Глава пятая
Сияющая красота
Я проснулась той ночью в Нёйи под тихие звуки цыганских мелодий Антонина Дворжака.
Какое-то время я еще лежала в тревожной полудреме. Как часто бывает, когда хранишь чужие секреты, тайное знание оказывало сильное влияние на мое мировосприятие.
У меня перед глазами стояло вчерашнее послеобеденное веселье Ирен. Как всегда, она расцветала на публике. А Годфри, как всегда, был очень вежлив и внимателен к нам обеим. И из-за этого я чувствовала себя предателем. После обеда в гостиной Ирен комично изображала наш визит к великому Ворту, и Годфри постоянно спрашивал о моих впечатлениях.
– Как ты думаешь, во что же этот парижский модист оденет Ирен, если павлиньи перья для нее недостаточно роскошны? – поддразнивал он супругу.
– Во что-нибудь еще более смелое, без сомнения! – поддержала я шутку. Годфри всегда подстрекал меня на легкий бунт против Ирен. – Возможно, в мешковину… – продолжила я, несмотря на возмущение моей подруги, – отделанную бриллиантами!
– Золушка в бриллиантах! – Годфри посмеялся над нарисованной мной картиной. – Вот бы увидеть и услышать, как Ирен исполняет эту роль, одетая в ту перевязь от Тиффани, Бриллиантовый пояс!
Ирен откинулась в кресле, отбросив на время свою театральность:
– Вы уже видели заметку в газете со мной в этой роли и в этих бриллиантах.
– Заметки недостаточно, – возразил Годфри. – В жизни ты всегда впечатляешь куда больше, – добавил он с лукавым огоньком во взгляде.
– Как и бриллианты, – парировала Ирен. – Интересно, где же теперь этот шедевр Тиффани? – задумчиво спросила она. – Ты же не видела его, Нелл?
– Конечно нет. Я не была в Ла Скала на том спектакле. Тебе, наверное, было тяжело носить такую впечатляющую гирлянду от плеча до самого бедра?
– Ничуть. Не тяжелее, чем связку безе. Какой изумительный дизайн – как кружевной пояс, с которым любой наряд становится красивее! Мне говорили, что он сиял на сцене, будто комета.
– Нонсенс! – Годфри зажег длинную сигару и протянул ноги в домашних туфлях к огню: ночи были уже не такими теплыми, и мы разожгли камин. – Кометой сияла ты, дорогая, бриллианты лишь отражали твое великолепие.
– Вот видишь, – смеясь, обратилась ко мне Ирен. – Годфри – мой самый преданный поклонник. Стоит только вспомнить о моем выступлении, и он покорен!
Мы с Годфри промолчали: каждый из нас вдруг понял, что Ирен сможет петь лишь изредка и только для частной аудитории. Ей пришлось оставить сцену, когда король Богемии своевольно прервал ее карьеру в Праге, а затем рискованное знакомство с Шерлоком Холмсом обеспечило ей преждевременную отставку.
Лежа в кровати той ночью, я думала о таланте Ирен, который так внезапно и случайно умолк. Она никогда не говорила о своей потере, а я не осмеливалась напоминать ей. Наверняка разлука с музыкой мучила ее, хотя она никогда бы этого не показала. Поэтому я не была удивлена, когда услышала звуки фортепиано в те бессонные часы. Конечно, события, которые произошли накануне днем, перенесли Ирен назад в Богемию, туда, где перед ней еще лежало блистательное будущее, в котором не было ни меня, ни Годфри.
Но Ирен не стала королевой сцены или дворца в Праге, она стала женой английского адвоката в Париже. И, без сомнения, тот пояс, в котором Ирен выступала в Милане, теперь надевала другая женщина. Другая женщина носила корону из богемских бриллиантов, которую король Вилли собственноручно водрузил на голову Ирен, чтобы сфотографироваться. Годфри не видел той злосчастной фотографии. Ирен сказала ему, что их с королем отношения уже в прошлом, и снимок лишь причинит ему страдания. Сейчас я стала задумываться, не боялась ли она, что еще б́ольшие страдания ему причинит вид бриллиантов, от которых Ирен отказалась.
Музыка Дворжака продолжала разворачиваться, будто мелодия из музыкальной шкатулки. Я села на кровати, надела домашние туфли и набросила на плечи шаль.
