Глава двадцать шестая
Двойная смерть

Из дневника

К счастью, я всегда сплю очень чутко.

Услышав, как в главной зале скрипнула половица, я поднялась с постели и выбралась из-за разделительной шторы, открыв ее совершенно беззвучно.

Представьте себе мой испуг, когда в тусклом свете, проникающем через окна, я увидела крадущуюся по комнате темную фигуру в брючном костюме.

Хотя по настоянию Ирен мы и отправились в кровать пораньше, мне было неспокойно, и я никак не могла заснуть. Их с Нелл рассказ о посещении морга меня расстроил. Как нехорошо с их стороны было не взять меня в такую увлекательную экспедицию! Никакие стенания Нелл по поводу увиденной ими кошмарной сцены не могли насытить моего любопытства. Я уже начинала жалеть, что присоединилась к ним, и была готова сбежать. Я привыкла существовать одна. Я привыкла быть ведущей, а не ведомой.

А теперь, возможно, мне придется возглавить борьбу с грабителем, не имея в арсенале никакого оружия, кроме собственного остроумия.

Обычно я полагалась на безобидные современные аксессуары, которые в руках мудрой женщины превращаются в оружие: зонтик и шляпную булавку. Экипировавшись таким образом, можно безбоязненно ходить по улицам в любой части мира и быть готовой к любой ситуации.

Увы, но ночная рубашка не предполагала никаких аксессуаров, поэтому мысли заметались в поисках домашнего эквивалента женского оружия. Единственное, что пришло на ум и оказалось под рукой, – бронзовая лампа на столике, у которого я находилась.

Я схватила ее, приготовившись к сражению, но случайно задела безделушки, стоявшие рядом с лампой.

Фигура замерла. Пока я снова искала ее взглядом, рука в кожаной перчатке крепко обхватила мне запястье, словно наручники.

– Ш-ш-ш! – приказал голос. – Вы разбудите Нелл.

Темная фигура потянула меня обратно по направлению к алькову, где забрала лампу, которую я до сих пор сжимала, и водрузила ее на письменный стол.

Занавески в моем закутке были задернуты не так плотно, как в главной зале, поэтому я сразу же смогла узнать Ирен Адлер Нортон, несмотря на ее мужской наряд.

– Миссис Нортон! Ирен.

Она повернулась, чтобы задернуть за нами разделительную штору, после чего, уперев руки в боки, уставилась на меня со строгой гримасой французской няни, отчитывающей избалованного ребенка или непослушного пуделя.

– Ну что мне с вами делать, мисс Пинк? – вопросила она.

– Куда вы собрались? – в свою очередь поинтересовалась я, также полушепотом.

– Не ваше дело.

– Боюсь, что мое, раз уж мне посчастливилось застукать вас в такой безбожно поздний час.

– Да сейчас только одиннадцать часов!

– Так куда вы собрались?

– Может быть, у меня задание.

– А Нелл распиналась о вашей преданности чертовски привлекательному, но при этом святому Годфри. Жду не дождусь, когда смогу увидеть сей ходячий парадокс.

– Когда это вы успели узнать о Годфри?

– Когда уделила момент для того, чтобы послушать вашу подругу, которая только и делает, что нахваливает своих знакомых и говорит гадости про моих.

– Неужели. – На секунду между нами повисла тишина. Наконец Ирен проговорила: – Вы не та, за кого себя выдаете.

– Не могу не признать. Но и вы часто устраиваете маскарад. В чем разница?

– Разница в том, что я работала агентом частного сыска, а вы нет.

– Нет. Пока еще нет.

– Нелл права, называя вас кокеткой.

– Принимаю как комплимент.

– Вы никому не расскажете об этой вылазке.

– Разумеется. Если вы возьмете меня с собой.

Она прошипела какое-то бранное слово на французском, но так тихо, что я не расслышала, какое именно.

– Вы же понятия не имеете, куда я иду и зачем!

– Именно поэтому надеюсь на отличное приключение.

– Я решила не брать с собой Нелл, с которой мы бывали в подземных склепах Праги и видели двух утопленников. Почему я должна брать вас?

– Потому что я поймала вас с поличным и меня надо умаслить, чтобы я не проговорилась? – невинно предположила я. Я до сих пор умею разговаривать как маленькая девочка. Это мое третье по счету самое эффективное оружие.

– Бесстыдная кокетка!

– Благодарю вас.

– Вы одеты неподходящим образом.

– Просто скажите мне, как одеться.

– В самый темный, самый скромный костюм из всех, что у вас есть. Такой, в котором вас могли бы принять за Нелл.

