и ландышами и не было даже намека на дурной запах грязных футболок, забывших, как стиральная машина выглядит изнутри.

Ньют попытался приподнять голову, застонал и опустился на подушку. Розовую, как он успел заметить.

— Вы ударились головой о рулевое колесо, — сказал голос, вызвавший его из забытья. — Но ничего не сломали. Что там было, на дороге?

Ньют вновь открыл глаза.

— С машиной все в порядке? — спросил он.

— Очевидно, да. Тихий голосок внутри продолжает бормотать: «Позалюста, плистегните лемни безопасити».

— Вот видите? — сказал Ньют незримому собеседнику. — Умели же раньше делать крепкие вещи. Небось на пластиковой обшивке даже вмятин не останется.

Он заморгал, вглядываясь в сторону Анафемы.

— Я свернул, чтобы объехать какого-то тибетца на дороге, — пояснил он. — По крайней мере, мне показалось, что я его видел. Но, наверное, я сошел с ума.

К нему приблизилась какая-то фигура. Теперь он разглядел темные волосы, алые губы и зеленые глаза. Почти определенно — женщина. Ньют старался не слишком таращить глаза. Фигура сказала:

— Если даже сошел, то никто этого не заметит. — Затем она улыбнулась. — А знаешь, я никогда прежде не встречала ведьмоловов.

— Э-э… — начал Ньют.

Она подняла его раскрытый бумажник.

— Я не заглядывала внутрь, — сказала она.

Ньют почувствовал ужасное смущение — обычное для него состояние. Шедвелл выдал ему официальный документ штаба ведьмоловов, который обязывал всех церковных сторожей, магистратов, епископов и бейлифов свободно пропускать его повсюду и, помимо прочего, предоставлять ему любое потребное количество сухой растопки. Документ выглядел невероятно впечатляюще — шедевр каллиграфии, выписанный, вероятно, еще в незапамятные времена. Ньют совсем забыл о нем.

— На самом деле это просто хобби, — сказал он с несчастным видом. — На самом деле я… я занимаюсь… — Ему вовсе не хотелось признаваться в том, что он просто бухгалтер, только не здесь, не сейчас и не такой девушке. — Компьютерами, — солгал он, а про себя добавил: «Хотел бы заниматься, хотел бы заниматься; в душе я настоящий компьютерщик, вот только мозги мне мешают». — Извините, а можно спросить…

— Анафема Гаджет, — сказала Анафема. — Я занимаюсь оккультными науками, но это только хобби. На самом деле я ведьма. Здорово?! Ты опоздал на полчаса, — добавила она, подавая ему маленькую картонку. — Тебе лучше сразу прочесть кое-что. Это сбережет уйму времени.

Ньют, несмотря на неудачные отроческие опыты, завел-таки себе маленький домашний компьютер. Даже несколько. И вы уже догадались, какие именно, — настольные аналоги «Васаби». Если он покупал какой-то компьютер, можно было не сомневаться, что тот немедленно подешевеет в два раза. Он приобретал именно ту широко разрекламированную аппаратуру, о которой через год уже никто не вспоминал. А некоторые устройства вообще работали только в холодильнике. По прихоти случая марка компьютера могла оказаться, в общем-то, хорошей, однако Ньюту всегда доставался компьютер из той малочисленной партии, которую продали раньше времени, не успев очистить операционную систему от глюков. Но он упорно не сдавался, потому что верил.

У Адама тоже был простенький компьютер. Он любил играть на нем, хотя никогда не сидел перед монитором подолгу. Он загружал игру, внимательно просматривал ее в течение нескольких минут и принимался играть, пока на панели «Набранные очки» не заканчивались разряды.

Трое Этих изумлялись такому редкостному мастерству, но Адама несколько удивляло то, что в такие игры можно играть как-то по-другому.

«Надо просто разобраться, что к чему, а дальше совсем просто», — говорил он.

С упавшим сердцем Ньют отметил, что в гостиной Жасминового коттеджа полно газет. Повсюду пестрели приколотые к стенам вырезки. В некоторых из них абзацы были обведены красными чернилами. Он слегка порадовался, отметив, что часть из них вполне сгодилась бы для Шедвелла.

Анафема сняла этот дом вместе с обстановкой и потрудилась привезти лишь одну из фамильных ценностей: старинные часы. Это были не дедушкины карманные часы в серебряном футлярчике, а настенные ходики с маятником, под который Эдгар По с удовольствием кого-нибудь да засунул бы.

Ньют то и дело возвращался к ним взглядом.

— Их изобрел один из моих предков, — сказала Анафема, ставя на стол кофейные чашки. — Сэр Джошуа Гаджет. Может, ты слышал о нем? Он изобрел такую качающуюся штуковину — она позволила делать дешевые точные часы. Их назвали в его честь.

— Джошуа? — сказал Ньют осторожно.

— Нет, «гаджеты».

За последние полчаса Ньют услышал несколько совершенно невероятных историй и почти что поверил им, но это уж было чересчур.

— То есть слово «гаджет» изначально — такая фамилия? — спросил он.

— Ну да. Славная и древняя ланкаширская фамилия. Французского происхождения, как я полагаю. Ты еще скажешь мне, что никогда не слышал о сэре Хэмфри Новаторе…

— Да ну тебя…

— …который изобрел новаторское приспособление для откачивания воды из затопленных рудников. Или о Петре Штуковине? Или о Сайресе Т. Кнопке, выдающемся негритянском изобретателе из Америки? Томас Эдисон говорил, что его восхищают лишь два современных ученых-практика: Сайрес Т. Кнопка и Элла Бегуноук. И…

Она заметила недоумевающий взгляд Ньюта.

— Я написала диссер по этой теме, — пояснила она. — Эти люди изобрели настолько простые и всем известные вещи, что никому даже в голову не приходит задуматься, а кто их придумал. Сахар?

— Э-э…

— Ты обычно кладешь два кусочка, — любезно сказала Анафема.

Ньют вновь уставился на карточку, которую она ему всучила.

Анафема, похоже, полагает, что он так сразу все и поймет.

Не тут-то было.

Вертикальная черта разделяла карточку на две половинки. С левой стороны черными чернилами было написано что-то вроде поэтического отрывка. На правой половине, теперь уже красными чернилами, давались комментарии и заметки. Вот как она примерно выглядела:

Рука Ньюта машинально потянулась к карману. Зажигалка пропала.

— Что все это значит? — хрипло спросил он.

— Ты что-нибудь слышал об Агнессе Псих? — спросила Анафема.

— Нет, — ответил он и отчаянно попытался прикрыться сарказмом: — Полагаю, ты намерена сообщить мне, что она изобрела психов.

— Нет, просто она представитель еще одного славного и старинного ланкаширского рода, — невозмутимо сказала Анафема. — Если не веришь, прочитай судебные отчеты ведьмоловов начала семнадцатого века. Я — ее прямой потомок. И кстати, один из твоих предков заживо сжег ее на костре. Вернее, пытался сжечь.

Ньют, как зачарованный, с ужасом выслушал рассказ о смерти Агнессы Псих.

— Не-Прелюбы-Сотвори Пульцифер? — уточнил он, когда она закончила.

— Подобные имена были весьма распространены в те дни, — сказала Анафема. — Наверное, семья нарожала десяток детишек, и родители свято чтили заповеди. Я еще читала о Пульциферах, которых звали Алчность и Лжесвидетель…

— Кажется, я понял, — сказал Ньют. — Постой-ка, ведь Шедвелл говорил, что моя фамилия ему знакома. Она должна числиться в армейских архивах. Да уж, если бы меня нарекли Прелюбодей Пульцифер, то мне бы, наверное, захотелось навредить как можно большему числу людей.

— Я думаю, он просто не слишком любил женщин.

— Спасибо, что ты это так воспринимаешь, — сказал Ньют. — Возможно, он таки мой предок. В мире не так уж много Пульциферов. А может… именно поэтому я вроде бы как вступил в Армию ведьмоловов? Может, это Судьба, — сказал он с надеждой.

Она помотала головой.

— Нет, — сказала она. — Судьбы не бывает.

— Все равно охота на ведьм сейчас уже совсем не та, что в былые дни. Я думаю, Шедвелл разве что у местной спиритуалистски переворачивает мусорные баки.

— Между нами говоря, у Агнессы был довольно трудный характер, — туманно заметила Анафема. — Всегда рвалась с места в карьер.

Ньют помахал листком.

— Но что это такое? — спросил он.

— Это она написала. То есть написала оригинал. Это предсказание № 3819 из книги «Превосходные и Недвусмысленные Пророчества Агнессы Псих», впервые опубликованной в 1655 году.

Ньют вновь глянул на выданное ему пророчество. Его рот открылся и закрылся.

— Она знала, что я перевернусь на машине? — спросил он.

— Да. Нет. Может, и не знала. Трудно сказать. Понимаешь, Агнесса была худшим из всех пророков. Потому что она всегда оказывалась права. Именно поэтому ее книга провалилась.

* * *

Большинство сверхъестественных способностей порождаются простым отсутствием точной привязки к конкретному времени, а Агнесса Псих забредала в своих мыслях в такие далекие времена, что казалась совершенно безумной даже по меркам Ланкашира семнадцатого века, когда безумные пророчицы были весьма популярны.

Но все соглашались, что послушать ее одно удовольствие.

Она обычно ходила по домам, исцеляя больных при помощи какой-то плесени, но главным почитала мытье рук, поясняя, что нужно смыть крошечных животных, ставших причиной болезни, хотя каждый разумный человек знал, что ядреная вонь — единственная защита от вредоносных демонов. Для продления жизни она настоятельно советовала бегать трусцой (что звучало крайне подозрительно и впервые навело на нее ведьмоловов) и подчеркивала важное значение грубой растительной пищи, но и тут она явно опередила свое время, поскольку большинство людей скорее беспокоили камни в почках, чем клетчатка в их рационе. И она не желала сводить бородавки.

— Они существуют токмо в вашем Сознании, — говорила она, — забудьте о Них, и все пройдет без Следа.

Очевидно, Агнесса действительно поддерживала связь с будущим, но связь весьма ограниченную и специфическую. Иными словами, совершенно бесполезную.

— Это почему это? — спросил Ньют.

— Агнесса умудрилась насочинять такие предсказания, которые можно понять только после того, как все происходило, — сказала Анафема. — Вот, например: «Бетамаки же отнюдь не покупай». То есть предсказание относится к 1972 году.

— Ты хочешь сказать, что она предвидела видеомагнитофоны «Бетамакс»?

— Нет! Она просто выбирала очень маленькие информационные фрагменты, — сказала Анафема. — В том-то все и дело. В большинстве случаев она давала такие расплывчатые описания, что их можно было понять только после самого события, только тогда все обретало смысл. Кроме того, она не знала, насколько важно для будущего то или иное событие, поэтому действовала наугад. Она предсказала, что 22 ноября 1963 года в Кингс-линне рухнет некий дом.