Через секунду я на ощупь спускалась в темноте вниз по лестнице. Мне не хотелось зажигать свечу, чтобы не разбудить Годфри. На половине пути на ступеньках появилась моя собственная тень – благодаря свету лампы, которую Ирен зажгла в гостиной. Лучи проникали в проход, окружая меня расплывчатым сиянием.
Снова послышались звуки фортепиано. Они то струились отдельными нотами, которые соединялись в общий водопад мелодии, то сплетались в напряженные аккорды. Ирен играла тихо, и некоторые ноты были еле слышны. Она не хотела нас будить, но музыка Дворжака, невыразимо печальная и протяжная, неумолимым потоком просочилась в наши сны.
Я села на кожаный пуф. Люцифер запрыгнул ко мне на колени, потоптался, едва не расцарапав меня когтями, и уютно свернулся калачиком.
– Прости, что разбудила тебя, – сказала Ирен, не поворачивая головы и продолжая играть.
Ее слова прозвучали в такт музыке, как речитатив. Я хотела прокрасться в комнату незаметно, и расстроилась, что подруга меня увидела.
– Ты меня не разбудила, – поспешно заверила я Ирен. – Я еще не ложилась спать.
Ирен доиграла песню до конца и взяла последний аккорд, не отрывая пальцев от клавиш, пока звук не угас. Было что-то роковое в том, как она заставила инструмент замолчать. Она повернула ко мне лицо. В свете лампы оно было бледным, как камея.
– Не волнуйся, Нелл! Признание королевы – это всего лишь небольшая загадка. Да, не стану скрывать, я заинтригована, но не настолько, чтобы нырнуть в ее проблемы с головой.
– Хотела бы я не волноваться, – проворчала я, как будто собиралась обвинить Ирен в своих тревогах.
– Понимаю тебя. Я умираю от любопытства, но я не в том положении и не могу даже пальцем пошевелить, чтобы помочь Клотильде. Да и устала я всем помогать. Я не могу поехать в Прагу.
– Ну разумеется, не можешь! – обрадовалась я мудрому решению подруги. – Когда ты шпионила за Шерлоком Холмсом в Лондоне прошлым летом, Годфри был в смятении. Только представь, что он подумал бы, займись ты своими глупыми расследованиями рядом с королем Богемии!
– Я говорю не о Годфри, – сказала Ирен. – К тому же, он одобрил мою поездку в Лондон, когда я убедила его, что о моем визите никто не узнает. И сейчас я могла бы поехать в Прагу инкогнито.
– Вопрос не в том, что ты можешь, а в том, что должна делать.
– Хорошо. И что же я должна делать, милая Нелл?
– Ничего! Ничего такого, что может разжечь старые раны, которые ты получила – и нанесла сама – в Праге.
– Ты спутала метафоры, моя дорогая! – усмехнулась Ирен. – Разжечь можно только любовь, но не раны.
– Ты понимаешь, что я имею в виду! Ты сама признаешь, что короля не так-то легко забыть. Когда он предложил тебе быть его любовницей, ты сбежала. А потом ты ускользнула от тех, кого он нанял, чтобы найти тебя в Европе, да еще перехитрила Шерлока Холмса, которого Вили попросил вернуть фотографию. После всего этого король наверняка считает тебя своим заклятым врагом. А визит расстроенной молодой супруги – возможно, лишь способ заманить тебя в Богемию, в его когти.
– Какая жалкая уловка! И как Вилли мог подумать, будто я сразу же помчусь в Богемию, услышав, что он не исполняет супружеский долг? С какой стати?
– Из любопытства, – ответила я. – Это твой главный грех.
– Конечно, я любопытна, но не безумна. Я не поеду в Богемию. И не стану копаться в интимных делах несчастной Клотильды. Но я могу сколько угодно размышлять об этой загадке здесь, дома, в безопасности. Я считаю, так будет правильно.
– Но ты ведь замужем! – решилась я на отчаянный аргумент.
– Да, но при чем здесь мое семейное положение?
– Ты не должна думать о других мужчинах ни при каких обстоятельствах.
– Ох, Нелл! – Моя подруга взмахнула руками, как будто собиралась взять оглушительный аккорд на фортепиано, и уронила их на колени. – Мне не положено думать, потому что я замужем? Боюсь, даже Годфри не согласился бы с этим.
– Однако ты не хочешь ставить его в известность, что королева попросила тебя помочь ей.