– У меня как раз есть вещица из шерстяной шотландки скромной расцветки: в черную и бежевую клетку.

– Очень хорошо. Только быстро!

С этими словами она повернулась и вышла, оставив меня самостоятельно затягивать корсет и зашнуровывать ботинки. Пальцы у меня так и порхали, справляясь с нелегкими задачами, а сердце возбужденно билось. Я была уверена, что Ирен Адлер Нортон направляется туда, куда приличные дамы в такой час не ходят. И она собиралась пойти туда одна. Какая женщина!

Если бы таких было больше, моя работа стала бы намного проще.

Я выскользнула в главную залу, где Ирен уже ждала меня у двери. Тогда я заметила, что все занавески плотно задернуты, чтобы не пропустить в комнату ни единого лучика света. Примадонна распланировала операцию до мельчайших деталей.

Не учла только моего беспокойного ума и чутких ушей.

Оказавшись в коридоре отеля, Ирен повела меня к служебной лестнице.

– Постарайтесь ступать тихо, – сурово приказала она.

И в самом деле, лестница для слуг не была покрыта ковром, так что мы спускались по бесконечным поворотам на цыпочках, словно замыслившие проказу дети. Наконец мы оказались на влажной ночной мостовой, окутанные прохладным туманом.

– Куда вы едете? – осмелилась спросить я, когда мы отошли от отеля на достаточное расстояние и Ирен взмахнула тростью, чтобы подозвать кэб.

С примадонной в ее цилиндре и шарфе, не говоря уже о походке и движениях, которые стали выраженно мужскими, мы вдруг превратились в обычную парижскую пару, возвращающуюся домой из оперы или кабаре.

– Туда, где ваша кровожадная американская душа будет чувствовать себя как дома, – ответила она грубым мужским голосом. – В парижский морг.

Пока Ирен помогала мне забраться в кэб, сердце у меня колотилось, как у дебютантки перед выходом на сцену. Парижский морг! Разве есть более захватывающая достопримечательность для посещения!

Годы борьбы за выживание в Америке научили меня тому, что вкалывать день-деньской, пытаясь заработать несколько долларов, бессмысленно. Я привыкла называть себя «маленькой сиротой», хотя моя бедная овдовевшая мать была еще жива. На деле же с самого раннего возраста мне приходилось обеспечивать и себя, и ее. Когда я работала на фабрике, единственным просветом в веренице дней, наполненных каторжным трудом, для моих товарок служила сомнительная радость «подцепить кавалера». Многие из фабричных девушек знакомились на улице с каким-нибудь мужчиной, шли с ним в бар, напивались допьяна и «теряли честь» – только для того, чтобы в следующие выходные повторить все сначала. Когда сидишь без денег, приходится полагаться на милость других людей. Мне и самой чуть не выдрали гланды в больнице сиротского приюта ни за что ни про что. Когда я жила в приюте Магдалены для обездоленных – сиречь падших – женщин, условия были вполне сносными, но никакой свободы. А вот во французском заведении – хотя многие, включая мисс Нелл, и посчитали бы мою жизнь там отвратительной, – я наслаждалась не только комфортом, но и красивой одеждой и в придачу отличной кормежкой. Теперь же, когда Ирен «спасла» меня, я ночевала в первоклассном отеле и имела возможность познакомиться с известными людьми. А кроме того, мне посчастливилось присоединиться к охоте на зверя, который не просто попирал добродетель женщин, но уродовал их тела, наказывая бедняжек за то, что они использовали свой пол для выживания в жестоком обществе. Поэтому – да, я принимала зверства Джека-потрошителя очень близко к сердцу.

Силуэт собора Парижской Богоматери горой возвышался на фоне поднимавшегося от Сены тумана, в котором тонул свет уличных фонарей. Теперь, когда электричество постепенно вытесняло газовое освещение, в Париже встречались фонари и одного, и другого видов. Ирен приказала высадить нас у собора, откуда мы дошли до парижского морга и приблизились к заднему, служебному входу.

Моя сопровождающая умела командовать не хуже любого мужчины. Упоминание имени инспектора ле Виллара заставило скучающего, но при этом высокомерного увальня-дежурного ринуться на поиски своего еще более высокомерного начальника.

Наконец один из вышестоящих чинов в поношенном черном костюме и монокле подошел к нам:

– Мадам Нортон. Меня предупредили, что ваш визит будет не совсем обычным.

Когда Ирен кивнула, служащий перевел взгляд на меня.

– Моя помощница, мисс Хаксли, – сказала моя спутница.