— И? — На лице Ньюта отразилось вежливое недоумение.

— В этот день убили президента Кеннеди, — помогла ему Анафема. — Но, понимаешь, Далласа во времена Агнессы не существовало. А Кингс-линн был довольно известным портом.

— М-да.

— Но лучше всего она предсказывала то, что касалось ее потомков.

— Да?

— Конечно, она ничего не могла знать о двигателях внутреннего сгорания. Автомобили казались ей просто странными колесницами. Даже моя мама считала, что в этом пророчестве говорится о какой-то перевернувшейся императорской карете. Понимаешь, недостаточно видеть будущее. Нужно еще понимать, что увиденное означает. Агнесса была как зритель, который разглядывает огромную картину через крошечную трубочку. И, делая выводы по таким мелким фрагментам, она сочиняла, по своему разумению, полезные советы.

Иногда бывали и удачные попадания, — продолжала Анафема. — Мой прадедушка, к примеру, за два дня до срока разгадал предсказание о крахе фондовой биржи в 1929 году. И нажил состояние. Можно сказать, что мы стали профессиональными потомками. — Она внимательно посмотрела на Ньюта. — Видишь ли, пару сотен лет назад никто даже не понимал, что Агнесса создавала «Превосходные и Недвусмысленные Пророчества» как фамильную ценность. Многие из предсказаний касались ее потомков и их благосостояния. Она пыталась позаботиться о нас после своей смерти. И мы считаем, что именно поэтому она описала происшествие в Кингс-линн. В то время мой отец как раз ездил туда, и, с точки зрения Агнессы, на него вполне мог свалиться кирпич, хотя вряд ли его настигла бы шальная пуля из Далласа.

— Какая удивительная личность, — сказал Ньют. — Правда, взорвала целую деревню, но это такая мелочь.

Анафема пропустила его слова мимо ушей.

— В общем, она оставила нам в наследство пророчества, — сказала она. — И с тех пор наша семья пытается расшифровать их. Она давала примерно одно предсказание на месяц… хотя сейчас концентрация пророчеств растет, поскольку мы приближаемся к концу света.

— И когда же он наступит? — поинтересовался Ньют.

Анафема со значением взглянула на часы.

Он сдавленно фыркнул, надеясь, что у него получился миролюбивый и учтивый смешок. После сегодняшних событий он чувствовал себя не слишком здравомыслящим. Его беспокойство также вызывали духи Анафемы.

— Считай, тебе повезло, что мне не нужен секундомер, — сказала Анафема. — У нас в запасе, м-да, примерно пять или шесть часов.

Ньют прокрутил это в уме. До сих пор у него никогда не возникало потребности выпить, но что-то подсказало ему, что настал такой момент.

— А у ведьм в доме бывает спиртное? — рискнул спросить он.

— О да. — Она улыбнулась, как, верно, улыбалась Агнесса Псих, разбирая содержимое бельевого комода. — Зеленый булькающий отвар с затвердевшей коркой, в которой застыли всякие странные штучки. Кому и знать, как не тебе.

— Отлично. Лед имеется?

Напитком оказался джин. Со льдом. Анафема, учившаяся ведьмовству по ходу дела, не одобряла спиртные напитки в целом, но только не те, что стояли у нее в баре.

— Я тебе говорил о тибетце, который вылез из ямы на дороге? — немного успокоившись, спросил Ньют.

— Да я уже знаю про них, — сказала Анафема, шурша бумагами на столе. — Вчера двое таких появились у меня перед домом. Бедняжки, они так растерялись! Я напоила их чаем, а потом они одолжили у меня лопату и опять ушли в свою дыру. Правда, мне показалось, что они не совсем понимали, что, собственно, собираются делать.

Ньют почувствовал легкое раздражение.

— А откуда ты узнала, что они тибетцы? — спросил он.

— А ты-то откуда узнал, если на то пошло? Может, он распевал «ом-м», когда ты его сбил?

— Ну, он… он был похож на тибетца, — сказал Ньют. — Оранжевый балахон, лысая голова… словом, тибетец.

— Один из моих прилично говорил по-английски. Насколько я поняла, он мирно ремонтировал радиоприемник в Лхасе и вдруг провалился в какой-то туннель. И теперь не представляет, как ему добраться до дома.

— Если бы ты послала тибетца прогуляться по дороге, его, наверное, подбросила бы до места летающая тарелка, — уныло сказал Ньют.

— Три пришельца? Один из них маленький жестяной робот?

— И они перед твоим домом приземлялись?

— Судя по тому, что передает радио, мой садик, похоже, чуть ли не единственное место, где их не было. Они летают по всему миру, несут какую-то банальщину о мире во всем космосе, а когда их спрашивают: «Ну, и?» — пришельцы смотрят ошалело и улетают. Знаки и предвестья, все, как говорила Агнесса.

— Ты хочешь сказать, она и это предсказала?

Анафема порылась в потрепанной картотеке.

— Я хотела занести данные в компьютер, — сказала она. — Чтобы легче было искать. Понимаешь? Это сильно упростило бы расшифровку. Пророчества расположены в хронологическом беспорядке, но можно о многом догадаться по почерку и другим признакам.

— Она что, записывала все на карточки? — спросил Ньют.

— Нет. Она написала книгу. Но я умудрилась, э-э… потерять ее. Разумеется, мы всегда хранили копии.

— Потеряла, да неужели? — шутливо заметил Ньют, пытаясь придать разговору юмористический оттенок. — Уж этого Агнесса точно не могла предвидеть!

Анафема стрельнула в него взглядом. Если бы взгляды могли убивать, Ньют упал бы замертво.

Затем она продолжила:

— Однако за годы исследований мы составили указатель, а дедушка придумал систему перекрестных ссылок… Ага. Вот что нам нужно.

Она положила перед Ньютом листок бумаги.

— Раньше я не все здесь понимала, — призналась Анафема. — Эти сноски я делала, слушая новости.

— Ваша семья могла бы здорово разгадывать кроссворды, — сказал Ньют.

— По-моему, Агнесса здесь малость загнула. При чем тут Левиафан и Южная Америка? А тройки и четверки могут означать что угодно. — Она вздохнула. — С газетами столько мороки. Ведь неизвестно — может, Агнесса описывала какой-то пустяковый случай, а ты его пропустишь. Ты знаешь, какую пропасть времени занимает просмотреть все ежедневные газеты от корки до корки каждое утро?

— Три часа десять минут, — машинально ответил Ньют.

— Я думаю, нас наградят медалью какой-нибудь, — с оптимизмом сказал Адам. — За спасение человека из огня.

— Машина вовсе не горела, — сказала Пеппер. — А когда он перевернул ее обратно на колеса, оказалось даже, что она почти целехонька.

— Но могла бы гореть, — выразительно заметил Адам. — Не понимаю, с чего нам лишаться медали только потому, что какая-то старая развалина не понимает, когда ей следует загореться.

Они стояли на дороге, заглядывая в дыру. Анафема вызвала дорожную полицию, которая обвалила края ямы, чтобы почва просела, и поставила вокруг несколько предупредительных дорожных конусов; туннель был темным и терялся где-то в недрах.

— А круто было бы побывать в Тибете, — сказал Брайан. — Мы бы научились там всяким военным искусствам. Я смотрел один старый фильм про долину в Тибете, где все живут себе припеваючи сотни лет. Она называется Шангри-ла.

— Шангри-ла? Да так называется бунгало моей тетушки! — сказал Уэнслидэйл.

Адам прыснул от смеха.

— Что за дурацкая идея — называть долину в честь какого-то старого бунгало, — сказал он. — Еще назвали бы «Приют Странника» или… или «Лаврушки».

— Все лучше, чем Шамбла, — кротко сказал Уэнслидэйл.

— Шамбала, — поправил Адам.

— Мне кажется, вы об одном и том же говорите. Скорей всего, у этой долины просто два названия, — с невиданной дипломатичностью сказала Пеппер. — Как у нашего дома. Когда мы сюда переехали, мы его переименовали — раньше он назывался «Хижина с видом на Нортон», — а только нам до сих пор присылают письма «Тео К. Купье, Хижина». Может, ее теперь называют Шамбала, но люди по привычке говорят «Лаврушки».

Адам спихнул в дыру камешек. Тибетцы начали ему надоедать.

— Чем дальше займемся? — сказала Пеппер. — На нижне-нортонской ферме сегодня купают овец. Можно пойти помочь.

Сбросив в дыру камешек побольше, Адам прислушался, ожидая услышать звук падения. Но ничего не услышал.

— Не знаю, — сдержанно сказал он. — Я думаю, нам лучше как-то позаботиться о китах, лесах или о чем-нибудь в таком роде.

— В каком именно роде? — спросил Брайан, который обожал старые добрые развлечения вроде купания овец. Он начал выгребать из карманов пустые пакетики и один за другим бросать их в дыру.

— Ну, тогда мы можем не покупать сегодня в Тадфилде гамбургеры, — сказала Пеппер. — Если мы, все четверо, не съедим по гамбургеру, то не надо будет вырубать миллионы акров тропических лесов.

— Их все равно вырубят, — сказал Уэнслидэйл.

— Опять же ваш грубый материализм, — сказал Адам. — Так же, как с китами. Просто поразительно, что за дела творятся. — Он посмотрел на Барбоса.

У него возникли очень странные ощущения.

Дворняжка, заметив его внимание, выжидающе встала на задние лапы.

— Вот из-за таких, как ты, и перебили всех китов, — строго сказал Адам. — Да ты за жизнь уже наверняка целого кита слопал.

Барбос, ненавидя себя последней крошечной частичкой сатанинской души, склонил голову набок и заскулил.

— Эдак на старушке Земле наступит распрекрасная пора, — сказал Адам. — Ни китов, ни воздуха, льды растают, моря поднимутся, и все будут жить в воде.

— Значит, повезет только атлантидцам, — радостно вставила Пеппер.

— Ха, — сказал Адам. На самом деле он ее не слушал.

В его голове творилось нечто странное. Она разболелась. И в нее приходили идеи, о которых он вовсе не собирался думать. Какой-то голос говорил: «Ты же можешь сделать кое-что, Адам Янг. Можешь все улучшить. Ты сможешь сделать все, что захочешь». И этот голос принадлежал… ему самому. Он раздавался откуда-то из глубины его существа. Той глубины, что была с ним все эти годы, но он не замечал ее, словно тень. Голос настаивал: «Да, это испорченный мир. Он мог бы стать прекрасным. Но теперь он гниет, и пора что-то с ним делать. Вот для чего ты здесь. Чтобы сделать его гораздо лучше».

