13. Как насчет Бога?

Назад: 12. Современная жизнь за 50 000 лет до н. э

Элизабет Стейбинг — старшекурсница христианского колледжа в городе Витон в штате Иллинойс. Девиз этого учебного заведения — «Christo et Regno Ejus» («За Христа и Царствие Его»). Сама Стейбинг — набожная христианка — находит в своей вере глубокий источник силы. «Я думаю, что на самом деле от вашего мировоззрения зависит, где вы окажетесь в жизни, — говорит она. — Я хочу стать врачом и помогать людям. Дело не в том, что этим нельзя заниматься без моего взгляда на мир. Просто, если я хочу служить Господу и делаю то, что угодно Ему, вся картина становится более значительной. Отрадно думать, что по выбранному пути я иду вместе с ним».

Но Стейбинг не ограничивается слепой верой; она — христианка, которая задает множество вопросов. Непростых вопросов, таких как существование зла и страдания невинных. «Очень трудно объяснить людские страдания, я много думала об этом, — говорит она. — У нас есть профессора, к которым я часто хожу на лекции и задаю по-настоящему жесткие вопросы; конечно, у них тоже нет готовых ответов на все. Но мне очень нравится слушать то, что они рассказывают, потому что они ступили на этот путь много раньше меня».

Стейбинг приехала в США учиться, а выросла она в Замбии. «Мы жили за городом в лесу и держали у себя всевозможных зверей — хамелеонов, обезьянок-галаго, змей, всех даже не упомнишь. Так что нас всегда окружала природа». В Витоне она изучает биологию, и профессора рассказывают студентам об эволюции. «Я не могу безоговорочно утверждать, — говорит девушка, — но мне кажется, что эволюция лучше согласуется с объективными фактами, чем любая другая теория».

Стейбинг знает, что некоторые другие студенты колледжа не хотят изучать теорию эволюции и что есть родители, которые не посылают детей учиться в Витон именно по этой причине. «Я просто не могу понять, — говорит она. — Если это интеллектуальное занятие, то я не хочу прятаться от него только потому, что в каких-то деталях оно задевает мою теологию».

Но Стейбинг задает вопросы. Что означает эволюция для веры? С другой стороны, она не считает, что, чтобы быть христианкой, надо отрицать эволюцию. «Мне кажется, что процесс эволюции налицо. И доказательств тому очень много. Но говорить, что эволюция исключает Бога, это чересчур. Я имею в виду, если Бог хочет действовать через Свои творения, в чем проблема? Сегодня мы говорим, что Бог, имея дело с человеком, проявляет Свою волю в материальных процессах. Почему же раньше, в древние времена, он не мог поступать так же?»

Некоторые люди, знает Стейбинг, возражают на это и говорят, что одно противоречит другому. «Если экстраполировать эволюционную модель и сказать, что не потребовалось никакого другого вмешательства, чтобы мы стали такими, какие мы есть, и что все это исключительно естественный отбор, то действительно встает вопрос: что значит быть человеком», — говорит она.

В конце концов все ее вопросы об эволюции сводятся к одному. «Если у всего есть естественная причина, то где же здесь место Богу? — спрашивает она. — Я много раз пыталась найти ответ».

И не она одна.

С момента выхода в свет первого издания «Происхождения видов» люди задумались над вопросом том, как выглядит в свете эволюции смысл жизни — их конкретно и человечества в целом. Что мы такое — биологическая случайность или космический императив? Оказалось, что для некоторых людей единственный вариант ответа на непростые вопросы Стейбинг — это полное отрицание эволюции и всех свидетельств в ее пользу. Именно так поступил епископ Уилберфорс в 1860 г. И сегодня возражения Дарвину звучат в полный голос, особенно в стране, где он никогда не бывал: в Соединенных Штатах.

Дарвин и Америка

Хотя сам Дарвин никогда не бывал в США, теорию эволюции представил в этой стране его друг ботаник Аза Грей. В рецензии на «Происхождение видов», опубликованной в журнале The Atlantic Monthly, он заявил, что американцам в поисках ответов на вопросы биологии не следует больше ориентироваться на буквальное прочтение Книги Бытия. В конце концов, физиков не устраивает простое объяснение, что Бог сотворил небо и землю; в то время они уже начинали понимать, что Солнечная система возникла из пылевого облака. «Нельзя ожидать, что сознание нашей эпохи не усомнится в старых представлениях о биологических видах», — писал Грей.

Как и европейские коллеги, большинство американских ученых к концу XIX в. приняли теорию эволюции, хотя некоторые из них с сомнением отнеслись к деталям теории естественного отбора. Но насколько могут судить историки, никого из ученых чтение Дарвина не заставило отказаться от религиозных взглядов. Сам Грей тоже был набожным христианином и утверждал, что, возможно, божественное вмешательство каким-то образом направляет ход естественного отбора.

Некоторые лидеры американских протестантов отнеслись к появлению дарвинизма враждебно, но, как правило, публично своих взглядов они не высказывали. В то время как ученые выражали сомнения относительно этой теории, религиозных деятелей вполне устраивала позиция наблюдателей. Но к концу XIX в., когда сомнения ученых утихли, лидеры протестантов начали борьбу. Дарвинизм в их глазах был не просто заблуждением, но заблуждением опасным. Только если Бог собственноручно создал человечество по Своему образу и подобию, могут у нас быть основания для нравственности. А дарвинизм, с их точки зрения, низводил человека до положения обычного животного. Если человек — всего лишь продукт естественного отбора, то как можем мы быть особым, любимым творением Господа? А если и это не так, то зачем людям обращаться к Библии?

Их моральные возражения затмевали научные. На грани XIX и XX вв. большинство американских протестантов воспринимало Библию как по большей части буквальную истину, но в то же время мало кто верил, что Бог действительно сотворил нашу планету всего несколько тысяч лет назад за шесть дней. Некоторые считали, что в первой строке Книги Бытия — «В начале сотворил Бог небо и землю» — подразумевается громадный промежуток времени, за который были созданы материя, жизнь и даже палеонтологические окаменелости. Затем Бог уничтожил это доадамово творение и в 4004 г. до н. э. — момент, вычисленный епископом Ушером, — соорудил Эдемский сад. Здесь, в новом варианте творения, Бог заново создал комплект животных, растений и всех остальных живых существ за шесть реальных дней. Подобная космология может вместить в себя и старую Вселенную, и старую Землю вместе с вымершей жизнью и древней геологией, поскольку все это запросто укладывается в безразмерное «начало».

Другие утверждали, что слово «день» в Книге Бытия — всего лишь поэтическое выражение, не подразумевающее конкретно промежуток времени в 24 часа. Они интерпретировали шесть дней творения как шесть больших промежутков времени, на протяжении которых Бог сотворил мир и все живое. Древняя Земля с давней биологической историей ничем этой теории не угрожала. Каким бы древним ни оказался мир, важно было одно: Бог — а не эволюция — создал жизнь на Земле и человека в особенности.

Даже в конце XIX в. дарвинизм представлялся консервативным американским христианам всего лишь отдаленной угрозой, игрушкой ученых в нескольких американских университетах. Но к началу 1920-х гг. противоречия по поводу отношения к Дарвину, до того тихо тлевшие, вспыхнули ярким пламенем.

«Давайте определимся…»

Одной из основных причин такой перемены стал подъем государственного образования. В 1890 г. государственные школы посещало всего 200 000 американских детей, но к 1920 г. это число выросло до 2 млн. В учебниках, которые выдавали на занятиях по биологии, содержалась и теория эволюции, которая рассматривалась как процесс генетических мутаций и естественного отбора. Для противников эволюции эти учебники олицетворяли собой безбожное вмешательство в жизнь детей.

Еще одной причиной конфликта стала роль эволюции в некоторых тревожных культурных переменах как в Соединенных Штатах, так и в Европе. Первая мировая война стала беспрецедентной мясорубкой, и некоторые немцы попытались оправдать массовые убийства законами эволюции. Вдохновение они черпали в трудах влиятельного немецкого биолога Эрнста Геккеля, который рассматривал человека как венец эволюции и утверждал, что мы продолжаем эволюционировать, стремясь к еще более невероятным высотам. В книге «Естественная история миротворения» Геккель писал: «Мы гордимся тем, что опередили так необычайно своих низших животных предков, и черпаем из этого утешительную уверенность в том, что и дальше человечество в целом будет следовать по славному пути прогрессивного развития и достигает еще более высокой степени умственного совершенства».

Но для Геккеля некоторые люди были более прогрессивны, чем другие. Он разделил род человеческий на 12 отдельных видов и выстроил их по ранжиру — от низших к высшим. В самом низу у него находились различные виды африканцев и аборигенов Новой Гвинеи, а на вершине — европейцы, «Homo mediterraneus». А внутри H. mediterraneus особняком, на самой-самой вершине стояли соплеменники Геккеля — германцы. «Именно германская раса в северо-западной Европе и Северной Америке, будучи превыше прочих, распространяет в настоящее время сеть своей цивилизации на весь земной шар и закладывает фундамент новой эры высшей ментальной культуры», — писал он. Рано или поздно прочие расы в большинстве своем должны будут «окончательно пасть в борьбе за существование перед превосходством средиземноморской расы».

Представления Геккеля о будущей судьбе человечества стали основанием для новой биологической религии, получившей название монизм. Группа его верных последователей, называвшая себя Лигой монистов, объявила, что на следующей стадии эволюции Германия должна стать мировой державой, и призвала соотечественников вступить в Первую мировую войну не рад и каких-то политических целей, а следуя своей эволюционной судьбе.

В Англии и Соединенных Штатах тем временем теорию эволюции пытались использовать для биологического оправдания капитализма и законов свободной конкуренции. Британский философ Герберт Спенсер, проповедующий смесь из дарвиновского естественного отбора и эволюции по Ламарку, утверждал, что конкуренция на свободном рынке заставит человеческий разум эволюционировать быстрее. Спенсер признавал, что на этом пути неизбежно будут страдания (так, он считал что голод в Ирландии наглядно показывает, что этот народ движется «прямой дорогой к вымиранию»), но эти страдания оправданны, поскольку через них человечество поднимется к нравственному совершенству.

