Книга: Необязательная страна
Назад: 7. Пожинающие бурю
Дальше: Послесловие Америка – главная держава

8. Вызов со стороны Китая

Весной 2012 года я спросил одного высокопоставленного члена кабинета президента Обамы, который только что вернулся после переговоров на высоком уровне в Китае, где, как он думал, китайское руководство владеет множеством вопросов, волнующих Америку: Афганистан, Пакистан, Иран, «арабская весна». «Нас больше всего беспокоит тот факт, – сказал он, – что мы не знаем, чего они хотят и чего они боятся».
Другие удивляются тому же в отношении нас самих. Они не знают, что мы думаем и куда мы идем. Мы бросили Ирак и Афганистан в нестабильной обстановке, оттолкнули от себя Пакистан, дестабилизировали, но не «денуклеизировали» Иран, обманули ожидания стран, где прошла «арабская весна», и умудрились также оттолкнуть от себя авторитарных союзников в Персидском заливе. Мы проделали все это, а потом объявили о своем намерении сократить наше присутствие на Ближнем Востоке, потому что мы не видим потенциал роста, чтобы можно было вкладываться в будущее региона. Мы считаем, что будущее лежит на Востоке и что великая игра политики глобальных держав будет вестись против Китая в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
Курс на «поворот в сторону Азии» президента Обамы по своей сути является политикой сдерживания Китая – это «дипломатия передового базирования для противостояния с Китаем на его подворье»251. Хиллари Клинтон использовала термин «поворот» первой в статье в журнале «Форин полиси» для аргументации довода администрации в пользу того, что Америка должна меньше внимания уделять Ближнему Востоку и больше внимания Азии252. Она писала, что Китай (а не Ближний Восток) представляет собой реальную стратегическую угрозу, нависшую над Америкой. Необходимо, как она писала далее, «перестроить» глобальную стратегию, в которой Вашингтон придавал бы меньшее значение Ближнему Востоку и расположился бы на пороге Китая для того, чтобы быть уверенным в том, что влияние Пекина остается ограниченным. «Будущее Соединенных Штатов очень близко переплетается с будущим Азиатско-Тихоокеанского региона», – заявила она253. Глобальная политика «будет решаться в Азии, – гласил подзаголовок, – не в Афганистане или Ираке, и Соединенные Штаты окажутся в самом центре событий»254.
Но было бы недомыслием со стороны Америки строить свою новую стратегию, считая, что Ближний Восток не имеет ничего общего с Китаем. Глупо полагать, что мы можем бросить одно для того, чтобы сразиться с другим, или что происходящее после нашего ухода с Ближнего Востока так и останется на Ближнем Востоке. Ближний Восток – единственный самый важный регион мира. И не потому, что он богат энергоресурсами и его переполняет нестабильность или он чреват угрозами для безопасности, а потому, что он является местом, где разыграется великодержавное соперничество с Китаем и где будет решаться его исход. Разные составные части нашей ближневосточной политики – в Афганистане и Пакистане, в отношении Ирана и «арабской весны» – уже пересекаются с нашими более широкими интересами применительно к Китаю. В глазах Китая растет важность региона – и в предстоящие десятилетия он будет значить для Пекина больше, чем Африка или Латинская Америка. Если бы мы могли сказать, о чем думают китайцы или чего они опасаются, то заметили бы, что Ближний Восток находится в центре их внимания. Отступление с Ближнего Востока не освободит нас от необходимости иметь дело с Китаем: он вынудит нас принять участие в этом соревновании.
Нам надо не только оставаться полностью связанными с Ближним Востоком, но и следует усилить наше экономическое и дипломатическое присутствие в том регионе наравне с демонстрацией военной мощи.
Вряд ли я первым обратил внимание на возвышение Китая до уровня глобального вызова – на сегодня самого значимого стратегического вызова Соединенным Штатам255. В экономическом плане на Китай приходится огромная доля глобального производства и потребления, у него волчий аппетит на товары, который он утоляет посредством установления торговых и инвестиционных связей, простирающихся в глубь каждого континента. Китай возвысился, став участником глобальной экономики, но эта взаимозависимость не обязательно означает, что возвышение Китая будет мирным или что сосуществование с Соединенными Штатами у руля глобального миропорядка будет гармоничным256.
Китай наращивает свою военную мощь; его военно-морские силы теперь могут достигать даже Аденского залива (для борьбы с сомалийскими пиратами) и берегов Ливии (для эвакуации китайских граждан, подвергшихся опасности из-за военных действий в этой стране). Китайские корабли совершают теперь уже традиционные заходы в порты на Ближнем Востоке. Строительство баз на группе островов вдоль периметра своей береговой линии и проникновение глубоко в Индийский океан даст Китаю необходимые основания для завоевания господствующей военно-морской позиции в самых важных со стратегической точки зрения водах мира. Китай расширяет свои возможности нанесения ответного ядерного удара, повышая эффективность своих противокорабельных ракет, и наращивает возможности в новых сферах, таких, как киберпространство и космос257. Его цель состоит в том, чтобы заменить Америку в качестве превосходящей державы в Азии и поставить всю Восточную Азию на орбиту китайского влияния. Некоторые могут отвергнуть такие страхи как преувеличенные, но нет никаких сомнений в том, что амбиции Китая все больше вступают в противоречие с американскими интересами. Хиллари Клинтон подтвердила эту тенденцию, сказав слушателям в Сенегале, что Китай совсем недостоин того слепого увлечения, которое испытывает к нему континент. Африке следует не смотреть на Китай, а выбрать «модель устойчивого партнерства, которое ведет к увеличению добавленной стоимости, а не просто к ее извлечению». «В отличие от Китая, – продолжила она, – Америка будет отстаивать демократию и всеобщие права человека даже тогда, когда, возможно, было бы легче не обращать внимания и допускать отток ресурсов»258. Китай был уязвлен этим укусом и вступил в словесную полемику, в которой подчеркнул возрастающее соперничество за влияние между двумя державами по всему земному шару.
Возвышение Китая как экономического и военного локомотива меняет глобальный баланс сил и бросает вызов Соединенным Штатам возвращением биполярного мира259. Пограничные линии будут довольно размытыми в отличие от времен «холодной войны»; сейчас гораздо меньше идеологических расхождений, нет чувства четкого разграничения между «нами и ними», ревностно охраняемого под угрозой войны и ядерного уничтожения. Но мы постепенно движемся в направлении чего-то похожего – глобальное соперничество, носящее реальные черты, хотя и не идеологического характера, но затрагивающее понятие глобальной власти.
Интересы Америки лежат в сфере открытой международной экономической системы – построенной на основе свободного рынка и открытого обмена товарами, услугами и деньгами. Наше большое опасение состоит в том, что Китай видит свои интересы совершенно в другом: захват и передел различных регионов мира на сферы влияния, из которых Америка была бы исключена260. Мы хотели бы избежать такого итога подталкиванием Китая к полному принятию правил и институтов, которые управляют глобальной экономикой и международной политикой. Короче говоря, к стандартному глобальному миропорядку, который мы помогали создавать и укрепляли на протяжении более 60 лет и к созданию которого Китай не имел никакого отношения. Мы надеемся, что Китай заключит больше многосторонних договоров, станет участником многих многосторонних организаций, воспримет разделяемые всеми мировые ценности и будет руководствоваться ими у себя дома и за его пределами. Мы хотели бы, чтобы Китай выступал как партнер Соединенных Штатов при решении глобальных проблем. Но, вероятно, мы требуем слишком многого, по крайней мере на короткую перспективу. И если рост Китая собирается бросить вызов международным нормам, тогда он так или иначе вступит в противоречие с глобальным миропорядком, что означает конфликт с Соединенными Штатами. Конфликт не в наших интересах, но мы готовимся к нему. Ближний Восток должен будет сыграть большую роль, если дело дойдет до этого.
Мы объединяем наши усилия с Китаем, когда речь идет об экономических вопросах, торговле, капиталовложениях и финансировании долга США за счет положительного торгового сальдо Китая, из-за которого экономики США и Китая оказались тесно переплетенными261. Мы искали их поддержки в решении острых вопросов, начиная с Ливии и кончая Ираном и Пакистаном. Но когда речь идет о глобальных делах, мы сталкиваемся с четкой гранью, разделяющей наши интересы. Китайцы видят в нас вызов и себе тоже – они являются возвышающейся державой, а мы уже устоявшейся; они пробивают себе путь наверх, а мы не пускаем их туда.
С позиции Пекина американские заверения, напротив, не выдерживают критики262, «поворот к Азии» звучит во многом как «сдерживание Китая»263. Им представляется, будто Обама завел долгие дебаты по поводу того, «привлекать» или «сдерживать» Китай, в пользу последнего. Америка резко обострила свою риторику по Китаю и объявила о своем намерении противостоять его амбициям в Азии и Африке. Америка считает, «что мы продолжаем оставаться тем, кем мы были вот уже семь десятилетий, – ведущей военной державой в Азиатско-Тихоокеанском регионе, обеспечивающей мир и стабильность». Упор на слове «военная» – это как раз то, что беспокоит Китай264. Мы куем новые военные связи с Индией, Вьетнамом и Филиппинами, заигрываем с Мьянмой и Монголией и добиваемся соглашения о зоне свободной торговли (так называемое Транс-Тихоокеанское партнерство, или, сокращенно, ТТП) с несколькими азиатскими странами для их более тесной привязки к Америке. Пекин все эти усилия рассматривает как компоненты стратегии, нацеленной на то, чтобы загнать его в угол. «В стратегическом плане Китай больше всего боится, – пишет Генри Киссинджер, – что внешняя держава или державы разместят военные зоны базирования по периметру границ Китая, с которых можно будет посягать на его территорию и вмешиваться в его внутренние дела. Когда Китай в прошлом считал, что сталкивается с такой угрозой, он начинал войну… в Корее в 1950 году, против Индии в 1962 году, вдоль северной границы с Советским Союзом в 1969 году и против Вьетнама в 1979 году»265. Китай не думает сейчас о войне с Америкой, но инстинкт подсказывает ему, что надо создавать возможность для противостояния американскому давлению и выражать несогласие с попыткой Америки окружить его, а это может быть опасным путем к конфронтации.
Признаки возрастающего влияния Китая видны повсюду и очевидны для американских руководителей. Как отметил один высокопоставленный представитель администрации, «мы прибываем то в одну, то в другую страну через аэропорты, построенные Китаем, и встречаемся с руководителями [этих стран] в новых зданиях, оплаченных Китаем». В Пакистане Холбруку неоднократно говорили: «Мы можем показать мост, построенный здесь Китаем, но не можем показать мост, построенный вами». И все же внимание Америки было обращено на региональные задворки Китая. В недавних мудрых советах Генри Киссинджера, а также Збигнева Бжезинского о том, как вести дела с Китаем, во главу угла ставится вопрос поддержания баланса сил в Азиатско-Тихоокеанском регионе – широко рассматриваемом как дуга, простершаяся от Японского моря до Малаккского пролива266.