– Я не хочу ставить его в известность и о болтовне в гардеробной. И то, и другое – сплетни, праздные пересуды. От них не может быть ничего хорошего.
– От того, что ты станешь разгадывать головоломки, связанные с королем, тоже не может быть ничего хорошего.
Ирен примирительно улыбнулась:
– Я ничего не разгадываю. Я просто размышляю. И развлекаюсь. – Она повернулась и закрыла крышку рояля. – Можешь не беспокоиться: никакие силы не заставят меня вернуться в Богемию. А теперь пора спать.
Ирен встала, взяла лампу, взяла меня под руку, и мы пошли вверх по лестнице. Когда мы поднялись, она коснулась моего локтя:
– Не тревожься, Нелл! Сегодняшние события – это лишь мелкие песчинки в океане жизни. Что меня волнует по-настоящему, так это платье, которое задумал сшить для меня месье Ворт.
– Да, – согласилась я. – Вот об этом действительно стоит волноваться.
Среда наступила неожиданно и быстро. Во всяком случае, так показалось мне. Кучер Андре забрал нас из нашего пригородного жилища и отвез к модному дому Ворта в центр Парижа. Выглядел наш возница очень сердитым.
Улица уже была уставлена каретами гораздо наряднее нашей. Наверное, поэтому Андре и было не по себе: французы не любят выглядеть хуже других, и лакеи здесь не исключение.
Паж и управляющая салоном поприветствовали нас, как старых знакомых. Ирен смело прошла в парадную залу, но там никого не было. К ее разочарованию, женщин, которые обсуждали ее в понедельник, мы не встретили.
Я вздохнула с облегчением. Мы вошли в гардеробную комнату. На светлом фоне дальней стены зловеще блестело черное платье из тафты и тюля.
Даже Ирен была поражена тем, как величественно и строго оно выглядело. Она с удивлением повернулась к проводившей нас манекенщице. Девушка подошла к дьявольскому наряду, прошелестев своим светло-фиолетовым платьем.
– Его нужно надевать очень аккуратно, мадам, – предупредила она. – Если вы позволите мне помочь…
Благодаря театральному прошлому Ирен сама была хозяйкой своей внешности. Она презирала горничных и парикмахеров, предпочитая все делать самостоятельно. Даже очень разбогатев, она, думаю, не стала бы смирно терпеть, пока ее одевают и причесывают. Но платье устрашающе надвигалось на нее со стены черной лавиной, и Ирен покорно согласилась.
Я помогла ей раздеться и обнаружила, что в этот раз она надела весь положенный комплект нижнего белья: бледно-желтая сорочка, шелковая комбинация, панталоны в оборках, короткая розовая шелковая нижняя юбка, розовый парчовый корсет, шелковый жилет и белый лиф, покрытый кружевом.
Вскоре все это убранство исчезло под черным шуршащим потоком ткани. Мне казалось, что на мою несчастную подругу опустилась целая стая ворон, и я была очень рада, когда наконец ее каштановые волосы показались из выреза платья.
Манекенщица затянула корсет и, когда Ирен полностью облачилась в свой новый наряд, отошла в сторону.
Темное платье так переливалось и блестело, что напоминало панцирь какого-то невиданного жука-скарабея.
– Вот это да! – выдохнула Ирен, разглядывая себя в зеркало.
Лиф с глубоким декольте был целиком расшит петушиными перьями. Они складывались в блестящий черный узор с изумрудными, бирюзовыми и бордовыми всполохами, как на перьях павлина.
На пышных рукавах из воздушного черного тюля кое-где мерцали крохотные иссиня-черные перышки и темные опалы. Черным тюлем была отделана и юбка.
Манекенщица достала пару длинных бархатных перчаток изумрудного цвета, украшенных бисером. Глядя на них, я вспомнила браслеты Божественной Сары в виде змей.
– Грандиозно! – произнесла Ирен, поворачиваясь в шуршащем платье и натягивая перчатки.
– Месье Ворт захочет на вас посмотреть, – сказала манекенщица, направляясь к двери. – Но сначала он желает, чтобы вы взглянули на платье в правильном освещении, под газовыми лампами.
Пройдя через главный зал, мы повернули налево в анфиладу покоев, декорированных роскошными тканями разных цветов. Мне сразу вспомнился ряд комнат в «Маске Красной смерти» Эдгара По. Неверный свет ламп окутывал дорогую редкую материю.
