Сны Максима Удалова
Обстановка была на вид непринужденной. Ксения Удалова вязала себе шапку из мохера, Корнелий Иванович с Грубиным смотрели по телевизору хоккейный матч, а Максимка готовил уроки и одним глазом следил за экраном. Но за внешним спокойствием этой картины скрывались бурные страсти. Аутсайдер выигрывал три шайбы у без двух минут чемпиона, а до конца игры оставалось восемь минут. Если так будет продолжаться, то удаловский «Спартак» получает реальные шансы, а грубинские без двух минут чемпионы остаются ни с чем. Удалов ломал пальцы, а Грубин теребил кудри. Друг друга они в этот момент не любили.
— Нет, — сказал Удалов, — так быть не может. Такого счастья не бывает. — И посмотрел на часы.
— Все бывает, — ответил Грубин. — Ксения, ты нам чайку не поставишь? — Грубин старался владеть собой.
— Не бойся, дядя Саша, — сказал Максимка. — Победа будет за чемпионами. Сейчас они пять безответных загонят.
— Уроки делай! — взъелся на сына Удалов. — Не то в другую комнату выгоню.
— Гони не гони, — ответил Максимка, — а дядя Саша будет спать спокойно.
В этот момент чемпионы загнали первую безответную.
Удалов встал, подошел к столу, за которым сидел Максимка, и, взяв одной рукой его за ухо, а второй захватив тетрадь и учебник, повел сына вон из комнаты. Максимка не сопротивлялся.
— Что делать, — сказал он, — Джордано Бруно тоже на костре сожгли.
— Начитался, — заметила Ксения. — Теперь отцу грубишь.
В этот момент чемпионы отквитали еще одну шайбу. Удалов забыл о дерзости сына и бросился обратно к телевизору, чтобы своим присутствием как-то остановить неблагоприятное развитие событий. Он с отчаянием глядел на экран и подсказывал хоккеистам правильные действия, а хоккеисты-аутсайдеры его совершенно не слушались, растерялись и начали допускать такие ошибки, что комментатор был вынужден сделать строгий выговор за малодушие.
Матч закончился победой чемпионов с перевесом в две шайбы. Грубин мог торжествовать, но ему хотелось чаю, и он отложил торжество на следующий раз, потому что его друг Корнелий был вне себя от гнева.
Разлив чай по чашкам, Ксения позвала сына.
— Чай будешь пить, горе луковое?
«Горе луковое» несмело возникло в дверях. На лице его блуждала торжествующая ухмылка.
— Иди уж, — сказал отходчивый Корнелий Иванович. — Как ты догадался?
— А я во сне видел, — заявил ребенок, усаживаясь за стол.
— Бывают совпадения, — согласился Грубин.
— А я во сне видела, — сказала Ксения, — словно по нашей улице слон идет.
— Ну и что? — буркнул Удалов.
Он вспомнил, что «Спартак» лишается шансов, и снова помрачнел.
— А то, что картошка сегодня крупная в магазине была. Пять штук на кило. Слоны, а не картошка.
— Так ты во сне именно этот матч видел? — спросил Грубин.
— А какой же? Даже удивился: как во сне, пять шайб за семь минут.
— Врет, — сказал Удалов.
— Я еще не такое могу увидеть, — ответил Максимка. — Я один раз, в том месяце, пятерку себе по контрольной увидел.
— И получил? — спросил Корнелий Иванович. — Что-то я такого праздника не помню.
— А я в тот день мороженым объелся, температура поднялась, и я дома остался. А то бы обязательно получил. Если я что увидел, считай, сделано.
— Ох! — сказал Удалов.
— Корнелий! — остановила его руку Ксения. — А ты, Максим, допил — уходи. Видишь, отец не в духе.
Дня через два Грубин стоял утром во дворе, снимал с веревки свои высохшие холостяцкие вещи, а мимо бежал в школу Максимка Удалов.
— Дядь Саша, — обрадовался он, увидев соседа, — а я сон видел.
— А кто сегодня играет? — не удивился Грубин, который давно уже привык не удивляться необычным вещам и событиям, потому что жизнь в городе Великий Гусляр — самая главная неожиданность, которая может случиться на свете с человеком.
— Нет, не про хоккей, — сказал Максимка, — а про старика Ложкина.
— Так что же сделает старик Ложкин?
— Его в милицию заберут за хулиганство, — сказал Максимка. — Смешно, правда?
— Ох, твое счастье, — сообщил Грубин, — что это ты мне рассказал, а не кому еще.