Китай, однако, уже рассматривает Восточную и Западную Азию (термин, который он использует для Ближнего Востока) как связанные между собой части. К примеру, в июле 2012 года, после нескольких месяцев уговоров, китайцы в итоге согласились на переговоры с эмиссарами США по Афганистану и Пакистану. Однако дипломаты США прибыли в Пекин вскоре после возникших в Южно-Китайском море напряженностей с участием китайских и филиппинских боевых кораблей в конфликте у отмели Скарборо, небольшом скоплении рифов и скал с лагуной, расположенной всего в 120 милях к западу от Лузона (самый крупный остров Филиппин в восточной части Южно-Китайского моря). Китайцы обвиняли Соединенные Штаты в кризисе и отказывались обсуждать вопрос о Пакистане, говоря своему американскому собеседнику следующее: «Сейчас возникли новые проблемы, подобно Южно-Китайскому морю, возникшему на горизонте, что требует нашего внимания». Китайцы не подразделяют мир на конфигурацию отдельных политических сфер действия. Для них Ближний Восток и Азия (и Африка с Латинской Америкой) взаимосвязаны.
Администрация Обамы восприняла неожиданное осложнение вокруг отмели Скарборо как признак того, что возвышение Китая больше не будет мирным и гармоничным, как было раньше, и, вероятнее всего, будет осуществляться в ущерб американским интересам и интересам региональных союзников США. В основе американских интересов лежит концепция сильных государств Юго-Восточной Азии, процветающих в связи с открытой торговлей. Агрессивное поведение Китая в Южно-Китайском море (с учетом богатых залежей нефти и природного газа на его дне) бросает вызов этой концепции. Оно ошеломило азиатских соседей Пекина, и некоторые из них, такие, как Филиппины и Вьетнам, обратились к Вашингтону за помощью267. Но Обама и его советники ошиблись в том, что, по их предположениям, китайская чрезмерная настойчивость ограничена одной Азией, а Азия, по мнению Китая, – это Азиатско-Тихоокеанский регион.
Есть две концепции Азии в китайских представлениях. Первая – это действительно Азиатско-Тихоокеанский регион: район к востоку от Мьянмы или, другими словами, регион, который мы называем Юго-Восточная Азия (Мьянма, Таиланд, Вьетнам, Индонезия, Филиппины, Сингапур и т. д.), плюс Северо-Восточная Азия (Япония, Северная Корея, Южная Корея). Но есть и более полная концепция Азии как обширного массива суши – самого большого в мире по площади и по населению, – который распространяется от Тихого океана до Средиземного моря. Китай признавал до сего дня доминирование Америки в Азиатско-Тихоокеанском регионе, но не так чтобы очень, когда речь шла о странах Южной и Средней Азии и Большого Ближнего Востока. Наша стратегия должна состоять в том, чтобы бросить вызов китайской концепции того, где Америка может и должна присутствовать. Мы достигаем этого поддержанием ощутимого присутствия в западных частях Азии – и не только в виде военных баз, но и за счет встраивания в экономику и политическую жизнь региона.
Америка является неотъемлемой составной частью Азиатско-Тихоокеанского региона благодаря большому количеству торговых сделок и военных баз, а также двусторонним союзам и военным организациям, которые она помогала создавать и в которых сейчас участвует. Наша цель состоит в поддержании в регионе стабильности, открытости и недопущения конфликтов. Мы видим преимущества в процветании и открытости региона для американского бизнеса и торговли. Чем благополучнее будет Азиатско-Тихоокеанский регион, тем важнее для нас обеспечить его свободу от гегемонистского контроля со стороны любой державы. Та же самая логика должна быть применима и к Ближнему Востоку. Тем не менее сегодня на Ближний Восток приходится 5 % торговли США и только 1 % их прямых инвестиций (54 миллиарда долларов из 3,4 триллиона долларов) – мизерная сумма по сравнению с АТР, на который приходится 16 % американских инвестиций за рубежом268. Объем нашей торговли с регионом сейчас меньше китайского. Важным моментом последнего десятилетия, который мы пропустили из-за нашей занятости войнами на Ближнем Востоке, стал факт бурного развития китайской торговли с регионом. Объем товарооборота Китая с Ираном вырос с 1,3 миллиарда долларов в 1999 году до 45 миллиардов в 2011 году. Товарооборот Китая с Саудовской Аравией вырос с 4 миллиардов в 2001 году до 50 в 2011 году, с Египтом – с менее миллиарда в 2001 году до 9 в 2011 году. С 2006 года Китай экспортирует на Ближний Восток больше Соединенных Штатов, то же самое относится и к импорту за период с 2009 года269. В 2010 году объемы китайского экспорта в регион почти вдвое превосходили американские (Китай сейчас – крупнейший экспортер в регион), а китайские прямые инвестиции за рубежом резко взлетели, оставив Америку далеко позади: 30 % мировых контрактов Китая в тот год приходилось на арабские предприятия270. Мы существенным образом уступили Ближний Восток Китаю и другим, которые теперь от этого получают выгоды, в то время как мы сами ускоренными темпами пытаемся не допустить того же в Азиатско-Тихоокеанском регионе и Африке.
В прошлом Америка противилась попыткам вытолкнуть ее из Азии гегемонистскими силами. С 1941 по 1945 год Америка участвовала в мировой войне с Германией и Японией, потом мы десятилетиями давали отпор Советскому Союзу, чтобы не допустить такого исхода271. А сейчас Америка опасается того, что Китай может захотеть исключить Соединенные Штаты из Азии как раз тогда, когда находящаяся на спаде экономика США сильно нуждается во всех связях, которые можно было бы активно подключить272. Этот страх скрывается за расширением договоренностей о свободной торговле (с Японией и Южной Кореей) и новых деловых связей в Азии (с Индией и странами Юго-Восточной Азии) 273. А в более широком плане он прячется за действиями по «восстановлению баланса» и усилиями, направленными на то, чтобы убедить страны АТР в том, что Китай не собирается расти до такой степени, что может заслонить солнце. Мы будем присутствовать там с целью осуществления контроля над его амбициями. Мы также хотим, чтобы Китай знал, что мы будем начеку, чтобы вовремя встать на пути его продвижения к гегемонии. Но для убедительности наших действий мы должны это делать не только в Восточной Азии, но также и в других частях мира, начиная с Западной Азии.
Согласно прогнозу глобальной нефтяной компании «Бритиш петролеум», за период с настоящего времени и до 2030 года 95 % роста мировой потребности в нефти будет приходиться на Китай и Индию (которая к 2030 году превзойдет Китай по численности населения). Даже если они будут расти более медленными темпами, на эти два азиатских гиганта будет приходиться значительная доля глобального потребления энергоресурсов. Северная Америка, напротив, станет энергетически независимой. В 2030 году природный газ составит большую долю (по всей вероятности, подавляющее большинство) глобального потребления энергии, но не в Китае и Индии. Начать с того, что в Китае все еще будет недостаточно необходимой инфраструктуры трубопроводов для распределения природного газа внутри страны (строительство национальной сети, соединяющей источники поставок с сотнями тысяч городов, городков и сел, займет значительное количество времени и потребует капиталовложений), а это также ограничит его возможности разрабатывать свои собственные резервы сланцевого газа.
К 2030 году страны – производители нефти и газа из Средней Азии и Ближнего Востока полностью будут зависеть от азиатских покупателей – замешенная на нефти стратегическая взаимосвязь между Америкой и Персидским заливом станет разваливаться. Эта тенденция просматривается уже сейчас. Япония покупает природный газ у Катара по 15–17 долларов за миллион БТЕ (примерно 1000 куб. футов, или 27,4 куб. м), в то время как цена в Америке за тот же самый объем газа составляет всего 3 доллара (одна из причин надеяться, что производство США станет более конкурентоспособным). Катар и другие ближневосточные страны – производители газа могут ожидать сокращения спроса на Западе – их рынком сейчас является Азия. Они смотрят на восток точно так же, как Китай смотрит на запад. Монархии Персидского залива инвестируют средства в перерабатывающие предприятия, банки и в обрабатывающую промышленность в Китае, углубляя экономические связи между Восточной и Западной Азией.
Раздумывая над такой картиной, администрация Обамы и некоторые наблюдатели пришли к выводу, что Америка может оставить Ближний Восток и умыть руки, не связываясь больше с ближневосточными проблемами. Если нам не нужна их нефть, то, разумеется, и их головная боль нам ни к чему. Было бы мудро, если бы китайский интерес к ближневосточным энергоресурсам не грозил поставить в невыгодное положение непосредственных союзников США – Индию, Японию, Южную Корею и даже большую часть Европы. Это именно то, ради чего Америке следует сохранять равновесие с Китаем274. Если эти страны окажутся в зависимости от Китая в поставках энергоресурсов, им придется связать свою внешнюю и экономическую политику с политикой Китая, что означало бы их отход от Соединенных Штатов. Это нанесет большой урон нашим планам сдерживания Китая в АТР и обеспечения продолжения процветания и открытости этого региона. Эффективным способом для Китая сломать американское сдерживание в его собственном подворье является надавливание на энергетический страховочный канат азиатских союзников Америки, и сделать это лучше всего на Ближнем Востоке. И те же самые страны, просившие нас обратить внимание на Азиатско-Тихоокеанский регион, вскоре попросят нас вновь обратить свое внимание на Ближний Восток.

 

В апреле 2012 года премьер-министр Турции Реджеп Тайип Эрдоган посетил Урумчи, столицу самой западной провинции Китая Синьцзяна, родину тюркоговорящей и исторически мусульманской уйгурской этнической группы. С четырьмя министрами и тридцатью турецкими бизнесменами в своей свите Эрдоган побывал на заводах, в мечетях и на базарах. Чтобы задать надлежащий тон первому за 27 лет визиту турецкого премьера в Китай, Эрдоган решил сделать первую остановку в преимущественно тюркском и мусульманском Урумчи. Но в отличие от Шарля де Голля в Квебеке Эрдоган поехал в Урумчи – место недавних межобщинных беспорядков между уйгурами и ханьцами – не для того, чтобы поддержать местные националистические чаяния. Напротив, он сказал собравшимся там людям, что Турция исповедует «один Китай». Не будет турецкой поддержки исламским активистам и уйгурским сепаратистам. Это был важный шаг для Турции. За три года до этого Эрдоган разозлил Пекин, назвав разгром Китаем уйгурских сепаратистов геноцидом. Пекин потребовал от Эрдогана взять свои слова обратно, и тогда он отказался это сделать, но в данной ситуации он фактически именно это и сделал.
Турция не интересовалась местной политикой, но всегда была готова вкладываться в местную экономику – чтобы помогать созданию свободной экономической зоны в Урумчи. В своих экономических связях Турция дотянулась до Средней Азии, а теперь она достала до Синьцзяна, и это со временем могло бы помочь Китаю самому дальше дотянуться до Средней Азии.
Поездка Эрдогана в Китай была совершена в ответ на визит в Турцию в феврале 2012 года будущего председателя КНР Си Цзиньпина. Возвращаясь из Вашингтона, Си сделал две остановки. Одной была Ирландия, в которой Китай надеется воспользоваться сокращающимися американскими и европейскими инвестициями – особенно в фармацевтической промышленности – для того, чтобы захватить торговый плацдарм на западном фланге Европы. Второй стала Турция, в которой Китай видит возможность попасть в Европу с востока, а также нащупать плацдарм для проникновения на Ближний Восток и Кавказ. Это довольно редкое явление, когда будущий китайский руководитель совершает ознакомительный визит – он демонстрирует важность Турции в планах нового председателя для Китая. Китай поворачивается на запад, добиваясь вторжения в выгодные экономические отношения между Соединенными Штатами и ЕС, и продвигается в Западную Азию. Турция представляет собой важную стартовую площадку для общих честолюбивых замыслов.