У Спенсера появились поклонники во всем мире, особенно среди новых баронов промышленной революции, заработавших состояния грабежом. Эндрю Карнеги называл Спенсера «Главный учитель». Последователи Спенсера сформулировали на основе его взглядов теорию, которая получила название социального дарвинизма. Согласно этой теории невероятное неравенство бедных и богатых в конце XIX в. вовсе не было несправедливостью, а объяснялось законами биологии. «Миллионеры — продукт естественного отбора, который действует на все человечество и выбирает тех, кто соответствует определенным требованиям и может выполнить необходимую работу», — говорил йельский социолог Уильям Самнер, лидер социал-дарвинистов.

Социал-дарвинизм, как и монизм, не имел под собой никакой научной основы. Он брал вырванное из научного биологического контекста понятие естественного отбора и помещал в социальную среду, смешивая теорию Дарвина с дискредитировавшей себя теорией Ламарка. Однако, невзирая на ненаучность, социал-дарвинизм придавал попыткам правительств контролировать эволюцию рода человеческого, видимость законности. В начале XX в. в США и других странах практиковали стерилизацию умственно отсталых граждан и других, кого считали дегенератами, чтобы они не мешали эволюции их наций.

Некоторые учебники, которыми пользовались в американских школах, приветствовали государственный контроль над размножением. В учебнике «Общественная биология» (1914) автор писал о семьях, в которых склонность к преступности и другие пороки считались (ошибочно) наследственным проклятием. «Если бы такие люди были низшими животными, мы, вероятно, убивали бы таких особей, чтобы не дать им распространяться. Гуманность этого не позволяет, но у нас все же есть средство — содержать мужчин и женщин раздельно в клиниках или других местах, различными способами не позволять им вступать в брак и продолжать столь низкий и дегенеративный род».

В бурлящем котле философских и социальных течений, расцветавших пышным цветом в начале XX в., родился фундаментализм. Фундаменталисты стремились вернуть протестантизм к традиционным истокам; для этого, в частности, необходимо было убрать теорию эволюции из программы государственных школ. Возглавил фундаменталистов в этой борьбе политик Уильям Дженнингс Брайан. Политическая известность Брайана — он трижды выступал кандидатом от демократической партии на президентских выборах и был госсекретарем у Вудро Вильсона — привлекла к антиэволюционному движению внимание всей Америки.

Враждебность Брайана к эволюции не была связана с какой бы то ни было научной точкой зрения. Подобно многим другим фундаменталистам того времени, Брайан считал, что о шести днях творения в Библии говорилось метафорически и что они вовсе не равнялись 144 часам, как обычные шесть суток. Брайан не возражал даже против мысли о том, что животные и растения, возможно, эволюционировали и из более древних видов возникали новые. В эволюции его не устраивало другое: ему казалось, что дарвинизм плохо совместим с понятием души. «Я возражаю против Дарвиновой теории, — заявлял Брайан, — так как боюсь, что мы перестанем сознавать присутствие Господа в нашей повседневной жизни, если примем теорию о том, что во все времена и эпохи никакая духовная сила не прикасалась к человеческой жизни и не определяла судьбу государств. Но есть и еще одно возражение. Дарвинова теория представляет, что человек достиг своего сегодняшнего совершенства, действуя по закону ненависти — безжалостному закону, по которому сильные вытесняют и убивают слабых».

Брайан был бы совершенно прав, если бы он говорил о социал-дарвинизме или монизме, которыми некоторые охотно и не без успеха прикрывали жестокость, бедность и расизм. Но оба эти философских течения базировались на неверно понятом «Происхождении видов» Дарвина, замешенном на хорошей порции Ламарковой псевдонауки. Брайан не сумел увидеть разницу и объявил именно Дарвина своим личным врагом; по пути он посеял зерна раздора и путаницы, которые процветают в США до сих пор.

Обезьяний процесс: показательный суд над эволюцией

В 1922 г. Брайан узнал, что Баптистский совет миссий штата Кентукки вынес резолюцию, призывающую принять в штате специальный закон и запретить преподавание эволюции в государственных школах. Брайан подхватил призыв совета и начал ездить по штату с лекциями и выступлениями на эту тему. Закон был выдвинут на рассмотрение палаты представителей штата Кентукки, но не прошел с разницей всего в один голос. К тому моменту Брайан и его товарищи-креационисты успели разнести знамя крестового похода против преподавания эволюции в школах по другим южным штатам, и в 1923 г. штат Теннесси первым принял соответствующий закон.

Американский союз защиты гражданских свобод (American Civil Liberties Union, ACLU) выступал против принятия такого закона на том основании, что он лишает школьных учителей свободы слова. В порядке борьбы с законом союз объявил, что будет защищать любого учителя из Теннесси, который его нарушит. План состоял в том, чтобы привлечь как можно больше внимания к судебному процессу, который, как все понимали, будет проигран, а затем обжаловать решение суда на том основании, что сам закон неконституционен. Если бы ACLU удалось выиграть кассационную жалобу на этом основании, закон был бы отменен.

«Отцы» сонного городка Дейтон в штате Теннесси услышали о предложении ACLU. Сам закон, как и теория Дарвина, был им неинтересен, но в одном эти почтенные люди были едины: показательный процесс сделает их городок известным на всю Америку. Они встретились в местной аптеке с молодым учителем и тренером школьной команды по регби по имени Джон Скопе. Вообще-то Скопе преподавал физику, но он рассказал, что в роли подменного учителя ему приходилось преподавать и теорию эволюции по учебнику «Общественная биология». Отцы города спросили его, не согласится ли он предстать перед показательным судом, и Скопе после некоторых раздумий согласился. Тут же, в аптеке, ему была выписана повестка в суд, после чего учитель отправился играть в теннис.

Руководство ACLU ожидало, что Скопса быстро признают виновным и приговорят к штрафу, после чего они смогут приступить к настоящему делу — подать кассационную жалобу. Но получилось иначе. Брайан, случайно оказавшийся в тот момент в Теннесси, объявил, что приедет в Дейтон «помочь» обвинению, — и тем самым превратил и без того шумный процесс в сенсационный. После этого ACLU получил от адвоката Кларенса Дарроу предложение, от которого не смог отказаться. Дарроу только что приобрел всеамериканскую известность: в 1924 г. он защищал в суде Натана Леопольда и Ричарда Лоба, двух студентов университета, убивших просто для развлечения подростка. Дарроу убедил судью, что, хотя оба они виновны, казнить их все же не следует. Их преступление — не хладнокровное убийство с корыстной целью, а просто продукт двух «больных умов».

Именно такой материалистический взгляд на природу человека Брайан ненавидел и презирал больше всего. Да и красноречивый агностик Дарроу не любил Брайана, считая того всего лишь горлопаном. Дарроу прислал в ACLU телеграмму с предложением своих услуг и не забыл одновременно направить копию телеграммы в прессу. У лидеров ACLU, по существу, не было выбора — под окном толпились репортеры, ожидавшие их реакции на предложение Дарроу. В этот момент инициаторы всей этой истории потеряли контроль над ходом событий.

В суде встретились два знаменитых человека и страстных оратора, два непримиримых противника; неудивительно, что процесс привлек всеобщее внимание. А поскольку в домах многих американцев к тому моменту появились радиоприемники, то и слушала процесс — впервые в истории — вся Америка. Обезьяний процесс — а под таким названием суд над Скопсом остался в истории — обернулся настоящей драмой (о нем была написана пьеса «Пожнешь бурю» и позже снят фильм). Дарроу зашел так далеко, что вызвал свидетелем самого Брайана и долго мучил его вопросами о противоречиях креационизма. Дарроу вынудил свидетеля признать, что сам он не верит в шесть дней творения буквально, продемонстрировав тем самым, что Библия допускает множество самых разных интерпретации, иные из которых вполне могут включать в себя и эволюцию. Но на следующий день судья постановил исключить показания Брайана из материалов процесса. Дарроу тут же потребовал, чтобы Скопса признали виновным. Он уже думал об апелляции.

Публика назвала Дарроу победителем Обезьяньего процесса, но на самом деле преподавание эволюции в школах только пострадало от его громогласной защиты. Жюри присяжных признало Скопса виновным, и судья присудил ему штраф в 100 долларов. Дарроу подал апелляцию в Верховный суд штата, и через год первоначальное решение было отменено — но не на конституционных основаниях, как надеялся ACLU. Судья на первом процессе назначил Скопсу штраф в 100 долларов, тоща как по законам штата Теннесси штрафы больше 50 долларов могло назначать только жюри присяжных. Так что приговор был отменен на чисто формальном основании. «Продолжать это нелепое дело бессмысленно», — заявили судьи.

Дарроу, очевидно, больше интересовали собственные громкие речи, а не существо дела; на первом процессе он не выдвинул протеста против неправомочного решения судьи и тем самым лишил ACLU возможности оспорить запрет на преподавание эволюции как антиконституционный. В результате антиэволюционный закон действовал в штате Теннесси в течение сорока лет, а к концу 1920-х гг. союзники Брайана провели аналогичные законы в штатах Миссисипи, Арканзас, Флорида и Оклахома.

Подъем «науки о сотворении мира»

В 1940-х и 1950-х гг. США стали центром исследований в области эволюционной биологии. Там работали ведущие авторы синтетической теории эволюции, такие как Феодосий Добжанский, Эрнст Майр и Джордж Симпсон. Американская палеонтология, генетика и зоология славились во всем мире, однако мало что из этого нового знания просачивалось во внешний мир, выходило за пределы музеев и университетских кафедр. Широкая публика оставалась в неведении. Креационисты давили на издателей и требовали исключить из учебников всякое упоминание об эволюции. Издатели, опасаясь лишиться бизнеса, подчинялись.

Ситуация начала меняться в 1960-х гг., отчасти благодаря запуску в 1957 г. советского спутника. Триумф советской науки вызвал в Америке общую панику и тревогу о состоянии американской системы научного образования — включая преподавание эволюции. Учебники вновь начали рассказывать об эволюции, и к 1967 г. даже в Теннесси был отменен закон, по которому в свое время был осужден Скопе.

В этот же период роль нового Скопса на новом публичном процессе довелось сыграть молодой учительнице из Арканзаса по имени Сьюзен Эпперсон. Эпперсон выступила против антиэволюционного закона, утверждая, что он насаждает в государственных школах религию. Верховный суд штата Арканзас отказался выслушать дело, ограничившись заявлением, что закон этот имеет силу в рамках правовой системы штата. Наконец-то ACLU получил возможность инициировать процесс, который ему не удалось начать 40 лет назад. Юристы ACLU подали от имени Эпперсон апелляцию в Верховный суд США, и в 1968 г. закон штата Арканзас был отменен. Судья Верховного суда Эйб Фортас написал, что этот закон — «попытка вымарать одну конкретную теорию из курса государственного образования» с целью продвижения религиозных взглядов.

