По примеру Бомбара
В помещении «Гуслярского знамени» — осенняя тишина, редактор уехал в область на совещание. Миша Стендаль смотрел в окно и мечтал о значительном материале, который перепечатает «Литературная газета». Еще ни одного материала Миши Стендаля «Литературная газета» не напечатала, правда, он туда ничего и не посылал. В центральной печати лишь два раза появлялись его заметки. В журнале «Вокруг света» поместили сообщение о подледном лове крокодилов на пригородном озере Копенгаген, и еще один журнал опубликовал репортаж о встрече жителя Великого Гусляра Корнелия Удалова с инопланетными пришельцами под рубрикой «А если это не пришельцы?». Слава избегала Мишу Стендаля.
Вчера неожиданно пошел обильный снег, а деревья облететь не успели, и снежные шапки, как взбитые сливки, лежали на мокрых зеленых листьях. По тротуару, шаркая галошами, шел знакомый Мише старик Ложкин, нес под мышкой черную школьную папку, в которой хранились письма и жалобы, большей частью необоснованные. Старик Ложкин, похоже, направлялся в редакцию, и Стендаль пожалел, что в доме нет заднего хода.
Но тут его внимание отвлеклось отдаленной суетой на площади. Нечто белое двигалось в сторону редакторского дома, а за этим белым бежали мальчишки и шли взрослые люди.
Стендаль прижался к стеклу носом, ему мешали очки, но снимать их он не стал, потому что без них плохо видел и терял сходство с молодым Грибоедовым.
Хотя в городе нередки были удивительные события, Мише еще никогда не приходилось видеть, как по улице едет русская печь без видимых колес и с высокой трубой, из которой идет дымок.
На печи сидел молодой человек в хорошем синем костюме, при галстуке. Рядом лежала аккуратная поленница дров. Молодой человек взял одно бревнышко, склонился вниз и приоткрыл дверцу топки. Там уютно светило оранжевое пламя. Молодой человек затолкал полешко в печь, захлопнул дверцу и вновь принял непринужденную позу.
— Эй, прокати! — кричали мальчишки, бегая вокруг. Молодой человек не обращал на них внимания. Взрослые шли гурьбой сзади, обсуждая технические данные машины.
Когда печь поравнялась с дверью в редакцию, молодой человек похлопал ладонью по трубе, и печь послушно остановилась. За спиной послышалось мерное сопение. Миша обернулся. Сзади стоял старик Ложкин.
— Придется написать, — сказал старик. — Непорядок.
— Чего написать? — не понял Стендаль.
— Жалобу.
— На что?
Старик быстро нашелся:
— Он без номера ездит. И без прав, наверное. А если кого задавит?
— А на печки номера не выдают, — рассеянно сказал Стендаль.
Молодой человек ловко спрыгнул с лежанки, что-то быстро сказал зрителям и скрылся в дверях редакции.
Старик Ложкин уселся за свободный от бумаг стол, раскрыл папку и достал оттуда лист чистой бумаги в клетку. Стендаль направился было к двери, но тут по коридору простучали четкие шаги, в комнату заглянул молодой человек в синем костюме и спросил:
— Где я, простите за беспокойство, могу увидеть главного редактора?
— А что вам нужно? — вежливым голосом спросил Стендаль, прижимая указательным пальцем дужку очков к переносице.
— Мы письмо писали, — сказал молодой человек, входя в комнату и с осуждением глядя на разбросанные бумаги и застарелый беспорядок.
Стендаль хотел предложить гостю присесть, да не посмел, потому что стул был пыльным, а уборщица уже четвертый день хворала.
Неловкую паузу заполнил Ложкин, который отложил ручку и спросил строго:
— Ваш транспорт?
— Печка-то? Моя.
— Не ожидал, — сказал Ложкин.
«Сейчас он скажет, что номера нет, — испугался Стендаль. — А молодой человек может подумать, что Ложкин — наш газетный начальник».