Выступление Эрдогана в Урумчи хорошо укладывалось в концепцию китайских руководителей: «Это именно то, что нам хотелось бы увидеть в подтверждение новых экономических и стратегических возможностей», – как выразился один из китайских высокопоставленных официальных представителей. Эрдоган подготовил почву для достижения настоящей цели своего визита в Китай: заключить широкомасштабное и исторически важное соглашение между Китаем и Турцией. После Урумчи Эрдоган направился в Пекин. Там он и китайский премьер Вэнь Цзябао подписали соглашения по большому количеству экономических проектов – если быть точным, 25 амбициозных соглашений. Обе страны договорились совместно производить автомобили и товары широкого потребления, а также в больших масштабах вкладывать средства в новую инфраструктуру для Турции – кое-что из этого может пойти на пользу большим геостратегическим интересам Китая. Китай согласился продать нуждающейся в энергоносителях Турции две атомные электростанции и построить нефтеперерабатывающие предприятия. Он выразил готовность развивать новое портовое оборудование, рыть канал в Стамбуле, чтобы уменьшить нагрузку на пролив Босфор. Достигнута договоренность проложить железную дорогу от Стамбула через Восточную Турцию, при этом планируется соединиться (по всей вероятности, через Иран, где Китай также строит железные дороги275) с линиями в самом Китае, доходящими до прибрежных городов, являющихся средоточием китайской промышленности и торговли276. Также имел место разговор и о строительстве Китаем третьего моста через Босфор, чтобы соединить европейскую и азиатскую половины Стамбула. За период с 2000 по 2012 год объем торговли Турции с Китаем вырос более чем в 20 раз – до 25 миллиардов долларов, и он имеет тенденцию к увеличению в дальнейшем277.
В пекинском представительстве Ассоциации турецких промышленников и предпринимателей (АТПП) царит нескрываемый энтузиазм по поводу процветающих связей: «Наша торговля достигла 25 миллиардов долларов. Китай экспортирует в Турцию товаров на 23 миллиарда долларов США, а мы экспортируем в Китай только на 2 миллиарда. Мы хотим экспортировать больше в Китай, но Китай рад компенсировать этот дисбаланс за счет ИПИ (иностранных прямых инвестиций)». Это означает, что все больше китайских компаний открывает предприятия в Стамбуле и по всей Анатолии. АТПП ведет активные переговоры с китайскими компаниями, обивая пороги в Пекине и Шанхае и выискивая китайских потребителей турецких товаров и китайских инвесторов в турецкие предприятия. Поездка Эрдогана была как инъекция наркотика. «Теперь, когда подписано межправительственное соглашение, имеется официальная поддержка делового сотрудничества. Отныне это абсолютно новая игра». Руководство представительства АТПП в Пекине признает наличие препятствий, которые необходимо устранить – например, Турция не торопится выдавать рабочие визы китайским гражданам, – но оно надеется, что бюрократические препоны не встанут на пути быстрого роста двусторонней торговли. Действительно, Китай сейчас так важен для устремлений Турции, что обещание богатых взаимоотношений заставит сдвинуть горы в Анкаре – и даже изменить внешнюю политику Турции. Отвергнутая Европой и нуждающаяся в инвестициях и рынках Турция быстро движется в орбиту Китая. И не только одна Турция. Новый президент Египта Мухаммед Мурси тоже списал Запад как источник капиталовложений и финансовой помощи. Он рассчитывает на китайскую помощь. В августе 2012 года он вылетел в Пекин (перед остановкой в Тегеране) для обсуждения улучшения экономического сотрудничества с Китаем. Самая важная страна арабского мира с самым большим населением, расположенная на перекрестье дорог Азии, Африки и Европы, считает, что у нее есть что предложить Китаю.
Турции отношения с Китаем дают новые рынки и очень нужные иностранные инвестиции для поддержания высокого уровня развития экономики в то время, когда Европа (крупный торговый партнер Турции) оказывается на спаде и когда арабский мир (в который Турция надеялась наращивать свой экспорт) находится под ударом политической нестабильности. Турция установила для себя цель: стать к столетию со дня создания Турецкой республики – в 2023 году – 10-й крупнейшей экономикой мира (сейчас она 16-я). В Турции сегодня все подчинено достижению этой цели – и правительство, и частный сектор превратили ее в некое заклинание. Для этого понадобится всё: огромные капиталовложения, горы товаров, новые выгодные рынки. По мнению турок, ключ успеха находится в Восточной Азии, прежде всего в Китае. Один старший советник Эрдогана так охарактеризовал эту ситуацию: «Для достижения нашей цели нам нужны капиталовложения из Китая на строительство новых мостов, дорог, телекоммуникаций и внедрения новых технологий, а также совместной деловой активности и торговли. Китай наращивает свою деятельность в Африке, так почему же не в Турции? Китай является единственной страной мира, которая готова делать такого рода инвестиции». «А каково будущее Турции в Европе?» – спросил я. «Европа не станет делать такие инвестиции. Будущее Турции нуждается в Китае», – получил я ответ.
Поворот к Китаю является частью большого обращения на Восток со стороны Турции. Анкара также подписала амбициозное соглашение о свободной торговле с Южной Кореей. Она поощряет инвестиции из Сингапура (который даже открыл представительство своей палаты экономического развития в Турции) и Японии, также ищущей инвестиционные возможности, в которых Китай является большим докой. Соглашения о расширении торговли с восточноазиатскими экономическими локомотивами будут дополнять торговые сделки, которые Турция планирует заключить с государствами Юго-Восточной Европы, Кавказа и Средней Азии. Посредством их инвестиций в обрабатывающий сектор восточноазиатские страны смогут проникнуть глубоко в Европу и более широкий регион вокруг Турции.
Концепция «неоосманства» Турции в каком-то смысле носит чисто символический характер. Поскольку границы в этом регионе искусственные – прочерчены колониальными державами в конце Первой мировой войны, – существует естественное желание в какой-то мере переступить за их пределы, а для Турции, по сути, вернуться в региональную семью, которую она покинула после окончания Великой войны и распада Оттоманской империи. Ни единого шага не было сделано для продвижения Турции и региона к реализации этой концепции, за исключением решения Турции отменить требование оформления виз для граждан обширного региона вокруг нее. Отсюда беспрецедентные масштабы поездок и торговли, завязанных на Турции, – обширный рынок уникальной важности для Китая и его восточноазиатских соседей.
Амбициозные планы развития Турции во многом зависят от иракской нефти и восточноазиатских рынков и инвестиций. В то время как энергоносители и инвестиции стимулируют рост Турции, они также соединяют вместе два крыла Азии с Турцией, служа в качестве главной объединительной силы. Разведанные запасы нефти и газа в районе иракского Курдистана, где турецкое влияние бесспорно, равны запасам в Ливии, а по низкой себестоимости добычи их можно сравнить с Саудовской Аравией. Курдский район, как ожидается, будет качать один миллион баррелей в день к 2015 году и удвоит это количество к 2020 году278. Китай пристально наблюдает за разработкой этих запасов. Так много китайских компаний обосновалось в Ирбиле в прошлом году, что местные фирмы стали искать говорящих по-китайски, чтобы обеспечить переводом растущий китайский бизнес.
Китай видит в возвышающейся Турции экономического партнера, новый рынок для китайских товаров и технологий (Китай особенно гордится тем, что ему удалось продать Турции старую технологию для АЭС), а также хорошее место для приложения капиталовложений. В Турции растет средний класс и потребительский рынок, и вскоре она станет пятой по величине экономикой Европы. Ее транспортный коридор и торговые связи делают ее удобными воротами в большие европейский и ближневосточный рынки, равно как и в малые на Балканах, Кавказе и в Средней Азии. И там влияние Турции очень ощутимо. Китайско-турецкое партнерство может соперничать по влиянию с тем, которое Россия и Иран оказывают в Средней Азии и на Кавказе. Китай имеет значительную долю на всех этих рынках, но Турция может обеспечить Китай еще большим присутствием. Особые экономические отношения Турции с Европой, ее открытые границы и мягкая политика в отношении въездных виз для своих соседей, а также инфраструктура ее портов, железных дорог и трубопроводов – все способствует этому: если Китай будет в Турции, то он автоматически будет и во многих других местах тоже.
Другими словами, все выглядит так, будто Азия становится меньше, когда Турция движется на восток, а Китай – на запад. Два новых растущих рынка в настоящее время захватывают в вилку весь континент, и по мере закрепления экономической интеграции обширное пространство между Средиземным и Желтым морями сократится до одного геостратегического пространства. Вот так Америка должна бы размышлять об Азии – как о географическом регионе, экономической зоне и стратегическом пространстве между Турцией и Китаем.

 

За последнее десятилетие Западная Азия предстала энергетическим центром для быстрорастущих экономик Азиатско-Тихоокеанского региона и Южной Азии, главной из которых является экономика Китая279. Эти экономики нуждаются в больших запасах нефти и газа России, Средней Азии и Персидского залива, а также в транспортном коридоре Ирана, Афганистана и Пакистана для подпитки своего роста.
На уголь все еще приходится 70 % потребления энергии в Китае и 80 % снабжения электричеством280, но нефть не отстает и уже является главной причиной беспокойства, когда Китай рассматривает свои виды на будущее в глобальном масштабе и взаимодействие с международными рынками.
Джеймс Фоллоус из журнала «Атлантик» объясняет растущую потребность Китая в нефти специфической особенностью его роста: «Как бы быстро ни развивалась экономика [Китая], его потребление энергии все еще растет быстрее. Каждый процентный пункт прироста объема производства ведет к непропорциональному увеличению потребности в энергоносителях»281. Двадцать лет назад Китай сам добывал необходимый ему объем нефти и даже какую-то часть экспортировал282. Китай начал импортировать нефть в 1993 году. К 2005 году спрос на сырую нефть удвоился, и Китай стал вторым по величине импортером нефти в мире, уступая только Соединенным Штатам. Еще через 15 лет или примерно в эти сроки потребность Китая в нефти вновь удвоится. Задолго до этого, в 2020 году, как предполагается, Китай будет импортировать 7,3 миллиона баррелей сырой нефти в день – половину запланированной добычи Саудовской Аравии283. К этому времени Китай будет первым в потреблении нефти, а сумасшедший темп урбанизации, вероятнее всего, сделает его очень и очень зависимым от нефти. Только в предстоящее десятилетие на рост новых китайских городов, судя по сообщению Глобального института Маккинси, придется приблизительно 20 % мирового потребления энергии и до четверти роста [глобальной] потребности в нефти284.