— Ведь они приучились где угодно жить, — продолжала Пеппер, с тревогой поглядывая на Адама. — Я про атлантидцев. Ведь…

— Я по горло сыт всеми этими старыми атлантидцами и тибетцами, — огрызнулся Адам.

Эти удивленно уставились на него. Таким они его никогда не видели.

— С ними и так все в порядке, — сказал Адам. — На всей Земле только и делают, что переводят китов, жгут уголь и нефть, дырявят озон, рубят леса, и скоро нам вообще ничего не останется. Нужно на Марс лететь, а не торчать в этой сырой дыре, да еще и без воздуха.

Перед Этими стоял не тот Адам, какого они знали. Приятели избегали смотреть друг на друга. Адам помрачнел, а с ним — весь мир.

— Мне кажется, — заявил прагматичный Брайан, — лично мне кажется, что тебе лучше всего перестать читать эту чепуху.

— Ты это уже говорил, — сказал Адам. — Ты спокойно растешь себе, читаешь о пиратах, ковбоях и пришельцах и только уже начинаешь думать, что в мире полно всякого разного удивительного, как вдруг — бац! Тебе говорят, что на самом деле здесь убивают китов и вырубают леса, а ядерные отходы еще миллионы лет никуда не денутся. Ради такого и расти не стоит, я так считаю.

Эти обменялись взглядами.

Над миром нависла тень. На севере возникли грозовые тучи. Сквозь них пробивался желтый свет, словно какой-то фанатичный дилетант вдруг испачкал все небо.

— Мне кажется, эту дрянь надо бы убрать и начать все заново, — сказал Адам.

Голос Адама стал неузнаваемым.

По летней рощице пронесся резкий порыв ветра.

Адам взглянул на Барбоса, который пытался встать на голову. Послышалось отдаленное бормотанье грома. Адам нагнулся и рассеянно погладил собаку.

— Да уж, поделом бы всем досталось, если бы ядерные бомбы взорвались, и все пришлось начинать заново. Только чтобы тогда порядок был! — сказал Адам. — Иногда я думаю — вот этого мне и хотелось бы. Тогда мы со всем разобрались бы.

Гром зарычал снова. Пеппер поежилась. Разговор уже не походил на оживленные споры, в которых Эти проводили долгие часы. Пеппер не могла понять, что за выражение появилось в глазах Адама: обычная буйная радость сменилась какой-то серой пустотой, и это было гораздо хуже.

— Почему это «мы»? — попыталась возразить Пеппер. — При чем тут «мы»? Если бомбы повзрываются, нам тоже конец. Как мать еще не рожденных поколений — лично я против.

Все с любопытством посмотрели на нее. Она пожала плечами.

— Но тогда наш мир захватят гигантские муравьи, — занервничал и Уэнслидэйл. — Я видел один такой фильм. Или, может, придется вооружиться обрезами, и у каждого будет машина, напичканная ножами и пушками…

— Я не собираюсь пускать сюда никаких гигантских муравьев и прочую дурацкую живность, — безумно воодушевляясь, сказал Адам. — Все мы останемся целы и невредимы. Я об этом позабочусь. Вот было бы прикольно… да, чертовски прикольно — остаться совсем одним в целом мире. Классно, да? Мы все поделим между собой. Станем играть в самые замечательные игры. Устроим настоящую войну, с настоящими армиями.

— Но людей же не останется, — напомнила Пеппер.

— Сотворю кого-нибудь, — беззаботно сказал Адам. — Таких, чтобы могли сражаться. И каждому из нас достанется по четверти мира. Вот ты, к примеру, — показал он на Пеппер, и та отпрянула, словно палец Адама был раскаленной добела кочергой, — бери Россию. Россия красная, а у тебя волосы рыжие, значит, почти красные. Уэнсли можно отдать Америку, Брайан пусть берет Африку и Европу, а… а…

Ужас все возрастал, но Эти подвергли предложения Адама достойному их обсуждению.

— Ч-чего-чего? — заикаясь, сказала Пеппер. Налетевший ветер хлестнул по ее футболке. — П-почему это Уэнсли — целая Америка, а мне т-только Россия? В России скучно.

— Ну тогда бери Китай, Японию и Индию, — предложил Адам.

— А мне, выходит, Африка с кучей таких же скучных мелких стран, — подхватил Брайан, торгуясь даже на этом витке чудовищного виража. — Я бы не отказался от Австралии, — скромно добавил он.

Пеппер пихнула его локтем и вызывающе тряхнула головой.

— Австралию, наверное, получит Барбос, — заявил Адам, глаза которого загорелись творческим огнем, — ведь нужно же ему где-то бегать. Там полно всяких кроликов и кенгуру, он будет на них охотиться, и…

Грозовые облака продолжали наступать, расплываясь в разные стороны, словно чернила, налитые в миску чистой воды, и неслись по небу быстрее ветра.

— Но там уже не будет никаких кроли… — заорал Уэнслидэйл.

Адам не слушал — вернее, не слышал — никаких голосов, кроме тех, что звучали в его голове.

— Сейчас слишком много беспорядка, — сказал он. — Мы должны начать все заново. Должны спасти, кого захотим, и начать все заново. Вот самый лучший выход. Земля от этого только выиграет, если разобраться. Меня просто бесит от одного взгляда на то, как эти старые маразматики все здесь испортили…

— Это память, понимаешь, — сказал Анафема. — Она работает назад и вперед. Родовая память, понимаешь.

Ньют посмотрел на нее вежливым, но пустым взглядом.

— Я попытаюсь объяснить получше, — терпеливо продолжала Анафема. — Пойми, Агнесса не видела будущих событий. Это лишь метафора. Она их помнила. Не особенно хорошо, конечно, и лишь в меру своего понимания, зачастую сумбурного. Мы думаем, лучше всего она помнила то, что должно произойти с ее потомками.

— А если ты ездишь по разным местам и делаешь то-то и то-то, потому что она так написала, а то, что она написала, — это воспоминания о том, где ты была и что делала, — сказал Ньют, — то, значит…

— Я понимаю. Но есть, э-э, некоторые свидетельства того, что именно так оно и работает, — сказала Анафема.

Они посмотрели на разложенную карту. Радио что-то тихо бормотало. Ньют все сильнее проникался сознанием того, что рядом с ним сидит женщина. Будь профессионалом, твердил он себе. Ты ведь солдат, так? Ну, практически да. Тогда действуй как солдат. Он задумался на долю секунды. Пожалуй, надо вести себя, как подобает хорошему солдату, отличнику воинской службы. Он с усилием вернулся к обсуждаемой теме.

— Почему именно Нижний Тадфилд? — спросил Ньют. — Я заинтересовался им просто из-за погоды. Оптимальный микроклимат, так это называют. То есть отдельно взятое местечко со своей прекрасной погодой.

Он заглянул в ее записи. В этом местечке определенно происходило нечто странное, даже если проигнорировать тибетцев и НЛО, которые, похоже, обегали и облетели уже всю землю. Тадфилдский район выделялся не только климатом, который строго соответствовал временам года; он еще и оставался на удивление неизменным. Никто почему-то не строил здесь новых домов. Численность населения почти не менялась. Количество здешних лесов и зеленых изгородей превосходило все ожидания. Единственная птицефабрика, открывшаяся в этом районе, прогорела через год или два, и ее сменила старомодная ферма, хозяин которой позволял своим свиньям свободно гулять в яблоневых садах и продавал свинину по повышенной цене. Две местные школы, похоже, обрели блаженный иммунитет к новомодным реформам образовательной системы. Автомагистраль, которая могла бы сделать Нижний Тадфилд куда более суматошным местом, чем забегаловка «Счастливый свин» на перекрестке № 18, изменила курс, отодвинулась на пять миль в сторону, сделала огромную дугу и продолжила путь, будто и не заметив островка сельского благоденствия. А почему так получилось, никто не понимал; один из привлеченных к строительству геодезистов заработал нервный срыв, второй ушел в монахи, а третий укатил на Бали рисовать обнаженных женщин.

Все выглядело так, будто несколько квадратных миль стали некой Запретной зоной для всех поползновений второй половины двадцатого века.

Анафема выудила из картотеки очередную карточку и подвинула ее к Ньюту.

— Мне пришлось просмотреть множество сельских архивов, — сказала Анафема.

— А почему это пророчество под номером 2315? Оно сделано раньше других?

— Агнесса довольно небрежно относилась к временным привязкам. Не думаю, что она всегда четко осознавала последовательность событий. Я уже говорила: наша семья потратила столетия на изобретение системы, позволяющей восстановить общие связи.

Ньют просмотрел несколько карточек. Например:

— По-моему, Агнесса здесь все ужасно запутала, — сказала Анафема.

— А почему «Превосходные»? — спросил Ньют.

— Превосходные, то есть точные и верные, — сказала Анафема усталым тоном человека, не раз уже это объяснявшего. — Устарелое значение.

— Но послушай… — сказал Ньют.

…Он уже почти убедил себя в том, что никакого НЛО не было, что оно ему пригрезилось, а тибетец мог быть, скажем… ну, над этим надо еще подумать, но кем бы он ни был, к Тибету он не имел никакого отношения, однако же в одном Ньют все больше и больше убеждался — в том, что рядом с ним сидит очень привлекательная девушка, которой он, пожалуй, даже нравится, по крайней мере она не выражает свою неприязнь, а такое отношение со стороны женского пола, безусловно, было для Ньюта внове. Конечно, все происходящее здесь было чертовски странно, но он надеялся провести лодку здравого смыла вверх по течению, преодолевая мощный поток наглядных свидетельств, и в итоге убедить себя в том, что во всем виноваты, скажем, метеозонды, массовые галлюцинации или влияние Венеры.

Короче, о чем бы Ньют сейчас ни думал, в голове его царила полная неразбериха.

— Но послушай, — сказал он. — Разве может наш мир на самом деле подходить к своему концу? Давай объективно взглянем на ситуацию. Никакого международного напряжения… то есть не больше, чем обычно. Почему бы нам не оставить пока все эти пророчества в покое, а самим просто не пойти… ну, не знаю, хотя бы прогуляться, то есть я хочу сказать…

— Ну как же ты не понимаешь? Здесь что-то происходит! Какая-то сила воздействует на это место! — сказала она. — Из-за нее искажаются лей-линии. Она защищает этот район от всего, что может его изменить! Она… Она…

И вновь у нее возникло предчувствие, опять в уме промелькнула мысль, которую она никак не могла — или ей что-то мешало — вспомнить, словно сон после пробуждения.

В окнах задребезжали стекла. Ветка жасмина принялась под ветром с силой хлестать по стеклу.

— Нет, никак ее не уловить, — сплетая пальцы, сказала Анафема. — Я уже все перепробовала.