Последняя, пятая комната снова вызывала в памяти рассказ По: вечная ночь, подсвеченная газовыми канделябрами и люстрой. В этом искусственном свете платье Ирен мерцало, словно богато украшенная кожа чудовищного змея – возможно, того самого, который лишил Адама и Еву рая.
– Чудесно! – воскликнула Ирен, кружась перед зеркалами, чтобы лучше разглядеть, как переливается черной радугой платье. – Это гораздо лучше, чем обычные павлиньи перья. Более утонченно и изысканно.
– Месье Ворт превзошел самого себя, – согласилась манекенщица. – Теперь он должен увидеть свой шедевр.
И снова мы поднимались по парадной лестнице в салон на втором этаже. Шлейф платья тянулся за Ирен, как наполовину расправленный павлиний хвост.
В этот раз нас встретил один месье Ворт. Он был одет в красновато-бурый халат, под которым виднелись рубашка и свободно повязанный галстук. С дивана спрыгнул спаниель, вперевалку подошел к Ирен и понюхал подол ее платья.
– En promenade! – властно скомандовал месье Ворт по-французски. Этот язык лучше подходит для приказаний. Не удивительно, что Наполеон родился именно во Франции.
Ирен подчинилась с несвойственной ей покорностью. Я даже начинала к этому привыкать. Очевидно, ей казалось, что она получила в дар всю вселенную. И конечно, именно властительницей вселенной она и выглядела в своем экстравагантном платье.
Моя подруга на минуту остановилась, экспрессивно обмахивая лицо руками в зеленых перчатках:
– Какие аксессуары мне следует надеть, месье? А украшения? Может быть, простое бриллиантовое ожерелье?
– Только то, что сделал Ворт, – горделиво ответил кутюрье и кивнул своей помощнице. – До последней булавки.
Девушка склонилась над большой плоской коробкой. Когда она повернулась, мы увидели, что она бережно, словно живое существо, держит в руках великолепное ожерелье из бисера. Она надела его на Ирен. Теперь украшение высоким воротником обнимало ее шею и спускалось в декольте мягким водопадом черных бусинок. Оно переливалось, как фейерверк. На фоне роскошного пышного платья бриллианты были бы явно неуместны.
Ирен потрогала ожерелье, не снимая перчаток. В следующий момент манекенщица поднесла ей на вытянутых руках, словно божественный дар, ридикюль, расшитый таким же черным бисером.
– У меня нет слов, месье Ворт! – Ирен явно была поражена. – Платье, да и весь ансамбль просто восхитительны!
– Ничего не говорите, просто носите их, – ответил он. – На женщину в таком наряде нужно смотреть, а слушать ее вовсе не обязательно.
– Боюсь, это слишком серьезное требование, – улыбнулась Ирен. – Так или иначе, я просто обязана возносить вам хвалу, когда появлюсь на публике в таком туалете.
Кутюрье слегка наклонил голову, и на его усталом лице появилась типичная для французов гримаса притворного смущения. Не успел он ответить, как где-то в глубине здания хлопнула дверь.
Ворт нахмурился. Вероятно, он не любил суеты в доме. Он прижал руку ко лбу и пробормотал:
– О, ради бога! Моя мигрень…
В комнату стремительно вошла его жена, мадам Мари, – единственный человек, которого не коснулся бы его гнев.
– Шарль! – вскричала она, мягко произнося его имя на французский манер.
– Что случилось, дорогая? – спросил он ее по-французски. Его голос звучал обеспокоенно.
К счастью, мне удавалось понять короткие фразы на этом неприятном языке, хотя никто во всем мире не говорит быстрее французов. Телеграфисты и те стучат медленнее.
– Произошло нечто ужасное! – Мадам Ворт нащупала рукой диван, тяжело опустилась на него и только тогда заметила нас с Ирен. – Magnifique, мадам Нортон, – пробормотала она и снова обратилась к мужу: – Прости, что я вот так врываюсь, но… одна из плетельщиц украшений умерла. – Она рассеянно смотрела на Ирен. – Та самая девушка, которая вчера сделала ожерелье для мадам Нортон. Она так хорошо работала!
– Печальные известия, моя дорогая, – ответил Ворт. – Но вряд ли это так важно, что не может подождать.
– Может, и нет. Вот только… – Мадам Ворт беспомощно всплеснула пухлыми руками: – Она не просто умерла, мой дорогой, ее убили.