— Это товарищ Ложкин, — пояснил он молодому человеку. — Пенсионер, к нам зашел на минутку.
Ложкин грустно вздохнул и поднял палец, словно хотел возразить.
— А где же редактор? — спросил молодой человек.
— Редактор в области, на совещании. Вы можете говорить со мной. Я литературный сотрудник газеты. Моя фамилия Стендаль.
— Слышал, — сказал молодой человек. И тут же покраснел, потому что догадался, что слышал не о Мише Стендале, а о его великом однофамильце.
— Даже не родственник, — улыбнулся Стендаль. — Меня часто спрашивают. А о чем вы нам письмо писали?
Молодой человек тоже улыбнулся и сказал:
— Ну и грязищу вы тут развели.
— Уборщица захворала, — сказал Стендаль. — Но, если хотите, садитесь.
— Я садиться не буду. Я хотел только поговорить по поводу письма, которое мы с братом писали. А ответа пока нет.
Я думал, что появились сомнения, вот и приехал их развеять. Раньше собраться не мог. Мы с братом лесники — летом охрана, посадки, экологический баланс приходится поддерживать. Вот сейчас немного посвободнее.
— А где сапоги покупали? — строго спросил Ложкин, которому было обидно, что его участия в разговоре не требуется.
— Васина жена, Клава, в Ленинград ездила, за деталями. Вот и купила там.
— Правдоподобно, — сказал Ложкин. И стало ясно, что во всем он видит обман и ответу не поверил.
Молодой человек снова зарделся.
— Не обращайте внимания, — попытался его ободрить Стендаль. — Так вы о печке писали?
— Что вы! — удивился лесник. — Разве мы стали бы беспокоить по пустякам? А я вам даже не представился. Фамилия моя Зайка. Такая, простите, фамилия. Брат мой Василий, а я Терентий Зайка. Живем в лесном массиве, в Заболотье.
— Так это же далеко.
— Неблизко. Километров сто тридцать будет. Точно не скажу, спидометр сломался.
— И вы весь путь на этой?..
— Я на мотоцикле хотел. Но Вася, он старший, велел печку взять. Решил, что больше впечатления произведет, что мы не какие-нибудь жулики. С нами еще батя живет, но он уже в летах и больше теорией занимается. Все издания читает. А как свежую идею углядит, кличет нас и говорит: «Детишки мои, я тут обмозговал.» Ну и мы сразу за работу. Артуром нашего батю зовут. Артур Иванович Зайка.
— Очень даже странное имя, — сказал Ложкин, который тем временем обошел Терентия сзади и рассматривал его костюм и прическу.
— А какой принцип действия у печи? — спросил Стендаль.
— Принцип действия не наш, чуждый, — снова вмешался Ложкин, держа перед собой, как щит, черную папку.
— Так вы, может, письма не получали?
— Наверное, в отделе писем лежит. А у сотрудницы сегодня выходной. Вы про печку мне не рассказали.
— Печка обычно работает, — ответил Зайка, — как и положено, на дровах. Дома стоит как запасная. В морозы мы топим ее, лабораторию обогреваем, парники. А иногда ездим, если что тяжелое надо перетащить. На дровах работает.
— Знаем мы, какие дрова, — сказал неугомонный Ложкин.
— Дрова не ворованные, — обиделся Терентий. — Мы же санитарные рубки проводим.
— А колеса где? — спросил Стендаль.
— Колеса? Где же это вы видели печь на колесах? Она у нас на воздушной подушке. А вот про письмо.
— Может, вы мне своими словами расскажете? И мы вместе подумаем.
— Я сразу понял, что затеряли, но не обижаюсь. Мы с Васей новый способ передвижения предлагаем. Для наших лесных участков он годится или для пожарников. Вы меня, товарищ Бальзак, поймите правильно…
Стендаль не стал поправлять гостя. Но тут снова вмешался Ложкин.
— Отойди в сторонку, Стендаль, — сказал он.
