Глава одиннадцатая
О, зачем же ты?..

Простой потолок редко чествуют в песнях или рассказах как источник вдохновения, но когда утром я открыла глаза, то поняла, что моя жизнь изменилась. Сначала я только ощущала чудо дневного света, проникающего сквозь кружевные фестоны занавески и омывающего неровную штукатурку потолка чередой бликов и теней. Затем на этом белом пергаменте медленно стал проявляться скупой дагерротип воспоминаний о моем побеге в бельевую кладовку, а также о событии, которое ему предшествовало.

Я в смятении натянула одеяло на голову, устроив из постели шатер. Как Ирен, должно быть, смеется надо мной! И мистер Стенхоуп! Квентин… Ох! Щебетание ранних птиц приглушенно проникало в мое укрытие, заменившее бельевую кладовку. Какой дурой я должна казаться – всем им!

Наконец я вылезла из постели и оделась. Обычно я вставала первой, если не считать Софи. Ни Ирен, ни Годфри по утрам не отличались достаточной работоспособностью. Действительно, вопреки американской и английской традициям мои друзья проявляли склонность к пребыванию в кровати намного позже времени завтрака. Если бы не их кипучая энергичность в остальное время, я была бы вынуждена приписать эту их привычку лени.

Однако в то утро я была благодарна, что они не торопятся. У меня не было желания столкнуться с кем-нибудь лицом к лицу – вот уж нет. Едва заслышав в коридоре шорох открываемой двери, я отступила назад в свою спальню. Шаги. Вроде бы скрипнула одна из старых досок пола? Мне совсем не улыбалось встретить хотя бы одного обитателя дома, пока я не взяла себя в руки.

Я толкнула свою дверь, и она приоткрылась на дюйм. Я снова попыталась выглянуть в темный коридор, но кто-то захлопнул дверь у меня перед носом. Ладно! Мне не по душе такие игры, но сейчас я была готова схлестнуться с любым, кто в них играет. Я резко распахнула свою дверь. Коридор был пуст, и даже пылинки висели неподвижно в туннеле света из дальнего окна, выходящего на двор с конюшней.

Дверь снова пришла в движение. Я посмотрела вниз.

– Люцифер! – прошипела я раздраженно; произнесенное шепотом имя звучало особенно зловеще. Черный кот, весьма довольный собой, свернулся у моих щиколоток, прикрытых юбками. Воплощение тьмы. Я подхватила зверя-диверсанта и прикрыла дверь, после чего на цыпочках спустилась в холл, замирая при каждом скрипе половиц. Темная и узкая лестница тоже не желала хранить молчание. Сердце у меня билось так сильно… как в прошлую ночь. Наконец я ступила на каменную плитку переднего холла. Люцифер спрыгнул с моих рук и отряхнулся.

Как же прекрасно проснуться и бродить тут – в одиночестве – на рассвете. Дыхание у меня успокоилось и сравнялось с мирным тиканьем комнатных часов – обильно украшенной розами французской фарфоровой безделушкой в стиле рококо, которая мало подходила нашему жилищу, скромно именуемому деревенским коттеджем. Поздравив себя с тем, что я благополучно избежала неловкой встречи с кем-нибудь из соседей, я двинулась в сторону музыкальной комнаты и застыла от пронзительного визга, раздавшегося при первом же моем шаге по плиткам пола. Неужели даже немой камень обернется предателем и выдаст меня?

Визг повторился, хотя я не шевелилась, после чего прояснился и его источник.

– Кр-рак! – донеслось из музыкальной комнаты. – Казанова хочет печеньку. Йо-хо-хо и бутылка рому!

Я поспешила в комнату, где находилась клетка с попугаем, накрытая ситцевым платком. Предполагалось, что подобное ночное облачение заставит несносное создание молчать.

– Тихо, – снова прошипела я, поднимая платок, чтобы метнуть в попугая самый угрожающий взгляд из своего арсенала. – Ты не получишь ни печенья, ни рома, если не будешь сидеть тихо!

Перья птицы встопорщились, образуя зеленую рябь. Угольно-черный зрачок сузился до булавочной головки, и попугай принялся топтаться по деревянной жердочке, визгливо повторяя:

– Казанова хочет печеньку. Казанова хочет печеньку.

– А где ты это взял? – Я взяла оставшуюся виноградину с керамического блюдца, которое служило Казанове обеденным подносом, и быстро заставила птицу замолчать.

Он поднял свою отвратительную лапу, чтобы ухватить виноградину когтями, и наклонил голову с критическим выражением Гамлета, рассматривающего череп Йорика. Затем угрожающий ятаган его желтовато-серого клюва поразил гладкую поверхность виноградины.