— Что же я, не понимаю, кому рассказывать? Мне тоже своя рубашка ближе к телу.
Максимка иногда бывал не по годам рассудителен.
— И все-таки, — заметил Грубин, — мог бы кого иного выбрать для своих шуток. Старик Ложкин сам кого хочешь в милицию отведет. Он же первый друг закона и порядка.
— Вот и смешно, — сказал Максимка. — Ну, ладно, я в школу пошел, у нас сегодня литература первая, а я плохо стихи запоминаю.
Вечером, часов в шесть, старшина милиции Пантелеймонов ввел во двор старика Ложкина. Ложкин стеснялся неожиданной скандальной славы, отворачивался от взглядов и возгласов соседей и делал вид, что ведут вовсе не его, а кого-то другого.
Старшина Пантелеймонов вел за собой ложкинский велосипед с погнутым передним колесом.
— Матрена Тимофеевна! — воскликнул он, становясь посреди двора. — Принимай своего хулигана.
— Что такое, что такое? — Старуха Ложкина высунулась по пояс из окна на втором этаже. — Быть этого не может.
— Ну зачем вы так, — сказал Ложкин милиционеру укоризненно. — Люди же смотрят.
— А это и есть гласность закона, — сказал старшина. — И профилактика.
— Чего он натворил-то? — спросил Корнелий Удалов. — Может, на поруки брать пора?
— Нет, мы его так отпустим, — сказал Пантелеймонов. — Он на козу на велосипеде наехал, травму ей нанес, а потом скрылся с места происшествия. Пришлось чуть ли не городской розыск объявлять, да хорошо, что свидетели нашлись. Теперь будет штраф платить.
— Нечего козам на проезжей части делать, — пробурчал Ложкин.
Но тут выбежала из дома его жена, приняла старика с велосипедом, а старшина Пантелеймонов ушел.
На следующий день Грубин без особого дела ошивался с семи часов во дворе, ждал, когда Удалов-младший пойдет в школу.
— Поджидаешь, дядя Саша? — спросил лукавый мальчуган. — А говорил, что Ложкина арестовать нельзя.
— Оказывается, можно, — сказал Грубин. — Так что ты сегодня во сне смотрел?
— Не беспокойся, — сказал Максимка. — Тебя не касается.
— Но интересно же с научной точки зрения.
— Какая же может быть научная точка зрения на Ваську Борисова? — удивился Максимка.
— Так что же будет с Васькой Борисовым?
— А ничего, — сказал Максим и пошел к воротам.
— И не мечтай. — Грубин в два шага обогнал молодого человека и вынул из кармана яблоко «джонатан».
Максимка улыбнулся:
— Угостить хотите? Так я уже завтракал.
Он ловко обогнул Грубина и продолжил путь к воротам, но потом сжалился и сказал:
— Кидайте яблоко. Ваську Борисова по английскому вызовут, а он будет стоять и глазами хлопать. Так ему и надо… отличнику.
Грубин довольно долго стоял посреди двора и думал. Он уже почти не сомневался в том, что неизвестный ему Васька Борисов сегодня из школы без двойки не уйдет. Но как объяснить странное явление природы, проявившее себя в скромном доме № 16 по Пушкинской улице? Ведь чудес не бывает, сказки также в большинстве случаев оказываются ложью или имеют под собой естественное основание. А что делать с вещими снами?
Грубин обратил внимание на то, что окно в квартире профессора Льва Христофоровича Минца, временно проживающего в городе Великий Гусляр, распахнуто. Перед окном профессор делал утреннюю зарядку.
— Лев Христофорович, — спросил Грубин, — как бы вы объяснили вещие сны?
— Вещих снов не бывает, — сказал профессор Минц, и тут же голова его исчезла за подоконником, потому что он сделал приседание.
— Теоретически, — сказал Грубин. — Чисто теоретически. Если бы вещие сны были.
— Рассмотрим, — голова профессора возникла вновь, — теоретическое предположение.
Голова исчезла. Грубин ждал.
— Все ясно, — сказал профессор, закончив упражнение. Он глубоко дышал, разводил руки в стороны. — Я бы — ух — сказал — ух, — что мы имеем дело — ух — с временным сдвигом — ух. Понятно?
— Нет!
— Субъективное время при вещем сне движется быстрее, чем объективное. — Профессор растирал себя махровым полотенцем, и луч весеннего солнца ослепительно отразился от его потной лысины. — Субъект во время вещего сна движется по оси времени поступательно и, естественно, заглядывает в будущее. Затем просыпается и возвращается в обычное состояние. Проще пареной репы. Когда-нибудь напишу об этом статейку. Практического значения не имеет, но парочку интересных уравнений я в этом усматриваю. Спасибо, Саша.