Терентий заметил свою оплошность с фамилией и опять покраснел. Ложкин оттянул Стендаля за рукав в угол и громко зашептал:
— Ты что, не видишь?
— Чего не вижу?
— Типичный инопланетный пришелец. Проник к нам в доверие. Ты когда-нибудь видел, чтоб в таком костюме на печке ездили?
— Я вообще не видел, чтобы на печке ездили.
— Ты мне печкой зрение не застилай. Ты на детали смотри. Они всегда на деталях попадаются. Ты такой галстук видел? У нас в универмаге видел? Неземного цвета.
— Ах, оставьте, товарищ Ложкин! — сказал Стендаль.
— Зря вы меня подозреваете, — сказал Терентий, который все слышал. — Я вам и паспорт могу показать, и военный билет. Мы грамотами награждены.
— Я не сомневаюсь, — поспешил заверить его Стендаль. — Не надо документов.
— Документы ему сделали, — настаивал Ложкин. — А вот с галстуком накладка вышла.
— В Вологде куплен, — возразил Терентий.
— Я бы и то лучше придумал, — съязвил Ложкин.
— А вы хоть видали живого пришельца?
— А как же? Различаем.
— Пришельцы у нас бывают, — сказал Стендаль. — Но к нашему разговору это отношения не имеет. Продолжайте, пожалуйста, Терентий Артурович.
— Наивный простак, — обвинил его Ложкин, снова сел, достал лист бумаги из папки и сделал вид, что все дословно записывает.
— Так вернемся к нашему разговору, — сказал Терентий, который уже привык к Ложкину. — Вы Бомбара читали? «За бортом по своей воле»? Моя любимая книга.
— Я тоже к ней хорошо отношусь, — сказал Стендаль, присаживаясь на край стола. — И тоже люблю море.
— Дело не в море. От нас оно далеко и неактуально. Бом-бар что доказал: если твой корабль утонул, погибать из-за этого совсем не обязательно. Почему люди в лодке гибнут? Потому что боятся погибнуть. Парадокс, но правда. Они, так сказать, себя заранее хоронят в морской пучине.
— Правильно, — сказал Стендаль. — Психологический шок.
— И этих людей мы можем понять. Ведь страшно.
— Страшно.
— Учтите, — пригрозил Ложкин, — у нас океана нет и не предвидится.
— Я о Бомбаре только к примеру сказал, — продолжал Терентий, не обращая внимания на Ложкина. — Для ощущения психологии. Наш батя, когда Бомбара прочел, говорит нам: «Ребятишки, у меня идея в психологическом плане. А что, если страх человеческий, который есть главный ограничитель наших дерзаний и планов и вообще прогресса, влияет не только на плавание по океану, но и на другое?» Тут мы с братишкой и задумались.
— И поплыли по реке Гусь, питаясь планктоном, — не удержался Ложкин.
— Мы о чем задумались? Возьмем, к примеру, лыжника, который прыгает с трамплина. Если посчитать, с какой высоты лыжник прыгает, то ведь это смертельно! А он хоть бы что. Почему?
— Как почему? — удивился Стендаль. — Он же вперед прыгает. С разгона.
— Но вниз тоже.
— Но больше вперед.
— А если лыжник струсит, как потерпевший крушение? Если он перестанет равновесие держать?
— Тогда он упадет.
— Расшибется?
— Конечно.
— Что и требовалось доказать. Тогда вот, придя к такой мысли, мы с Васей стали думать, как без лыж обойтись.
— Нельзя, — сказал Стендаль. — Нужна начальная скорость.
Терентий поглядел на Мишу снисходительно, как академик от физики на кандидата исторических наук, который сомневается в пи-мезонах.
— Это дело можно проверить, — сказал он.
— Что проверить?
— Проверить, как идеи Бомбара приложимы к нашей скромной действительности. Пошли?
— Куда?
— На испытания метода без лыж по Бомбару. Правда, мой братишка это лучше делает, красивее. Но, в принципе, у любого получится. Главное — заранее не помереть от страха.