— Уловить кого? — удивился Ньют.

— Я пыталась локализовать ее с помощью маятника. С помощью теодолита. Я ведь экстрасенс. Но она как будто перемещается с места на место.

Ньют еще не потерял остатки разума и вполне мог верно истолковать последнее признание. Когда люди называют себя экстрасенсами, то это зачастую означает: «Я обладаю сверхактивным, но банальным воображением / крашу ногти черным лаком / беседую с моим волнистым попугайчиком»; однако же Анафема говорила так, будто признавалась во врожденной болезни, которой предпочла бы не иметь.

— То есть подползает Армагеддон? — уточнил Ньют.

— Пророчества говорят, что сначала придет Антихрист, — сказала Анафема. — Агнесса говорит «он». Но его-то я и не могу отыскать…

— Или ее, — сказал Ньют.

— Что?

— Может, это она, — предположил Ньют. — В конце концов, на дворе двадцатый век. Век равных возможностей.

— Какой-то слишком ты легкомысленный, — строго сказала она. — В любом случае здесь нет никаких признаков зла. Вот чего я не понимаю. Только любовь.

— Не понял? — сказал Ньют.

Она беспомощно взглянула на него.

— Это трудно объяснить, — сказала она. — В общем, нечто или некто любит это место. Любит по-настоящему и настолько сильно, что всячески защищает и охраняет его. Глубочайшая, огромная, неистовая любовь. Не представляю, как может здесь начаться что-то плохое. Как может конец света наступить в таком месте? Такие славные городки люди выбирают, когда хотят обеспечить своим детям счастливое детство. Тут просто детский рай. — Она слабо улыбнулась. — Посмотрел бы ты на местных ребятишек. Они фантастические! Словно сошли со страниц журнала «Жизнь мальчишки»! Разодранные коленки, вопли «круто!», леденцы…

Ее мысль почти оформилась. Она смогла почувствовать, что за ней скрывается, она уловила суть.

— А что вот здесь находится? — сказал Ньют.

— Что? — вскрикнула Анафема. Поезд ее мысли сошел с рельсов.

Палец Ньюта постучал по карте.

— Здесь написано «закрытый аэродром». Вот здесь, смотри, в западной части Тадфилда…

Анафема фыркнула.

— Закрытый? И ты поверил? Отлично функционировал во время войны как истребительная база. И уже лет десять там авиабаза «Верхний Тадфилд». И, прежде чем ты скажешь хоть слово, я отвечу — нет. Я терпеть не могу все, что связано с этим чертовым местом, но тамошний полковник куда нормальнее тебя. А его жена, скажите на милость, увлекается йогой.

Итак. О чем она только что говорила? Местные дети…

Ей показалась, будто ее мысли проваливаются в какую-то бездну и она поплыла в сторону более личных воспоминаний, уже поджидающих ее на берегу. Ньют оказался вполне приличным парнем. Так почему бы действительно не провести с ним остаток жизни — тем более что он все равно не успеет ей слишком уж надоесть.

Радио вещало о тропических лесах Южной Америки.

Вновь выросших лесах.

С неба начал сыпаться град.

Ледяные пули обстреливали листву вокруг Этих, спускавшихся по склону карьера.

Барбос тихо трусил за ними, поджав хвост и поскуливая.

«Как нехорошо получается, — думал он. — Ведь я только успел наловчиться ловить крыс. И почти успел приструнить эту чертову немецкую овчарку, что живет через дорогу. А теперь Он, как назло, собирается покончить со всеми ними, и мне придется опять полыхать глазами и преследовать заблудшие души. А чего ради? Бессмысленное занятие. Они же не сопротивляются и к тому же совершенно безвкусны…»

В мыслях Уэнслидэйла, Брайана и Пеппер было гораздо меньше логики. Они осознавали лишь то, что уже не могут сбежать и им остается лишь следовать за Адамом; сопротивление силе, влекущей их вперед, могло бы закончиться переломанными ногами, и Этим приходилось держаться вместе.

Адам вовсе ни о чем не думал. Нечто пылающее и новое само прорывалось в его мысли.

Он усадил друзей на ящики.

— Здесь, внизу, с нами ничего не случится, — сказал он.

— Э-э, — сказал Уэнслидэйл. — Не кажется ли тебе, что наши мамы и папы…

— Не переживай за них, — высокомерно сказал Адам. — Я смогу сделать нам новых родителей. Но уже никто не пошлет нас в постель в половине девятого. Нам вообще больше не придется ложиться спать, пока мы сами не захотим. А еще — убирать в комнате и заниматься всякой мурой. Предоставьте все мне, и у нас будет отличная жизнь. — Лицо его озарилось безумной улыбкой. — Я приведу сюда еще; друзей, — доверительно сообщил он. — Они вам понравятся.

— Но… — начал Уэнслидэйл.

— Вы только подумайте, что нас ждет! — восторженно сказал Адам. — Уэнсли, ты сможешь заселить свою Америку новенькими ковбоями, индейцами, шерифами, гангстерами, мультяшками и пришельцами, да кем угодно. Правда ведь, здорово?

Уэнслидэйл с несчастным видом посмотрел на Брайана и Пеппер. Они даже в обычные времена не умели толком излагать свои мысли. Вообще говоря, классно, конечно, что когда-то в Америке жили настоящие ковбои и гангстеры. И так же классно было играть в ковбоев и гангстеров. Но они не видели ничего хорошего во всамделишных придуманных ковбоях и гангстерах, которых уже не сложишь обратно в коробку, если они наскучат. Весь смысл гангстеров, ковбоев, пришельцев и пиратов был в том, что в любой момент можно стать самим собой и пойти домой.

— Но для начала, — таинственно сказал Адам, — мы еще кое-что им покажем…

В торговом центре росло дерево. Оно было не слишком большим, и листья его пожелтели, ведь ему доставались лишь жалкие остатки света, которым удавалось проникнуть сквозь эффектное дымчатое стекло. Его подкармливали стимуляторами чаще, чем олимпийских атлетов, а на его ветви взгромоздили громкоговорители. Но все-таки это было дерево, и если слегка прищурить глаза и взглянуть на него поверх искусственного водопада, то можно почти поверить, что перед вами плачет окутанное дымкой слез чахлое деревце.

Хайме Эрнез любил перекусить, сидя под ним. Старший по смене наорал бы на него, если бы обнаружил здесь, но Хайме вырос на ферме, на очень хорошей ферме, с детства любил деревья и вовсе не по своей воле работал в этом городе, просто выхода другого не было. Работа ему досталась неплохая, и деньги платили такие, о которых его отец и мечтать-то не мог. А дед его вообще не мечтал ни о каких деньгах. До пятнадцати лет он знать не знал, что такое деньги. Но настали времена, когда всем понадобились деревья, и как же досадно, думал Хайме, что его дети растут, считая деревья топливом, а для внуков деревья вообще станут историей.

Но что можно сделать? Там, где раньше зеленели леса, теперь выстроились большие фермы, там, где стояли маленькие фермы, выросли торговые центры, а где были старые супермаркеты, строились новые супермаркеты, вот так оно все и произошло.

Хайме спрятал свою тележку за газетным киоском, украдкой сел под дерево и открыл коробку с бутербродами.

Тогда-то он и услышал шелест и увидел, как странные тени проползают по земле. Он оглянулся. Дерево шевелилось. Хайме с интересом пригляделся к нему. Прежде ему не приходилось видеть, как растут деревья.

Почва — всего лишь насыпь из щебенки — вдруг начала бугриться: под нею зашевелились корни. Хайме увидел, как тонкий светлый росток сползает по бортику и слепо тычется в бетонный пол.

Сам не зная почему и совершенно не понимая зачем, он слегка подтолкнул его ногой к трещине между плитами. Росток нашел щель и устремился вниз.

Ветви, извиваясь, росли во все стороны.

Хайме услышал визг тормозов и крики, доносившиеся с улицы, но не обратил на них внимания. Там что-то кричали, но здесь вечно кто-то кричал, и зачастую кричали на самого Хайме.

Свободный корешок, должно быть, нашел, где обосноваться. Росток изменил цвет и потолстел, как пожарный рукав, наполняющийся водой. Искусственный водопад вдруг иссяк; Хайме представил себе, как древесные корни высасывают всю воду из треснувших труб.

Теперь он увидел, что происходит снаружи. Поверхность улицы вздыбилась волнами, словно море. Из трещин поднимались молодые деревца.

Все понятно, рассудил он, там ведь полно солнечного света. А его деревцу света явно не хватает. До него доходит лишь туманная серость, что проникает сквозь купол четырехэтажного здания. Мертвый свет.

Но что тут можно сделать?..

А вот что.

Лифт не работал, поскольку вырубилось электричество, но наверх вели всего лишь четыре лестничных пролета. Хайме аккуратно закрыл коробку для завтрака и, украдкой сбегав к своей тележке, выбрал метлу с самой длинной ручкой.

Толпы орущего народа вытекали из здания. Хайме ловко двигался навстречу потоку, как лосось, плывущий вверх по течению.

На белом остове балок, вероятно задуманном архитектором как динамическое заявление на какую-то актуальную тему, покоился дымчатый стеклянный купол. На самом деле купол был пластмассовым, и Хайме, который пристроился на подходящей балке, потребовалась вся его сила и вся длина метлы, чтобы пробить эту чертову крышу. Еще два удара — и вниз полетели смертоносные обломки.

Внутрь хлынул солнечный свет, наполнивший пыльный супермаркет мерцающим туманом, словно влетело множество светлячков.

Далеко внизу деревце, взламывая стены прилизанной бетонной тюрьмы, устремилось ввысь со скоростью экспресса. Хайме никогда не сознавал, что деревья растут вовсе не беззвучно, да и никто еще не мог этого осознать, поскольку звучат они сотни лет, а период колебаний волны составляет двадцать четыре часа от максимума до максимума.

Включите ускорение, и дерево скажет «ВРУУУУМ».

Хайме смотрел, как дерево тянется к нему, подобно зеленому грибовидному облаку. От корней били столбы пара.

У здания не было никаких шансов. Остатки купола взлетели вверх, как теннисный шарик на водной струе игрушечного пистолета.

По всему городу происходило то же самое, хотя сам город увидеть было уже невозможно. Остался только зеленый шатер — от горизонта до горизонта.

Хайме перелез на ветку, прижался к лиане и смеялся, смеялся, смеялся.

Вскоре начался дождь.

Китобойное исследовательское судно «Каппа-маки» искало ответ на строго научный вопрос: «Сколько китов можно поймать за неделю?»

Только вот сегодня им не встретилось ни одного кита. Экипаж старательно пялился на пустые экраны, которые благодаря применению хитроумной техники могли заметить любой морепродукт, превышающий размерами сардину, и вычислить его ценность с учетом международных цен на нефть. Изредка мелькавшая на экранах рыба проносилась мимо так стремительно, словно боялась куда-то опоздать.