При этих словах я полезла в карман юбки и извлекла оттуда записную книжку и карандаш, которые всегда носила с собой. Я была очень довольна, что предусмотрительность позволила мне стать великолепной заместительницей Нелл. Мысль об этой напыщенной, хоть и невинной дамочке чуть не вызвала у меня смешок, совершенно неуместный в морге. Истерический смех – еще туда-сюда, но не хихиканье.

Чиновник поднял бровь – ту, что не удерживала над его глазом монокль.

– К сожалению, я не смогу показать вам тела двух files de joie.

Files de joie. Девушки для удовольствия. Только чьего удовольствия? Уж точно не их собственного.

На лице Ирен появилось выражение протеста, а человек тем временем продолжал говорить:

– Жандармы и хирурги уже осмотрели их и были обязаны вернуть останки семьям для достойных похорон. Тем не менее женщина, убитая возле Эйфелевой башни, еще никем не востребована, так что вы можете взглянуть на нее. Должен предупредить: зрелище ужасное, – добавил он с садистской ухмылкой.

Ирен только кивнула в ответ.

Чиновник повел нас вперед по промозглым коридорам.

– Электрическое охлаждение, – прошептала мне на ухо примадонна, и в ее тоне, казалось, тоже был лед. Несмотря на искусственно созданный холод, в воздухе чувствовался запах разложения.

Наконец мы остановились у раскрытой настежь двери, которая вела в небольшую пустую покойницкую, где на каменной плите лежала обнаженная женщина.

Я была готова увидеть смерть во всей ее наготе.

Но я оказалась не готова к тому, как скажется такое зрелище на моих чувствах.

Из глаз у меня хлынули слезы. Пол тяжело закачался под ногами. Ирен вцепилась мне в предплечье – то ли желая поддержать меня, то ли чтобы не упасть самой.

Месье чиновник, уже удаляющийся, чтобы оставить нас в одиночестве в этом жутком месте, казался мне размытым, словно капелька дождя на стекле.

– У вас, видимо, есть влиятельные знакомые в префектуре? – Я попыталась сконцентрироваться на мелочах, чтобы представшая перед нами картина не подавила меня окончательно.

– Не слишком много, – через силу ответила Ирен. Ее глаза встретились с моими. – А вы, очевидно, достаточно искушены в мирских делах.

– Скорее, ваша мисс Хаксли, Нелл, не от мира сего.

– Вы правы. Я не могу подвергнуть ее испытанию подобным зрелищем. Она намного сильнее, чем кажется, но мне не хотелось бы лишать ее последних иллюзий.

– У нее есть некоторая склонность к готике и страшным историям, если вы не заметили.

– Заметила. – Ирен убрала от лица шарф и улыбнулась. – Но то, что мы видим здесь, намного серьезнее обычных страшных историй. Понять это сможет только по-настоящему искушенная в жизни женщина вроде вас, не так ли?

– Именно так, – ответила я. И не солгала. В этой жизни я видела намного больше, чем многие дамочки смогут себе вообразить. Но при этом потеряла куда меньше, чем кому-либо покажется.

Удивительные золотисто-карие глаза Ирен Адлер Нортон, казалось, горели ярче электрических ламп, освещавших коридор, пока она пристально изучала мое лицо, взвешивая правду и ложь, которые всегда являлись неизменными спутниками моей души.

– Как вам ни обидно, Пинк, но я отвечаю за вас, и мне необходимо знать, что у вас хватит сил выдержать осмотр тела. Так как – хватит?

– Не знаю. Могу попытаться.

– Честный ответ. – Примадонна глубоко вздохнула. – Искусственное охлаждение частично убирает неприятные запахи, так что нюхательная соль Нелл нам не понадобится. Но неплохо бы иметь средство, которое защитит наше восприятие от увиденного, подобно тому как нюхательная соль защищает нос от зловония. – Она осторожно взяла меня за запястье. – Вы многое знаете о Джеке-потрошителе. Но я знаю больше. Я изучила целое сочинение о подобных типах и знаю, что самого смелого воображения недостаточно, чтобы понять его омерзительные цели и разгадать смысл зверских убийств. Я уверена, что раны жертв олицетворяют собой еще большее зло, чем то, что приписывается преступлениям в Уайтчепеле. У нас есть возможность увидеть правду лицом к лицу и остановить зверя, убивающего с такой жестокостью. Я надеюсь, что вы сможете выдержать то, что способно свести с ума многих мужчин и женщин. Сможете?

– Я… не знаю.

– Наконец-то вы говорите правду.

– Да, наконец-то я говорю правду.