Я отошла, надеясь, что Казанова теперь отвлекся, но тут же у меня из-под ног раздался жуткий вой. Ну разумеется, Люцифер. Это было уже слишком для незаметного раннего подъема. Слишком для приведения в порядок моих расшатанных нервов. Слишком для человека, который решил спокойно подготовиться к встрече с обитателями дома.

– Вы встали раньше, чем обычно, мадемуазель Хаксли. – Софи с неодобрительным видом стояла в дверях.

– Верно. Я решила улучшить разговорные навыки попугая. Говорят, легче обучать таких птиц в ранние утренние часы.

– Хм. – Софи пожала плечами в той типично галльской манере, которая объединяла безразличие, скептицизм и превосходство в одном движении, подходящем на все случаи. – Жаль, что мужчины – не попугаи. Мой муж желает обучаться только по вечерам – в бистро.

К счастью, служанка исчезла, прежде чем я сумела придумать ответ на ее заявление. В это утро мне не хотелось думать о мужчинах и о вечерах. Люцифер растянулся на ковре в том месте, где через несколько часов должно было появиться пятно солнечного света. Очевидно, он тоже предпочитал дневное время. Казанова, разделавшись с виноградиной, насвистывал и ворковал сам с собой. Я повесила покрывало с его клетки на спинку стула с плетеным сиденьем и подошла к окну. Открыв внутренние ставни, я увидела сад, лежавший в блестящей паутине росы; его краски расцветали с возвращением солнца.

Сад мне тоже не хотелось созерцать, поэтому я отошла к книжным полкам и стала пробегать взглядом корешки книг сверху вниз, пока мой измученный взор не привлекли изящные золотые буквы «Потерянного рая» Мильтона. Я устроилась на обитом тканью стуле, собираясь читать, пока не встанут остальные и не будет накрыт завтрак. Если голод замучает меня раньше, всегда можно угоститься виноградом, предназначенным для Казановы.

Примерно через полтора часа начали по очереди скрипеть почтенные половицы наверху, и попугай принялся каркать созвучно протестующим архитектурным элементам. К тому моменту я уже полностью погрузилась в «Потерянный рай» и совершенно успокоилась, готовая разговаривать и вести себя абсолютно невозмутимо. Посвятив девяносто минут Мильтону, я без труда могла изобразить на лице состояние глубокой скуки.

Итак, я уже сидела за столом с завтраком, блаженно созерцая приготовление утреннего чая, когда спустились хозяин и хозяйка дома.

Ирен удостоила меня острым оценивающим взглядом, для вида расправляя на плетеном стуле свой парижский утренний наряд из небесно-голубого шелка. Годфри щеголял темно-бордовым домашним жакетом поверх рубашки с галстуком, а также абсолютно невинным видом. Но ведь он работал адвокатом, а им свойственно так выглядеть.

Очевидно, наш гость чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы присоединиться к нам за завтраком. Я вздохнула с облегчением, когда увидела, что Софи подхватила нагруженный поднос и прогрохотала с ним в коридор.

– Ты хорошо спала, Нелл? – спросил Годфри деловитым, братским тоном.

Ирен бросила на него предупреждающий взгляд.

– Ты положил себе сахар в кофе, дорогой? – поинтересовалась она с такой необычной заботой, что сразу же отвлекла супруга от неуместных вопросов.

Годфри нахмурился, размешивая предложенный сахар в горьком напитке. Я точно уловила момент, когда он вспомнил, в чьей компании и в чьей комнате они с Ирен пожелали мне доброй ночи. Никогда раньше я не видела, чтобы Годфри смущался, но теперь в его поведении проявилось нечто подобное.

– А… Какое славное утро, – произнес он немного погодя. – Будешь пить кофе, Нелл?

– Ты знаешь, что я никогда не употребляю эту мерзкую иностранную жидкость.

– Нет. Конечно, не употребляешь. – Годфри вернул изящный алюминиевый кофейник на подставку и принялся размешивать сахар с куда б́ольшим энтузиазмом, чем было необходимо; ложка скребла по фарфору с предсказуемой пронзительностью.

– Чай тоже иностранный напиток, – заметила Ирен, самодовольно глотая кофе. – А некоторые считают его не менее мерзким. Вздумай мы чтить предков, без сомнения, пришлось бы пить на завтрак эль.

– Говори за своих предков, – язвительно парировала я.

– Кстати, о предках, – невинно добавила она. – Как ты думаешь, Нелл, доктор Уотсон, который помог мистеру Стенхоупу в битве при Майванде, может быть «нашим» доктором Уотсоном?