Ирония судьбы заключается в том, что заявление Фортаса и решение Верховного суда США, вполне возможно, подтолкнули креационистов к выработке новой стратегии, которой они пользуются до сего дня. Голословные заявления о безнравственности дарвинизма сменились утверждениями о том, что креационизм — жизнеспособная альтернативная научная теория происхождения жизни на Земле. Всякий, кто будет ратовать за исключение «креационистской науки» из школьных программ, утверждали креационисты, окажется виновен в попытках вымарать одну конкретную теорию из курса государственного образования. Вместо этого школы должны преподавать обе теории на равных и предоставлять право выбора учащимся.

Первый манифест «креационистской науки» появился в 1961 г. Им стала книга «Потоп из Книги Бытия», написанная инженером-гидравликом по имени Генри Моррис. Моррис воскресил старое течение креационизма, предлагавшее воспринимать Библию крайне буквально. Он утверждал, что сотворение Земли на самом деле уложилось в шесть суток, что возраст Земли — всего несколько тысяч лет и что все геологические формации и окаменелости на планете оказались на своих нынешних местах во время Всемирного Потопа. Моррис утверждал также, что все новые доказательства древности Земли, такие как геологические часы, основанные на законах радиоактивного распада, ошибочны, испорчены и так или иначе недостоверны. Кроме того, он предложил некое, по его словам научное, объяснение библейским событиям. К примеру, Адам действительно смог дать имена всем живым существам за один день, потому что в своем эдемском совершенстве был гораздо умнее современных людей. В 1972 г. Моррис основал Институт креационистских исследований, который до сего дня выпускает книги, журналы и видеозаписи, организует и поддерживает интернет-сайты.

Моррис показал другим креационистам пример того, как нужно лакировать свои выступления против теории эволюции и прикрываться научной фразеологией. Некоторые креационисты, известные как «креационисты древней Земли», признают возраст Вселенной в 13 млрд лет и возраст Земли в 4,5 млрд лет, но утверждают, что человек был сотворен Богом отдельно от всего остального и совсем недавно. Неудивительно, что представители разных лагерей креационистов враждуют между собой. Креационисты древней Земли нападают на креационистов геологии Потопа за то, что те игнорируют факты, установленные геологией и астрономией. Креационисты геологии Потопа обвиняют креационистов древней Земли в том, что те отказались от слова Божьего и ступили на скользкий путь, ведущий к дарвинизму и атеизму. Конечно, все креационисты выступают против Дарвина, но выступают не вместе, а каждый со своих позиций.

Проверка на научность

Сторонники креационизма убедили законодателей штата Арканзас принять закон, который требует уделять в школьной программе равное время теории эволюции и креационизму. Суды оказались гораздо менее впечатлительными. Когда в 1982 г. этот закон был оспорен в окружном суде, судья Уильям Овертон отменил его на том основании, что он противоречит первой поправке к Конституции США. В своем решении Овертон указал, что креационистская наука — вовсе не наука, а скорее попытка продвигать религию в государственных школах.

Наука — это поиск естественных объяснений всему, что мы наблюдаем вокруг себя. Центральное место в науке занимает процесс создания теорий. Говоря обычным языком, любая теория может быть связана с приблизительной оценкой или догадкой, но в науке все это имеет вполне конкретный смысл: теория — это всеобъемлющий набор утверждений о каком-то определенном аспекте Вселенной. Так, микробная теория утверждает, что некоторые болезни вызываются живыми организмами. Ньютонова теория всемирного тяготения гласит, что каждое тело во Вселенной притягивает к себе все остальные тела.

Теории невозможно доказать или опровергнуть непосредственно. Но зато они порождают гипотезы — проверяемые предсказания о конкретных приложениях той или иной теории. Если гипотезы подтверждаются данными экспериментов, если они ведут ученых к открытию новых принципов мироустройства и если данные других научных подходов также согласуются с ними — значит, теория подтверждается. Но научное знание непрерывно подвергается все новым проверкам и испытаниям, позволяющим проникнуть на более глубокие уровни реальности. Теория всемирного тяготения замечательно работает, ею вполне можно пользоваться при отправке космического корабля к другой планете. Однако, как оказалось, сама она является частью еще более обширной теории — теории относительности Эйнштейна. Тяготение, как предположил Эйнштейн, искривляет ткань пространства-времени. Одна из гипотез, выведенных из его теории, состоит в том, что свет далеких звезд должен искривляться в окрестности Солнца — и это предсказание подтвердилось во время затмения 1919 г. В настоящий момент физики пытаются ленной, в которую можно было бы включить в качестве частных случаев и относительность, и другие теории, к примеру, квантовую.

Предсказательная мощь науки позволяет нам видеть в природе вещи, абсолютно недоступные нашим органам чувств. Никто никогда не видел центра Земли, но геологи знают, что там находится железное ядро (по измерениям магнитного поля планеты, которое оно создает, и по тому, как меняются, проходя сквозь него, сейсмические волны землетрясений). Невозможно увидеть воочию черную дыру, но теория относительности не только предсказывает их возникновение в результате коллапса звезд определенного типа, но и то, что у них будет своеобразный опознавательный знак — рентгеновские лучи, испускаемые веществом в момент поглощения. В настоящее время астрономы уже регистрируют эти предсказанные лучи.

Действие эволюции по большей части тоже скрыто от глаз человеческих, но разум помогает нам отыскать его свидетельства. Никто из ученых не жил 200 млн лет назад, но по геологическим данным мы можем определить, что Земля, которую населяли тогдашние животные, во многих отношениях была очень похожа на сегодняшнюю. На живущих ныне животных действуют законы эволюции, так что и на древних животных они, по всей видимости, тоже действовали. История жизни на Земле не зафиксирована в непрерывной летописи; тем не менее по свидетельствам, сохранившимся до наших дней, мы можем получить представление о том, что происходило на планете на протяжении всех этих 4 млрд лет.

Как признал в решении 1982 г. судья Овертон, креационизм никак не соответствует критериям научности. Ученые пытаются объяснить, как устроена природа, и из этих объяснений следуют вещи, которые можно проверить. Некоторые следствия из креационистских объяснений тоже можно проверить, и эти проверки дают отрицательные результаты. Генри Моррис, к примеру, утверждал, что исходя из нынешних темпов роста населения Земли возраст вида Homo sapiens — всего несколько тысяч лет. Он просто экстраполировал современные данные о темпах роста в прошлое, до момента, когда на планете жили всего два человека (имеются в виду Адам и Ева). «Вероятная дата появления человека, вычисленная по статистическим данным, приходится на 6300 лет назад», — объявил в свое время Моррис.

Из этого заявления Морриса можно сделать вполне определенные выводы. С одной стороны, по его данным можно вычислить точное население Земли в любой момент в прошлом. К примеру, исторические записи ясно показывают, что египетские пирамиды были построены около 4500 лет назад. Если воспользоваться шкалой Морриса и подсчитать, сколько людей тогда жило на планете, получим, что всего 600 человек. Но имеются письменные свидетельства о народах, живших 4500 лет назад за пределами Египта, так что все 600 человек не могли жить именно в Египте. Учитывая, что площадь Египта составляет примерно 1% всей площади суши, получим, что на всей его территории могло в тот момент жить всего шесть человек. Чтобы поверить утверждению Морриса о том, что человечеству всего 6300 лет, мы должны поверить и тому, что пирамиды могла построить крохотная горсточка людей.

Пытаясь организовать свидетельства в пользу креационизма, его защитники заимствуют данные у ученых, но делают это очень избирательно, игнорируя полную картину. К примеру, иногда креационисты указывают на кембрийский взрыв как на свидетельство Господнего труда. «С нашей точки зрения принципиально важно, что к определенному моменту по предполагаемому геологическому календарю, известному широкой общественности как кембрийская эра, относится масса окаменелостей, которых в более древних слоях и породах практически нет, — пишут Уэйн Фрейр и Персиваль Дэвис в книге „В защиту акта творения“. — Со сколько-нибудь научной точки зрения очевидно, что в тот момент произошло очень значительное событие. Представляется разумным предположить, что внезапная перемена во время периода, названного кембрийским, была результатом творческой деятельности Бога».

При этом креационисты оставляют за кадром несколько ключевых фактов. Геологическая летопись до кембрийского взрыва уходит в прошлое больше чем на 3 млрд лет. Палеонтологи обнаружили окаменелости многоклеточных животных возрастом 575 млн лет, причем некоторые из них явно находятся в родстве с группами животных, которые появились во время кембрийского взрыва, то есть на 40 млн лет позже. Кембрийский взрыв, конечно, произошел быстро по геологическим меркам, но все же процессы, получившие это название, продлились около 10 млн лет. А если судить по тому, как развиваются зародыши различных животных, получается, что всего нескольких небольших генетических изменений могут запустить многие из наблюдавшихся в то время драматических трансформаций тел животных.

Большинство доводов в пользу креационизма на самом деле вовсе не доводы, а просто придирки к эволюционной биологии. Многие креационисты, к примеру, готовы признать, что эволюция сама по себе может иметь место — в небольшом масштабе, в пределах вида: бактерии вырабатывают резистентность, а размеры клюва у Дарвиновых вьюрков могут меняться. Но микроэволюция такого рода, говорят креационисты, не имеет ничего общего с макроэволюцией — скажем, с появлением организмов, тело которых устроено совершенно по-новому. В доказательство этого они говорят, что никто никогда не видел подобной трансформации, да и среди окаменелостей нет промежуточных стадий, которые вроде бы должны при этом наблюдаться.

Дарвин в свое время тоже уделил внимание этому вопросу; в «Происхождении видов» он указал, что окаменелости образуются очень редко и что палеонтологическая летопись в целом, по всей видимости, очень неполна. Тем не менее, несмотря на всю обрывочность материалов, палеонтологам уже удалось найти множество промежуточных форм, которых, по утверждениям креационистов, не могло существовать. Так, креационисты получали огромное удовольствие от отсутствия среди находок китов с ногами, но лишь до того момента, когда ученые впервые откопали именно такой экземпляр.