— Пришелец, — сказал Ложкин убежденно, следуя за молодыми людьми к выходу.
— Нет, мы гуслярские, — ответил с достоинством Терентий Зайка.
На улице, подойдя к печке, Терентий нагнулся, подкинул полешек в топку и сказал:
— Забирайтесь, не качает. Это я по городу медленно езжу, а на шоссе до шестидесяти даю.
По улице шел провизор Савич в пальто нараспашку и думал о чем-то своем, значительном. Вдоль груди у него струился сиреневый галстук, точно такой же, как у пришельца Зайки.
— Здравствуйте, — сказал Стендаль. — Где галстук покупали?
— А, здравствуйте, Миша. В универмаг вчера привезли. Вам нравится?
И Савич проследовал далее, не заметив печки. А Стендаль обернулся к Ложкину и спросил:
— Как будет с галстуком?
— Дьявольская хитрость, — сказал Ложкин.
— Куда поедем? — спросил Стендаль, устраиваясь на лежанке и стараясь сохранить достоинство, потому что раньше на печках не ездил.
— Я на ней не поеду! — воскликнул Ложкин. — Еще в космос умыкнете. Я читал, что там человеческие рабы нужны. Вы мне скажите куда, и я пешком пойду.
— Рабы нам нужны, — ответил Терентий без улыбки. — Рабочих рук в лесу ой как не хватает.
— Вот-вот. Я издали погляжу. А куда идти?
— К колокольне, на берег, — сказал Терентий. — Где раньше торговые ряды стояли.
Печка беззвучно приподнялась и поехала вперед. Лишь потрескивали дрова да разговаривали любопытные зрители.
— Товарищи, разойдитесь, — сказал им Терентий. — Нездоровое любопытство. Уставились, как на машину «Кадиллак».
Зрители послушались и освободили дорогу.
— Сейчас я поднимусь на колокольню, — сказал Терентий, когда печка, набрав скорость, двинулась по улице. — Там отперто, я проверял. Вы останетесь внизу и будете наблюдать. Ясно?
Колокольня была высока, над ней кружились вороны и тянулись серые облака. Печка замерла на краю высокого обрыва у реки Гусь. От колокольни ее отделял засыпанный мокрым снегом, с проплешинами зеленой травы пустырь. В будущем году на пустыре должны были строить новую гостиницу. От реки тянуло пещерным холодом.
— Ну, пока, — сказал Терентий, спрыгивая с печки. — Я бы плащ взял, холодно, но эксперимент должен быть чистым.
Не произнеся больше ни слова, Терентий скинул пиджак на руки Стендалю и четкими шагами направился к колокольне. Стендалем овладели тревожные и высокие предчувствия, и он понимал, что обыденными словами можно лишь сорвать торжественность момента.
Прошло минуты три. Стендаль стоял, облокотившись о теплую стенку печки, ждал, но ничего не происходило, лишь кричали вороны да прибежал старик Ложкин.
— Где пришелец? — спросил он.
— Терентий Артурович на колокольне. Он сейчас будет демонстрировать опыт.
— Он пришелец, ему все дозволено, — сказал Ложкин.
На вершине колокольни, на площадке у звонницы, показалась маленькая человеческая фигурка. Была она столь незначительна и беззащитна, что у Стендаля сдавило в груди.
— Ах! — сказал Ложкин, предчувствуя недоброе. Не таким уж он был злым и бессердечным человеком. — Если что случится, даже с пришельцем, все равно жалко.
Маленькая фигурка поднялась на площадку, и несколько секунд человечек, широко расставив руки, старался удержать равновесие. Потом шагнул вниз…
Стендаль от ужаса непроизвольно зажмурился. Ложкин сказал: «Ах!» А вдруг он сумасшедший? И они его не остановили?