Для того чтобы насытить растущий энергетический голод, Китай занялся поисками угля, нефти и газа по всему миру285. Примерно в 1999 году Китай взял на вооружение политику «поиска», которая поощряла дипломатов и государственные компании на заключение долгосрочных контрактов на поставки нефти286. Китайские интересы заставили обратиться прежде всего к источникам в пределах досягаемости в Таиланде и Перу (места, в которых мало конкуренции или западного присутствия), а затем устремиться к более крупным сделкам в Судане и Южном Судане. Китай вложил 44 миллиарда долларов США в нефтяные проекты за пределами страны, половина из которых приходится на Африку. В период с 2002 по 2003 год торговля между Китаем и Африкой удвоилась и составила 18,5 миллиарда долларов – значительная ее часть приходилась на импорт нефти287. Но всего этого недостаточно. Китай нуждается в больших объемах поставок из России и Ближнего Востока. Он стремится к сохранению стабильности действия контрактов по долгосрочным поставкам, но также старается инвестировать непосредственно в разведку и добычу нефти и газа, что делается в Иране. Богатые запасы нефти и газа Ирана остаются хорошей возможностью для реализации стратегии «поиска»288.
Восточная Азия окончательно становится импортером энергоресурсов, чьи потребности отлично удовлетворяются потенциалом поставок Западной Азии (состоящей из Ближнего Востока и Средней Азии). Ближний Восток экспортирует около 30 миллионов баррелей нефти в день, Восточная Азия импортирует такое же количество289.
Обеспечение ископаемых видов топлива в стране-производителе не является единственной проблемой Китая. Он также беспокоится по поводу безопасности маршрутов поставок290. Первым шагом поворота Америки в сторону Азии была организация военного сотрудничества с Австралией, Филиппинами, Вьетнамом и Индией. В военном соревновании Америка имеет явное преимущество в использовании превосходящей морской мощи для того, чтобы перекрыть поставки нефти Китаю. В то же время Китай обеспокоен в связи с контролем со стороны ВМС США Персидского залива. Беспокойство также внушает узкий проход шириной в 500 миль между Суматрой и Малайским полуостровом, известный как Малаккский пролив. Этот мелководный, легко блокируемый участок воды на канале Филиппа южнее Сингапура он меньше двух миль шириной – восточные ворота в Индийский океан и один из важных перегруженных морских проливов мира. Более 85 % нефти и нефтепродуктов, направляемых в Китай, проходит через Малаккский пролив с запада на восток. Для китайских стратегов решение того, что они называют «малаккской дилеммой», – главная забота.
Китайцев беспокоят стратегические отношения Америки от Японии до Индии, поскольку они видят в делах США очертания петли, которой можно задушить их доступ к энергоносителям291. Накануне Второй мировой войны Америка, Британия и Нидерланды предпринимали усилия, чтобы затруднить для бедной энерго– и другими ресурсами Японии доступ к поставкам нефти, каучука и железной руды из Юго-Восточной Азии и Голландской Ост-Индии. Это урок, который помнят ответственные за принятие стратегических решений в Китае. Во время «холодной войны» Советский Союз бросал голодный взор на Персидский залив с мыслью предпринять нечто подобное в отношении Запада. Доступ к энергоносителям и, соответственно, к Ближнему Востоку будет в основе следующего глобального соперничества.
В силу этих доводов Китай строит океанский флот и вложился в стратегию «нитки жемчуга», представляющую собой строительство баз в Индийском океане (в таких местах, как Шри-Ланка) для защиты морских путей в Африку и на Ближний Восток. Уже существует большое соперничество между Китаем и Индией по поводу того, какая из этих стран будет господствовать в Индийском океане. Обе азиатские державы следят друг за другом даже тогда, когда они сотрудничают в борьбе с угрозой пиратства292. Но Китай особенно озабочен контролем над океанскими просторами со стороны США, что в дополнение к их доминирующей позиции в Персидском заливе подвергает риску энергопоставки для него. Спор вокруг отмели Скарборо, в котором стремление Китая утвердить свое доминирующее положение над Южно-Китайским морем встретило сопротивление со стороны некоторых стран Юго-Восточной Азии, заручившихся поддержкой США, несколько снял напряженность с проблемы. В то время Америка объявила о намерении разместить 2500 морских пехотинцев в Австралии и помочь Филиппинам модернизировать их военно-морской флот.
Во избежание «малаккской дилеммы» Китай обратился к решению проблемы путем строительства ряда сухопутных ниток трубопроводов, которые соединили бы восточные промышленные центры Шанхай и Гуанчжоу с западной частью Китая и Туркменистаном соответственно293. Китай также присматривался к Мьянме как к альтернативному маршруту, обходящему пролив. Но там Пекину необходимо соперничать за влияние с Дели. Индия тоже быстро растет и смотрит на те же самые источники на Ближнем Востоке и в Средней Азии для поддержания своей экономики на заданных темпах. Индия, однако, уже имеет внушительный военно-морской флот и является стратегическим партнером Америки; администрация Буша стремилась поддерживать Индию как противовес Китаю, налаживая тесные связи с Дели путем таких мер, как сделка об атомной электростанции для использования в мирных целях.
История Китая и Индии полна противостояний. Они провели короткую и жестокую пограничную войну высоко в Гималаях в конце 1962 года, и Индия остается стратегическим заклятым врагом Китая. Сейчас между ними большая торговля, но их соперничество будет выходить на передний план по мере их борьбы друг с другом за доступ к энергетическим ресурсам в Западной Азии при всех их отличных двусторонних отношениях. В своих расширяющихся усилиях по обеспечению доступа к нефти и газу Ближнего Востока и Средней Азии Китай действует из страха перед Индией и в равной мере перед Соединенными Штатами.
Мьянма также представляет проблему для реализации Китаем своих планов. В начале 2011 года военный режим Мьянмы неожиданно начал серию реформ, которые привели к потеплению отношений с Вашингтоном. Это не доставило радости Китаю, который относился к Мьянме, по сути, как к зависимому государству. На самом деле именно боязнь излишней зависимости от Пекина, можно предположить, стала одной из причин, которыми руководствовались сторонники реформ внутри правящего режима Мьянмы. В середине 2012 года Мьянма приостановила работу по сооружению Мьичинской плотины, которую Китай строил через реку Ирравади, – еще один признак того, что Нейпьидо старается установить некую дистанцию между собой и Пекином.
Двигаясь далее на запад, Китай ассигновал 12 миллиардов долларов на развитие порта Гвадар на побережье Аравийского моря в Пакистане. Идея заключается в создании места, где нефтехимические продукты, перекачанные из Средней Азии (Казахстана и Туркменистана), а также полезные ископаемые, поступающие из Афганистана, могут быть перегружены на танкеры и грузовые суда, направляющиеся в Китай. Гвадарскому проекту мешает нестабильность и проблемы безопасности – результат столкновений белуджских сепаратистов и центрального правительства – из разряда тех, которые препятствуют работе таких многонациональных корпораций, как «Эксон мобил» в Индонезии или Нигерии. Но Китай продолжает вкладывать инвестиции в порт Гвадар и работает над установлением контроля над портовым оборудованием294.
Не удивительно в таком случае, что Китай заинтересован в других трубопроводах. В их числе те, которые идут из Ирана в Пакистан, а затем, возможно, со временем пойдут через горы Гиндукуш в Синьцзян. Другие начнутся в Средней Азии в месторождениях газа Туркменистана, а потом змеей протянутся через Афганистан и Пакистан к порту Гвадар или прямиком в Синьцзян. Но и здесь снова возникает соперничество с США. Вашингтон ведет переговоры о трубе из Туркменистана в Индию (а не в Китай) как части американской инициативы создания «нового шелкового пути» для подключения к торгово-экономическому сотрудничеству Афганистана и других стран вдоль исторического сухопутного маршрута торговых путей между Китаем и Европой. Новый шелковый путь – это благородная идея, которая могла бы сработать, если бы у Америки действительно было настоящее обязательство по обеспечению стабильности в Афганистане и существенное финансовое обязательство по строительству инфраструктуры, развитию промышленности и торговли, не говоря уже об обязательстве улучшить отношения с Пакистаном и установить отношения с Ираном. Без такого обязательства эта идея в лучшем случае станет основой для китайской региональной экономической системы.
Два десятка лет назад крупные промышленные и населенные центры Китая располагались на его восточном побережье. Этот район остается основным, однако и народ, и производство – и насущная потребность в потребляемой энергии – движутся на запад295. Китаю сейчас необходимо больше и больше энергоносителей для развития расположенных в центральной и западной частях страны территорий, а это еще одна причина прокладывать трубопроводы в юго-западные провинции Юньнань (из Мьянмы) и Синьцзян (из Пакистана)296.
Политолог Кент Кальдер пишет о том, что энергетическая независимость связывает воедино восточную и западную части Азии новыми способами. Китайско-турецкая сделка еще раз показывает, что потребность Восточной Азии в более тесных связях с Западной уравновешивается потребностью Западной Азии в торговле с Восточной. В 1980 году на Восточную Азию приходилось 20 % импорта Ближнего Востока; сейчас этот показатель удвоился до 40 % и, вероятно, продолжит расти297. Китай в настоящее время ведет оживленную торговлю с монархиями Персидского залива и быстрыми темпами заполняет пробел, оставшийся после ухода западных интересов из Ирана и Пакистана. Экономическое присутствие Китая в Азии огромно, и оно быстро растет. Его политический подход и военное жало, несомненно, очень скоро станут ощутимыми.

 

Возвышение Китая до сего времени не было таким разрушительным, как возвышение Японии или Германии (или России) в прошлом столетии. Экономический подъем этих стран, мягко говоря, имел четко прослеживавшийся милитаристский подтекст. Потребность в ресурсах и рынках толкала эти страны к развязыванию экспансионистских войн. Китайское заклинание со времен запуска Дэн Сяопином экономических реформ в 1978 году состояло в «мирном возвышении в гармоничном мире». В стратегическом мышлении Китая просматривается налет осторожности и терпеливости, но эти качества вряд ли могут замаскировать решимость страны в отстаивании своих интересов и достижении своих целей. У Пекина есть устремления, но он не хочет проблем298. С учетом наличия многообразных внутренних проблем и всего того, что ему еще предстоит сделать для укрепления экономических достижений, Пекин знает, что он «не в таком положении, чтобы быть высокомерным или чрезмерно хвастливым» (эти слова принадлежат заместителю министра иностранных дел Дай Бинго). И тем не менее Китай все еще видит свои интересы как отличающиеся от интересов остального мира, а его потребность в ресурсах и рынках может закончиться военным конфликтом299.
Подход типа «мы не хотим проблем» звучит, другими словами, прекрасно, но, как оказывается, его трудно соблюсти, особенно демонстрируя бряцание саблей в Южно-Китайском море. Однако недавняя размолвка в Южно-Китайском море – это не все, что заставляет Соединенные Штаты и Китай встать на путь столкновения и делает возвышение Китая источником глобального напряжения, если уж на то пошло. Китай, несмотря ни на что, все больше становится империалистической державой. Империализм появлялся в XIX столетии по мере того, как растущие европейские экономики занимались поисками в мире товаров и рынков для подпитки их развивающейся индустриализации300. Европейские державы в то время – что очень похоже на сегодняшний Китай – вкладывались в поддержание безопасности торговых маршрутов и создание инфраструктуры добычи ресурсов.
