А вот и гений. Бренда Морель, некогда таинственная femme fatale. Она сидит в кресле прямо, в выверенной позе. Ей за восемьдесят. Несколько лифтингов. Небольшое колье с бриллиантами, светящимися собственным светом, надето на шею, морщины которой оказались упорнее, чем пластический хирург. Каскад светлых волос, вызывающих подозрение, что это парик.

Она ждет и, пока ждет, ловко проводит языком по зубам – чтобы идеально подогнанный протез случайно не был запачкан помадой.

Мик заходит в отдельную гостиную, где его ждет Бренда, и начинает бурно выражать радость и восторг. Она нет. Она держится строго и отстраненно.

– Бренда, какой сюрприз, какой приятный сюрприз! – Привет, Мик.

Они целуются в щеку.

– Ты великолепна, Бренда. Само сияние и сексуальность.

– Ты перепутал тысячелетие, Мик.

Он нарочито смеется.

– Ну что? Не вытерпела? Знаешь, мы только что дописали новый вариант сценария. Мы мучились с финалом, и вот как раз вчера – эврика! – мы его нашли. Раз уж ты приехала лично, получишь сценарий, так сказать, из первых рук. Кстати, разве ты не говорила, что останешься в Лос-Анджелесе? Как тебя занесло в Европу?

Бренда серьезно смотрит ему в глаза.

– Сколько лет мы с тобой знакомы, Мик?

– Господи, так сразу и не припомнишь! Дай-ка я посчитаю, значит…

– Мы знакомы пятьдесят три года. А в скольких картинах мы работали вместе?

– В девяти, десяти.

– В одиннадцати. Неужели ты думаешь, что после пятидесяти трех лет дружбы и одиннадцати картин я стану морочить тебе голову?

Мик растерян.

– Да нет. Я этого не заслуживаю.

– Вот именно, не заслуживаешь. Ты заслуживаешь, чтобы я выложила тебе все как есть. Поэтому я оторвала от дивана задницу и прикатила сюда из Лос-Анджелеса. Поговорить с тобой напрямик.

Бренда говорит это серьезно, почти сурово. Мик озадачен.

– Я понял. Слушай, Бренда, если это из-за двадцать первой сцены, в которой о тебе сказано “некрасивая, увядшая, бледная тень былой красавицы”, так это поэтическая вольность. Естественно, во время съемок все будет иначе. Я хочу, чтобы ты выглядела потрясающе. В тебе сохранились нетронутыми и должны впредь сохраниться тайна, очарование, делающие тебя дивой, над которой не властно время.

– Не пытайся лизать мне задницу, Мик! Иначе, учитывая то, что я собираюсь тебе сказать, я совсем разозлюсь.

– Почему? Что ты собираешься мне сказать?

– Я не будут сниматься, Мик.

– Что?

– Мне предложили сериал в Нью-Мексико. Контракт на три года. Бабушка-алкоголичка после тяжелого инсульта. Старушка с характером. Так я оплачу пребывание Джека в общине для наркоманов, киношколу внучке Анджелине, долги моего мужа-кретина, и еще мне хватит денег на виллу в Майами, о которой я мечтаю четырнадцать лет. Вот что я собиралась тебе сказать.

Мик возмущен, он почти кричит:

– Но ведь это кино, Бренда! А там – телевидение. Телевидение – это отстой.

– Телевидение – это будущее, Мик. Честно говоря, это уже настоящее. И вообще, давай начистоту, а то в нашей среде никто не говорит начистоту. Тебе уже восемьдесят, и, как и многие твои коллеги, с годами ты сдулся. Твои последние три фильма, Мик, – полный отстой. Точно говорю тебе, на мой взгляд и на взгляд всех остальных – полный отстой!

Мика Бойла вот-вот хватит инфаркт. Он кричит, хотя ему не стоит этого делать, учитывая возраст и артериальное давление.

– Что ты себе позволяешь?! Да что ты себе позволяешь?! Что ты себе позволяешь?! Хочешь говорить начистоту? Давай начистоту. Если бы не я – а я вел, веду и буду вести себя с тобой благородно, – ты бы так и сидела под письменными столами у тогдашних продюсеров. Пятьдесят три года тому назад я вытащил тебя из трусов жирных продюсеров и сделал из тебя актрису.

Теперь Бренда пылает от гнева. Она тоже кричит:

– Ах ты, говнюк! Мне у них в трусах было очень хорошо. Знаешь почему? Потому что мне там нравилось. Я никому ничем не обязана. Я всего добилась сама. Я оплатила учебу в Актерской студии, чистя сортиры во всем Бруклине, а еще благодаря маме, которая ради меня влезла в долги. Я вошла в Голливуд с парадного входа благодаря себе самой. Когда меня видели Мэрилин, Рита и Грейс, они могли обосраться со страху. Все это написано в моей автобиографии. Ты ее читал?

– К сожалению, да. Только не ты ее написала. Твоя автобиография – полный отстой, как полный отстой сериал, в котором ты собираешься сниматься.

Бренда глубоко вздыхает, словно ей не хватает воздуха, но потом неожиданно перестает кричать. Она успокаивается. Теперь она говорит тихо, и поэтому ее слова ранят еще больнее.

– Этот твой фильм – полный отстой, Мик. Ты знаешь, я в кино разбираюсь. А вот ты в нем больше не разбираешься. Потому что ты состарился, ты устал, ты потерял способность видеть мир, ты видишь только собственную смерть, поджидающую тебя за углом. Твоя карьера окончена, Мик. Говорю тебе это начистоту, потому что я тебя люблю. Твой фильм-завещание никому не нужен, он может перечеркнуть все прекрасные ленты, которые ты снял. Это было бы непростительной ошибкой. Ты мог снять этот фильм только благодаря моему участию. Если я не стану в нем сниматься, я сохраню тебе жизнь. И достоинство.

Мик подавлен. У него больше нет сил. Он тихо говорит:

– Неблагодарная. Ты – неблагодарная дура. Поэтому ты и сделала карьеру.

Бренда не отвечает на оскорбления. Или не воспринимает их всерьез. Она тянется вперед и усыпанной бриллиантами рукой неожиданно гладит по щеке Мика, который вот-вот расплачется. Говорит ему:

– Так и есть, Мик. Ты прав.

Кипя ненавистью и желанием отомстить, Мик шепчет:

– Я все равно сниму этот фильм. Без тебя.

Мик плачет. Бренда продолжает гладить его по щеке:

– Ладно, Мик, жизнь не кончена. Можно прожить и без всякого дурацкого кино.

Мик, поникнув, закрывает лицо руками.

Бренда, величественная, как последняя из кинодив, встает, поправляет слегка помявшееся платье, берет сумочку за тридцать тысяч долларов и царственной, размеренной походкой выходит из гостиной отеля.