Капитан побарабанил пальцами по консоли. Он опасался, что вскоре ему придется запустить собственный исследовательский проект, чтобы выяснить перспективы некой статистически малой выборки капитанов китобойных судов, которые возвращаются в порт на специализированном судне, совершенно лишенном лабораторных материалов. Хотелось бы узнать, как поступят с таким капитаном. Может, его запрут в отсеке с гарпунной пушкой, рассчитывая на то, что он совершит последний благородный поступок.

Но так же не бывает. Должно же быть хоть что-то.

Штурман вывел на экран карту и воззрился на нее.

— Достопочтенный господин? — сказал он.

— В чем дело? — раздраженно спросил капитан.

— Кажется, у нас прискорбная неисправность прибора. Морское дно в этом районе должно находиться на глубине двух сотен метров.

— Ну и что?

— А прибор показывает 15 тысяч метров, достопочтенный господин. И глубина все растет.

— Что за чушь. Такой глубины не бывает.

Капитан сердито глянул на сверхсовременную технику, стоившую миллионы иен, и шарахнул по ней кулаком.

Штурман нервно улыбнулся.

— Ах, господин, — сказал он, — смотрите-ка, становится мельче.

Под толщей вод, в глубинах потаенных, как было известно Азирафаэлю и Теннисону, Вдали от волн, ветров и сотрясений / Спит кракен.

И сейчас он просыпался.

Он медленно поднимался из бездны, и миллионы тонн океанского ила низвергались с его боков.

— Смотрите, — сказал штурман. — Уже три тысячи метров.

У кракена не было глаз. Там, внизу, ему не на что было смотреть. Но поднимаясь все выше и выше из студеной воды, он улавливал высокочастотные шумы моря, все скорбные крики и свисты китовой песни.

— Так, — сообщил штурман, — дошли до тысячи метров.

Кракен недоволен.

— Пятьсот метров?

Плавучий рыбозавод качается на внезапно вздыбившейся волне.

— Сто метров?

Что это за крошечная металлическая штуковина на поверхности? Кракен делает легкое движение.

И десять миллионов любителей суши взмолились об отмщении.

Распахнувшиеся окна вломились в комнату. Но началась не гроза, началось нечто более страшное. Лепестки жасмина, кружась по комнате, взметнули в воздух вихрь карточек с пророчествами.

Ньют и Анафема прижались друг к другу, отступив от перевернувшегося стола к стене.

— Дождались, — пробормотал Ньют. — И что, Агнесса предсказывала такое?

— Она говорила, что он вызовет грозу, — сказала Анафема.

— Да это же чертов ураган. Может, она сообщила, что произойдет дальше?

— У № 2315 отсылка на № 3477, — сказала Анафема.

— И в такое время ты помнишь такие детали?

— Раз уж ты упомянул об этом, то да, — сказала она и протянула карточку.

Ньют перечитал предсказание еще разок. Снаружи доносился такой скрежет, словно по саду кружились листы рифленого железа (а они и кружились).

— Предположим, это означает… — медленно начал он, — что мы вдвоем… включены в программу? Ваша Агнесса, похоже, любила пошутить.

Трудно обхаживать даму, если к ней в качестве дуэньи приставлена пожилая родственница; как известно, они склонны ворчать или хихикать, стрелять у вас сигареты или — самое худшее — вытаскивать альбом с семейными фотографиями, а уж такое оружие в войне полов следовало бы запретить Женевской конвенцией. Но гораздо труднее, когда родственница уже лет триста как мертва. Образно выражаясь, Ньют уже заякорил лодку с определенными видами на Анафему; и не просто заякорил, а поставил в сухой док на просушку, подремонтировал там и тут, подкрасил свежей краской и соскреб все ракушки с днища. Но мысли о ясновидении Агнессы не давали ему покоя: они словно буравили его затылок и окатывали его либидо ведрами холодной воды.

Он даже лелеял идею пригласить Анафему в какое-нибудь кафе, но ему жутко не нравилось то обстоятельство, что какая-то ведьма времен Кромвеля сидит в своем домике три века назад и смотрит ему в рот.

Ньют пребывал как раз в том мрачном настроении, в каком люди сжигают ведьм. Его жизнь и так была достаточно сложной, чтобы ею еще манипулировала через века какая-то безумная старушенция.

Каминная решетка громыхнула с такой силой, словно обрушился кусок дымовой трубы.

И тут он вдруг подумал: «Да нет в моей жизни совершенно никаких сложностей. И я вижу это так же ясно, как видела Агнесса. Впереди недолгий и простой путь к раннему выходу в отставку, подаркам сослуживцев, прекрасной уютной квартирке, спокойной пустоте смерти. Если, конечно, мне не суждено умереть под руинами этого дома во время возможного конца света.

У ангела, записывающего добрые и грешные поступки, не будет со мной никаких проблем, ведь на всех страницах моей жизни записано: „См. выше“. То есть, по большому счету, я вообще ничего не делал. Я не грабил банков. Никогда не нарушал правил парковки. Никогда не пробовал блюд тайской кухни…»

…Где-то с веселым стекольным звоном взорвалось очередное окно. Анафема обняла Ньюта со вздохом, в котором вовсе не слышалось огорчения.

«Я так и не побывал в Америке. И во Франции не побывал, Кале не считается. Так и не научился играть ни на одном инструменте».

Радио умолкло, поскольку электропроводка наконец оборвалась.

Ньют зарылся лицом в ее волосы.

— Я так и не…

Раздался тихий звон.

Шедвелл, который был занят тем, что вносил новые записи в платежные документы, поднял глаза, остановившись на середине подписи ефрейтора армии ведьмоловов Смита.

Оглядев комнату, он заметил, что булавка Ньюта больше не блестит на карте.

Бормоча что-то под нос, он сполз со стула и, пошарив по полу руками, нашел выпавшую булавочку. Еще раз протерев острие, Шедвелл воткнул ее обратно в Тадфилд.

Едва успев расписаться за рядового ведьмолова Стола, получавшего дополнительные два пенса в год в качестве пайковых, он снова услышал звон.

Он опять поднял булавку, подозрительно осмотрел ее со всех сторон и воткнул в карту с такой силой, что проколол штукатурку в стене. После чего направился к гроссбухам.

Звон.

На сей раз булавка упала в нескольких футах от стены. Шедвелл поднял ее, опять проверил острие и, воткнув булавку, стал наблюдать за ней.

Секунд через пять она просвистела мимо его уха.

Нашарив ее на полу и воткнув в карту, он продолжал держать ее за головку.

Булавка шевелилась под рукой. Он надавил всем весом.

Над картой поднялась тоненькая струйка дыма. Шедвелл взвизгнул и сунул обожженные пальцы в рот, а раскалившая докрасна булавка, срикошетив от противоположной стены, разбила окно. Она не желала торчать в Тадфилде.

Через десять секунд Шедвелл уже рылся в армейской кассе, где обнаружил горсть медяков, десятишиллинговую банкноту и фальшивую монетку времен царствования Якова I. Не думая о личной безопасности, он выудил все из своих карманов. Однако улова — даже с учетом того, что ему полагался льготный билет, — едва хватило бы на то, чтобы проехать по Лондону, не говоря уже о том, чтобы добраться до Тадфилда.

Только у двоих из его знакомых водились деньги: у мистера Раджита и у мадам Трейси. Что касается семейства Раджитов, то стоит ему упомянуть о деньгах, как сразу же всплывет вопрос о семинедельной задолженности за квартиру, а вот мадам Трейси — она, конечно, с превеликим удовольствием ссудит ему ворох засаленных десяток…

— Разрази меня гром, если я приму греховные деньги от этой размалеванной Езавели! — воскликнул он.

Но других выходов не было.

Кроме одного.

Гомик-южанин.

Оба его спонсора заходили сюда лишь раз, причем Азирафаэль старался ни до чего не дотрагиваться и всячески спешил покинуть штаб. Другого, шикарного южного шельмеца в черных очочках, как подозревал Шедвелл, обижать не стоило. В простом мире сержанта Шедвелла, если человек носил солнечные очки не только на пляже, то, вероятнее всего, был преступником. Он подозревал, что Кроули знался с мафией — в общем, принадлежал к теневому миру, — хотя был бы удивлен, узнав, насколько близки к истине его подозрения. Но первый-то, расфуфыренный тип в пальто из верблюжьей шерсти, был совсем из другого теста, и сержант, рискнув однажды проследить за ним до его базы, мог восстановить в памяти дорогу. По мнению Шедвелла, Азирафаэль был русским шпионом. Его можно и припугнуть слегка.

Конечно, дело чертовски рискованное.

Шедвелл взял себя в руки. Возможно, именно сейчас молодой Ньют подвергается невообразимым пыткам в руках этих дочерей тьмы, а ведь это он, Шедвелл, послал его туда.

— Мы не бросим наших солдат без помощи, — прохрипел он, напялил свое жалкое пальтецо и, нахлобучив бесформенную шляпу, вышел на улицу.

А ветер, похоже, все усиливался.

* * *

Азирафаэль пребывал в смятении уже около двенадцати часов. И нервы, как он любил говаривать, совсем расшатались. Он бродил по магазину, подбирая и тут же вновь роняя листы бумаги, вертел в руках ручки.

Он должен сообщить Кроули.

Нет, не должен. Ему хочется сообщить Кроули. А должен он сообщить на Небеса.

Ведь он же все-таки ангел. Надо поступать правильно. Это предопределено. Постигать злокозненные планы и срывать их. Кроули и так уже по уши влез в это дело. Следовало бы сразу сообщить на Небеса.

Но Азирафаэль знает его тысячи лет. У них давно налаженные отношения. Они почти поняли друг друга. Ему порой думается, будто между ними гораздо больше общего, чем у каждого из них со своим начальством. Оба они любят этот мир и не считают его просто клетчатым полем, на котором разыгрывается партия в космические шахматы.

Ну разумеется, в том-то все и дело. Решение напрашивается само собой. И он совершенно не нарушит духа своего соглашения с Кроули, если предупредит Небеса, а они уж там придумают, как поступить с этим ребенком — конечно, не причинив ему большого вреда, ведь все мы создания Господни, даже такие, как Кроули и Антихрист, — и мир будет спасен, и Армагеддон пройдет мимо, ведь от него все равно никому не будет пользы, потому что всем известно, что в итоге выиграют Небеса, да и сам Кроули отлично это понимает.

Да. Вот тогда все будет в порядке.

Кто-то, невзирая на табличку «закрыто», постучал в дверь магазина. Азирафаэль не обратил на стук внимания.