— И никакого практического значения?
— Ровным счетом никакого.
Профессор исчез — ушел готовить себе завтрак, а Грубин чуть нахмурился. Он не стал говорить Льву Христофоровичу о своем открытии — победила свойственная Грубину деликатность. Не хотелось ему раньше времени травмировать ребенка, подвергать его излишнему вниманию науки. Вместо этого Грубин направился к Корнелию Удалову, чтобы поговорить с ним как с отцом феномена.
Отец феномена как раз спускался по лестнице, направляясь в контору. Грубин сказал:
— Я провожу тебя, Корнелий.
Корнелий удивился, но возражать не стал.
Когда друзья вышли на улицу, Грубин сказал:
— Что будем с Максимкой делать?
— Опять чего набедокурил? — Удалов встревожился — неужели с раннего утра неприятности по семейной линии?
— Я о том, что ему снится, — сказал Грубин.
— Как он про хоккей угадал?
— И другое. Я тебе должен глаза открыть. Вчера утром он мне неприятность с Ложкиным предсказал. Включая милиционера.
Друзьям бы обернуться, посмотреть, не идет ли кто сзади. Ведь беседа не предназначалась для чужих ушей.
Но они были так увлечены, что не заметили старуху Ложкину, которая все услышала и примчалась домой в заметном озлоблении.
— Николай, — заявила она, — все твои вчерашние несчастья были подстроены.
— И без тебя знаю, — сказал Ложкин. — Кто, кроме моих врагов, мог так умело козу на проезжую часть выпустить? Я вот сейчас сижу и думаю: кто? Может, наш бывший старший бухгалтер?
— Нет, не старший бухгалтер, — сказала Ложкина. — А твои дорогие соседи Удаловы.
— Ну чего ты мелешь? Они даже козы не имеют. Не говоря об отсутствии на месте события.
— Нет, не все Удаловы, хотя не исключаю, что все, а Максимка. Хулиган малолетний. Он во сне подсмотрел и повлиял. Понимаешь?
— Нет, — сказал Ложкин, — не понимаю. Этого никто в здравом рассудке не поймет.
— Так слушай, я сама только сейчас узнала. Удалов с Грубиным обсуждали. Грубин говорит, что научное событие, а Удалов грозится — выпорю.
— Ему лучше знать. Продолжай.
— Значит, Максимка во сне подсмотрел, как тебя с милицией и позором домой приведут. Заранее.
— Заранее? И не предупредил? Ну, соседи.
И вечером, дождавшись, когда семья Удаловых собралась вместе, Ложкин, накопивший за день солидный запас гнева, ворвался к ним с официальным заявлением.
— Я все знаю! — вскричал он. — Чему сына учишь?
Удалов сразу почуял неладное, вскочил из-за стола и стал приглашать Ложкина к чаю, но тот был неумолим. Чего он хотел, не сразу стало понятно, но, когда Удалов наконец разобрался в сбивчивых речах соседа, он внутренне содрогнулся.
— Нет! — воскликнул он. — Никогда. Не позволю ребенка калечить!
— Тогда я к общественности обращусь, — сказал Ложкин. — Общественность тебе покажет, как ребенка использовать в целях опорочивания честных пенсионеров.
— Послушай, Ложкин. — Удалов пытался вытолкнуть соседа грудью в коридор. — Максимка еще ребенок. Разве можно? А вдруг ему это психическую травму нанесет?
— Не нанесет.
— Вы о чем там? — спросила Ксения.
— Сейчас скажу ей, — прошептал Ложкин. — Тогда не выкрутишься. Соглашайся!
— Нет.
— Пап, — послышался спокойный голос феномена. — Я все слышал.
— А ты, стервец. — И тут Удалов осекся.
Сын Максимка, еще вчера особых надежд не подававший, сегодня приобрел новое качество. И вроде он сын Удалову, и вроде бы уникальное, самостоятельное явление. И уже не потаскаешь его за ухо и не дашь ему подзатыльник — совестно перед мирозданием.
— Попробуем, — сказал Максимка. — Мне не жалко. Только чтобы завтра в школу не ходить.
— Максимушка, голубчик, — засуетился старик Ложкин, — да я тебе сам справку напишу, письмо твоему учителю сделаю.
— Ну, постараюсь, — сказал Максимка. — Телевизор досмотрю и постараюсь.
Тут Ксения Удалова не выдержала. Вышла к мужчинам в прихожую.