Я всплеснула руками:

– Ох, я совсем забыла с этими… этими волнениями. Искренне надеюсь, что нет.

– Что это за Уотсон? – поинтересовался Годфри.

Я вздохнула:

– Вчера вечером я имела счастье видеть Ирен столь же довольной, как Люцифер с каплями свежих сливок на усах. Твою жену и сливками не корми, Годфри, только подавай ей необычные совпадения. Очевидно, что доктор Уотсон – партнер того самого господина, но он уж точно не «наш». Вряд ли я когда-либо встречалась с ним.

– Несколько дней назад ты давала аналогичную клятву по поводу другой персоны, – злорадно заметила Ирен, – но выяснилось, что ты абсолютно не права.

– Тот самый господин? – Голос Годфри звучал озадаченно и слегка встревоженно.

– Шерлок Холмс, – мрачно произнесла я.

Ирен позволила мне разъяснить Годфри давнюю историю, в которой участвовал лондонский детектив: в начале восьмидесятых доктор Уотсон упоминался в колонке газеты «Телеграф» рядом с адресом: 221-б по Бейкер-стрит. Тогда же смертельно больной американский убийца Джефферсон Хоуп держал вожжи во время первой нашей с Ирен прекрасной совместной поездки. Потом у Хоупа случился сердечный приступ, и возница поведал нам свою историю предательства и мести, после чего отдал Ирен простое обручальное кольцо, которое он когда-то потерял, а недавно забрал обратно у доктора Уотсона на Бейкер-стрит в квартире Шерлока Холмса. Именно до этого адреса Ирен проследила детектива полтора года назад, прежде чем бежала из Англии вместе с Годфри.

Годфри нахмурился:

– В начале восьмидесятых? Ясно, что этот доктор Уотсон уже много лет назад обзавелся собственным домом и врачебной практикой.

Ирен привела аргумент в защиту своего предположения:

– А как же человек, который сопровождал переодетого в священника детектива из Брайони-лодж обратно на Бейкер-стрит всего восемнадцать месяцев назад?

– Ты когда-нибудь видела доктора Уотсона? – поинтересовался Годфри.

– Не поручусь, но, возможно, его видела Нелл!

Оба с ожиданием уставились на меня: Ирен надеялась услышать подтверждение, а Годфри, как и я, ждал опровержения.

Я покачала головой:

– Действительно, с Шерлоком Холмсом и королем Богемии в Брайони-лодж прибыл еще один мужчина, и я встречалась с ними под видом престарелой домоправительницы, но третий спутник мог быть кем угодно. И о докторе мы знаем лишь его профессию и фамилию. Я согласна с Годфри. Охотиться за неким доктором Уотсоном в Англии – значит искать несметное число иголок в огромном стоге сена, то есть по всему острову; мы только исколем себе пальцы. Полное безумие подозревать, что доктор Уотсон, лечивший Квентина почти десять лет назад в Афганистане, является приспешником Шерлока Холмса!

Пальцы Ирен бесшумно и нетерпеливо барабанили по льняной скатерти. Она уже собиралась возразить, но тут вернулась Софи, по-прежнему неся поднос с нетронутым завтраком:

– Месье нет в его комнате.

– Нет в комнате? – Ирен приподнялась. – Но это… опасно. – Удивленный взгляд Софи заставил мою подругу совершить словесный вираж: – Конечно, я имела в виду, что это опасно и неразумно для его слабого состояния здоровья. Может, он найдется в туалетной комнате?

– Я не искала, мадам. Наверху не слышно ни звука. – Софи с решительным лязгом водрузила поднос на деревянный стол. Французы как никто другой склонны негодовать, если их усилия не ценят по достоинству. – Джентльмена нет. Сами посмотрите. – Софи с такой интонацией упомянула о «джентльмене», что стало понятно ее мнение о нашем госте.

– Это невозможно! – Я тоже вскочила со своего места. – Квентин никогда бы не уехал, не объяснившись.

Годфри поднялся последним:

– Квентин?

Ирен вмешалась с такой мягкостью, на которую способна лишь актриса, следующая намеченной роли:

– Очевидно, что единственная интересная информация, которую Нелл вытянула из нашего гостя прошлой ночью, – что он предпочитает, когда к нему обращаются по имени. «Как розу ни зови…» и так далее. Впрочем, возможно, у нас уже нет гостя, к которому нужно как-то обращаться. Давайте лучше сами посмотрим.

И я обнаружила, что уже следую наверх по лестнице за моими друзьями, надеясь увидеть того, с кем изо всех сил пыталась избежать встречи всего пару часов назад.