Двухсторонняя связь Азирафаэля с Небесами устанавливалась гораздо более сложным путем, чем у людей, которые не ждут немедленного ответа и в подавляющем большинстве случаев сильно удивились бы, получив таковой.

Он отодвинул в сторону заваленный бумагами стол и скатал в рулон потертый ковер, открыв нарисованный на половицах маленький меловой круг, окруженный подобающими цитатами из Каббалы. Ангел зажег семь свечей, которые разместил, согласно ритуалу, в определенных точках за пределами круга. Потом воскурил фимиам — необязательное добавление, которое, впрочем, создает приятную атмосферу.

Затем, встав в центр круга, он сказал Слова.

Ничего не произошло.

Он повторил Слова.

Наконец хлынувший сверху поток сияющего голубого света озарил круг.

Хорошо поставленный голос произнес:

— Ну?

— Это я, Азирафаэль.

— Мы знаем, — сказал голос.

— У меня важнейшие новости! Я нашел Антихриста! Я могу передать вам все сведения, включая адрес!

Последовала пауза. Голубой свет замерцал.

— Ну? — повторил голос.

— Но вы же теперь можете его уби… можете все остановить! Как раз вовремя! У нас всего несколько часов! Вы можете остановить все это, и тогда не понадобится никакой войны и мир будет спасен!

Азирафаэль, исступленно ухмыляясь, вглядывался в небесный свет.

— Да? — произнес голос.

— Да, он в местечке под названием Нижний Тадфилд, и его адрес…

— Ты хорошо потрудился, — произнес голос вялым, суховатым тоном.

— И тогда третья часть морей не сделается кровью и вообще ничего страшного не произойдет, — радостно продолжил Азирафаэль.

Голос ответил слегка раздраженно:

— Почему?

Азирафаэль почувствовал, что под его восторгом разверзлась ледяная бездна, но сделал вид, что ничего не происходит.

Он стремительно продолжил:

— Ну, вы легко сможете…

— Мы победим, Азирафаэль.

— Да, но…

— Силы Тьмы должны быть разбиты. Ты, по-видимому, пребываешь в некотором заблуждении. Суть не в том, чтобы избежать сражения, а в том, чтобы победить в нем. Мы ждем этого с давних пор, Азирафаэль.

Азирафаэль почувствовал, как холод обволакивает его душу. Открыв рот, он хотел сказать: «А может, лучше не начинать битву на Земле?» — и передумал.

— Понимаю, — мрачно сказал он. Дверь магазина странно поскрипывала, и если бы Азирафаэль взглянул в ту сторону, то увидел бы, что чья-то потрепанная фетровая шляпа пытается заглянуть в окошко над дверью.

— Это не значит, что ты поступил неправильно, — произнес голос. — Ты заслужил похвалу. Хорошая работа.

— Благодарю вас, — сказал Азирафаэль. Его голос был таким кислым, что от него могло бы свернуться молоко. — Я, очевидно, как-то упустил из виду непостижимый замысел.

— Мы так и поняли.

— Могу я спросить, — сказал ангел, — с кем говорил?

Голос сказал:

— Мы суть Метатрон.

— О да. Разумеется. Э-э… Хорошо. Большое спасибо. Благодарю вас.

За его спиной в приоткрывшейся щелочке почтового ящика появилась пара глаз.

— Еще одно, — сказал голос. — Ты, разумеется, присоединишься к нам?

— В общем, э-э, конечно, прошла уже пропасть времени с тех пор, как я последний раз держал в руках пламенный меч… — начал Азирафаэль.

— Да, мы помним, — сказал голос. — У тебя будет много возможностей вспомнить былые навыки.

— А-а. Гм-м. Какого рода событие возвестит начало битвы? — спросил Азирафаэль.

— Мы полагаем, что международная ядерная перестрелка была бы прекрасным началом.

— О. Понятно. Богатая идея, — вяло и безнадежно ответил Азирафаэль.

— Отлично. Итак, мы ждем тебя, до скорой встречи, — сказал голос.

— Ага. Договорились. Мне только нужно уладить несколько деловых вопросов, — в отчаянии сказал Азирафаэль.

— Едва ли в этом есть необходимость, — ответил Метатрон.

Азирафаэль расправил плечи.

— Моя безукоризненная честность, не говоря уже о моральных принципах, требует того, чтобы я, как уважаемый бизнесмен, выполнил…

— Ладно, ладно, — сказал Метатрон несколько брюзгливо. — Смысл понятен. Так мы будем ждать тебя.

Свет потускнел, но окончательно не исчез. Они оставили линию открытой, подумал Азирафаэль. Выхода нет.

— Эй? — тихо позвал он. — Вы меня еще слышите?

Тишина.

Очень осторожно он вышел из круга и, еле передвигая ноги, подошел к телефону. Он открыл записную книжку и, набрав номер, установил другую двухстороннюю связь.

После четырех гудков трубка тихо кашлянула, помолчала, а затем голос, который звучал так непринужденно и спокойно, что впору было раскатывать перед ним ковровую дорожку, сказал:

— Привет. Это Антоний Кроули. Э-э. Вероятно…

— Кроули! — Азирафаэль пытался шептать и кричать одновременно. — Послушай! У меня мало времени! Ре…

— …вы позвонили невовремя, и сейчас я либо сплю, либо занят, но…

— Заткнись! Послушай! Тот ребенок остался в Тадфилде! В найденной нами книге все предсказано! Помнишь, тебе пришлось остановиться…

— …после звукового сигнала, и я вам обязательно перезвоню. Чао.

— А я хочу поговорить с тобой прямо сейчас…

— ПииииИИииииИИииии…

— Прекрати свистеть! Все начнется в Тадфилде! А ведь я как чувствовал! Ты должен поехать туда и…

Он отвел трубку в сторону.

— Так тебя растак!

Азирафаэль выругался впервые за четыре с лишним тысячи лет.

Спокойно. Кажется, у этого демона есть еще один телефон? Кроули любил жить на широкую ногу. Азирафаэль судорожно пролистал телефонную книжку, едва не уронив ее на пол. Наверху скоро начнут терять терпение.

Он нашел другой номер. Набрал его. Ему ответили почти сразу, и в тот же миг тихо звякнул дверной звонок.

Кроули, похоже приблизившись к микрофону, сказал более громким голосом:

— …говорю серьезно. Алло?

— Кроули, это я!

— Н-ны. — Тон был совершенно неопределенным. Азирафаэль, хоть и был весь на нервах, встревожился.

— Ты один? — осторожно спросил он.

— Эм-н… Да так, зашел один старый знакомый.

— Послушай!..

— Изыди, адово отродье!

Азирафаэль очень медленно повернулся.

Шедвелл весь дрожал от возбуждения. Он все видел. И все слышал. Он, конечно, ничего не понял, но знал, для чего нужны круги, свечи и ладан. Отлично знал. Он смотрел «Выход дьявола» пятнадцать раз, даже шестнадцать, если считать сеанс, с которого его вывели, посчитав хулиганством то, что он громогласно и нелицеприятно высказывал свое мнение о ведьмолове-любителе Кристофере Ли.

Эти сволочи его использовали. Они решили поиздеваться над славными традициями армии.

— Я до тебя доберусь, гадский ублюдок! — орал он, наступая на Азирафаэля, словно изрядно побитый молью ангел мести. — Мне известно, чем ты тут промышляешь! Совращаешь женщин, заманиваешь их в дьявольские сети!

— По-моему, вы ошиблись дверью. Вероятно, вам нужен соседний магазин, — возразил Азирафаэль. — Я перезвоню позже, — сказал он Кроули и повесил трубку.

— Видел я, какие делишки ты тут обделываешь, — прорычал Шедвелл. На губах его появилась пена. Никогда еще он не испытывал такой ярости.

— Э-э, порой мы видим все в неверном свете… — начал Азирафаэль, уже понимая, что он выбрал для разговорного гамбита не лучший стиль.

— Вот именно, что в неверном! — торжествующе воскликнул Шедвелл.

— Нет, я имею в виду…

Не отводя глаз от ангела, сержант-ведьмолов шаркающей походкой попятился назад, нащупал дверь и захлопнул ее с такой силой, что задребезжал колокольчик.

— Колокольчик, — отметил Шедвелл.

Схватив книгу «Превосходные и Недвусмысленные Пророчества», он громыхнул ею по столу.

— Книга, — буркнул он.

Порывшись в кармане, он достал свою верную зажигалку «Ронсон».

— Практически свеча! — вскричал он и начал наступление.

Он подходил к кругу, озаренному слабым голубым светом.

— Э-э, — сказал Азирафаэль. — По-моему, вам лучше не…

Шедвелл его не слушал.

— В соответствии с полномочиями ведьмолова, — нараспев бубнил он, — я обязываю тебя покинуть место сие…

— Видите ли, этот круг…

— …и вернуться туда, откудова ты пришел, и без промедления…

— …человеку не стоит в него заходить без…

— …избави нас от лукавого…

— Прочь из круга, болван!

— …и не возвращайся, искуситель…

— Да, да, но, пожалуйста, выйдите за…

Отчаянно взмахнув рукой, Азирафаэль бросился к Шедвеллу.

— …и не возвращайся ты ВОВЕК! — закончил Шедвелл. Охваченный жаждой возмездия, он устремил на Азирафаэля свой указующий перст с почерневшим ногтем.

Азирафаэль опустил глаза на его ноги и выругался во второй раз за последние пять минут. Шедвелл вступил в круг.

— Ой, бля… — сказал ангел.

Послышался мелодичный звон, и голубое свечение исчезло. Азирафаэль тоже.

Прошло тридцать секунд. Шедвелл стоял недвижимо. Затем он осторожно опустил правую руку трясущейся левой.

— Э-эй? — сказал он. — Эй?

Никто не ответил.

Шедвелл вздрогнул. Потом, выставив вперед руку с вытянутым указательным пальцем, словно он держал пистолет, из которого не осмелился выстрелить и не знал теперь, как его разрядить, сержант вышел на улицу, и дверь сама захлопнулась за ним.

От этого стука задрожал пол. Одна из свечей, поставленных Азирафаэлем, упала, разлив по старым сухим половицам горящий воск.

* * *

Лондонская квартира Кроули была воплощением стиля. В ней имелось все, что должно быть в шикарной квартире: великолепная чистая и изысканная обстановка и декоративно-нежилой вид, характерный для квартир, где никто не живет.

А все потому, что Кроули там и не жил.

Он просто возвращался сюда в конце дня, когда бывал в Лондоне. Всегда заправленные постели, холодильник, забитый деликатесами, которые никогда не кончались (только поэтому Кроули и завел холодильник), и, если уж на то пошло, холодильник, который не нужно ни размораживать, ни включать в сеть.