Многочисленные четвероногие киты, обнаруженные к настоящему моменту палеонтологами, скорее всего, являются древними родичами, а не прямыми предками современных китов. Тем не менее их положение на эволюционном древе наглядно показывает, как именно древние киты сменили сухопутный образ жизни на водный. Кит, конечно, совсем не похож на своих ближайших сухопутных родственников — коров и гиппопотамов; более того, трудно представить себе, как из одного могло получиться другое. Однако по окаменелостям переходных форм китов можно проследить, как именно, маленькими шажками, осуществлялась эта трансформация. К примеру, Ambulocetus — кит, похожий на аллигатора, — мог плавать как выдра, отталкиваясь короткими лапами. У Protocetus, с другой стороны, задние лапы были короче, а тазобедренные суставы свободнее, что позволяло ему мощнее работать хвостом.

Подобно другим трансформациям, задокументированным в палеонтологической летописи, переход от сухопутных китов к водным, судя по всему, занял не один миллион лет, и скорость эволюционных изменений при этом была намного ниже, чем в процессе нынешних локальных взрывов, зафиксированных учеными среди диких животных (к примеру, среди гуппи Тринидада). Невозможно за короткий промежуток времени определить направление и структуру макроэволюционного сдвига, но факт остается фактом: если вы признаете микроэволюцию, макроэволюцию вам придется признать волей-неволей.

И снова Пейли

В 1982 г., после решения судьи Овертона о том, что «креационистская наука» — не наука, креационисты вынуждены были вернуться к истокам и искать новые методы, которые позволили бы им вернуть свои идеи в программу государственных школ. Сегодня их любимая тактика — просто убирать из своих заявлений всякие упоминания о Боге и Библии.

Новое поколение креационистов называет себя сторонниками теории разумного замысла. Жизнь, утверждают они, настолько сложна, что не могла появиться путем постепенной эволюции. Нет, ее непременно должен был кто-то придумать. «Кто конкретно выступил в роли дизайнера?» — можете вы спросить. Сторонники разумного замысла скромно оставляют этот вопрос открытым. Но традиционные креационисты видят в разумном замысле острое долото, с помощью которого можно вскрыть прочную скорлупу государственной школы. Книга «О пандах и людях» (1989), посвященная Разумному замыслу и предназначенная для детей, удостоилась восторженной рецензии от организации сторонников креационистской теории «Все ответы в Книге Бытия»: «Эта великолепная книга, предназначенная для использования в средней школе в качестве учебника, не затрагивает Библии, и тем не менее содержит креационистскую интерпретацию классических доказательств, которые можно найти в стандартных учебниках при изложении теории эволюции».

Сторонники разумного замысла утверждают, что находятся на переднем фронте науки. Вместо того чтобы нападать на эволюцию со старыми аргументами вроде недостающих звеньев и возраста планеты, они привлекают данные из биохимии и генетики. Они утверждают, что в молекулярных механизмах жизнедеятельности заключена неуменьшаемая сложность. Скажем, чтобы кровь в ране свернулась, запускается длинная цепочка химических реакций, результатом которых должны стать свертывающие молекулы. Исключите из этой цепочки любой элемент — и человек истечет кровью. Как в таком случае могла эволюция создать такой механизм из более простых частей?

Разумный замысел должен показаться вам знакомым. Это очередной виток рассуждений в духе Пейли о часах, пролежавших в пустыне 200 лет. Пейли заявлял, что, если вы встретили что-то сложное и состоящее из множества деталей, каждая из которых необходима для правильной работы, значит, вы встретили нечто искусственное, нечто такое, у чего непременно есть творец. Проблема аргументов Пейли в том, что для создания сложной конструкции не обязательно нужен конструктор.

Приведем пример. Легкие возникли у рыб задолго до появления первых сухопутных воздуходышащих позвоночных. И сегодня существуют примитивные воздуходышащие рыбы, такие, к примеру, как африканский многопер. Легкие помогают многоперу дышать, но абсолютной необходимости в них нет, поскольку рыба может получать кислород и через жабры. Однако дыша время от времени легкими, многопер может увеличить свою выносливость в плавании и доставить дополнительный кислород к сердцу. Около 360 млн лет назад одна из наследственных линий воздуходышащих рыб начала проводить некоторое время на суше. Постепенно время, проводимое этими животными без воды, увеличивалось, а мощные плавники приобретали способность держать вес тела при ходьбе. Со временем жабры исчезли совсем, и через несколько миллионов лет первые четвероногие стали полностью зависеть от легких. Этот процесс иллюстрируют окаменелости.

Здесь мы имеем сложную систему (тело четвероногого животного), которая окажется неработоспособной, если извлечь из нее всего одну деталь (легкие). И все же тщательное изучение окаменелостей и современных животных показывает, что сложность этой системы нельзя считать неуменьшаемой. Эволюция может добавить организму некую полезную систему — скажем, легкие, — в качестве дополнительной; необходимой эта анатомическая деталь станет много позже, и вот тогда уже удалить ее из организма будет действительно невозможно.

Примерно так же эволюция может создать сложную биохимическую систему из относительно простых предшественников. В последние годы ученым удалось сформулировать достаточно убедительные гипотезы по двум вопросам: как антарктические рыбы спасаются от замерзания и как сворачивается человеческая кровь.

Сначала о незамерзающей рыбе. Рыбы семейства нототениевых выживают при температурах ниже точки замерзания воды благодаря естественному антифризу в крови. Их печень вырабатывает особый белок, который связывается с поверхностью микроскопических ледяных кристаллов и блокирует их рост. Благодаря этому антифризу нототениевые прекрасно чувствуют себя в антарктических водах; на данный момент в семействе известно 94 вида, и каждый год обнаруживаются новые.

Производство антифриза — сложный процесс, а без него нототениевые непременно погибли бы. Но сложность процесса не означает, что он не мог появиться в результате эволюции. Биохимик Ци-Хин Чэн вместе с другими исследователями из Университета Иллинойса обнаружила некоторые данные, позволяющие представить, как мог появиться в процессе эволюции антифризный ген. Ученые выяснили, что ген этот сильно напоминает другой ген, представленный не в печени, а в поджелудочной железе. Там он вырабатывает пищеварительный фермент, который затем поступает в кишечник. Чэн обнаружила, что инструктаж по производству антифризных молекул содержится в последовательности из девяти оснований, которая повторяется в одном гене десятки раз. (Многократный повтор позволяет одному гену вырабатывать сразу много антифриза.) Оказалось, что эта же последовательность имеется и в составе гена, отвечающего за пищеварительный фермент. Единственная причина, по которой ген фермента не производит антифриз, состоит в том, что эта последовательность находится в части так называемой «избыточной ДНК», которая вырезается из гена, прежде чем по нему начинает строиться белок.

Чэн обнаружила и другие черты сходства между генами антифриза и пищеварительного фермента. В начале каждого из них есть последовательность, играющая роль транспортной этикетки, предписывающей клетке выделить белок, а не накапливать его внутри. Кстати говоря, эти этикетки почти полностью совпадают. А в конце каждого из генов есть команда клетке прекратить трансляцию ДНК в РНК; эти последовательности тоже почти совпадают.

Выяснив все это, Чэн разработала гипотезу происхождения гена, ответственного за антифриз. В какой-то момент в далеком прошлом ген пищеварительного фермента случайно был продублирован. Первоначальный экземпляр продолжал вырабатывать свой фермент, а лишняя копия претерпела несколько мутаций. Во-первых, интересующая нас последовательность из девяти оснований сдвинулась в другую часть гена, где ее перестали вырезать как избыточную и где она начала вырабатывать собственный белок — антифриз. Позже дополнительные мутации продублировали эту последовательность еще несколько раз, так чтобы ген мог производить больше белка-антифриза. Одновременно с увеличением антифризной части гена первоначальная часть, отвечавшая за производство фермента, исчезла. Со временем от старого гена остались только транспортная этикетка в начале и сигнал прекращения трансляции в конце.

Поскольку исходный пищеварительный фермент производится в поджелудочной железе, Чэн считает, что первоначально белок-антифриз вырабатывался там же. Поджелудочная железа производит множество пищеварительных ферментов, которые затем поступают в кишечник и помогают расщеплять пищу — но рыба, плавая в холодной воде, заглатывает ее, так что в первую очередь лед у нее должен образовываться именно в кишечнике. В результате примитивный белок-протеин в кишках позволил бы рыбе выжить в переохлажденных водах, где в противном случае она замерзла бы насмерть.

С течением времени эволюционировали и сигналы, которые дают команду на активизацию гена и, соответственно, определяют, где и когда активизируется ген антифриза. Вместо поджелудочной железы ген начал включаться в печени. Если поджелудочная железа посылает свои ферменты в кишечник, то печень может выпускать свои в кровеносную систему. Насытив кровь рыбы антифризом, она способна защитить все ее тело ото льда, помогая рыбе выдерживать еще более холодные температуры.

В 1999 г. группа Чэн получила замечательное подтверждение этой гипотезы: ген-химеру. В ДНК одной из антарктических рыб ученые обнаружили ген, в котором присутствовали одновременно инструкции на производство антифриза и пищеварительного фермента. Это и есть то самое промежуточное звено на пути от пищеварительного гена к гену антифриза, существование которого предсказала гипотеза.

История тромба

Каким бы поразительным ни казался антифриз в крови нототениевых рыб — и как бы ни хотелось некоторым назвать его плодом разумного замысла, — научные данные свидетельствуют о том, что он возник постепенно в результате дупликации генов и нескольких других, менее кардинальных мутаций. При помощи подобных мутаций эволюция может сделать даже больше: она способна создавать целые системы молекул, без которых мы просто не могли бы существовать.

Рассмотрим молекулы, отвечающие за свертывание крови. Когда мы здоровы, эти молекулы (их называют факторами свертывания крови) курсируют с кровью по нашему телу и ничего не делают. Но стоит вам порезаться, а крови из пострадавших сосудов смешаться с окружающими тканями, ситуация полностью меняется. Некоторые белки в тканях реагируют с фактором свертывания крови одного из типов и активируют систему. Возникает цепная реакция: фактор свертывания первого типа сцепляется с фактором второго типа и активирует его тоже; тот в свою очередь активирует третий тип, и так далее через целую серию химических реакций. Последний в цепочке фактор свертывания разрезает на части молекулу под названием фибриноген; в результате фибриноген превращается в липкую субстанцию, из которой и формируется сгусток. В сложности — сила системы свертывания: одна-единственная первоначальная молекула — фактор свертывания первого типа — может активировать несколько факторов следующей ступени; каждый из них, в свою очередь, несколько факторов следующей. Достаточно самого ничтожного толчка, чтобы вызвать распад миллионов молекул фибриногена.