– Убили? – переспросил он, опешив.
– Убили? – В тоне Ирен послышались нотки любопытства.
Ворт и его жена уставились друг на друга, словно их вдруг озарила одна и та же мысль.
Мадам Мари умоляюще сжала руки:
– О, мадам Нортон! Вы же много знаете о таких делах. Не могли бы вы помочь нам разобраться?
Месье Ворт энергично кивнул, так что кончики его усов задрожали:
– Придется звать жандармов, если, конечно, окажется, что девушка действительно умерла не своей смертью. Или, может быть, мадам Нортон поможет нам все выяснить?
– Я буду рада оказать любое содействие. – Ирен постаралась не показать своего удовольствия и произнесла эти слова приглушенным обеспокоенным тоном.
Однако даже я, да поможет мне Бог, почувствовала воодушевление. Эта мрачная история развлекла бы Ирен, и не было бы больше разговоров о Богемии и о том, что король Вилли плохо справляется с супружеским долгом.
Месье Ворт рухнул на диван и принялся шарить вокруг рукой, пытаясь нащупать то ли спаниеля, то ли компресс для головы. Мадам Мари ловко подсунула ему пузырек с нюхательной солью и встала:
– Идемте за мной, мадам. – Она быстро кивнула мне: – И вы, мадемуазель.
Мы поспешили вниз по черной лестнице вслед за величественной госпожой дома Ворта.
Мы пробирались через мастерские, битком набитые швеями. Это были худенькие девочки-беспризорницы с печальными и кроткими, как у ланей, глазами. Когда стемнеет, часто можно видеть, как они торопятся на ночлег, отработав двенадцать часов в магазинах или на фабриках. Глядя на роскошный фасад здания модного дома, выходивший на рю де-ля-Пэ, трудно было предположить, что за ним скрываются нищета и тяжкий труд.
Обычно эти работящие создания щебечут без умолку с тем особым возбуждением, которое свойственно французскому народу. Но сейчас они с молчаливой серьезностью наблюдали, как мы проходим мимо них. Никто даже не заметил неземного наряда Ирен.
Наконец мастерские, столы для кройки и белошвейки остались позади, и мы оказались перед пустой комнатой. У входа толпились девушки, бледные, как привидения.
В комнате на столе лежала, будто заснув, молодая женщина. Вся поверхность стола была усыпана бисером и драгоценными камнями, сияя, как хвост кометы. Рядом с поникшей головой плетельщицы стояла маленькая, в половину роста ребенка, нарядно одетая кукла. Казалось, будто девушка безмолвно склонилась перед ней, как перед своим идолом.
– Сначала надзиратель ничего не заподозрил. – Мадам Ворт говорила приглушенным голосом, словно чувствуя присутствие смерти. – Очень многие из них засыпают прямо на рабочем месте.
Ирен подошла к неподвижному телу. Я последовала за ней. В кармане моей юбки лежали маленькая записная книжка в перламутровой обложке и карандаш, который подарила мне Ирен, когда мы только переехали в Париж. Я шепнула Ирен, что доставать их в такой ужасной ситуации неуместно и что когда мы выйдем отсюда, я кратко набросаю то, что успею запомнить.
– Au contraire! – возразила она по-французски. – Все, что связано со смертью, больше всего требует формальностей. Вспомни, как проходят похороны!
Но я не хотела думать о таких мрачных церемониях и вместо этого принялась рассматривать тело плетельщицы украшений. Деталей оказалось немного: лиф и юбка из дешевой шерсти; кончики пальцев все еще красные от работы с тонкой иглой; пепельно-каштановые волосы убраны в узел, кожа бледная.
У всех девушек в мастерской был очень тусклый цвет лица, даже у самых молодых. У француженок есть к этому склонность от природы, хотя, вероятно, я сужу слишком пристрастно.
– Может быть, она просто упала в обморок? – предположила я.
Вместо ответа Ирен отошла в сторону. Передо мной словно разверзлись темные, богато украшенные занавеси, скрывавшие живую картину – «tableau vivant», как называют ее французы. Но на этой картине была изображена смерть.
Вот оно, орудие убийства! Сзади из коричневой шерстяной ткани лифа торчали круглые ручки ножниц, а вокруг них расплылось темное влажное пятно.