К сожалению, Софи говорила правду. Спальня мистера Стенхоупа была пуста, как и туалетная комната, примостившаяся под карнизом крыши. Мы в недоумении топтались возле аккуратно застеленной кровати.

– Вероятно, он в саду… – Я подошла к окну. Оконная рама была распахнута; птицы с любопытством заглядывали под карниз. При ярком свете дня в саду не осталось и следа таинственной туманной ауры. Он казался холодным и отстраненным: обычное галльское сплетение дорожек и цветочных клумб. Как же мне не хватало в нем уютной неразберихи английского сада – чтобы хоть что-то напоминало о родине!

– Нет. – Ирен говорила вполне уверенно и совершенно серьезно. – Он понял, что опасно выдавать себя.

– Тогда почему он ушел? – накинулась я на нее.

– Это ты мне объясни.

– Я?

– Ты видела его последней.

Я уставилась на подругу, а потом на невинно-озадаченное лицо Годфри – в сумраке спальни его серо-стальные глаза потемнели до угольного цвета. Я снова повернулась лицом к саду. Стебли гиацинтов склонялись от ветра. Лиловый, оранжевый и синий оттенки гелиотропа, лилий и васильков, которые мы, англичане, называем «бутоньерка холостяка», расплывались у меня перед глазами, как размытые акварельные краски. Я не могла ясно видеть, но не понимала почему.

– Моя дорогая Нелл… – Я услышала, как ботинок адвоката решительно выступил вперед.

– Годфри, пожалуйста, не трогай меня.

– Давай осмотрим комнату, – сухо предложила Ирен мужу, и я мысленно благословила ее.

У меня за спиной заскрипели створки гардероба, зашелестело постельное белье. Я чуть не рассмеялась, представив, как Ирен ловит своего подопечного под кроватью. Но смех показался мне неуместной реакцией, потому что я по-прежнему могла видеть только размытые цветы, смешавшиеся в попурри из влажных пятен.

– Вот мои вещи, – объявил Годфри оттуда, где был шкаф. – Он ничего не взял.

– Только старое тряпье, в котором он был, когда мы его нашли, – добавила Ирен. – А вот тут – смотрите!

Я чуть не повернулась, но не рискнула.

– В вазочке на комоде. Его медаль.

Годфри подошел, чтобы рассмотреть находку:

– Наверное, он ее просто забыл.

– Забыл? – скептически переспросила Ирен. – И при этом даже постель застелил? Нет, наш гость покинул спальню без спешки, предусмотрев все. Военная подготовка его не подвела. Возможно, он оставил медаль в качестве подарка на память. – По голосу я уловила, что голова Ирен при этих словах повернулась в мою сторону.

Они продолжали говорить, обсуждая произошедшее и постепенно приближаясь ко мне сквозь слои заглушающих их занавесок. Возле этого окна я стояла менее двенадцати часов назад с гостем, который теперь нас покинул. У этого окна менее двенадцать часов назад…

– Нелл. – Четкий сценический голос Ирен проник в мое затуманенное сознание. – Что ты думаешь? Какая могла быть причина у Стена, чтобы исчезнуть подобным образом, без единого слова?

– У меня нет никаких предположений, но я не стала бы называть его Стеном.

– Тогда мистер Стенхоуп, – нетерпеливо сказала Ирен. – Что-то же заставило его уйти. Что?

Я обернулась к ней, неблагоразумно отбросив нежелание видеть своих друзей и пустую комнату:

– Уж точно не я!

Годфри сделал шаг вперед с мрачным и встревоженным, а также озадаченным выражением. Мне никогда не удавалось противостоять Годфри, когда он требовал от меня искренности. Я отступила обратно к окну.

– Моя дорогая Нелл, – участливо произнес адвокат, – в чем дело?

– Мистер Стенхоуп, – вмешалась Ирен, прежде чем я успела ответить, – проявил нежное отношение к ней прошлой ночью.

Годфри остановился:

– Что за нежное отношение?

– Э-э… в виде поцелуя.

– В виде поцелуя?

Я не могла больше выносить подобное обсуждение:

– Годфри, разве обязательно повторять все, что говорит Ирен? Если бы мне понадобился второй попугай, я бы его купила.

– Ирен говорит правду? Неужели ему хватило смелости?

– Да… и нет! Не важно. Это ничего не значит. Очевидно, что такой пустяк не имеет отношения к его исчезновению. Возможно, его… похитили.

– Без борьбы? – Скептицизм Ирен был мягким, но неумолимым. – И он оставил всю одолженную одежду аккуратно развешенной, а постель заправленной? Поразительное сотрудничество жертвы и похитителей. Прости меня, Нелл, но нет. Стен ушел по доброй воле, а ты единственный человек, который сможет нам объяснить причину.