Помимо белого кожаного дивана, в гостиной располагались огромный телевизор, видеомагнитофон и проигрыватель компакт-дисков, телефонный автоответчик, два телефона — аппарат с автоответчиком и персональная линия связи (с номером, пока не обнаруженным легионами телефонных рекламных агентов, которые упорно пытались продать Кроули уже имевшиеся у него стеклопакеты или страховку от всевозможных жизненных опасностей, в чем он не нуждался) — и традиционная матово-черная аудиосистема, так прекрасно сконструированная, что на ее лицевой панели виднелись только кнопка «вкл-выкл» и регулятор громкости. Не хватало только колонок — Кроули просто забыл о них. Но это не имело никакого значения. Воспроизведение звука все равно было идеальным.

Тут же находился факс с интеллектом компьютера и компьютер с интеллектом умственно отсталого муравья. Тем не менее каждые несколько месяцев Кроули его апгрейдил, полагая, что компьютеру, как и человеку, должна быть присуща элегантность. Нынешний экземпляр напоминал «Порше» с монитором. Руководства пользователя так и лежали нетронутыми в прозрачных упаковках.

На самом деле во всей квартире Кроули уделял внимание лишь комнатным растениям. Они были развесисто мощными, зелеными и пышными, с яркой, сочной и глянцевитой листвой.

А все потому, что раз в неделю Кроули обходил квартиру с зеленым пластмассовым пульверизатором-увлажнителем, опрыскивал листья и беседовал с цветами.

В начале семидесятых он услышал по радио Би-би-си о пользе разговоров с растениями и решил, что это отличная идея. Хотя слово «разговор», возможно, не совсем верно характеризует его действия.

Своими речами он держал их в страхе Божьем.

А точнее, в страхе перед Кроули.

В дополнение к разговорам каждую пару месяцев Кроули выбирал цветок, который рос слишком медленно или его листья начинали увядать и буреть, — в общем, тот, что выглядел чуть хуже других, — и показывал его остальным растениям. «Попрощайтесь с вашим приятелем, — говорил он им. — Эх, молодо-зелено…»

Затем он покидал квартиру с провинившимся растением в руках и возвращался через час или около того с пустым цветочным горшком, который специально ставил где-нибудь на видном месте.

Его растения были самыми роскошными, зелеными и красивыми во всем Лондоне. И самыми запуганными.

Гостиная освещалась прожекторами и белыми неоновыми лампами таких конструкций, какие обычно ставят у кресла или в углу.

Единственным настенным украшением был рисунок в рамке — набросок «Моны Лизы», эскиз самого Леонардо да Винчи. Однажды, оказавшись жарким днем во Флоренции, Кроули купил его у художника и позже понял, что его вариант получился даже удачнее окончательной картины.

В квартире Кроули имелись спальня, кухня, кабинет, гостиная и гардеробная комната; повсюду неизменно царила идеальная чистота.

В томительном ожидании конца света он не мог найти покоя ни в одной из этих комнат.

Он вновь позвонил своим агентам из Армии ведьмоловов, пытаясь узнать новости, но сержант Шедвелл только что ушел, а тупая секретарша почему-то не могла уразуметь, что Кроули готов поговорить с любым ведьмоловом.

— Мистер Пульцифер тоже отсутствует, дорогуша, — твердила она. — Он выехал в Тадфилд сегодня утром. На боевое задание.

— Да мне с кем угодно поговорить, — объяснил Кроули.

— Я обязательно передам это мистеру Шедвеллу, — отвечала секретарша, — как только он вернется. А сейчас прошу прощения, у меня приемные часы, и я не могу надолго оставлять своего клиента наедине с самим собой, иначе тут ему и смерть. А кроме того, в два часа ко мне придут на сеанс миссис Ормерод, мистер Скрогги и юная Джулия, и мне нужно заблаговременно создать атмосферу. Но я передам мистеру Шедвеллу ваше сообщение.

Кроули бросил трубку. Он попробовал почитать какой-то роман, но не смог сосредоточиться. Решил расставить свои компакт-диски в алфавитном порядке, но тут же бросил, обнаружив, что алфавитный порядок соблюдается не только среди компактов, но и на книжных полках и в коллекции музыки стиля «соул».

В конце концов он опустился на белый кожаный диван и взмахом руки включил телевизор.

— …поступают сообщения, — говорил встревоженный диктор. — М-да, нам сообщают, что никто точно не знает, что происходит, однако поступающая к нам информация, по-видимому, свидетельствует о некотором усилении международной напряженности, хотя всего неделю тому назад такая ситуация была совершенно невозможна, поскольку, э-э, по общему мнению, все было мирно и спокойно. Э-э… Вероятно, сложившуюся ныне обстановку можно отчасти объяснить ростом числа необычных явлений, которые произошли за последние несколько дней. У берегов Японии… КРОУЛИ?

— Да, — ответил Кроули.

КРОУЛИ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ЧТО ПРОИСХОДИТ? ОБЪЯСНИ, НАКОНЕЦ, ЧТО ТЫ ТАМ НАТВОРИЛ?

— А что, собственно, вас интересует? — спросил Кроули, хотя уже догадался, о чем идет речь.

ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С МАЛЬЧИКОМ ПО ИМЕНИ МАГ? МЫ ДОСТАВИЛИ ЕГО НА РАВНИНУ МЕГИДДО. СОБАКИ С НИМ НЕТ. РЕБЕНОК ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЕТ О ВЕЛИКОМ СРАЖЕНИИ. И ВООБЩЕ ОН НЕ СЫН НАШЕГО ХОЗЯИНА.

— А, — сказал Кроули.

И ЭТО ВСЕ, ЧТО ТЫ МОЖЕШЬ СКАЗАТЬ, КРОУЛИ? НАШИ ВОЙСКА ГОТОВЫ, ЧЕТЫРЕ ЗВЕРЯ УЖЕ В ПУТИ… НО КУДА ОНИ ЕДУТ? ПРОИЗОШЛА КАКАЯ-ТО ПУТАНИЦА, КРОУЛИ, И ВСЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЛЕЖИТ НА ТЕБЕ. ПО ВСЕЙ ВЕРОЯТНОСТИ, ЭТО ТВОЯ ОШИБКА. МЫ ВЕРИМ, ЧТО У ТЕБЯ НАЙДЕТСЯ ВПОЛНЕ РАЗУМНОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ…

— О да, — с готовностью подтвердил Кроули. — Вполне разумное.

…И У ТЕБЯ БУДЕТ ДОСТАТОЧНО ВРЕМЕНИ, ЧТОБЫ ОБЪЯСНИТЬ НАМ ВСЕ. БОЛЕЕ ЧЕМ ДОСТАТОЧНО. И МЫ С ОГРОМНЫМ ВНИМАНИЕМ ВЫСЛУШАЕМ ВСЕ, ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ. А ТВОЙ ПОДРОБНЫЙ ОТЧЕТ, КРОУЛИ, И СОПУТСТВУЮЩАЯ ЕМУ ОБСТАНОВКА СТАНУТ ИСТОЧНИКОМ РАЗВЛЕЧЕНИЯ И НАСЛАЖДЕНИЯ ДЛЯ ВСЕХ ОБРЕЧЕННЫХ ОБИТАТЕЛЕЙ ПРЕИСПОДНЕЙ. ВЕДЬ КАКИМИ БЫ ПЫТКАМИ ИХ НИ ТЕРЗАЛИ, КАКИЕ БЫ МУЧЕНИЯ НИ ПЕРЕНОСИЛИ ПОДЛЕЙШИЕ ИЗ ОБРЕЧЕННЫХ НА МУКИ, ТВОИ МУЧЕНИЯ, КРОУЛИ, БУДУТ ГОРАЗДО БОЛЕЕ ТЯЖКИМИ…

Кроули жестом выключил телевизор.

Тусклый зеленовато-серый экран продолжал отображать сообщения; на экране высвечивались слова:

ДАЖЕ НЕ ВЗДУМАЙ СБЕЖАТЬ ОТ НАС, КРОУЛИ. СПАСЕНЬЯ НЕТ. ОСТАВАЙСЯ НА МЕСТЕ. ЗА ТОБОЙ… ПРИДУТ…

Кроули подошел к окну и выглянул на улицу. Нечто черное, по форме напоминающее машину, медленно двигалось по улице в сторону его дома. Оно было достаточно похоже на автомобиль, чтобы обмануть обычного прохожего. Однако Кроули, смотревший очень внимательно, заметил, что колеса его не только не крутились, но попросту отсутствовали. Автомобилеобразная чернота замедляла ход, проезжая мимо каждого дома; Кроули предположил, что пассажиры (никто из посланцев Ада не умел водить машину; никто даже не понимал, почему она ездит) присматриваются к номерам домов.

Оставалось мало времени. Кроули прошел на кухню и достал из-под раковины пластмассовое ведро. Затем вышел обратно в гостиную.

Власти Преисподней прервали связь. Кроули на всякий случай повернул телевизор экраном к стене.

И подошел к «Моне Лизе».

Сняв картину со стены, Кроули открыл сейф. Это был не просто сейф, встроенный в стену; его изготовила компания, которая специализировалась на обслуживании ядерной промышленности.

За внешней панелью находилась дверца с замком в виде наборного диска. Он покрутил циферблат («4–0–0–4», легко запомнить — именно в этом стародавнем году он приполз на бестолковую, чудесную планету Земля, тогда еще сияющую и новенькую).

В сейфе лежали щипцы, термос и пара плотных пластиковых перчаток, которые полностью закрывали руки.

Кроули помедлил. Боязливо глянул на термос.

(Грохот на лестнице. Это была входная дверь…)

Натянув перчатки, он осторожно взял термос, клещи, ведро; слегка подумав, захватил еще пульверизатор, стоявший за пышным фикусом, — и направился в кабинет с такой осторожностью, словно этот термос, если он уронит его или хотя бы подумает уронить, способен устроить такой взрыв, после которого убеленные сединами старцы в дешевых фантастических фильмах рассказывают: «А на месте вот этого огромного кратера когда-то стоял город Ва-Шинг-Тонг».

Он добрел до кабинета и плечом открыл дверь. Затем, слегка присев, осторожно поставил все принесенное на пол. Ведро… щипцы… пульверизатор… и в последнюю очередь, с особой аккуратностью, термос.

Капли пота, выступившие на лбу Кроули, поползли к глазам. Он смахнул их.

Затем, крайне осторожно, начал щипцами откручивать крышку термоса… потихоньку, аккуратно… удалось.

(С лестницы снова донесся грохот, потом крик. Наверное, старушка с нижнего этажа.)

Он не мог допустить ни малейшей ошибки…

Зажав термос щипцами и постаравшись не пролить ни единой капли, он вылил содержимое в пластмассовое ведро. Одно неверное движение…

Готово.

После этого Кроули, приоткрыв дверь кабинета дюймов на шесть, поставил ведро на нее.