Журналист Стив Колл описал то, что он называет «меркантильным подходом к энергоносителям» со стороны Китая, и премиальные надбавки, которые тот назначает за физическое владение нефтяными поставками. Такой подход бросает оскорбительный вызов взаимозаменяемости глобального нефтяного рынка. В то время как Америка рассматривает глобальные нефтяные рынки как интегрированное целое, руководствуясь правилами свободного обмена, Китай стремится к прямым отношениям, основанным на спросе и предложении между конкретно ним и любым источником поступления нефти. Это очень отдает колониализмом XIX века. В результате установится больший контроль со стороны Китая над отношениями спроса и предложения, станет глубже политическая вовлеченность в эти дела, а также зависимость от производящих энергоносители регионов и стран. Душок колониализма XIX века не ускользнул от внимания Колла, который называет подход Китая неоколониальным301.
«Мирное возвышение» не пойдет рука об руку с меркантилизмом. И если мирное возвышение не сработает, то, как предупредил Генри Киссинджер, отношения Америки с Китаем станут похожими на вариант англо-германского соперничества, которое доставляло неприятности Европе накануне Первой мировой войны302. Германия была в то время возвышающейся мятежной державой, нуждавшейся в энергоресурсах и другой продукции, которая помогла бы ее экспансии, жадно ищущей рынки для товаров своих многочисленных заводов и фабрик. Меркантильный подход Германии вошел в противоречие с британским господством над глобальной экономикой – господством, подкрепленным не только размерами Британской империи, в которой «солнце никогда не заходит», но также и Королевским ВМФ, защищавшим торговые интересы многих других стран от германского экспансионизма303. Германия становилась милитаристской, создавая свой океанский флот, что поддерживало рост ее влияния за пределами континентальной Европы и запускало гонку подготовки к войне в первом десятилетии XX века.
Точно так же реакция Америки на меркантилистский натиск Китая против открытой торговли заставляет нас идти на конфронтацию с ним. Ближний Восток будет в центре этой схватки, если она случится.
Пример европейского империализма демонстрирует и другие уроки. За изначальным оттоком капитала из Европы в Новый Свет (английский капитал играл большую роль в создании традиционных скотоводческих ранчо и железнодорожном бизнесе Дикого Запада Америки) вскоре последовал поток капитала обратно в Европу, поскольку низкие цены на товары и промышленный экспорт, продаваемый в Новый Свет, давал европейским странам огромную прибыль. Дела, однако, не везде шли так гладко. Некоторые представители местного населения упорно избегали несправедливых условий торговли с Европой, а европейские державы реагировали в ряде случаев применением силы и даже прямыми территориальными захватами. Империализм трансформировался в колониализм, который имел некоторый смысл, поскольку европейские державы боролись не только за то, чтобы улаживать дела с беспокойными аборигенами, но также защищали свои владения от соперничающих держав.
Вчерашний империализм постепенно смещался на восток, как запоздавший на вечеринку гость, Китай начал усиленно делать инвестиции в Африку, Латинскую Америку и Западную Азию304. Он строит железные дороги и порты в странах Африки южнее Сахары и в Афганистане, чем очень напоминает Англию и Францию в Индии или Африке305. Китайские управляющие и рабочие отправляются в Африку, где живут и работают в отдельных поселениях, похожих на британские городки в колониальной Индии. Эти китайцы находятся там в длительной командировке.
Китай выделял наличные средства правителям – таким, как Уго Чавес из Венесуэлы, – точно так же, как поступали когда-то Англия, Франция и Нидерланды. В «игре набобов», в которую Англия играла с европейскими соперниками в Индии, цель заключалась в завоевании лояльности со стороны местных правителей с тем, чтобы контролировать торговые пути. В современном варианте этого приема серьезные инвестиции Пекина в Камбодже отгородили эту страну от ее соседей в Юго-Восточной Азии в вопросах, представляющих интерес для Китая, что создает несогласованность в рядах АСЕАН как раз тогда, когда Соединенные Штаты пытаются мобилизовать региональную группировку на сопротивление китайскому господству в Южно-Китайском море. «Игра набобов» продолжается.
Сегодня по всей Африке и Азии страна за страной радуются получению китайских денег на строительство железных дорог и портов для перевозки товаров в Китай. А то, что приток дешевого китайского импорта делает с местной обрабатывающей промышленностью, – это другая и менее счастливая история. В Нигерии и Пакистане китайская текстильная продукция вытесняет местных производителей. Один пакистанский производитель текстиля сказал мне: «Все беспокоятся о том, что, если мы откроем торговлю с Индией, ее текстильная продукция вытеснит нас из бизнеса, но китайцы уже делают это». Производители мыла и даже производители глиняной посуды говорят то же самое. По некоторым оценкам, на Китай сейчас приходятся шокирующие 90 % этого рынка в Пакистане.
Мы знаем из истории, что империалистическая формула монопольного контроля над экспортом товаров широкого потребления плюс импорт в большом количестве готовой продукции приводит к политическим беспорядкам. Первоначальный энтузиазм в отношении китайских инвестиций уступит место гневу по поводу чистого оттока богатств в Китай, поскольку он получает нужную ему продукцию и наводняет страны одну за другой своей дешевой готовой продукцией. Для того чтобы сохранять все эти экономические ухищрения, Китаю понадобится политическое вмешательство. Он должен будет влезать во внутреннюю политику стран, принимать чью-то сторону в запутанных внутренних стычках, а также принимать чью-то сторону в региональных конфликтах. И когда его интересы послужат оправданием принятия важных решений с желаемым результатом, убеждение станет предпочтительным методом выбора, а сила – лишь крайним средством.
Китай также столкнется с другими мировыми игроками, находящимися в поисках той же самой продукции и ресурсов. Америка, Европа, Индия, Япония и Южная Корея, как и другие восходящие нации, – все будут искать железо, медь, марганец, бокситы, редкоземельные металлы и нефть. Бум золотой лихорадки в Монголии – который привлек 15 миллиардов долларов иностранных инвестиций и настраивает Соединенные Штаты против Китая в этой обширной, но слабо населенной стране трех миллионов человек, – наряду со спорами в Южно-Китайском море дает некоторое представление об этом. В конце концов, Китай уже захватил острова Спратли – скопление скал недалеко от подводных месторождений нефти. Китай получает преимущество инициатора в Африке и пытается пробить себе путь к господству в Юго-Восточной Азии. Но для защиты своих инвестиций и недопущения того, чтобы страны-поставщики играли против своих соперников, Китай должен будет оказывать большой политический контроль. Поскольку Китай сталкивается с теми же самыми проблемами, защищая свои капиталы, которые когда-то привели Европу к колониализму, «мирное возвышение» может со временем стать не таким уж и мирным.
Китайцы тем не менее не заглядывают так далеко в будущее. На сегодня присутствие США с точки зрения обеспечения безопасности Персидского залива и других регионов дает стабильность, благодаря которой Пекин может вести свободную торговлю, реализуя свои интересы за пределами своей страны. Китай хотел бы получить все и сразу. Он получает возможность привлекать страны, создающие проблемы в регионе, и нестабильные страны – Иран или Пакистан, например, – в то же самое время выигрывая от выгодных условий торговли.
Как мы заметили, Америка уговаривала саудовцев продать Китаю больше нефти с тем, чтобы добиться китайской поддержки в обуздании Ирана и Пакистана. Но почему так должно быть? Почему бы Пекину не предложить нам уступки с тем, чтобы убедить Америку сохранить ее дорогостоящие инвестиции в региональную безопасность? Многие наблюдатели задумываются над тем, что в не таком уж далеком будущем, когда потребность США в ближневосточной нефти уйдет в прошлое, единственными покупателями нефти в Персидском заливе станут страны Восточной Азии. Китай тогда окажется в незавидном положении полной зависимости от обеспечиваемой США безопасности важнейших скважин Залива. И тем не менее все не так просто. Китай сейчас рад «халяве», потому что его отношения с Америкой были, в общем-то говоря, вполне спокойными. С 11 сентября мы концентрировали свое внимание на Ближнем Востоке, по большей части, не обращая внимания на возвышение Китая. Но когда Китай оказывается на мушке у Америки, выгоды в связи с освобождением своих ближневосточных интересов из тисков американского влияния перевесят выгоды от «халявной» безопасности, которую он получает благодаря американскому присутствию в регионе. Вскоре Китай будет приветствовать американский уход из региона даже ценой того, что все расходы по обеспечению там безопасности могут лечь на его плечи. Американское отступление с Ближнего Востока Китай будет рассматривать как стратегическую выгоду. И именно поэтому этого не должно произойти. Это уже весьма очевидно по китайскому подходу к Средней Азии. Этот регион не только является источником ценной энергии для Китая, но благодаря его культурным и этническим связям с тюркским мусульманским меньшинством самых западных провинций Китая отвечает геостратегическим интересам безопасности Китая. Пекин стремился включить Среднюю Азию в свою экономическую орбиту. А это также означало союзничество с Ираном и Россией – другими ключевыми игроками региона – и ограничение американского присутствия в нем. Созданная по инициативе и при поддержке Китая Шанхайская организация сотрудничества (ШОС) – соперник американской мощи, задуманный как противовес НАТО и Совету сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ), – отражает этот подход. А Америка как раз должна была бы использовать свое присутствие на Ближнем Востоке, чтобы не дать шанс Китаю осуществить гегемонию над торговлей. И это пошло бы на большую пользу глобальной экономике.
Америка, возможно, и не объявляла о том, что она закрывает базы в Персидском заливе, – на сегодня заметно сокращаются наши зоны дипломатического и экономического охвата. Но президент Обама объявил, что из-за возрастающего экономического давления внутри страны Америка рассматривает иную форму военного присутствия на Ближнем Востоке, такую, которая предназначена не для ведения новых наземных войн, а преимущественно для проведения точечных контртеррористических акций. Пример опрометчивого ухода Америки из Ирака и потом из Афганистана выглядит устрашающе. И он может в предстоящие годы с тем же успехом оказаться распространенным на Персидский залив, во всяком случае, пока мы не разработаем глобальный план действий, завязанный на наше военное присутствие на Ближнем Востоке, – как это было в Европе и Восточной Азии во время «холодной войны». Военное присутствие должно увязываться с дипломатическим и экономическим участием, целью чего являются договора, союзы и многосторонние организации. Все это могло бы способствовать укреплению глобальной стабильности и подключению Ближнего Востока в международный экономический порядок.
Но это не входит в нынешнюю орбиту движения Америки. У Китая в отсутствие Америки на Ближнем Востоке будут развязаны руки, и он сможет распространять собственную экономическую систему в регионе, а когда будут возникать конфликты, разрешать их с позиции возвышающегося над всеми Срединного царства – как он сейчас поступает в конфликте между Суданом и Южным Суданом.
В этих делах Китаю понадобятся союзники и местные жандармы. Те в Америке, кто заявляет, что мы должны сократить наше присутствие в Персидском заливе, поскольку нам больше не нужны будут его нефть и газ, должны подумать над тем, кто заполнит вакуум: возрастет роль Ирана и Пакистана, поддерживаемых Китаем. Это должно заставить нас призадуматься, с учетом природы нетерпимости обеих стран и состояния наших с ними отношений.
Какое-то время – в 1970-е годы – шахский Иран фактически действительно служил в качестве жандарма Персидского залива. Англия ушла из района «к востоку от Суэца», и Америка, занятая и измотанная тогда войной во Вьетнаме, не очень-то торопилась заполнить образовавшуюся брешь. Шах предложил взять на себя ответственность за безопасность для Персидского залива.