Я сглотнула. Когда-то я решила, что хочу видеть жизнь во всем ее уродстве. Я не раз становилась свидетельницей таких событий, с какими большинство людей не встречается даже в ночных кошмарах. Ирен Адлер Нортон предлагала мне испытать новый сорт кошмара, и я понимала, что, столкнувшись с ним, мы уже никогда не будем прежними.

Но какой прок от жизни, если человек не может посмотреть в лицо смерти?

В тщетной попытке приободриться, я распрямила плечи и кивнула в направлении покойницкой. В направлении нагой женщины, которая уже никогда не почувствует холода чудесной системы охлаждения парижского морга.

Я же, в свою очередь, продрогла до костей… До самой души.

Ирен повернулась и вошла в комнату, а я последовала за ней.

Как и несколько дней назад, когда я обнаружила трупы в доме свиданий, я первым делом заставила себя внимательно осмотреть помещение, перед тем как перевести взгляд на предмет нашего ужаса и сострадания.

Маленькие размеры и убожество покойницкой поразили меня сильнее всего. Из-за арочного потолка она напоминала тоннель или склеп, или даже винный погреб, если не считать того, что и потолок, и стены были покрыты грязно-белой известкой.

Высоко на одной из стен крепился черный деревянный поручень с металлическими крюками, на которых висели друг за другом предметы одежды жертвы, словно в прачечной самой смерти. Высокие ботинки бок о бок с чулками, грязные панталоны рядом с нижней юбкой и фартуком, лиф из ткани в полоску и штопаный жакет. Весь костюм несчастной вытянулся в ряд: одновременно жуткое и жалкое зрелище. Красно-коричневые пятна, покрывавшие панталоны и корсет, на первый взгляд казались цветочным рисунком на ткани, но краской для этого узора послужила кровь.

В помещении стоял почти неуловимый запах разложения. Я порадовалась, что рядом с нами нет свидетелей, которые заметили бы, как я дрожу от холода и от вида центрального «украшения» склепа, на которое я, изучив все сторонние детали, наконец решилась обратить взгляд.

Тело лежало на спине на каменной столешнице, возвышающейся на два фута над полом, укрытое несвежей льняной тканью от плеч до коленей.

Лицо женщины было бледным, как я и ожидала. Но я не ожидала, что она будет выглядеть так обычно, так буднично – будто готова в любой момент зашевелиться, открыть глаза, сделать вдох… потревоженная моим присутствием.

Она не отличалась ни красотой, ни уродством. Лицо обрамляли прямые каштановые волосы, забранные назад. Темная полоса у основания шеи напоминала шнурок вроде тех, на которых носят дешевые побрякушки. Мне потребовалась вся сила воли, чтобы признать в ней тонкую грань между жизнью и смертью, проведенную безжалостным стальным лезвием.

– Горло перерезано, как у всех жертв Потрошителя, – заметила Ирен.

По ее тону я поняла: пока я изучала покойницкую и тело, примадонна в свою очередь изучала меня.

– Разрез выглядит таким… чистым, – сказала я.

– Без сомнения, они стерли кровь, перед тем как сделать фотографии. Но мне интересно, вымыли ли жертве лицо.

– Почему?

– Она похожа не на уличную девку, а скорее на прачку или работницу фабрики. Проститутки обычно используют яркую дешевую косметику, и в случае насильственной смерти власти обязаны оставить лицо нетронутым, чтобы жертву могли легко опознать.

– Вы хотите сказать, полиция не желает, чтобы ее опознали?

– Я лишь говорю, что интересно бы узнать, была ли на лице убитой косметика. Но у мужчин странное отношение к подобным вопросам: они запросто могли умыть жертву в попытке вернуть ей достоинство, приличествующее мертвым, и даже не задуматься о том, что уничтожают главные отличительные признаки, по которым ее можно опознать. Конечно, мое предположение имеет смысл только в том случае, если она вообще работала проституткой и имела привычку краситься.

– А как насчет… ран?

Ирен молча указала на простыню, которая пересекала тело женщины, превращая его в подобие «распиленной» на сцене ассистентки фокусника: мертвенно-белые ступни и колени с одной стороны; обнаженные плечи, шея и голова – с другой.

Какой же неведомый фокусник распилил это тело и каким образом?

Примадонна наклонилась вперед и приподняла край полотна.

Я сжала кулаки с такой силой, что ладони обожгла боль, будто у меня из рук вырвали невидимые поводья. И услышала сдавленный стон. Свой собственный. У женщины не было грудей: на их месте зияли открытые раны.

Я подумала о медиках и полицейских следователях, которые смотрели на эти увечья и поражались их жестокости, хотя люди их профессий постоянно сталкиваются с ужасами, терзающими человеческое тело. И все же лишь женщина могла понять опустошающую трагедию, когда нечто, присущие только ее полу, было столь бесчеловечно изуродовано.