Снова вооружившись щипцами, он завинтил крышку термоса — грохот в прихожей, — снял перчатки, взял в руки пульверизатор и устроился за своим столом.

— Кроули-и-и?.. — гортанный голос. Хастур.

— Он здесь, — змеиный шип. Лигур. — Чую скользкого гаденыша.

Хастур и Лигур.

Во-первых, сразу же мог бы возразить Кроули, большинство демонов вовсе не были чертовски грешными. Демоны знали, что выполняют в великой космической игре обязанности налоговых инспекторов, — и хотя их работа не пользуется популярностью, она жизненно необходима, чтобы вертелись все шестеренки. Если уж на то пошло, то и не все ангелы были образцами добродетелей; Кроули знавал одного или двух таких типов, которые, насылая кары на грешников, карали бедолаг сверх всякой необходимости. В общем, каждый выполнял свою работу по мере сил и возможностей.

Но с другой стороны, есть типы, подобные Лигуру и Хастуру, которые испытывают такой мрачный восторг, выполняя приказы начальства, что их можно даже по ошибке принять за людей.

Кроули откинулся на спинку роскошного кресла. Он попытался успокоиться и потерпел ужасающую неудачу.

— Я здесь, парни, — крикнул он.

— Нам бы словом с тобой перемолвиться, — прошипел Лигур (его тон подчеркивал, что в данном случае «слово» означает «ужасающие вечные муки»). Приземистый демон распахнул дверь.

Ведро качнулось и рухнуло прямо на голову Лигура.

Бросьте натрий в воду. Он займется, вспыхнет и начнет метаться, плюясь искрами. Сейчас произошло то же самое, только куда хуже.

С демона слезла шкура, он вспыхнул и заискрил. От него повалил маслянистый коричневый дым, а сам он кричал, и кричал, и кричал. Наконец он съежился, провалился внутрь себя самого, а то, что осталось от Лигура, поблескивало на почерневшем круглом ковре, словно пригоршня раздавленных слизняков.

— Привет, — сказал Кроули шедшему вслед за Лигуром Хастуру, до которого, к сожалению, долетело лишь несколько брызг.

Некоторые поступки совершенно немыслимы: есть такие глубины, в которые демоны не смеют опускаться и даже предположить не могут, что кто-то из них способен на такое.

— …Святая вода. Ах ты ублюдок, — выдавил Хастур. — Вот ведь ублюдок. Он же ничего тебе не сделал.

— Не успел, — поправил его Кроули. Теперь, когда силы стали примерно равными, он почувствовал себя немного спокойнее. Но все-таки силы не равны, далеко не равны. Хастур был герцогом преисподней. А Кроули — даже не местным советником.

— Историю твоей гибели матери будут шепотом рассказывать в темных уголках, пугая детей, — сказал Хастур и тут же понял, что адские формулировки в данной ситуации не подходят. — Парень, тебя отправят к чертовым чистильщикам, — добавил он.

Кроули поднял зеленый пластмассовый пульверизатор и угрожающе потряс им.

— Уходи, — сказал он.

Внизу затрезвонил телефон. После четырех звонков подключился автоответчик. Кроули рассеянно подумал, кто бы это мог быть.

— Меня не запугаешь, — сказал Хастур. Он наблюдал, как капля воды стекает из наконечника и скользит вниз по боку пластикового контейнера, к руке Кроули.

— Ты знаешь, что это такое? — спросил Кроули. — Распылитель «Сейнсбери», самый дешевый и эффективный увлажнитель растений в мире. Он распыляет мелкие брызги в воздухе. Надо ли напоминать тебе о его содержимом? Оно способно превратить тебя в это… — Он указал на блестящее пятно. — Убирайся.

Капля, сбегавшая по боку растительного увлажнителя, достигла согнутых пальцев Кроули и остановилась.

— Ты блефуешь, — сказал Хастур.

— Может быть, да, — сказал Кроули таким тоном, который должен был со всей очевидностью показать, что он даже и не думает о блефе. — А может, и нет. И кому из нас повезет?

Хастур взмахнул рукой, и пластиковый сосуд растворился, как рисовая бумага, залив водой весь стол и костюм Кроули.

— Мне, — сказал Хастур. И расплылся в улыбке. За его чересчур острыми зубами промелькнул язык. — И что же дальше?

Кроули промолчал. План А сработал. План В провалился. Вся надежда оставалась на план С, у которого был лишь один недостаток: вообще-то Кроули успел спланировать только два варианта.

— Что ж, Кроули, — прошипел Хастур, — пора в путь.

— А мне кажется, что тебе пора кое-что узнать, — сказал Кроули, стараясь протянуть время.

— И что же? — усмехнулся Хастур.

На столе Кроули опять зазвонил телефон.

Он взял трубку и предупредил Хастура:

— Не двигайся. Тебе следует узнать нечто крайне важное, я говорю серьезно. Н-ны. Эм-н, — промямлил Кроули. И добавил: — Да так, зашел один старый знакомый.

Азирафаэль повесил трубку. Кроули на мгновение задумался — что могло понадобиться ангелу?

И неожиданно план С возник в его голове. Он не стал вешать трубку. Держа ее в руках, он сказал:

— Отлично, Хастур. Ты прошел испытание. Ты готов к играм высшей лиги.

— Ты что, рехнулся?

— Нисколько. Неужели ты еще не понял? Это было испытание. Владыки Преисподней хотели узнать, заслуживаешь ли ты доверия, прежде чем поручить тебе командование Легионами проклятых в грядущей Битве.

— Кроули, ты либо врешь, либо лишился рассудка, либо и то и другое сразу, — сказал Хастур, но его уверенность поколебалась.

Только на миг он допустил такую возможность; тут-то Кроули и подловил его. Ведь Ад вполне мог устроить ему испытание. И Кроули могла быть отведена более важная роль, чем принято считать. Хастур был параноиком — вполне разумная и практичная реакция на жизнь в Преисподней, где все только и делают, что стараются подсидеть друг друга.

Кроули начал набирать номер.

— Все в порядке, герцог Хастур. Я и не ожидал, что ты поверишь мне, — признал он. — Но почему бы нам не поговорить с Темным Советом? Я уверен, что они смогут убедить тебя.

В трубке раздались длинные гудки.

— Пока, сосунок, — усмехнулся Кроули.

И исчез.

Почти в ту же секунду исчез и Хастур.

Из года в год множество теологических человекочасов тратилось на обсуждение знаменитого вопроса:

«Сколько ангелов могут станцевать на кончике иглы?»

Для нахождения ответа нужно принять во внимание следующие факты.

Во-первых, ангелы попросту не танцуют. Таково их отличительное свойство. Их тонкий слух способен воспринимать Музыку Сфер, но они не испытывают потребности сплясать под нее буги-вуги. Следовательно, ответ — «ноль».

Или около ноля. В конце 1880-х годов Азирафаэль научился танцевать гавот в одном полуподпольном клубе на лондонской улице Портленд-плейс, и хотя поначалу он плясал, как слон в посудной лавке, но постепенно навострился и стал вполне приличным танцором, а спустя лет двадцать, когда гавот окончательно вышел из моды, уже отплясывал его просто мастерски.

Таким образом, если в условии задачи подразумевается гавот и если мы найдем подходящего партнера (способного, примем для простоты, танцевать гавот даже на кончике иглы), ответ станет очевидным — «один ангел».

Опять-таки, можно еще задаться вопросом, сколько демонов может станцевать на кончике иглы. В конце концов, они тоже ангельского рода. И уж демоны-то точно умеют танцевать.

Таким образом, можно заключить, что демонов там может собраться целая толпа — если, конечно, они покинут свои физические тела, что для падших ангелов легче легкого. Демоны не связаны физическими ограничениями. Если смотреть издалека, Вселенная покажется маленькой и круглой, вроде стеклянного шарика, в котором падает снег. Но если поглядеть на нее в упор, то при танцах на кончике иглы возникает только одна проблема: слишком велики зазоры между электронами.

Ибо для всех существ ангельского рода и демонической породы размер, объем и состав физического тела — исключительно дело выбора.

В настоящее время Кроули с невероятной быстротой мчался по телефонному кабелю.

ДЗИ-И-И-ИНЬ.

Кроули пролетел через два телефонных разветвления на скорости, составляющей изрядную долю скорости света. Хастур слегка отставал — на четыре или пять дюймов, но, учитывая их новые размеры, это давало Кроули вполне ощутимую фору. Которую он, конечно, мог потерять, выскочив на другом конце провода.

Сейчас эти две демонические частицы были слишком малы, чтобы издавать звуки, но демонам не обязательно озвучивать свое общение. Кроули слышал, как Хастур орет сзади:

— Ты, ублюдок! Я тебя достану! Никуда не денешься!

ДЗИ-И-И-ИНЬ.

— Куда бы ты ни сунулся, я последую за тобой! Тебе не удрать!

Меньше чем за секунду Кроули пролетел по кабелю более двадцати миль.

Хастур не отставал. Кроули нужно было очень тщательно рассчитать время.

ДЗИ-И-И-ИНЬ.

Третий звонок. Так, подумал Кроули, пока еще рано.

Он внезапно остановился, и Хастур просвистел мимо него. Хастур повернул и…

ДЗИ-И-ИНЬ.

Кроули взлетел по телефонному шнуру, просочился через пластмассовую обшивку и, задыхаясь, материализовался в полный рост в своей гостиной.

Щелк.

Включился магнитофон, и на автоответчике завертелась лента. Как обычно, после гудка она должна была принять входящее сообщение, и вот после сигнала раздался угрожающий вопль:

— Попался! Что такое?.. Ах ты, проклятый змей!

Красная лампочка автоответчика начала подмигивать: вспыхнет, погаснет, вспыхнет, погаснет, словно разъяренный красный глазок.

Кроули очень хотелось бы, чтобы у него оставалось еще немного времени и святой воды, в которой можно было бы растворить эту кассету. Но хранить термос, который обеспечил Лигуру последнее купание, было довольно опасно. Он долгие годы стоял в сейфе просто на всякий случай, и все-таки присутствие святой воды в комнате заставляло Кроули нервничать. Или… или, может быть… Может, взять эту кассету в машину? Он будет проигрывать Хастура снова и снова, пока тот не превратится во Фредди Меркьюри. Нет. Хастур, конечно, подлец, но всему же есть пределы.

Послышался приглушенный раскат грома.

Нельзя тратить время.

Хастур никуда не денется.

Кроули выскочил на улицу. Устроившись за рулем «Бентли», он помчался в сторону Вест-Энда с такой скоростью, словно за ним гнались все демоны ада. Что, впрочем, было не так уж далеко от истины.

Назад: ПЯТНИЦА

Дальше: ВОСКРЕСЕНЬЕ