Сделка состояла в том, что западные державы признают региональную роль Ирана, если Тегеран признает суверенитет Бахрейна и других эмиратов Персидского залива и использует некоторую часть своего новообретенного нефтяного богатства для строительства морской мощи с тем, чтобы можно было внести вклад в дело защиты американских интересов. Вскоре иранские корабли патрулировали Залив, а когда поддерживаемое коммунистами восстание в районе Дофар (Оман) стало угрожать тамошней прозападной монархии, Иран направил войска для проведения кампании борьбы с повстанчеством (что является главной причиной сохранения до сего дня дружественного настроя к Ирану со стороны этих эмиратов Персидского залива). Такая система безопасности в Персидском заливе работала до падения шаха в 1979 году. Однако не все было так гладко. В 1974 году Иран оккупировал три стратегически важных острова в устье Ормузского пролива, объявив их иранской территорией. Даже сегодня спор сохраняет силу, омрачая отношения между Ираном и Объединенными Арабскими Эмиратами.
Пакистан также сыграл свою роль в обеспечении безопасности в районе Персидского залива. После захвата экстремистами Мечети аль-Харам в Мекке в 1979 году – то была самая серьезная угроза саудовской монархии за всю историю ее существования – королевство обратилось за помощью к Пакистану. Пакистан направил несколько дивизий из своих войск в Саудовскую Аравию в качестве преторианской гвардии саудовского монарха. Мусульманские и очень опытные пакистанские войска обеспечивали мир и спокойствие саудовским правителям на протяжении 1980-х годов и давали хороший повод для укрепления связей в области безопасности с Пакистаном, что позволяло некоторым полагать, будто саудовцы инвестируют в ядерную программу Пакистана.
Выбор Пакистана по-прежнему остается козырной картой Саудовской Аравии, когда ее интересы расходятся с интересами Соединенных Штатов. В марте 2011 года, когда «арабская весна» цвела полным цветом и сразу после того, как протесты прокатились по Саудовской Аравии и Оману и почти что свергли просаудовскую монархию в Бахрейне, принц Бандар бин Султан вылетел в Исламабад просить о помощи. Он хотел получить заверения от Пакистана в том, что тот разместит свои войска в Бахрейне и Саудовской Аравии, если протесты станут неуправляемыми (он знал, что Соединенные Штаты ни в коем случае этого не сделают). Он просил, другими словами, вернуться к саудовско-пакистанским договоренностям 1980-х годов.
Помощь в конечном счете прибыла в Бахрейн, государство Залива, где режим оказался ближе всего к падению. С благословения пакистанской армии через объявления в газетах тысячи пакистанских ветеранов и опытных борцов из разных племен были завербованы на работу в войсках безопасности в Бахрейне, которые отчаянно стремились усилить свои возможности накануне нарастающих беспорядков.
Тем не менее следует отметить, что организация системы безопасности Персидского залива совместно с Ираном и Пакистаном для союзников могла бы оказаться трудным делом для Пекина. В далекие 1960-е и 1970-е годы Иран и Пакистан были его лучшими друзьями. В то время главная трещина разлома в регионе проходила между Ираном и Пакистаном, с одной стороны, и Афганистаном и Индией – с другой. К 1990-м годам, однако, Иран и Пакистан разошлись. Пакистан увидел в иранской революции угрозу – она разжигала межконфессиональную напряженность между шиитами и суннитами. Межрелигиозное насилие погружало Пакистан в периодически возникавший хаос на протяжении 1990-х годов, когда радикальные группировки с обеих сторон, поддерживаемые хозяевами в Иране и Саудовской Аравии соответственно, взрывали бомбы, совершали убийства в ходе акций насилия, продолжающихся до настоящего времени306. Иран и Саудовская Аравия впервые скрестили шпаги по поводу региональной силы в Пакистане в 1980-е и 1990-е годы. Саудовская Аравия привлекала радикальные суннитские группировки Пакистана для того, чтобы противостоять поддерживаемым Ираном политикам и военным, стремящимся оказывать воздействие на политику по соседству307. Битву выиграла Саудовская Аравия.
Иран и Пакистан расходились также и по Афганистану. На протяжении 1980-х годов Пакистан работал вплотную с Саудовской Аравией и Америкой, чтобы заставить Советы уйти, и тогда Пакистан отладил свое партнерство с саудовцами относительно своего талибского проекта в Афганистане в 1990-е годы. Иран сблизился с Индией, и обе эти страны поддержали Северный альянс в его борьбе с талибами, а значит, против пакистано-саудовского плана доминирования в Афганистане.
Сегодня американские усилия отделить Индию от Ирана происходят в то же самое время, когда Вашингтон расходится с Исламабадом по вопросам борьбы с терроризмом. Это создало благоприятную обстановку Ирану и Пакистану – обеим странам, негодующим против американского присутствия в регионе, – для того чтобы у них была возможность подумать над совместной работой в Афганистане и по региональным проблемам. Но у Пакистана сохраняются тесные связи с главным соперником Ирана – Саудовской Аравией. Пока еще нет четкой стратегической переориентации на Иран, но имеют место скачки в определении своей позиции. Китай может столкнуться с трудностями в управлении сложной сетью союзов и соперничества в этом регионе – особенно в связи с опасениями саудовцев по поводу Ирана. На сегодня ухудшающиеся отношения США с Пакистаном создали почву для лучших отношений и возросшей стратегической координации между Тегераном и Исламабадом, являющимися союзниками Китая.
Эти альянсы имеют большую силу. В ноябре 2009 года, когда администрация Обамы была занята тем, что убеждала Пакистан в необходимости сотрудничества по Афганистану, китайские и пакистанские официальные лица собрались в Исламабаде на празднование старта нового китайско-пакистанского проекта высокого уровня: производство до 250 единиц истребителей JT-17 в Пакистане. То была сделка на пять миллиардов долларов, и только первая часть более широкой инициативы по развитию военной техники308. Проект очень примечателен, и не только тем, что символизирует китайскую поддержку Пакистану в его военно-стратегическом соперничестве с Индией, но и тем, что он говорит о глубине связей между Китаем и Пакистаном309.
Премьер-министру Пакистана Юсуфу Разе Гилани нравится повторять набившее оскомину описание китайско-пакистанской дружбы: о том, что она «выше, чем Гималайские горы, и слаще, чем мед»310. Пакистанцы также говорят, что Китай – «всепогодный» друг. Это предположительно можно трактовать так, что Америка в лучшем случае только друг «на хорошую погоду»311.
В атмосфере горечи и взаимных обвинений, последовавших за обнаружением бен Ладена, жившего в самом центре военного поселения, Пакистан вновь обратился к старой идее относительно того, что Китай всегда стоит за Пакистан, несмотря ни на что. Пакистанцы с готовностью расскажут вам о важной помощи Китая во время войны 1965 года с Индией (хотя Иран тоже сыграл такую роль поддержки) или о помощи Китая Пакистану во время войны 1971 года, Каргильской войны 1990 года и даже сегодня: Китай является единственной страной, поддержавшей Пакистан после абботтабадского фиаско312.
Китай может быть «всепогодным другом», но он по-прежнему не любит снежные бури или торнадо. Китаю не нравится, когда Пакистан слишком сильно перегибает палку с Индией или провоцирует гнев Америки. Китай рассчитывает на Пакистан как на стратегическую базу, а не повод для головной боли. Волны экстремистов, подготовленных в Пакистане, могут разжигать огонь сепаратизма в Синьцзяне, и, как случалось раньше, бесчисленные китайские инженеры могут быть похищены представителями разных пакистанских племен за выкуп. И все же подлинный гнев Китая вызывает исходящая из Пакистана угроза региональной силовой игры. Китай хочет использовать Пакистан в своих собственных интересах, и он не хочет становиться пешкой в региональных играх Исламабада. Это проявилось, например, в том, что, даже когда Китай наращивал свои капиталовложения в военные возможности Пакистана, он свел на нет свою поддержку Пакистана по вопросу о Кашмире313.
Китай был также источником моральной поддержки, страной, к которой Пакистан обращался в случае угроз со стороны Индии или давления со стороны США. На протяжении последних десяти лет Китай культивировал это чувство тем, что углублял стратегические вложения в Пакистан. Наряду с истребителями, трубопроводами, портом и мостами Китай строит дороги и электростанции, а также обещает ядерные реакторы гражданского назначения, подобно тому, который отправится в Турцию. Заключенные соглашения о свободной торговле предполагают расширение товарооборота между двумя странами до 15 миллиардов долларов США в 2015 году. На Китай уже приходится 11 % импорта Пакистана314.
Китайских бизнесменов полно в отелях в Лахоре и Карачи, где они изучают перспективы инвестирования даже в компании, выпускающие программное обеспечение. «Чайна Мобайл» приобрела контрольный пакет акций «ПакТел»; китайские производители оружия продают ежегодно военную технику Пакистану на сумму 7 миллиардов долларов США. Фактически на Пакистан приходится большой объем мировых продаж оружия Китаем, Китай является крупнейшим поставщиком для нужд обороны Пакистана. Пекин продает свои самолеты (включая те, которые могут доставлять ядерный боезаряд), корабли и передовые системы предупреждения. Существуют планы продажи подводных лодок. Китай помогает Пакистану строить свой собственный военно-промышленный комплекс, создавая совместные проекты, включающие не только истребители, но также танки, ракетные фрегаты, баллистические ракеты и даже спутники связи и дистанционного зондирования315. Китай недвусмысленно хочет, чтобы у Пакистана была сильная армия – а особенно мощными были бы ВМС – как стратегический актив в Западной Азии.
Сотрудничество также распространяется и на вызывающую противоречивые оценки программу ядерного оружия Пакистана. Печально известный А. К. Хан, отец пакистанской атомной бомбы, открыто признавал китайскую помощь в виде урана для ядерного оружия, технических чертежей ядерного оружия и тонн гексафлорида урана, который пакистанские центрифуги могут перекрутить в уран, доведенный до предельной возможности использования в атомном оружии316.
Пакистан еще больше сблизился и стал теплее относиться к Китаю, когда президентом этой страны был генерал Первез Мушарраф. А сейчас связи между двумя странами носят строго деловой характер. Президент Зардари дважды в год посещает Китай. Он говорит, это нужно для того, чтобы «учиться», однако известно, что богатый Зардари имеет личные капиталовложения в Китае. Он, дескать, демонстрирует способ установления более тесных связей, которые дополняют растущее военное и научно-техническое сотрудничество между двумя странами.
Китай также ценит Пакистан за то, что тот играет роль шипа в бок Индии. Пакистанские интриги отвлекают все внимание Индии, напрягают что есть мочи ее военные ресурсы и в перспективе могут лишить Индию чувства безопасности, которое она хотела бы иметь для того, чтобы добиться желаемого экономического роста. Китай не поощряет войну между Индией и Пакистаном, но реальная угроза со стороны Пакистана, подкрепленная ядерным оружием, представляет собой некое преимущество для Китая. Индия надеется перетянуть Китай на свою сторону обещанием доступа на широкий индийский потребительский рынок, но Китай видит в Индии больше соперника в деле продажи дешевой экспортной продукции и приобретения товаров широкого потребления, чем рынок для китайских товаров. И, разумеется, Индия сейчас близкий стратегический союзник Америки в большой игре по сдерживанию Китая.