Без сомнения, это замечательная система, позволяющая остановить кровотечение. И для ее работы необходимы все части. Если человек рождается без фактора свертывания хотя бы одного из типов, у него развивается гемофилия, и любая царапина может означать смерть. Но это не означает, что система свертывания крови возникла в результате разумного замысла.

Последние тридцать лет Рассел Дулитл из Калифорнийского университета в Сан-Диего посвятил проверке гипотезы происхождения системы свертывания крови у позвоночных. Тот факт, что факторы свертывания крови могут активировать другие факторы свертывания, не представляет ничего особенного. У всех животных есть ферменты, которые активируют белки, подготавливая их таким образом к выполнению самых разнообразных задач. Один из таких ферментов вполне мог дать начало всем факторам свертывания крови.

Представим себе древнее позвоночное, у которого вообще не было никаких факторов свертывания. Это не так сложно, как кажется, — ведь у земляных червей и морских звезд тоже нет ничего подобного. Они не умирают от потери крови, потому что у них в крови имеются клетки, которые могут сами становиться липкими и образовывать грубые сгустки. А теперь представим, что ген, отвечающий за разрезание фермента, был дуплицирован и дополнительная его копия эволюционировала в простейший фактор свертывания, который производится только в крови. Он активируется в ране и режет на части белки крови, некоторые из которых наверняка окажутся клейкими. Сформируется сгусток, который по своим качествам лучше тех, что образуются из целых клеток. Если этот первый фактор свертывания случайно продублируется, число звеньев цепной реакции удвоится, а чувствительность системы вырастет. Добавьте еще один фактор, и чувствительность вырастет еще. Система будет постепенно развиваться в этом направлении.

Дулитл решил проверить эту гипотезу и нашел ей немало подтверждений. Все факторы свертывания крови оказались очень похожи между собой; кроме того, Дулитл выяснил, что все они находятся в близком родстве с одним из пищеварительных ферментов. Дулитл предположил, что фибриноген — белок, который факторы свертывания крови превращают в клейкую, слипающуюся в комки массу, — происходит от белка, который в организмах наших беспозвоночных предков делал какую-то другую работу. Дулитл поискал близкие к фибриногену белки у наших ближайших беспозвоночных родичей и обнаружил один очень похожий белок у морского огурца. В организме морского огурца каскад свертывания крови не возникает, но белок, похожий на фибриноген, имеется.

Проверка подобных гипотез — дело очень непростое. Чтобы восстановить историю гена, отвечающего за производство антифриза, ученым пришлось тралить антарктические моря, кишащие айсбергами. История системы свертывания крови потребовала тридцати лет лабораторной работы. Пока ученые ничего не могут сказать об эволюции холестерина, или коллагена, или любой из сотен тысяч других молекул, изобретенных жизнью на Земле. Сторонники разумного замысла очень любят говорить о том, как мало биологи-эволюционисты знают о биохимической эволюции. Они считают наше относительное невежество доказательством того, что молекулы многих органических веществ чересчур сложны, чтобы объяснить их появление действием эволюции — а значит, верна теория разумного замысла. На самом деле можно сказать лишь, что сегодня, через пятьдесят лет после открытия ДНК, ученые все еще многого не знают об истории жизни.

Долой проверки

Если освободить теорию разумного замысла от любимых ею нападок на эволюцию, настоящей науки в ней останется очень немного. Как разумный замысел объясняет имеющиеся доказательства в пользу эволюции, от окаменелостей и скорости накопления мутаций до сходства и различий между видами? В какой именно точке неназванный дизайнер вмешался, к примеру, в эволюцию лошади, или в полет птиц, или в кембрийский взрыв? И что именно он сделал? Как можно проверить утверждения такого рода? Какие предсказания, сделанные исходя из теории разумного замысла, привели к новым важным открытиям? Попробовав найти ответы на эти вопросы, вы получите только противоречия, непроверяемые утверждения или, чаще всего, просто молчание.

В 1996 г. Майкл Бехе попытался выступить в защиту разумного замысла в книге «Черный ящик Дарвина». Бехе, биохимик Лехайского университета, привел несколько примеров сложных биохимических формул и заявил, что они не могли появиться в результате эволюции. В то же время он признал, что «в вопросах несущественных теория Дарвина возобладала». Иными словами, в мире разумного замысла эволюция все-таки идет: у вьюрков меняется размер клюва; ВИЧ адаптируется к новым хозяевам; птицы, завезенные в США, диверсифицируются и образуют новые группы. Но подобного рода мелкие изменения не в состоянии породить всю сложность жизни.

Проблема разумного замысла заключается в том, что эти мелкие изменения складываются и производят серьезный эффект. С течением времени мутации в ДНК популяции животных или других организмов накапливаются. Как только мелких изменений накопится достаточно, популяция может разделиться на отдельные виды. По генетическим различиям между видами ученые могут определить степень их близости и родства. Если Бехе принимает и признает микроэволюцию, у него просто не остается другого выхода, кроме как признать и древо жизни. (В соответствии с этим древом, кстати говоря, человек — близкий родственник шимпанзе. Креационисты, которым не нравится числить в своих предках высших приматов, должны понимать, что сторонники разумного замысла уже сдали эту позицию.) А поскольку Бехе не возражает против палеонтологической летописи и радиоизотопной датировки, он, очевидно, не возражает и против того, что древо жизни за последние 4 млрд лет неоднократно ветвилось.

Так где же кончается эволюция и начинается «замысел»? Трудно сказать. Неужели 500 млн лет назад Разумный творец вмешался и подарил систему свертывания крови первым позвоночным? Или он вмешался 150 млн лет назад, когда у млекопитающих появилась сложная система молекул, которая позволила плаценте внедриться в стенку матки и не дать матери отторгнуть зародыш как чужеродную ткань? Или это происходит каждый раз, когда очередной вид молочая изобретает новый яд для отпугивания насекомых? Бехе об этом ничего не говорит.

Бехе даже признает, что некоторые молекулы не кажутся специально придуманными, — и это делает его позицию еще более туманной. Гемоглобин — молекула, при помощи которой эритроциты переносят кислород, по структуре очень похожа на миоглобин — молекулу, которая запасает кислород в мышцах. Поэтому Бехе замечает, что гемоглобин — не лучший пример разумного замысла. «Характеристики гемоглобина можно получить при помощи довольно простой модификации характеристик миоглобина», — пишет он. Но сам миоглобин — уж его-то сложность, по словам Бехе, точно неуменьшаема, ведь Бехе не может представить себе, как такая молекула могла возникнуть естественным путем.

Признание доказанных фактов эволюции не помогает теории разумного замысла создавать проверяемые гипотезы. К примеру, если я скажу, что некая молекула неуменьшаемо сложна, а затем появятся данные о том, что она могла появиться при дупликации генов или в ходе какого-то иного процесса, я могу списать это на эволюцию и перенести акцент на предыдущую молекулу. Сам Бехе предпочитает максимально сместить разумный замысел в прошлое, к началу времен или по крайней мере к началу жизни на Земле. Он рассуждает о том, что первая клетка могла быть создана сразу целиком, с полным набором генов, которые позже были использованы в разных организмах. Разные виды организмов продолжали применять определенные гены, тогда как другие замирали.

«Такое представление оставляет без объяснения столь значительную долю молекулярной эволюции, что трудно даже придумать, с чего начать», — говорит Аллен Орр, биолог Университета Рочестера. Действительно, некоторые гены со временем затихают. К примеру, после случайной дупликации генов одна из копий начинает мутировать и мутирует до тех пор, пока не лишается способности продуцировать белок. Такие бесполезные гены известны как псевдогены. Но псевдогены в нашем генотипе, указывает Орр, всегда напоминают какие-то из работающих генов. Если бы Бехе был прав, то псевдогены нашей ДНК напоминали бы активные гены в клетках каких-то других, совершенно непохожих видов. Почему у нас нет псевдогенов, отвечающих за производство яда у гремучих змей или лепестков цветка? Почему у нас так много общих псевдогенов с шимпанзе?

Теория эволюции предлагает простое и понятное объяснение: дело в том, что эти псевдогены появились уже после того, как наши предки отделились от предков цветов и гремучих змей и начали развиваться отдельно. Со своей стороны, теория разумного замысла может лишь утверждать, что латентные гены не проявлялись просто потому, что так получилось. Как и предыдущие версии креационизма, разумный замысел представляет нам неизвестного творца, который всеми силами пытается заставить нас думать, что жизнь эволюционировала.

Теория разумного замысла не выдерживает критики, потому что уходит от главного вопроса, который ставит перед собой наука. «Если вы позволяете себе просто постулировать нечто достаточно сложное, чтобы разумно устроить Вселенную, значит, вы отказываетесь от прошлого, — говорит Ричард Докииз. — Вы просто позволяете себе принять без доказательств существование той самой вещи, которую мы пытаемся объяснить. Красота теории эволюции путем естественного отбора в том, что она начинает с простых вещей, а затем медленно и постепенно переходит к сложным, включая вещи достаточно сложные для того, чтобы придумывать другие вещи — иными словами, мозг. Если вы позволяете себе использовать идею замысла с самого начала, значит, вы отказываетесь от реального начала. По существу, вы не даете вообще никакого объяснения».

Пределы науки

Сторонники разумного замысла и более старых форм креационизма не могут выдвинуть ни одного эффективного научного аргумента, а потому прибегают к риторике. Они заявляют, к примеру, что эволюция — это на самом деле идеология, порожденная культом натурализма, в соответствии с которым Бог не играет никакой роли во Вселенной, и все события в ней происходят исключительно по естественным причинам. Дарвинисты «держатся за свой миф из личной корысти и страстного желания разделаться с Богом», — пишет Филлип Джонсон, профессор права и откровенный креационист. Джонсон утверждает, что биологи-эволюционисты отказываются рассматривать возможность сверхъестественного вмешательства в развитие Вселенной и слепы к слабым сторонам теории эволюции. В честном диспуте, где божественное вмешательство выступило бы как возможное объяснение истории жизни, креационизм, утверждает Джонсон, непременно победил бы.

Однако наука, какие бы формы — химии, физики или эволюционной биологии — она ни принимала, может объяснить лишь объективные закономерности мира. Если бы Господь менял массу протонов каждое утро, физики никак не смогли бы разобраться в устройстве атома. Научный метод вовсе не предполагает, что у событий могут быть лишь естественные причины; речь идет лишь о том, что научно понять мы можем только их. Как бы могуч ни был научный метод, за пределами своей области он бессилен. Сверхъестественные силы по определению стоят над законами природы, а значит, выходят за рамки науки.