– Вечный обморок, – пробормотала Ирен, наклоняясь, чтобы лучше разглядеть матовые и прозрачные бусины, которые выпали из распростертой руки девушки, словно она хотела покормить птиц. Кукла на столе, этот маленький идол, смотрела широко распахнутыми глазами на лежащую перед ней человеческую жертву.
Ирен кивком показала на юбку куклы, щедро расшитую драгоценными камнями:
– Похоже, она как раз работала над этим манекеном, когда ее убили.
– Манекеном? – Я удивленно уставилась на маленькую фигурку, которая сначала показалась мне какой-нибудь злой волшебницей, руководящей сценой смерти.
– Манекеном, – нетерпеливо повторила Ирен. – Лучшие французские кутюрье посылают образцы своих последних моделей первым дамам разных стран: в Санкт-Петербург и Сент-Джеймс, в Вену, Мадрид и Рим.
Я вгляделась в бледное фарфоровое личико со слегка розоватыми щеками и острым подбородком, стеклянными темными глазами и нарисованными бровями и ресницами. Зловещая кукла продолжала безжалостно улыбаться, будто радуясь, что охраняет бездыханное тело девушки. Тонкая желтоватая рука работницы тянулась в сторону роскошного синего сатинового платья, в которое был наряжен манекен. Истерзанные иглой пальцы девушки все еще алели, хотя кисть уже окоченела.
Крохотные пальчики куклы были цвета слоновой кости, и на каждом виднелся аккуратно вырезанный ноготок. На одном из пальчиков даже красовалось золотое колечко с топазом.
– На ней нет кольца, – произнесла Ирен, бесстрастно составляя описание тела, как будто речь шла о кукле. – Она не обручена, но это вовсе не значит, что среди подруг по мастерской у нее не было врагов. Такие раны обычно наносят в приступе ярости. Кроме того, злодею подвернулась отличная возможность: орудие убийства находилось под рукой. – Она посмотрела на мадам Мари: – Конечно, есть свидетели?
Та пожала плечами:
– У них очень напряженная работа, вряд ли у кого-то найдется время поднять голову от шитья. Когда я пришла, девушки рассказали мне, что услышали тяжелый вздох, как будто кто-то задыхался. Они подошли посмотреть, что случилось, и увидели, как Берта тяжело упала на стол. Как и вы, они сначала подумали, что бедняжка заснула. Одна из них даже потрясла Берту за плечо, и только тогда заметила ножницы у нее в спине.
– Я хочу поговорить с той девушкой, – сказала Ирен.
Мадам Ворт оглянулась на дверь, за которой виднелись тревожные лица:
– У нас работает полторы тысячи таких девушек. Я не знаю их имен…
– Полторы тысячи? – Ирен с трудом справилась с удивлением. – Позовите ту, которая первой подошла к жертве.
Сначала девушки только опускали глаза и топтались на месте. Затем в стороне послышался шепот. Несколько девушек застыли поодаль и следили за нами взглядами, словно греческий хор.
Наконец одна из них выступила вперед. Она хромала, и тело ее было обезображено горбом. Было ясно, почему она целыми днями корпит за столом, нанизывая на нить драгоценные камни: другую работу ей вряд ли удалось бы найти. Она неохотно подошла к нам и еще более неохотно назвала свое имя мадам Ворт.
– Женевьева Паскаль, – повторила мадам Ворт, поворачиваясь к Ирен.
Но моя подруга уже услышала имя.
– Мадемуазель Паскаль, – учтиво начала она, – прежде всего, расскажите мне, кем была убитая.
Женевьева подняла на Ирен тусклые карие глаза, задержавшись взглядом на ее платье. Эти бедные портнихи редко видят результат своего труда, а уж тем более женщин, которые их носят, подумала я.
– Берта Браскаса, – прошептала Женевьева.
– Есть ли у нее семья? Кого нужно оповестить?
Девушка пожала плечами. Одно было выше другого.
– Кто знает, – буркнула она. – Берта приходила каждый день с восходом солнца и бралась за иголку, а уходила на закате вместе со всеми.
Ирен провела рукой по ожерелью:
– Насколько мне известно, это замечательное украшение сделала она?
– Только центральную часть. Подвески выполнены другими девушками.
– А эта кукла? Она работала над ее платьем?
– Берте доверяли самую сложную работу. У нее было превосходное зрение, и никто, кроме нее, не умел так управляться с иглой. Она могла закрепить бусину одним стежком.