– Неужели обязательно так его называть?

– Он сам нас попросил, – напомнила мне подруга. – Почему ты так возражаешь против его прозвища?

– Оно… отрицает его прошлое, его место в жизни. Какая-то грубая солдатская кличка.

– Он и был солдатом, – заметил Годфри.

– Офицером, – поправила я, – и джентльменом. Я здесь единственная, кто с уверенностью может судить об этом.

– Ты ставишь его выше, чем он сам себя, – прищурилась Ирен. – Поэтому он сбежал?

– Я тут ни при чем!

– Однако ты говорила с ним прошлой ночью, и между вами произошло нечто большее, чем обычная беседа, хотя ты напустила тумана и подробности неизвестны. Нечто такое, что ты сказала или сделала, заставило его покинуть дом – быстро, не попрощавшись. Я согласна с тобой, Нелл, твой мистер Стенхоуп по-прежнему джентльмен. Он бы никогда не уехал, не выразив свою благодарность, не будь на то крайней необходимости. Возможно, он хотел спасти нас – тебя – от себя самого, – рассуждала она. – Ты должна повторить нам, что ты сказала.

– Да почти ничего! Он болтал о саде и о том, что я олицетворяю для него Англию. А затем он признался, что ожидал увидеть меня в прежней роли гувернантки, заботящейся о своих подопечных. А когда я объяснила, как стала машинисткой, он повел себя так, будто это бог весть какое достижение, и заявил, что я ему показала, насколько ошибочны его воспоминания о доме. Что мы все изменились – хотя я-то вовсе не изменилась… Должно быть, у него был жар, пусть лунный свет из окна и остужал, как ледяная вода. Он спросил меня, осуждаю ли я его, но я никогда так не поступаю. «Не судите да не судимы будете». И последнее, что он сказал, самые последние его слова были очень странными. Я ему пообещала, что он не услышит от меня дурного мнения о себе. И тогда он сказал, что теперь ему нечего бояться, – но, конечно, я тут совсем ни при чем! Почему он так сказал? Почему он так поступил?

– Как, Нелл? – спросил Годфри.

Я остановилась, потому что во мне боролись мысли и эмоции. И тогда я совершила непростительное. Я солгала. Нагло.

– Почему… уехал без объяснений? Это очень невежливо.

– Не стоит ожидать безупречной вежливости от солдата, – заметила Ирен с улыбкой. – И очевидно, что мистера Стенхоупа беспокоили дела более серьезные, чем простая угроза смерти.

Меня накрыла неожиданная волна вины.

– Я… я, должно быть, повела себя грубо. Вынудила его сбежать. Мои слова… Я даже не помню, что сказала.

Напряжение долгой бессонной ночи, бдение в кладовке для белья, попытки объяснить то, что для меня самой было необъяснимо, – все разом неожиданно свалилось на меня. Я поспешила закрыть рот рукой, но слишком поздно для того, чтобы скрыть всхлип пополам с икотой. В ужасе от того, что моя похвальная выдержка тает как воск, я спрятала лицо в ладони, прежде чем кто-то увидит, как я раскисла.

Наступила тишина, а потом я услышала, что Годфри бросился в мою сторону. Меня погладили по плечу, потом по голове, и наконец он прижал меня к своему темно-бордовому атласному плечу, бормоча:

– Ну что ты, что ты…

Я будто вернулась в давно забытые горестные моменты детства, когда искала спасения в нежных объятиях отца, слышала, как отдаются эхом мои душераздирающие рыдания, и чувствовала соленую влагу, сочащуюся сквозь крепкий барьер моих пальцев.

– Мы найдем его, Нелл, – пообещал мне Годфри голосом, который гремел от решимости. – Мы его найдем и потребуем объяснений, а если тебя они не удовлетворят, я положу конец его никчемной жизни!

– Пусть он все же останется жив, – произнесла Ирен холодным тоном, – раз уж он избежал пуль убийцы и смертоносных шляпных булавок. Да, мы его найдем. По крайней мере, ему придется объяснить свою безобразную невоспитанность в ответ на наше гостеприимство. К тому же ему удалось меня заинтриговать.

– Видишь! – Годфри с улыбкой склонился ко мне. – Горе человеку, который заинтриговал Ирен и сбежал. Стоит ей взять след, она мчится, как гончая, и не остановится, пока не получит ответы.

Я взглянула сквозь мокрые ресницы на своих друзей. Как я могла им объяснить, что меньше всего на свете желаю знать что-нибудь еще о Квентине Стенхоупе и его удивительных делах?!