Джонсон и другие креационисты направляют свой гнев на эволюционную биологию, но, по существу, они нападают на всю науку в целом и каждую ее область в отдельности. Микробиологи, изучая вспышку резистентного туберкулеза, не рассматривают версию о том, что такова воля Божья. Астрофизики, пытаясь разобраться в последовательности событий, в результате которых из газопылевого облака сформировалась Солнечная система, не рисуют между газопылевым облаком и Солнечной системой квадратик с надписью «А здесь произошло чудо». Метеорологи, не сумевшие верно предсказать путь урагана, не оправдываются тем, что воля Господня отклонила ураган с намеченного пути.

Наука не может просто приписать всему непознанному в природе божественное происхождение. Если бы это было возможно, никакой науки просто не было бы. Как говорит генетик из Чикагского университета Джерри Койн, «если история науки что-то нам показывает, так это то, что, прикрывая свое невежество Богом, мы ничего не добьемся».

«Креационистская наука» в любой форме никак не влияет на то, как настоящие ученые-практики исследуют историю жизни. Палеонтологи продолжают находить принципиально новые окаменелости, которые помогают нам понять, каким образом возникли люди, киты и другие животные. Биология развития продолжает прислушиваться к симфонии эмбриональных генов, пытаясь понять, как протекал кембрийский взрыв. Геохимики продолжают находить все новые изотопные ключи к точному определению момента, когда на Земле впервые появилась жизнь. Вирусологи продолжают разгадывать всевозможные стратегии, которыми вирусы, такие как ВИЧ, пользуются для обмана своих хозяев. Основой для работы всех этих ученых служит эволюционная биология, а не креационизм.

И все же, несмотря на несостоятельность своей «науки», креационисты с большим, чем когда-либо, жаром пытаются захватить контроль над преподаванием науки в американской средней школе. По большей части широкая публика не замечает их отчаянных усилий, но в 1999 г. скандал в Канзасе вновь вывел креационизм на первые полосы национальных газет.

Креационизм в Канзасе

В штате Канзас старшеклассники сдают особый экзамен по образовательным стандартам, утвержденным Комитетом по образованию. В 1998 г. комитет поручил группе ученых и преподавателей естественных наук пересмотреть устаревшие стандарты. В работе эксперты опирались на стандарты, принятые в 1995 г. Национальным исследовательским советом США, и параллельно консультировались с Американской ассоциацией содействия развитию науки и другими крупными научными организациями. В мае 1999 г. предложения по новому стандарту были представлены в комитет; ученые договорились по всем вопросам, от астрономии до экологии. Помимо всего прочего, стандарт требовал от учащихся понимания основ эволюции — как наследственные линии адаптируются к условиям окружающей среды и как биологи при помощи теории эволюции объясняют природу биологического разнообразия.

Однако стоило группе экспертов представить свои стандарты, как произошло нечто странное. Один из членов комитета предложил другой набор стандартов, который, как позже выяснилось, был подготовлен креационистской организацией со штаб-квартирой в штате Миссури. Эксперты отказались рассматривать неизвестно откуда взявшиеся стандарты, но согласились доработать свой вариант с учетом замечаний консервативно настроенных членов комитета. Комитет потребовал, чтобы в стандарты включили фразу о толерантности к различным точкам зрения. Эксперты ее вставили. Комитет потребовал, чтобы эксперты определили понятия микро- и макроэволюции. Ученые объяснили, как постепенные, из поколения в поколение, изменения (микроэволюция) порождают крупномасштабные структуры и процессы, получившие название макроэволюции (такие как возникновение организмов с совершенно новым строением или изменение скорости вымирания). Но затем комитет попытался заставить экспертов убрать из стандартов все остальные упоминания о макроэволюции. Ученые отказались.

В августе все участники процесса встретились вновь. Ученые из экспертной группы решили стоять на своем: они потребовали, чтобы комитет проголосовал по вопросу о стандартах — принял их или отверг. Но комитет внезапно предложил вместо подготовленных специалистами стандартов еще одну собственную версию. На первый взгляд эти новые стандарты были очень похожи на представленные экспертами, но в дальнейшем выяснилось, что большинство упоминаний об эволюции из них куда-то делось. В нескольких оставленных фразах говорилось, что естественный отбор должен определяться как процесс, который «не добавляет новой информации к существующему генетическому коду». В общем, на экзаменах учащихся Канзаса не предполагалось спрашивать об эволюции, а также о дрейфе континентов, возрасте Земли или Большом взрыве. Шестью голосами против четырех комитет принял эти новые стандарты.

Вычеркнув часть первоначального текста и добавив ложные положения, комитет явно пытался подогнать школьную программу по естественно-научным дисциплинам под строгие креационистские стандарты. Представьте, к примеру, как учащимся рассказывали бы, что «естественный отбор не добавляет новой информации к существующему генетическому коду». На самом же деле мутации, такие как дупликация генов, вкупе с естественным отбором постоянно создают новую генетическую информацию. Включив в стандарты это ложное заявление, комитет следовал креационистскому принципу «„да“ микроэволюции, „нет“ макроэволюции».

Требования к геологии тоже были подогнаны к требованиям креационистов. Комитет исключил упоминание о том, что учащие должны иметь представление о дрейфе континентов — фундаменте всех современных исследований нашей планеты. Вместо этого учащимся предложено было знать, что «по крайней мере некоторые геологические напластования, возможно, сформировались за короткое время, к примеру, это гора Этна в Италии или гора Сент-Хеленс в штате Вашингтон». Это известный аргумент, при помощи которого креационисты — сторонники геологии Потопа — любят объяснять, что любые геологические формации могли образоваться всего за несколько тысяч лет.

Стараясь сделать школьные классы безопасными для креационистов, комитет по образованию готов был полностью погубить все попытки экспертов познакомить учащихся с фундаментальной природой науки. Теория перестала быть «хорошо обоснованным объяснением», а стала просто «объяснением» — иными словами, догадкой. Наука перестала быть «деятельностью человека по поиску естественных объяснений тому, что мы видим вокруг», а стала поиском «логичных объяснений». Эти и другие формулировки подразумевали, что ученые могут обнаружить сверхъестественные силы.

Журналисты быстро прослышали о решении, и местный комитет по образованию внезапно приобрел широкую и шумную известность. Губернатор Бил Грейвз объявил, что действия комитета ему отвратительны; президенты и ректоры всех канзасских университетов заклеймили одиозное решение. Члены комитета, поддержавшие креационистские стандарты, внезапно обнаружили себя в центре внимания национальной прессы; оставалось только говорить, что они действовали в интересах истинной науки. Однако, пытаясь оправдаться, они лишь полнее раскрыли собственное невежество. «Где доказательства того, что вот это собаковидное существо действительно превратилось в дельфиновидное существо или что корова каким-то образом превратилась в кита?» — спросила председатель комитета по вопросам образования Линда Холлоуэй у репортера NBC; очевидно, она никогда не слышала о палеонтологической летописи и соответствующих окаменелостях.

Приятие «денатурированных» образовательных стандартов вызвало в Канзасе стихийные протесты. Месяц за месяцем оппозиция набирала силу, и на следующих выборах в комитет по образованию в 2000 г. креационистский блок понес тяжелые потери. Два члена (включая и Холлоуэй) потерпели поражение на первичных выборах от умеренных республиканцев, еще один сам подал в отставку; его также сменил умеренный республиканец. В феврале 2001 г. комитет утвердил наконец первоначальную версию стандартов вместе с преподаванием эволюции.

Возможно, креационисты проиграли этот раунд в Канзасе, но в целом политическая борьба на территории США продолжается. В мае 2000 г. сторонники разумного замысла встретились на Капитолийском холме с консервативными конгрессменами и изложили свои идеи. Законодатели Оклахомы приняли закон, по которому учебники биологии должны сообщать учащимся, что Вселенная сотворена Богом. В штате Алабама учебники пестрят предупреждениями о том, что эволюция — не факт, а всего лишь противоречивая теория. Весной 2001 г. в Луизиане был внесен законопроект, по которому властям штата запрещается распространять ложную информацию, такую, к примеру, как результаты радиометрической датировки.

Подобные законы — не единственный способ избавиться от преподавания эволюции в школах; запугивание учителей тоже работает. Стремясь во что бы то ни стало избежать конфликтов и скандалов с некоторыми родителями, учителя биологии нередко уклоняются от преподавания Дарвина. «На конференциях учителей-естественников я часто разговариваю с учителями, и они рассказывают, как директор велел просто пропустить тему эволюции в этом году, поскольку это год выборов, — рассказывает Юджиния Скотт, исполнительный директор Национального центра развития научного образования. — Избран, мол, новый Комитет по образованию, и им не нужны проблемы. Безумие какое-то. Я имею в виду, что составить сколько-нибудь последовательный учебный план в таких условиях невозможно».

Цена вопроса

Результатом всех этих конфликтов станет не поколение креационистов, а поколение учащихся, ничего не понимающих в эволюции. Это плохо, и не только потому, что теория эволюции — одно из величайших научных достижений человечества за последние 200 лет. Многие профессии, которым учащиеся, возможно, хотели бы посвятить жизнь, требуют глубокого понимания эволюции.

Чтобы искать нефть и полезные ископаемые, к примеру, нужно отчетливо представлять себе историю жизни на Земле. В течение 4 млрд лет виды развивались, давали начало другим видам и вымирали. Их останки могут служить для горных пород, сформировавшихся в период жизни этих организмов, маркерами возраста. Если геологи находят в богатых нефтью геологических формациях окаменевшие останки какого-то определенного вида планктона, они начинают искать его и в других местах — ведь там, где есть этот планктон, может быть и нефть.

В биотехнологиях знание принципов эволюции еще важнее. Исследователи здесь имеют дело с самой жизнью, и, изменяя жизнь, они должны всегда помнить о том, что она непрерывно эволюционирует. Резистентность бактерий к антибиотикам возникает не просто так: все происходит по законам естественного отбора; бактерия, гены которой позволяют ей устоять перед действием лекарства, процветает и размножается. Ничего не зная об эволюции, исследователь вряд ли сможет создавать новые лекарства и разрабатывать схемы их применения.