Мадам Ворт тяжело кивнула:
– Наша лучшая работница по бисеру. Я заметила, что ей поручали работу, которая требует самого высокого мастерства.
Ирен взглянула на манекен:
– Это фарфоровое лицо мне почему-то знакомо.
Мадам Мари печально улыбнулась:
– Модель платья предназначалась Марии Федоровне, русской императрице.
– Кукла – это двойник! – выпалила я, хотя совсем недавно клялась, что никогда не болтаю лишнего. – Кукла-двойник!
– Именно так, мисс Хаксли, – подтвердила мадам Мари. – У нас много таких.
– Берта работала с другими манекенами? – спросила Ирен.
– Ну конечно. Она была лучшей в своей работе. Она расшила бисером множество нарядов для кукол и сотни ярдов юбок самих клиенток. Как, например, на вашем платье.
– Моем? – с горькой иронией повторила Ирен, положив руки в перчатках на сложный узор юбки. – Скорее уж это ее платье, – кивнула она на хрупкую фигуру, которая безмолвно покоилась среди рассыпанных драгоценных камней. Думаю, Ирен только сейчас осознала, что столь милая ее сердцу роскошь появляется на свет в результате каторжного труда, который лишает работниц зрения и сил. – Как жаль! – прошептала она.
– Да, ее смерть – это страшная потеря для модного дома, – призналась мадам Ворт.
Я понимала, что Ирен говорит не о смерти бедной девушки, а о ее жизни, в которой не было ничего, кроме тяжелой работы. Казалось, Ирен вот-вот скажет об этом мадам Мари, но моя подруга опустила глаза и прикусила язык.
– Нужно позвать жандармов, – произнесла она. – Вы должны посмотреть записи или спросить других портних, чтобы разузнать о родственниках Берты и оповестить их. А я… мне пора переодеться, – резко заявила она, повернулась и направилась, шурша юбками, к двери, за которой все еще толпились девушки.
Они расступились, освобождая проход, будто Красное море перед Моисеем. А я, как доверчивый израильтянин, покорно пошла за подругой.
Когда мы вернулись в гардеробную, Ирен не проронила ни слова. Она позволила помощнице переодеть себя, после чего мы сели в карету, загромоздив сиденье напротив коробкой с платьем, и с грохотом отправились домой в деревенскую глушь. Только тогда Ирен наконец заговорила.
– Полторы тысячи, Нелл, – произнесла она с содроганием. – Полторы тысячи молодых женщин работают без передышки, пока из пальцев не потечет кровь, а глаза не перестанут видеть. Это безнадежно. Убийца мог пройти между ними с алым знаменем в руках, и они бы его не заметили.
– Возможно, причина убийства – зависть? – предположила я.
– Ты имеешь в виду, что эта бедняжка лучше всех вышивала?
– Работниц так много, а получают они так мало. Малейшего превосходства достаточно, чтобы вселить зависть.
Ирен устало кивнула. Она откинулась назад, на черную кожаную спинку сиденья. Перья на ее шляпке дрожали в такт металлическому стуку колес о булыжники городских мостовых и камни деревенской дороги.
– Полторы тысячи. Интересно, хорошо ли им платят? Вряд ли, – ответила Ирен сама себе. – И все же… – Она выпрямилась. – Когда расследуешь убийство, нельзя ограничиваться лишь определенным кругом подозреваемых. И нужно обращать внимание на то, что само бросается в глаза.
– Ты станешь заниматься убийством девушки?
– Очевидно, это все, чем я сейчас могу заниматься. К тому же я обязана бедняжке, ведь всего несколько часов назад она работала над моим новым платьем. – Ирен почти что с ненавистью посмотрела на огромную коробку, которая лежала напротив нас.
– Как ты думаешь, месье Ворт заплатит тебе за расследование?
– Посмотрим, – ответила Ирен рассеянно. – Сейчас мне необходимо как следует занять себя, – добавила она с ожесточением.
Я понимала, что на самом деле Ирен не хочется заниматься ни убийством в модном доме Ворта, ни откровениями королевы. Эти события только напомнили ей о том, что жизнь в любой момент может показать свое уродливое лицо любому, кто не готов к испытаниям, и что многие из нас совершенно беспомощны перед лицом судьбы и случая.
А моей подруге, Ирен Адлер Нортон, вовсе не нравилось чувствовать себя беспомощной.