Стендаль открыл глаза. Человек все еще падал. Но как-то странно. Он будто шел по воздуху, по пологой дуге, расставив в стороны руки и перебирая ногами все чаще по мере того, как приближался к земле. Последние несколько метров он быстро бежал по воздуху и, достигнув земли, не упал, а продолжал свой бег и, добежав до Стендаля, обхватил его руками, но так, чтобы не помять свой пиджак.
— Извини, Бальзак. — Он тяжело переводил дух. — Ветер меня сносил. И замерз я основательно. Давай пиджак. Ну, как эффект?
— Я думал, не переживу, — сказал Стендаль, отдал пиджак и постарался дышать глубоко и мерно, чтобы успокоить сердце.
— Пришелец, — сказал Ложкин, не отнимая ладони от сердца, — разве можно так пугать простых земных людей?
— Нет, — ответил Терентий твердо. — Не пришелец, а последователь Бомбара, убежденный в силе человеческого духа, в материальном его проявлении.
— Мистика, — сказал Ложкин.
— Никакой мистики, — возразил Терентий. — Результат трехмесячного эксперимента. Мы с Василием рассудили, что можно прыгать с любой высоты по принципу трамплина. Чем скорее ты падаешь вниз, тем скорее перебирай ногами и иди вперед. И ни на секунду не останавливайся. А то каюк. И никто об этом раньше не догадывался, потому что люди как срывались вниз, так уже всё, пиши пропало. А надо равновесие соблюдать и помнить, что никакого падения нету, а есть только страх и разыгравшиеся нервы. Но пока людям не покажешь, они не верят. Вот сознался бы я вам, что хочу сойти пешком с колокольни без помощи лестницы или летательного аппарата. И что бы случилось? Поймали бы, связали и вместе с печкой — в клиническую больницу. Ведь со стороны даже посмотреть жутко, а когда сам впервые начинаешь, еще страшнее.
— Я бы на первом метре помер от страха, — признался Стендаль.
— Умер бы и не испытал бы власти Человека с большой буквы над силами природы. Как Колумб.
— А отчего он умер? — спросил Стендаль, хотя понимал, что вопрос глупый.
— Нет, ты меня не понял. Я имел в виду, если бы Колумб трусил, никогда бы не открыл Америку, а, как и ты, на первом бы метре умер. Человеку все должно быть подвластно — и земля, и вода, и воздушный океан. Это наш батя так сформулировал. А вы письма в редакции теряете.
Терентий дружески положил руку на плечо Стендалю. Опыт удался, и он теперь на редакцию не обижался. В Стендале он видел союзника, а для настоящего ученого много значит общественная поддержка.
— Если хочешь, Бальзак, я тебя научу. Начнем, правда, с небольших высот.
— Я пошел, — сказал Ложкин. — Сердце колет. Кордиамину приму.
Он ушел, шаркая галошами, а Терентий сказал ему вслед:
— Не поверил. Собственными глазами видел, а не поверил. И многие еще не верят. А ты?
— Я верю. И сам бы попробовал. Только страшно.
— Ничего. Мне в первый раз тоже было страшновато. Поехали? Подвезу тебя и домой отправлюсь. Кстати, если вздумаешь без меня тренироваться, начинай со стола. А то ушибешься.
У дверей редакции они расстались. И договорились, что через два дня, когда Стендаль сдаст номер газеты, он приедет к Зайкам с фотокорреспондентом. Стендаль долго смотрел вслед печке. В редакцию возвращаться не хотелось. Шел уже шестой час, начало смеркаться. Стендалю представилось, как он делает шаг с немыслимой высоты и шагает дальше как ни в чем не бывало, только ветер свистит в ушах и разлетаются в стороны вороны. Только бы не потерять равновесия.
Вялый мокрый снег валил с неба. Стендаль шел, не думая, куда идет, и ноги принесли его к реке, к пустырю за колокольней. Он кинул взгляд на колокольню, но искушение взобраться туда поборол.