Стратегическое расположение Пакистана – при возможной военно-морской базе в Гвадаре – недалеко к востоку от Ормузского пролива представляет собой факт огромного значения для Пекина, поскольку он рассматривает стратегию для Западной Азии и региона Залива и учитывает возможность противостояния силам США и Индии в этом районе. Роберт Каплан пишет об этом следующим образом: «На Индийский океан приходится половина контейнерных перевозок в мире. Более того, 70 % общего объема перевозок нефтепродуктов проходит через Индийский океан на пути из Ближнего Востока в Тихий океан. Когда эти товары перемещаются по маршруту, они проходят по судоходным линиям перевозок нефти, включая Аденский залив и Оман – точно так же, как и через некоторые узкие места мировой торговли: Баб-эль-Мандебский, Ормузский и Малаккский проливы. 40 % мировой торговли проходит через Малаккский пролив; 40 % всей законтрактованной сырой нефти проходит через Ормузский пролив»317.
Поскольку торговля энергоресурсами и товарами между Востоком и Западом, равно как и между Африкой и Азией, продолжает расти, цифры, приведенные Капланом, тоже будут только расти.
Индия таким же образом рассматривает бассейн Индийского океана как стратегически важный район. Настроенная на то, чтобы стать четвертым крупнейшим потребителем энергии в мире (больше только Соединенные Штаты, Китай и Япония), Индия вскоре будет импортировать 90 % необходимой ей нефти из Персидского залива по маршруту, который проходит непосредственно мимо Макранского побережья Пакистана. Индия также импортирует уголь из Африки и Юго-Восточной Азии, и он тоже должен пересекать Индийский океан. Даже если бы Индия перешла на природный газ, с учетом ограниченной пропускной способности ее трубопроводов, она должна будет рассчитывать на танкеры, идущие из Персидского залива или Индонезии318.
В силу этого Гвадар становится ключевым пунктом в стратегии «нитки жемчуга», который дал бы Китаю стратегический контроль над торговлей через Индийский океан, а также стал бы подготовительной площадкой для защиты маршрутов поставок от пиратов или более глобальных соперников. Гвадар сегодня представляет собой довольно безлюдное место, больше похожее на покинутую строительную площадку, чем на загруженный порт. Но имейте в виду, что китайцы в Пакистане с дальним прицелом. Важность Гвадара станет очевидна в будущем.
Иран тоже является давним другом Китая. Он оказался среди первых ближневосточных стран, последовавших примеру Америки в открытии для Китая в 1970-е годы319. Но отношения между двумя древними нациями корнями уходят гораздо глубже. Как иранские дипломаты в середине 1970-х годов узнали, к своей радости, Китай до сего дня хранит бесценную коллекцию манускриптов классической персидской литературы – некоторые из них даже не сохранились в самом Иране. Речь тут идет о временах Великого шелкового пути, когда нагруженные товарами караваны шли туда и обратно по Азии по одному маршруту, по которому Марко Поло пришел из Персии в Китай и привел монголов на Ближний Восток.
Эта историческая связь подкреплена общим взглядом на то, что не только как современные национальные государства, но и как древние цивилизации, Китай и Иран заслуживают соответствующего места под солнцем. Иранцы впадают в экстаз, когда китайские руководители цитируют поэзию о правах древних наций, разукрашивая злоупотребления, от которых Китай и Иран страдали в руках западных держав, и предполагаемую злобную роль тех же самых держав, продолжающих мешать Китаю и Ирану подняться наверх.
Руководителям Ирана нравится идея сильного Китая как баланса против Америки. Биполярный мир – более спокойное место для Ирана. Иранские правители представляют в мечтах мир, в котором Китай будет противостоять Америке, как это делал Советский Союз в определенный момент, защищая Иран от американского давления.
Китайская торговля поддерживала иранскую экономику на плаву, несмотря на жесткие западные экономические санкции, и китайские поставки оружия и передача технологии играли решающую роль в деле модернизации устаревающей армии Ирана320. Но Китаю предстоит пройти долгий путь, чтобы вступить в соперничество с американской мощью, и, в отличие от Советского Союза, он не идет на конфронтацию с Америкой. Совет Пекина Тегерану состоит в том, чтобы быть гибким и покладистым и не провоцировать Вашингтон.
В Иране у Китая есть как стратегические, так и экономические интересы321. Иран имеет довольно сильное влияние на Ближнем Востоке, будучи местной державой с большой историей в регионе, полном «племен, которые совсем недавно обрели государственность», а влияние соответствует статусу. Распад Советского Союза помог восстановить иранское влияние в этом обширном регионе – от Кавказа до Средней Азии. Когда Соединенные Штаты и НАТО взялись за Талибан после 11 сентября, Афганистан также подпал под возобновившееся иранское влияние. Мягкая сила Ирана, используемая применительно к арабским странам и приправленная антиизраильской риторикой, распространилась на Ирак, Сирию и Ливан. Экономическая зона Ирана сейчас простирается от Герата в Западном Афганистане и на запад – до Сулемании и Басры в Ираке.
Вызов, бросаемый Ираном американским чаяниям, не отвергается в Китае. Пекин исходит из того, что его соперничество с Америкой носит глобальный характер, и ему не нравится, что никто не бросает вызов гегемонии США в каком бы то ни было регионе. И чем больше Китай нуждается в ближневосточной нефти, тем более он настроен на то, чтобы контролировать американское влияние.
Но Китай не хочет, чтобы Иран превратился в подобие Ирака – такой непокорный и предрасположенный к риску, что напрашивается на военные действия со стороны США, за которыми последовало установление контроля США над всеми военными трофеями. Посему китайцы предупреждают Иран быть осторожным, подталкивая его на переговоры с Западом и удовлетворение, по крайней мере, некоторых требований Запада322. Пекин поддержал санкции против Ирана – и выиграл от того эффекта, который они возымели в плане отвлечения западных экономических интересов и предоставления Китаю свободы действий. При таком парадоксальном исходе оказалось, что Китай поддерживает санкции для того, чтобы расширить деловое сотрудничество с Ираном и закрепить свои экономические бразды над этой страной. Но, как и с Северной Кореей, когда речь идет об иранской ядерной программе (или о его поддержке Хамаса или Хезболлы), Пекин не разделяет американские интересы.
Иран, как очень хорошо понимают китайцы, к тому же богат нефтью и газом. У него 10,3 % разведанных запасов нефти мира и 15,8 % запасов газа (второй по объему после России). В 2010 году Китай был крупнейшим покупателем энергоресурсов Ирана (на него приходится 16,2 % экспорта энергоресурсов Ирана). Иран был крупнейшим поставщиком энергоносителей Китая (на него приходится 17,4 % импорта энергоресурсов Китая). Эти данные выросли в объеме с тех пор, как санкции прервали иранский экспорт энергоресурсов в Европу и другие страны Азии. Китайцы тоже сократили какую-то часть официального импорта нефти из Ирана, но сокращение более чем в разы компенсировалось незарегистрированными поставками иранской нефти в Китай через Ирак и какой-то ее части через Дубай.
Важнее всего то, что Иран обладает крупнейшими запасами нефти и газа в регионе, который находится за пределами многостороннего контроля Запада. Это дает контролируемым государством китайским нефтяным компаниям уникальную возможность развивать возможности ведения разведки и добычи. Китай взялся за разработку нефтепромыслов в Северном Азадегане и разведку природного газа в Северном Парсе под дном Персидского залива.
Кроме того, существуют углубляющиеся экономические связи, которые стали быстро расширяться по мере ужесточения западных санкций. После ухода западного бизнеса Иран обратился к Китаю для заполнения вакуума. Китайские товары потекли потоком в Иран и заменили европейскую, японскую и корейскую импортную продукцию. Китайские нефтяные конгломераты пришли на смену и взяли на себя выполнение контрактов в области энергетики и инфраструктуры, от которых отказались французские и японские компании. Иранцам не нравится китайский вариант замены, но им больше не к кому обращаться за помощью. Иранские чиновники сомневаются в том, что китайские компании смогут сделать эту работу – нефтепромысел в Северном Азадегане уже на пять лет отстает от производственного графика, а история разработки и эксплуатации Китаем нефте– и газовых месторождений в Южно-Китайском море также не вызывает особого доверия. Более того, многие иранцы сталкиваются с трудностями работы с китайцами – культурная пропасть между нами гораздо шире, чем та, которая отделяет персов от европейцев. Несмотря на их легендарную твердость и хитрость во время переговоров, иранские бизнесмены сталкиваются с тем, что китайские партнеры дают меньше, а отбирают больше и настаивают на исключительно невыгодных сделках. Но Китай готов вести дела с Ираном, когда больше никто этого делать не хочет и иранцам некуда податься.
С 2009 года Китай стал крупнейшим торговым партнером Ирана. Двусторонняя торговля оценивается в 40 миллиардов долларов США в 2012 году, а большая часть заметно выросшего товарооборота с ОАЭ на самом деле состоит из товаров, которые тут же идут на реэкспорт в Иран – только в этом году на сумму в 7 миллиардов долларов Китай рассчитывается за нефть с Ираном в юанях, размещая деньги в китайских банках. Центральный банк Ирана хранит эти юани в Китае и продает их иранским бизнесменам, которые затем конвертируют китайскую валюту в доллары и евро для ведения дел на международных рынках.
Многие иранские производители сегодня переместили все свое производство в Китай. Производитель кухонного оборудования для внутреннего иранского рынка объяснял мне, что он вынужден был закрыть свою фабрику в Иране, потому что не мог получить аккредитивы в западных валютах и не мог выдержать высокую стоимость электроэнергии и импорта. Он перевел свое производство в Китай. И теперь он отправляет свою продукцию, произведенную в Китае, обратно в Иран через Дубай, и как «китайский» производитель он может продавать ее на гораздо более широком рынке на Ближнем Востоке и в Африке. Он лично процветает, но иранцы, которые работали на него на родине, остались без работы. Санкции не остановили ядерную программу, но поставили Иран в зависимость от Китая в экономическом плане. Может ли за этим последовать стратегическая зависимость?
Вашингтон считает свою иранскую политику чем-то отдельным и отличающимся от давления, применяемого к Пакистану, но факт остается фактом: политика США подталкивает эти две отдаленные друг от друга страны ближе друг к другу, и точно таким же образом она закрепляет китайское господство над их экономиками. Иран и Пакистан представляют для азиатской стратегии Китая то же самое, что для Америки представляют Вьетнам и Индия. Две страны, имеющие значительное влияние в Афганистане и Средней Азии, могли бы служить опорой «стратегии шелкового пути» Китая. Установив контроль над Афганистаном после ухода оттуда Америки, они могли бы контролировать поступление богатств недр Средней Азии в порты Персидского залива и Аравийского моря или по сухопутным трубопроводам прямо в Китай. Добавьте Турцию к ирано-пакистанскому дуэту, и Китай обеспечит себе экономическую гегемонию над обширным регионом, простирающимся от северо-западных границ Индии до юго-восточного угла Европы.