— Что за дела? — спросила.
— Сейчас, кисонька, сейчас, миленькая, — сказал Удалов слишком ласковым голосом. — Расходимся.
— Расходимся, — поддержал его Ложкин. — Сыночка твоего похвалить я приходил. Такой мальчик растет, сердце мое стариковское радуется. Приятно сознавать, что наша смена достойна наших дел и дел наших отцов, включая дедов.
Удалов вошел в комнатку, где стояла кровать сына.
За перегородкой возилась, укладываясь спать, Ксения.
— Не спишь? — спросил он.
— Собираюсь, — сказал Максимка. — Ты мне инструкции повтори.
— Может, не будем?
— Давай, папа. Ты его знаешь. Не отвяжется. Ты не представляешь, сколько он у наших ребят мячей отобрал.
— Ну, значит, постарайся, сынок, думать о том, как придет завтра к нам во двор милиционер и при всем народе реабилитирует старика Ложкина. Скажет, что не виноват он в наезде на козу. Даже думать противно, какими тебе вещами с детства заниматься приходится.
— Ничего, папа, я постараюсь это во сне увидеть, — успокаивал отца мальчик. — Мне уже приходилось. Вот ты, наверное, думаешь, что Васька Борисов просто так пару по английскому схлопотал? Нет, я специально об этом вечером думал. Вот, думаю, неплохо бы Ваське Борисову пару по английскому схлопотать. Очень уж он задается. Ну и что, если отличник, разве задаваться нужно? Ты меня понимаешь?
— Понимаю, сынок.
— Я тут подумал, папа, и решил, что надо мне пользу людям приносить. Ну, старик Ложкин, конечно, исключение, и на козу он без моей помощи наехал. А вот тебе бы я мог помочь.
— Как же ты бы мне помог?
— Еще не придумал. Придумаю — обязательно скажу. Может, ко дню рождения подарок. Ну, чтобы поймал ты щуку в десять килограммов.
— Таких щук в нашем озере давно не осталось. Выловили.
— Я подумаю. Ну, что бы тебе, папа, больше всего хотелось?
— Как что? Ясное дело, квартальный план выполнять.
— Какой это квартальный план?
— Не надо, — прошептал Удалов. — Не думай об этом, сынок.
— Ты не беспокойся, папа. Мне нетрудно. Я эти сны как орехи щелкаю.
Удалов нахмурился. И в самом деле несправедливо, что его родной сын помогает вещими снами довольно склочному старику, который заслуженно должен платить штраф за травмированную козу, а у его отца план горит. Но забота о здоровье сына пересилила.
— Нет, — сказал Удалов. — Ты мне не поможешь. Здесь никто не поможет. У меня дом стоит в лесах, до третьего этажа леса, а на пятый этаж лесов не хватает — лесопилка подвела. Понимаешь? Но ты лучше о козе думай. Чтобы она пришла. То есть не так думай, ты о Ложкине думай, о милиционере Пантелеймонове думай, а о лесах на доме ты не думай и о квартальном плане тоже не заикайся.
Удалов не заметил, что глаза его сына смежились, дыхание стало ровным. Он еще некоторое время бормотал, разрываясь между надеждой и жалостью к ребенку. Потом махнул рукой и ушел к себе.
А утром Удалов проснулся от странного шума за окном. Люди выбегали со двора, бежали по улице, взмахивали руками, куры кудахтали, собаки лаяли, мотоциклы ревели.
— Что случилось? — закричал Удалов из окна. — Может, космический корабль спустился? Или бананы в овощной магазин завезли?
Но никто ему не ответил.
Удалов кинул взгляд на мирно досыпающую семью и метнулся на улицу, за народом.
Человеческий поток нес Удалова через центр города, к району новостроек.
И там центром притяжения гуслярцев возвышалось сооружение странного вида. Возвышалось оно точно на месте, где вчера еще находился пятиэтажный кирпичный дом, завершение которого срывалось из-за отсутствия строительных лесов.
Бывший дом являл собой скалу, густо обросшую лесом. Лес был необычный для природных условий города — в нем соседствовали сосны, финиковые пальмы, липы и дубы, бамбуки и растения вовсе невиданные. Так как деревья росли не только наверху, но и из стен дома, некоторые стволы тянулись параллельно земле, и дом был схож с гигантским ежом.
Но еще удивительнее для зрителей было то, что в густых лесных зарослях на вершине недостроенного дома стояла белая коза и занудно, пронзительно, как испорченная пластинка, повторяла:
— Николай Ложкин невиновен!