Неожиданно в голове у меня снова промелькнул корсет с распущенной шнуровкой, который болтался теперь над головой женщины, и кровавые розы, украшающие его верхний край. Если бы бедняжка выжила в нападении, этот предмет гардероба стал бы для нее не более чем насмешкой.

На лице Ирен застыла непроницаемая маска. Она бросила быстрый взгляд в мою сторону, желая убедиться, что я тоже держу себя в руках, после чего вернула простыню обратно с такой бережностью, что ткань опустилась на изуродованное тело, словно легчайшая вуаль.

Руки примадонны взялись за нижний край простыни, а глаза вопросительно посмотрели на меня. Посчитав, что немого вопроса недостаточно, она уточнила:

– Вы в состоянии продолжать?

– Ей таких вопросов не задавали. Я готова.

Но Ирен уже снова заглядывала под полотно.

Такое неуважение к интимной жизни человека было очень трудно перенести. Но я напомнила себе, что на этом самом месте уже стояли доктора и делали то же самое, чем сейчас заняты мы, а то и больше. Что тело уже проинспектировано мужчинами. И что мы тоже женщины, как и несчастная жертва, и сейчас осматриваем ее лишь с одной целью: сохранить жизни таких, как она.

Однако… простыня уже была поднята, и я подошла поближе к Ирен, чтобы увидеть то, что видела она.

Примадонна вдохнула и задержала дыхание так надолго, что я уже стала опасаться, как бы она не потеряла сознание. Я же, мне казалось, и вовсе перестала дышать. Меня одолело бешеное головокружение. Вешалка с одеждой то уплывала, то приближалась, норовя вонзить пустые крюки прямо мне в глаза. Ослепить меня в наказание за то, что я посмела увидеть…

– Травмы, судя по всему, внешние, – наконец произнесла Ирен, снова начав дышать.

У меня задрожали ресницы, и я еще сильнее вонзила ногти в ладони.

– Очень странно, Нелл, – продолжала моя спутница. Ее голос будто доносился до меня со дна глубокой бочки.

Я была не в состоянии реагировать даже на то, что она назвала меня чужим именем.

Внезапно я почувствовала, что она крепко схватила меня за локоть:

– Не вздумайте хлопнуться в обморок; здесь негде присесть, кроме стола, и негде лечь, кроме пола.

Я покачала головой, стараясь прогнать стаю мух, которые упорно жужжали у меня в ушах, и крепко ухватилась за запястье Ирен.

– Думайте о картине в целом, – уже мягче продолжала она. – Что все это может значить. Интимные части тела этой женщины… не удалены хирургическим путем, а просто-напросто отрублены. В целом же тело осталось нетронутым, если не считать нескольких ссадин. Нет выпущенных кишок, глаза не выколоты. Почему Потрошитель изменил стиль? У лондонских жертв всегда были вырезаны внутренние органы. Я уверена, что если мы как следует расспросим работников морга, то узнаем, что с женщинами из дома на улице де Мулен обошлись так же, как с этой.

Мысль о том, что подобные страшные увечья таились под кровавой пеной шелка и кружев в зале, ожидающей посещения принца Уэльского, чуть было снова не привела меня к обмороку.

Но потом я подумала, что мне выпала честь – да-да, честь! – узнать об этих зверствах и противостоять им, чтобы другим женщинам города не пришлось с ними столкнуться. И я сделала глубокий вдох. Странно, что в воздухе не чувствуется тяжелого металлического запаха крови и что мне так жарко, будто я опустилась на низшие круги ада, хотя в комнате стоит холод. Странно, что гул в ушах прекратился, что я все еще стою на ногах и что простынь снова опускается мягким снежным пологом, скрывая из виду чудовищные раны…

– Вы ожидали чего-то подобного? – спросила я.

– Я ожидала увидеть результат кровавой резни. Но не такое. Похоже, перед нами уникальное явление в истории бесчеловечности.

– Сначала она была убита, а изувечена позже, как все жертвы Потрошителя?

– Я в этом не уверена. – В голосе Ирен звучала тревога, которой мне не доводилось слышать раньше. – Я в этом совершенно не уверена.

Если бы я намеревалась упасть в обморок, теперь было бы самое время. Но момент прошел; я снова черпала силы в обещании, которое когда-то дала самой себе: ничто в этой жизни, как и в смерти, не смутит меня. Я не позволю себе ни минуты блаженного забытья – ни сегодня, ни когда бы то ни было в будущем.

Такова страшная цена стремления быть женщиной, знающей жизнь не понаслышке.