То же можно сказать и о вакцинах. Развиваясь, микробы разделяются на генетически различные популяции, из которых затем формируются новые ветви эволюционного древа. Вакцина может оказаться эффективной против одной разновидности болезни, к примеру, СПИДа, но бесполезной против других, более частых, потому что вызывающие их вирусы уже достаточно далеки друг от друга. Кроме того, эволюционное древо помогает ученым определить, откуда берутся болезни (в случае СПИДа, скорее всего, от шимпанзе). А это, в свою очередь, может натолкнуть на идеи о новых методах лечения.

Эволюция на самом глобальном уровне может серьезно повлиять и на бизнес. В биотехнологии сейчас огромные усилия направлены на секвенирование генома — расшифровку полной последовательности нашего генетического кода, а также генетических кодов других форм жизни, таких как бактерии, простейшие, насекомые и черви. На это тратятся немалые деньги, потому что и прибыли здесь в будущем могут быть немалые. Ученые подробно исследуют гены фруктовой мушки, потому что гены людей очень на них похожи. Эксперименты на мушках могут когда-нибудь привести к настоящим медицинским чудесам, таким как продление человеческой жизни. Но чтобы работать в этой области, ученые должны понимать, почему наши гены так похожи. Иными словами, медицина уходит корнями к кембрийскому взрыву.

Точно так же практический смысл может нести и понимание того, как разные виды со временем объединяются в один. Возьмем малярию. Эта болезнь, несмотря на все усилия современной медицины, убивает каждый год по 2 млн человек на планете. Недавно ученые обнаружили, что паразит, вызывающий малярию, несет в себе гены зеленых водорослей. Может быть, миллиард лет назад предок этого паразита поглотил какую-то водоросль. Вместо того чтобы переварить добычу, он превратил водоросль в партнера-симбионта, и сегодня гены той водоросли по-прежнему работают в отдаленных потомках того существа. Не исключено, что это открытие подскажет новый способ борьбы с малярией. Если паразит в чем-то похож на водоросль, может быть, на него подействуют яды, которые достоверно действуют на растения. Без эволюционного подхода ученым, возможно, никогда не пришло бы в голову уничтожать малярию посредством гербицидов.

В настоящий момент биотехнология развивается опережающими темпами, и эволюция, естественно, остается ее центральным организующим принципом. Наука не будет ждать тех, кто не понимает принципов эволюции жизни только потому, что кто-то где-то когда-то решил, что им это ни к чему.

В стране Азы Грея

Когда Уильям Дженнингс Брайан в 1920-х гг. начинал поход против эволюции, им двигали не столько реальные научные возражения, сколько отвращение при мысли о том, что мир будет без боя сдан Дарвину. Для Брайана эволюция означала крах высоконравственной Вселенной, созданной Богом, и человека как особого существа, созданного отдельно от прочих тварей по образу и подобию Божию. Вместо прекрасного и разумно устроенного Божьего мира оставалась лишь жестокая борьба за господство, лишенная всякой цели.

Возможно, Брайан спутал эволюционную биологию с некоторыми социальными движениями тех дней. Тем не менее он поднял фундаментальный вопрос, который никак не исключал доводы в пользу эволюции: есть ли место Богу в мире, где действует эволюция и где роль, когда-то отводившуюся Творцу, играет естественный отбор?

Бог и эволюция не исключают друг друга. Эволюция — это феномен, который ученые могут исследовать, поскольку он наблюдаем и предсказуем. Однако наличие окаменелостей и палеонтологической летописи в целом вовсе не доказывает, что Бога нет и что у Вселенной не может быть иной, более высокой цели. Доказать это наука не в силах. Лучше всего об этом сказал Аза Грей: утверждать, что дарвинизм — это религия, «по-моему, все равно, что говорить, что моя вера — ботаника».

Сам Грей, евангельский христианин, первым познакомил Америку с «Происхождением видов» Дарвина. И после него в США работало немало религиозных ученых-эволюционистов. Грей однажды сказал, что теорию Дарвина «можно рассматривать теистически или атеистически. Конечно, — сказал он, — я считаю последний вариант неверным и абсурдным». Когда канзасский Комитет по образованию в 1999 г. пытался исключить эволюцию из школьной программы, одним из ведущих критиков такого решения был еще один евангельский христианин, геолог из Университета штата Канзас Кит Миллер. «Бог — творец всего на свете, и ничто не могло бы существовать, если бы Бог постоянно не желал его существования, — заявляет Миллер, что не мешает ему принимать эволюцию. — Если Бог использовал и успешно контролировал эволюционные механизмы при создании растений и животных, я не вижу причин, по которым следовало бы отвергать эволюционное происхождение человечества».

Кеннет Миллер, католик и биохимик Университета Брауна (не имеющий отношения к Киту Миллеру), считает, что эволюция оставляет для Бога достаточно места. В книге 1999 г. «В поисках Дарвинова Бога» (Finding Darwin’s God) он указывает, что мутации, которые, собственно, и делают эволюцию возможной, происходят на квантовом уровне, поэтому мы не можем знать наверняка, произойдет ли на самом деле данная мутация. Космический луч, пронзая клетку и ее святая святых — ядро — и сталкиваясь с ДНК, может вызвать, а может и не вызвать трансформацию одного из ее оснований. «Ход эволюционной истории может зависеть от крохотной случайности — квантового состояния одной-единственной элементарной частицы», — говорит Миллер. А благодаря принципу квантовой неопределенности, если Бог и вмешивается в эволюцию, направляя мутации, зафиксировать это научными методами невозможно.

Но даже если Бог действительно влияет на ход и направление мутаций, это не значит, что Он контролирует жизнь до мелочей, как микроменеджер. Миллер указывает, что многие христиане давно смирились с тем фактом, что историю человечества направляют случай и обстоятельства, хотя в целом у нее может быть конечная цель; мы просто не в состоянии до конца постичь ее. Природа, говорит он, ничем от истории не отличается. Благодаря все тем же случаю и обстоятельствам жизнь способна самостоятельно эволюционировать. «Бог, который руководит эволюционным процессом, это не беспомощный пассивный наблюдатель, — говорит Миллер. — Скорее Он тот, чей гений породил наш плодотворный мир, где процесс непрерывного творения вплетен в саму ткань вещества».

Миллер считает, что эволюция несет в себе предназначение — и мы с вами часть этого предназначения. «Рано или поздно этот процесс должен был дать Творцу ровно то, что Он искал, — существо, которое, подобно нам, могло познать и полюбить Его, могло понять строение небес и мечтать о звездах; существо, которое со временем открыло бы необычайный процесс эволюции, наполнивший Его землю столь богатой жизнью».

Поскольку Бог создал Вселенную так, что она следует определенным естественным законам, Он дал нам возможность познавать Его творение, но благодаря случаю и обстоятельствам у нас есть и свобода воли, которую декларирует христианство. «Бог отступился от Своего творения не для того, чтобы покинуть Свои создания, а для того, чтобы дать Своему народу подлинную свободу, — пишет Миллер. — Он использовал эволюцию как инструмент нашего освобождения».

Эдвард Уилсон, сторонник социобиологии, предлагает в своих работах совсем другое видение Бога. Сам Уилсон вырос на Юге в семье баптистов и крестился в возрасте 14 лет. В церкви городка Пенсакола, штат Флорида, пастор окунул его в бак с водой и толкал «назад и вниз, пока и тело, и голова мои не погрузились полностью в воду».

Крещение глубоко подействовало на Уилсона, но не в духовном плане, как он ожидал, а скорее в физическом. Он вдруг задумался: что если всё вокруг — по существу, весь мир, — только материально. «И где-то образовалась крохотная трещинка. До этого я держал в руке великолепный, идеально круглый драгоценный камень, а теперь вдруг, повернув его под определенным углом, обнаружил губительную трещину».

Уилсон отказался от, как он говорит, «органического Бога, который направляет биологическую эволюцию и вмешивается в людские дела». Вместо этого он теперь склоняется к деизму — вере в то, что Бог создал Вселенную и запустил ее в действие, после чего Ему уже не нужно вмешиваться в работу отлаженного механизма. Но Уилсона не пугает мысль о жизни в такой Вселенной:

Подлинный эволюционный эпос, изложенный поэтическим языком, облагораживает в сущности не хуже, чем любой религиозный эпос. Вещественная реальность, исследованная наукой, уже несет в себе больше смысла и величия, чем все религиозные космологии вместе взятые. Род человеческий прослежен в прошлое в тысячу раз дальше, чем представляли себе западные религии. Результатом его исследования стали откровения громадного нравственного значения. Мы поняли, что Homo sapiens — это нечто гораздо большее, чем просто набор племен и рас. Мы — единая копилка генов, из которой в каждом поколении выходят индивидуумы и в которой они вновь растворяются, передав жизнь следующему поколению; мы едины как вид, нас объединяет полученное наследие и общее будущее. Таковы концепции, основанные на реальных фактах; из них можно извлечь новые представления о бессмертии и на их базе можно создать новые мифы.

Конечно, эти трое ученых — евангельский христианин, католик и деист — не могут говорить от лица всех ученых и тем более всех людей. Наука живет поиском теорий, которые объясняли бы естественный мир, и созданием гипотез, которые можно проверить при помощи наших чувств. Нам всем — неученым и ученым, христианам и иудеям, мусульманам и буддистам, верующим, агностикам и атеистам — следует размышлять о том, что этот мир на самом деле собой представляет.

Молчание Дарвина

Некоторым читателям может не понравиться, что в конце книги автор обрушил на них настоящую какофонию мнений. Удобнее, наверно, когда тебя ведет вперед единственная сияющая истина. Но мне кажется, что именно таким хотел бы видеть окончание книги про эволюцию сам Дарвин.

Большую часть взрослой жизни Дарвин боролся с собственной религиозностью, но никогда и нигде не афишировал этой борьбы. В 22 года, поднимаясь на борт «Бигля» и отправляясь в кругосветное плавание, он был ревностным приверженцем англиканской церкви. В пути Дарвин познакомился с трудами Лайеля и своими глазами увидел в Южной Америке медленную поступь геологических процессов; в результате у него возникли сомнения в буквальном прочтении Книги Бытия. Путешествие продолжалось, Дарвин рос как ученый, и одновременно рос его скептицизм по отношению к чудесам. Тем не менее он непременно посещал на корабле еженедельную службу, которую проводил капитан Фицрой — да и на берегу находил, по мере возможности, церковь. Из Южной Африки они вместе с Фицроем написали письмо, в котором превозносили роль христианских миссий в бассейне Тихого океана. В общем, в Англию Дарвин вернулся хотя и не будущим пастором, но далеко и не атеистом.

