Посещая Францию сегодня, трудно не оказаться под впечатлением от любви ее народа к своему языку. Французская академия, этот официальный блюститель национального языка, как ястреб следит за устным и письменным французским языком, помогая сохранять его чистоту перед лицом угрозы иностранного влияния. Еще 150 лет назад — примерно шесть поколений — меньше половины жителей Франции говорили на французском. Многие разговаривали на своих местных диалектах и языках. Примерно в это же время в Италии меньше 10 % населения говорили на итальянском. Канцлер Австрии Клеменс фон Меттерних тогда язвительно заметил, что Италия скорее не страна, а «географическое понятие» — и это было правдой, если считать единый язык атрибутом государства.

В XIX веке Европа бурлила новыми идеями и течениями. Романтизм, реализм, индустриализация, колониальная экспансия — все это внесло значительный вклад в развитие нашего «современного» мировоззрения. Одним из главных проявлений нового мышления было возникновение национализма, который и создал современную политическую карту Европы — и имел далеко идущие последствия для остального мира.

До XIX века Европа была поделена на отдельные вотчины, королевства и герцогства. Жизнь была более обособленной, чем теперь. Люди находились в зависимости от местных правителей, и их жизнь вращалась вокруг местных событий. Это отражалось и в брачных традициях. Жених и невеста жили в пределах нескольких километров друг от друга, что было характерно для всей Европы и привело к высокому уровню кровного родства вследствие внутрисемейных браков. То же было и с языком. Например, в то время как в современный Франции существует один официальный язык, строго охраняемый академией, в конце XVIII века там было множество местных языков, на которых говорили в течение сотен или даже тысяч лет. Баскский, бретонский, окситанский, корсиканский, эльзасский — все это были отдельные языки. Например, бретонский — это кельтский язык, который ближе к валлийскому и галльскому, чем к французскому, несмотря на то что это был язык провинции Бретань, расположенной на северном побережье Франции. Говорившие на этих языках считали себя отдельными народами, включенными некогда в состав Франции.

Когда Европой овладел национализм, вновь созданные единые государства стали использовать язык как средство достижения национального единства. Правительства добивались культурной общности, отдавая предпочтение лишь одному языку. Начиная с XVIII века английский стал основным литературным и государственным языком Соединенного Королевства, хотя многие проживавшие там люди говорили на языках, лишь отдаленно напоминающих английский. Результатом стало увеличение количества людей, говоривших на английском в ущерб кельтским языкам. В 1874 году на кельтском мэнском, родном языке жителей острова Мэн, говорили 12 000 человек, и только 4000 — в начале XX века. Последний человек, для которого мэнский язык был родным, умер в 1974 году, и сегодня этот язык как своего рода живое ископаемое поддерживают лишь несколько сотен его ревностных почитателей.

В течение XIX века обязательное изучение государственного языка в школах, так же как и воинская повинность, способствовало его распространению, и за несколько поколений этот процесс был почти полностью завершен. Государственность превратилась в одноязычие. Одним из лучших примеров отождествления языка и государственности является Германия. Братья Гримм, Якоб и Вильгельм, известны своими сказками, которые большинство европейских детей слышат в детстве. Но, возможно, не всем известно, что Якоб был также превосходным лингвистом, который определил принципы замены звуков в процессе развития германских языков, например, когда «б» в предковом индоевропейском слове превратилось в немецком в «п», и так далее. Работа братьев Гримм, по крайней мере отчасти, послужила возникновению чувства единства немецкоязычных народов. Их лингвистические исследования были попыткой установить и систематизировать единство германских языков и их историю с целью создания национального языкового стандарта. А с другой стороны, их сказки были попыткой записать немецкий фольклор, чтобы защитить и закрепить свою национальную самобытность. Германия становилась «немецкой», а братья Гримм в числе интеллектуальных архитекторов новой нации.

В этот период европейского национализма историю стали отождествлять с языком, но тогда это было просто формальное утверждение, что языки определяют культуры, а культуры тесно связаны со своими языками. И причина заключается в количестве времени, которое требуется для «создания» нового языка, а это 500–1000 лет. Именно столько времени необходимо для того, чтобы создать нечто отличное от родственных языков. Например, романские языки разошлись друг с другом примерно за 1500 лет с того момента, когда латынь стала языком Римской империи. Сегодня французский, испанский, итальянский, румынский, каталонский и романшский (на котором говорят в швейцарском кантоне Граубюнден) языки связаны общим происхождением от языка римлян. Для других языков, таких как баскский, потребовалось намного больше времени, чтобы отделиться от своих ближайших языков. Но в каждом случае язык представляет собой конечный результат многолетней культурной изоляции.

С потерей языков мы теряем и часть нашей истории. Если бы исчез баскский язык, мы потеряли бы единственную сохранившуюся связь с доиндоевропейскими языками Европы. Если бы примерно 2000 человек, говорящих на ягнобском языке и проживающих в Таджикистане, стали говорить на таджикском и их дети перестали бы учить ягнобский, мы потеряли бы эту живую связь с эпохой Великого шелкового пути. В каждом случае утраты языка мы теряем часть нашей культурной истории. А если этот язык не был изучен и записан, мы теряем часть нашего прошлого безвозвратно.

Сегодня на пятнадцати наиболее распространенных языках (сточки зрения количества говорящих на них людей) говорит половина населения Земли. Распространению некоторых из этих языков (в том числе английского, испанского и арабского) способствовал колониализм. Другие распространились благодаря росту численности населения, подстегнутому развитием сельского хозяйства, и лучшие тому примеры — китайский и хинди. Однако даже в этих случаях создание национального языка внесло свой вклад в их успех. Очевидно, что некоторые языки становятся намного более распространенными. Сегодня 90 % живущих на Земле людей говорят на ста языках, несмотря на то что лингвисты признают существование более 6000 различных языков. Очевидно, что на большинстве из них общается лишь небольшое число людей.

Будущее большинства из этих языков в лучшем случае неопределенно. Большая часть языков вымирает вследствие тех же процессов, которые сократили число говорящих на ягнобском и мэнском. На большинстве из этих обреченных языков говорят небольшие популяции, которые были либо поглощены более крупными группами людей, либо растворились в них. Язык ягана — на котором говорили описанные Дарвином жители Огненной Земли, о которых мы узнали в главе 1, вероятно, уже исчез, став жертвой европейского колониализма. Лингвисты Дэниэл Неттл и Сюзанн Ромейн подсчитали, что более половины языков мира могут исчезнуть к концу этого века, что равносильно потере одного языка каждые две недели. Есть оценки, что в 1500 году во всем мире существовало 15 000 языков, так что мы уже лишились более половины когда-то существовавших языковых разновидностей.

Возможно, сейчас вы думаете, что в центре внимания этой книги то, что рассказывает о нашей истории наш геном. Почему же тогда нас должны волновать рост национализма и потеря языков? А потому, что, как мы видели в предыдущей главе, с языками часто происходит то же, что и с генами. В таком случае, что именно говорит нам сокращение языкового разнообразия о нынешнем состоянии наших геномов — и об их будущем?