Мы сегодня относимся к Ирану и Пакистану с враждебностью. Они выглядят угрожающими, если смотреть на них узко через линзы наших нынешних региональных приоритетов, поэтому мы изолировали Иран и отлучили от себя Пакистан – и нам по-прежнему не удалось изменить их. Но вскоре в наши приоритеты войдет Китай, а это значит, что не в наших интересах будет оставлять эти страны без внимания, чтобы они становились опорой силовой политики Китая на Ближнем Востоке. Для того чтобы противостоять китайскому вызову, надо строить мосты, а не отталкивать Иран и Пакистан.
Региону не станет лучше под пятой Китая. Поистине, мы не делаем одолжения нашим региональным союзникам, решив сохранить наше присутствие в этом регионе. Нам следует так поступать, потому что наше присутствие там – это значимый способ (не только с истребителями и авианосцами, а и с экономическим и невоенным присутствием) нашего неприятия китайского доминирования. Мы находились бы в контролирующей позиции рядом с энергетической линией жизни Китая, а это как раз то, чего китайцы пытаются избежать. Китайские руководители могут верить в мирное возвышение их страны и учитывать последствия их меркантилизма, вызывающего конфликты, но они также считают, что намерения Америки не являются мирными. А это может означать военное столкновение в перспективе и, что совсем уж плохо, серьезные трения с последствиями для американской и китайской экономик – новый вид «холодной войны».
На ближайшее будущее Китай будет удовлетворен дивидендами, получаемыми от усилий США по обеспечению безопасности. Американская военная мощь, дипломатия и помощь в развитии поддерживают некое подобие порядка в Персидском заливе и на Большом Ближнем Востоке. Чтобы Вашингтон оставался довольным – и чтобы Америка не создавала нестабильность, – Пекин готов предоставить Соединенным Штатам дозированную поддержку по Ирану и Пакистану. Пекину не хотелось бы, чтобы упрямство Ирана или авантюризм Пакистана вызвали большую военную вовлеченность Америки в регион. Сопротивление Америке со стороны Ирака Саддама Хусейна и управляемого талибами Афганистана вело не к меньшему, а к большему американскому присутствию в регионе. Плодом американской войны с Ираном или Пакистаном была бы региональная нестабильность и (в конечном итоге) правительства в Тегеране и Исламабаде, которые были бы ближе к Вашингтону, чем к Пекину (правительства Малики и Карзая в Ираке и Афганистане тут являются неопровержимым подтверждением). А это было бы не в китайских интересах. Для Пекина было бы лучше, если бы на какое-то время Иран и Пакистан поддались бы иностранному давлению, чтобы Америка оставалась не у дел.
Стабильность на Ближнем Востоке полезна Китаю, потому что она могла бы помочь снизить цены на нефть. Америка когда-то была источником такой стабильности, но ее политика и более всего ее разговор о желании сбросить с себя ближневосточное бремя подогревают ажиотаж на нефтяных рынках. Для Пекина политика США представляет собой потенциальный источник того, что экономисты называют «внешним фактором». Другими словами, если Соединенные Штаты меняют свою политику в направлении конфронтации и отходят от поддержания стабильности в регионе Персидского залива, Китаю придется платить надбавку за увеличение рисков при покупке нефти. А это приведет к стиранию относительного преимущества в торговле Китая. И Пекину не хотелось бы, чтобы такое случилось. На ближайшее будущее, следовательно, он советует Ирану и Пакистану сохранять спокойствие и избегать нагнетания напряженности в отношениях с Америкой. В отдаленной перспективе это может означать, что Китай будет приветствовать сокращение роли США в регионе.
Тактическая поддержка Китаем целей США порой представляется Вашингтону как сближение интересов. К примеру, будучи озабоченным в связи с американскими военными ударами по ядерной программе Ирана, Китай согласился с санкциями ООН и надавил на Тегеран, чтобы тот серьезнее отнесся к шестисторонним переговорам. Точно так же, когда отношения США с Пакистаном ухудшились донельзя в 2011 и 2012 годах, что привело к риску нарушения стабильности в Пакистане и создало серьезные перспективы столкновения между Вашингтоном и Исламабадом, Китай отклонил пакистанские просьбы о помощи. Он вел работу с Исламабадом, чтобы тот примирился с Вашингтоном, а сам отказался от привычной для него уклончивой позиции, согласившись на неофициальные переговоры с Америкой по Пакистану.
Америка рассчитывает на помощь Китая в делах с Ираном и Пакистаном, в то время как Китай рассматривает Иран и Пакистан частью своей политики ведения дел с Америкой. Если бы Америки не было на Ближнем Востоке, Китай не считал бы себя вынужденным задабривать Америку; он бы гораздо смелее отстаивал свои узкие экономические интересы – и затраты Америки (и ее союзников) действительно стали бы больше.
Китай мог бы начать с перекрытия доступа Индии к энергоносителям и рынкам Средней Азии и Ближнего Востока, делая в отношении Индии то, что, как Китай боится, могла бы сделать Америка в отношении него самого. Япония и Южная Корея могли бы тоже пострадать. Все разговоры сегодня в американских внешнеполитических кругах идут вокруг того, как отладить отношения США с Японией и Южной Кореей с целью оказания давления на Китай. Но эти две азиатских страны зависят от тех же самых энергетических ресурсов, что и Китай, и чем больше растет влияние Китая на Ближнем Востоке, тем больше они должны подстраиваться под Китай для того, чтобы защитить свое энергоснабжение. Если Америка хочет, чтобы Япония и Южная Корея оставались независимыми от Китая и были в состоянии противостоять Пекину, она должна отстаивать позиции Токио и Сеула на Ближнем Востоке – не от арабских поставщиков, а от Китая.
Со временем регион, в котором господствует Китай, будет выглядеть как Китай. Продвижение на Большой Ближний Восток в поисках источников энергии и рынков будет формировать регион по его образу и подобию: недемократичный и меркантильный. Со своей стороны Америка сделала ставку на арабские монархии Залива (которые сами по себе не являются бастионами демократии). Китай присматривается к ним тоже на предмет покупки их нефти и газа, но опорами ближневосточной стратегии Китая являются Турция, Иран и Пакистан – страны «северного пояса», с которыми Америка установила дружественные отношения во время «холодной войны». В те годы Вашингтон занял старую позицию Лондона, которую Редьярд Киплинг превосходно назвал «великой игрой», суть которой состояла в том, чтобы не пустить Москву в теплые воды Средиземного моря и Индийского океана и не давать возможность русскому медведю захватить в свои лапы нефтепромыслы Ближнего Востока. Сейчас Китай восстанавливает многосторонние организации старого «северного пояса» для своих собственных стратегических целей.
ШОС стремится достичь именно этой цели. И Иран, и Пакистан входят в эту организацию. Встреча в рамках ШОС в июне 2012 года была посвящена обсуждению региональной безопасности в афгано-пакистанском коридоре и расширению китайско-российского сотрудничества по экономическим вопросам в Средней Азии в преддверии ухода США из Афганистана. Тем или иным способом Америка все сильнее подталкивает Ближний Восток в объятия Китая. Как представляется, в более широком плане Америка проделала все возможные сражения, в то время как Китай проделал все торговые дела. На протяжении вот уже десяти лет Америка проливает кровь в Афганистане и вливает туда деньги для того, чтобы нанести поражение Талибану и утихомирить страну. Но как только были обнаружены минеральные ресурсы в Афганистане, который стал безопаснее, благодаря участию США и НАТО, для проведения геологоразведочных работ, кто первым получил контракты на разработку месторождений? Китай, который также пообещал построить автотрассу и проложить железнодорожную магистраль для транспортировки медной руды – в Китай. То же самое происходит и в Иране, и в Пакистане. Америка бьется над острыми вопросами, в то время как китайцы подписывают договоры.
Каков был бы итог, если бы Америка оставалась полностью вовлеченной в дела Ближнего Востока? Что это значило бы для роли Китая в регионе и для наших отношений с Китаем? Мы могли бы защитить регион от тяжелой руки Китая и от недемократических институтов, которые он стал бы продвигать и поддерживать. Мы могли бы обеспечить доступ наших азиатских союзников к стабильному энергообеспечению, тем временем ограничив способность Китая к достижению более широких интересов в Азии и во всем мире.
Американское присутствие на Ближнем Востоке в то время, когда Китай тоже все шире проникает туда, заставило бы Китай подчиняться международным правилам и институтам вроде тех, которым он вынужден подчиняться в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Это укрепило бы более крупную цель, которую преследует Америка в стремлении убедить возвышающегося гиганта существовать в пределах основанной на правилах системы – такой, которая базируется на западных либеральных ценностях и отражает фундаментальные принципы международной системы. С этой целью нам следовало бы создавать многосторонние институты на Ближнем Востоке такого же формата, какие мы создавали и поддерживали в Азии. В частности, такие, как АСЕАН, Азиатско-Тихоокеанское экономическое сотрудничество и Восточноазиатский саммит, – на что Китай реагирует, создавая такие организации, как ШОС. И уж ни в коем случае не следовало бы оставлять регион на произвол судьбы. Эти институты продвигали бы стабильность и внедряли бы правила и нормы, необходимые для упорядоченного проведения региональной политики. Создав такие институты, мы должны были бы предложить Китаю вступить в них и принимать участие в обеспечении региональной стабильности, дипломатических и экономических диспутах и коллективном управлении. Точно так же, как Китай увязывает происходящее в Южно-Китайском море с ситуацией в Пакистане или Иране, нам следовало бы увязывать действия Китая на Ближнем Востоке с отношениями Америки в Азии и наоборот.
Джеймс Фоллоус так пишет о подъеме Китая: «Либо растущая мощь китайской экономики изменит остальную международную систему, по существу делая ее более китайской, либо растущее благосостояние китайского народа изменит систему их собственной страны, сделав ее более международной»323. Вот таким образом могло бы сказаться наше более глубокое участие на делах Ближнего Востока: содействуя тому, чтобы Китай стал интернациональным, нежели позволяя, чтобы Ближний Восток стал китайским.
У нас сегодня есть необходимые военные мускулы, а также экономическое и политическое влияние, чтобы контролировать увеличение роли Китая в регионе; нам следовало бы с пользой применить эти возможности.
Америке нет необходимости поворачиваться к Азии географически; ей следует сделать это в концептуальном плане. Это значит, что она должна признать Ближний Восток неотъемлемой частью Азии. В 2010 году Хиллари Клинтон предприняла смелый шаг, бросив вызов притязанию Китая на Южно-Китайское море. В речи на встрече АСЕАН во Вьетнаме она отстаивала право всех наций на доступ в это водное пространство. И она добавила: «Правильно, что Америка готова отстаивать свою правоту». Она закончила словами о том, что все споры должны решаться путем многосторонних переговоров. Эта смелая позиция от имени либерального миропорядка – «свобода мореплавания» является одним из великих принципов классического либерализма – помогла нескольким странам этого региона набраться мужества, продемонстрировать большую независимость в отношении Китая и больше сблизиться с Америкой324. Такой же смелый подход, который определяет китайскую политику Америки в Восточной Азии, должен определять ее подход и к Западной Азии. Китай больше, чем борьба с терроризмом и ядерной опасностью, должен быть положен в основу ближневосточной стратегии Америки в XXI веке.
Назад: 7. Пожинающие бурю
Дальше: Послесловие Америка – главная держава