Далеко внизу, под обрывом, текла темная холодная река, посреди нее плыл одинокий плотик. Стендаль старался думать о будущей статье и даже решил назвать ее «По следам Бомбара». А дальше дело не пошло, потому что Стендаль вновь представил себе, как делает шаг… С дальнего низкого берега донесся женский крик. Стендаль присмотрелся. Там, неясная в сумерках, металась одинокая женская фигура. Что такое? Правильно, на плотике, замерев от ужаса, сидел маленький сорванец.
Вчера бы Стендаль рассудил, что мальчишке ничего не угрожает. В конце концов плотик прибьет к берегу. И может, сам Стендаль начал бы искать спуск с обрыва. Все это было бы вчера. А сегодня Стендаль даже не задумывался. Он владел великой тайной. Главное — идти вперед и не терять равновесия.
Самым страшным и трудным оказался первый шаг — воздух, зыбкий и бесплотный, не желал держать тяжелое человеческое тело, словно болото, тянул вниз. Захотелось закричать, сжаться в комочек, чтобы не так ужасен был удар. Но Стендаль удержал раскинутые в стороны руки и заставил себя сделать быстрый шаг вперед и еще один шаг и тут почувствовал, что идет, идет, проваливаясь вниз, но тем не менее не падая. Он считал — раз-два-три, все ускоряя счет и понимая, что надо взглянуть вниз, далеко ли до воды, но взглянуть было некогда — надо было считать, ускоряя шаг и опираясь о воздух руками.
И вдруг случилось самое страшное — неожиданный порыв ветра толкнул его, и очки легонько соскользнули на нос. Стендаль сделал то, что делает каждый человек, когда его очки сползают на нос, — он поправил их. Рукой.
И, как птица с подстреленным крылом, тут же рухнул вниз.
На счастье, в тот момент Стендаль был только метрах в четырех-пяти над черной водой и лишь десяти шагов не дошел до плотика.
Белый столб воды, словно от разрыва снаряда или мины, поднялся вверх. Уходя в обжигающую холодом глубину, Стендаль успел подумать, что теперь он обязательно простудится.
А вода уже выталкивала его наверх, и Стендаль быстро замахал руками, отфыркиваясь и конечно же потеряв очки.
Плотик был недалеко. Его Стендаль различил сквозь пелену мокрого снега и сразу вспомнил о мальчишке. Цель прежде всего. Не чувствуя холода, Стендаль рванулся к плотику и уцепился за его край. Он плыл к берегу, толкая плотик перед собой. Сорванец на плоту не двигался, замер, молчал, наверное, думал о том, как его взгреют дома.
Наконец, а Стендалю казалось уже, что прошла вечность, он проплыл двадцать метров до берега. Под ногами обнаружилось скользкое покатое дно. Стендаль выпрямился, вода была по бедра, и воздух был теплым, даже горячим после студеной купели.
Он увидел женщину, подбежавшую к кромке воды, и сказал ей усталым, полным значения голосом, как пионер, остановивший поезд, которому грозило крушение:
— Держите ваше сокровище.
— Господи! — сказала женщина. — Ты вылезай из воды-то, простудишься.
Она нагнулась, взяла с плотика ведро с бельем и протянула свободную руку Стендалю, чтобы помочь ему выбраться на берег.
— Мостки обломились, — сказала она. — Сама не понимаю, как это случилось. Как уж я испугалась!..
Стендаль стоял на берегу рядом с женщиной, и его била крупная, как судорога, дрожь.
— Ты как же прыгнул-то? — спросила женщина. — Я даже и не заметила откуда. Пойдешь ко мне, погреешься.
— Давайте ведро, — сказал Стендаль. — Я… я… я помогу вам его донести.
Любой, даже успешно закончившийся эксперимент (на это указывает и Бомбар) чреват опасностью побочных эффектов. На следующее утро Стендаль слег в жестокой ангине. Через три недели он выбрался к Зайкам и узнал, что за два дня до него там побывал корреспондент одного столичного журнала.