В записных книжках, которые Дарвин начал вести по возвращении, он рассуждал о «любых выводах из эволюции путем естественного отбора, какими бы еретическими они ни были». Если глаза и крылья могли развиться без помощи творца, почему то же не могло произойти с поведением? И разве религия — не один из типов поведения? Религия есть в любом обществе, и сходство разных религий часто поражает. Может быть, религия тоже появилась у наших предков в результате эволюции. В качестве определения религии Дарвин коротко записал: «вера, соединенная с инстинктом».

И все же это были всего лишь мысленные эксперименты, абстрактные рассуждения, лишь изредка отвлекавшие Дарвина от главной работы: выяснения того, каким образом эволюция могла сотворить окружающий нас мир. В эти годы Дарвин действительно пережил глубочайший духовный кризис, но причиной его была не наука.

В возрасте 39 лет Дарвину довелось наблюдать, как умирал его отец. Продолжалось это несколько месяцев. Чарльз вспоминал о тайных сомнениях отца в истинности религии и размышлял о том, чем грозят Роберту такие сомнения в иной жизни. Случилось так, что в то время Дарвин читал книгу Кольриджа «Заметки к размышлению», где тот рассуждал о природе христианства. Неверующим, заявлял Кольридж, уготован гнев Господень и они его заслуживают.

Роберт Дарвин умер в ноябре 1848 г. Чарльз всю жизнь видел от него только неизменную любовь, финансовую поддержку и полезные практические советы. Неужели теперь он должен был поверить, что его сомневающемуся отцу уготованы вечные муки в аду? Если так, то та же участь ожидает и многих других неверующих, включая брата Эразма и многих его лучших друзей. Если в этом и заключается суть христианства, недоумевал Дарвин, то почему некоторым людям так хочется, чтобы это жестокое учение было истинным?

Вскоре после смерти отца здоровье самого Дарвина заметно ухудшилось. Его часто рвало, кишечник переполняли газы. Он обратился к водолечению — модному в викторианскую эпоху медицинскому методу, при котором пациенту полагалось принимать холодный душ, париться в бане и обертываться мокрыми простынями. Здоровье улучшилось, а настроение особенно поднялось, когда Эмма сообщила ему, что снова беременна. В ноябре 1850 г. у Чарльза и Эммы родился восьмой ребенок, Леонард. Однако всего через несколько месяцев смерть вновь вошла в Даун-Хаус.

В 1849 г. три девочки Дарвинов — Генриетта, Элизабет и Анна — переболели скарлатиной. Генриетта и Элизабет поправились, но девятилетняя Анна оставалась слабенькой. Она была любимицей отца и сама очень любила сидеть у него на коленях, обнимать его за шею и целовать. Весь 1850 г. здоровье Анны никак не восстанавливалось. Ее нередко рвало, и это тревожило Дарвина: «Она унаследовала, я боюсь, мое дурное пищеварение». Наследственность, которая, как успел уже убедиться Дарвин, управляла в природе всем, теперь обратилась против его дочери.

Весной 1851 г. Анна слегла с инфлюэнцей, и Дарвин решил отвезти девочку в Малверн — город, где сам он проходил курс водолечения. Он оставил ее там под присмотром няни и семейного доктора. Но вскоре у Анны поднялась температура, и Дарвин вновь бросился в Малверн. Он поехал один, потому что Эмма вновь была беременна и через несколько недель должна была родить.

Войдя в комнату Анны в Малверне, Дарвин без сил упал на кушетку. Вид больной дочери был, конечно, ужасен, но дело не только в этом: запах камфары и аммиака напомнил ему о кошмарных днях учебы в эдинбургской медицинской школе, где ему приходилось видеть операции, проводимые на детях без анестезии. В течение недели — притом Пасхальной недели — отец наблюдал угасание дочери; ее постоянно рвало зеленой жидкостью. Он писал Эмме отчаянные письма. «Иногда д-р Г. восклицает, что она справится и победит в этой борьбе; затем, я вижу, вновь начинает сомневаться — видеть все это невыразимо тяжко».

Анна умерла 23 апреля 1851 г. «Благослови ее Бог, — написал Чарльз Эмме. — Мы должны все больше быть утешением друг для друга, милая жена».

После смерти отца Дарвин ощутил пустоту и оцепенение. Теперь, вернувшись в Даун-Хаус, Дарвин горевал совсем иначе; это было горе Иова, горькое и яростное. «Мы потеряли радость нашего дома и утешение в старости», — писал Дарвин. Он называл Анну «маленьким ангелом», но и эти слова не давали утешения. Он больше не мог верить в то, что душа Анны попала на небеса, что она продолжает жить после ничем не оправданной смерти девочки.

Именно в этот момент, через 13 лет после открытия механизма естественного отбора, Дарвин отказался от христианства. Много лет спустя, готовя автобиографическое эссе для внуков, он писал: «Вообще я думаю (и, старея, все чаще и чаще), но не всегда, что „агностик“ было бы самым верным описанием моего взгляда на мир».

Дарвин никогда не афишировал свой агностицизм. Только по частной автобиографии и письмам сумели ученые по крупицам получить представление о природе его веры после смерти Анны. Так, Дарвин отправил пожертвование в американский журнал The Index, выступавший в защиту так называемой «свободной религии» — гуманистической духовности, в которой, по утверждению журнала, «заключается единственная надежда на духовное совершенство личности и духовное единство нации».

Тем не менее, когда The Index обратился к Дарвину с просьбой написать для журнала статью, ученый отказался. «Мне не кажется, что я достаточно углубленно размышлял [о религии] для публичных высказываний», — написал он в ответ. Он понимал, что не является уже традиционным христианином, но не разобрался еще в своих духовных воззрениях. В 1860 г. в письме Азе Грею он писал: «Я склонен видеть во всем результат действия введенных свыше законов, притом что подробности, хорошие или дурные, оставлены на волю того, что мы называем случаем. Не то чтобы такое представление меня устраивало. Я глубоко убежден, что вся эта тема слишком глубока для человеческого разума. С тем же успехом пес мог бы рассуждать о замысле Ньютона».

Если Геккель и его единомышленники пытались при помощи эволюции ниспровергнуть традиционную религию, то Дарвин хранил молчание. В частной переписке он жаловался, что социальный дарвинизм искажает его учение. Однажды в письме Лайелю он заметил с сарказмом: «Одна манчестерская газетка недурно съязвила в мой адрес. Они написали, что я доказал „право силы“ и потому Наполеон был прав, и каждый обсчитывающий лавочник тоже прав». Но Дарвин так и не написал свой собственный духовный манифест. Он был слишком закрытым человеком для этого.

Несмотря на молчание, в последние годы жизни Дарвина часто донимали вопросами об отношении к религии. «Половина глупцов Европы занята тем, что пишет мне письма с глупейшими вопросами», — ворчал он. Тем не менее письма любопытствующих затрагивали больную для Дарвина тему и глубоко задевали его.

Его ответы посторонним людям гораздо более лаконичны, чем письмо Грею. Одному корреспонденту он ответил просто, что, когда писал «Происхождение видов», его вера была не менее прочной, чем у любого прелата. Другому — что человек, несомненно, может быть одновременно «ревностным теистом и эволюционистом»; в качестве примера Дарвин назвал Азу Грея.

И все же до конца жизни Дарвин не опубликовал ни единого слова о религии. Другие ученые могли заявлять, что эволюция и христианство прекрасно сочетаются, третьи, такие как Гексли, могли дразнить епископов агностицизмом, но Дарвин не позволял втянуть себя в подобную дискуссию. То, во что он на самом деле верил — или не верил, — не имело, по его словам, «никакого значения ни для кого, за исключением меня самого».

После смерти Анны Чарльз и Эмма редко обсуждали между собой его веру, но с каждым годом Дарвин все больше полагался на жену — она нянчилась с ним во время болезней и, как никто, помогала сохранять присутствие духа. В возрасте 71 года Дарвин перечитал письмо, которое она ему написала вскоре после свадьбы и в котором призывала его всегда помнить о том, что Иисус сделал для него. В самом низу листа он приписал: «Когда я умру, знай, что я много раз целовал это и плакал».

Два года спустя он упал прямо в руки Эмме и больше не поднялся. Следующие шесть недель она ухаживала за ним, а он взывал к Богу, кашлял кровью и вновь проваливался в беспамятство. 19 апреля 1882 г. он умер.

Эмма собиралась похоронить мужа на местном кладбище возле церкви, но Гексли и другие ученые посчитали, что страна должна почтить память этого великого ученого. Когда Дарвин начинал как ученый, даже слова такого — ученый — в языке еще не было. Естествознание представляло собой коллекционирование бабочек на службе у благочестия. Теперь же, пятьдесят лет спустя, ученые стали ведущей силой общества; с каждым годом они все глубже заглядывали в тайны устройства Вселенной и жизни. Да и в Вестминстерском аббатстве покоились уже не одни короли и священники — там был похоронен исследователь Африки Давид Ливингстон, а также Джеймс Уатт, изобретатель парового двигателя. Колонии и промышленность возвеличили Англию — и Дарвину в этом, по общему мнению, принадлежала заметная роль.

Через несколько дней в Вестминстерском аббатстве собралось множество людей. Гроб Дарвина вынесли на середину, и хор запел гимн из Книги притчей Соломоновых.

Блажен человек, который снискал мудрость, и человек, который приобрел разум, —

она дороже драгоценных камней; и ничто из желаемого тобою не сравнится с нею.

Долгоденствие — в правой руке ее, а в левой у нее — богатство и слава;

пути ее — пути приятные, и все стези ее — мирные.

Дарвина похоронили рядом с Ньютоном. Он замолчал навеки и никому уже не расскажет о своей вере. Он ушел, оставив нас в естественном мире, который благодаря ему лишился покрова тайны и стал намного понятнее. Это древний мир, и мы в нем — один из самых молодых видов; гены многоструйной рекой текут куда-то вдаль, унося нас с собой; на течение этой реки влияют астероиды и ледники, растущие горы и разливающиеся моря. Работая над «Происхождением видов», Дарвин обещал читателям «величие такого взгляда на жизнь», и жизнь сегодня демонстрирует много больше величия, чем мог предугадать автор теории естественного отбора. Он начал исследование этого замечательного мира и оставил нас продолжать начатое уже без него.

Назад: 12. Современная жизнь за 50 000 лет до н. э

Дальше: Благодарности