Действие нашей печальной истории началось в 1998 году.

С тех пор прошло пять лет.

Наступил год 2003-й.

Великий Гусляр жил вместе со всей страной.

Профессор Минц совершил еще несколько открытий и сделал шесть или семь выдающихся изобретений.

Но наученный горьким опытом Лев Христофорович к экспериментам по определению генетических склонностей детишек и воспитанию из них гениев в соответствующих областях не возвращался. И надеялся, что и Никите Блестящему этого сделать не удалось.

Постепенно обида, нанесенная Никитой, забылась.

И его появление возле дома Минца в ноябре профессора по меньшей мере удивило.

Начисто пропала наглая посадка туловища и разворот плеч, даже полубаки парикмахерского типа исчезли, смененные запущенной кривой бородкой.

И одежда на Никите была хоть и иностранная, но неновая, поношенная, из благотворительного магазина в пользу жертв церебрального паралича.

– Лев Христофорович!

Фонарь светил согбенной фигуре в спину, голос дрожал, шел дождь со снегом. Минц не узнавал Никитушку.

– Я к вам, Лев Христофорович. – Передних зубов у Никитушки не было, и говорил он невнятно.

Никита шагнул на свет, и Минц узнал его.

Как бывает с людьми незлопамятными, а главное, деликатными, Минц вдруг испытал чувство вины перед молодым человеком. Он осознал, что сыграл в его жизни роковую роль, сам того не ведая, толкнул его на преступную стезю…

– Заходите, – быстро заговорил Минц. – Ну чего вы стоите на дожде, голубчик, ну как так можно, я вас чаем угощу, у меня чай славный, «Ахмад», не пробовали?

– Нет, я тут постою, – униженно бубнил Блестящий.

Лев Христофорович буквально втащил его к себе в кабинет, заставил раздеться, разуться, отдал ему свои мягкие туфли из шерсти гуанако, заварил свежий чай, и пока гость не отведал этого чая, и слушать его не желал.

А потом сам сказал:

– Рассказывайте, батенька, начинайте, я весь горю нетерпением узнать, чего же вы, пакостник такой, натворили?

– Виноват, – ответил Никита. – Во всем виноват, но должен признаться, что был подвигнут на этот проступок заботой о человечестве.

И надо вам сказать, что в тот момент Никита был искренне убежден, что руководствовался благими порывами. Хотел, оказывается, реформировать систему образования и выращивать гениев в каждой сельской школе. Но когда поставил эксперимент на поточную ленту, оказалось, что профессор его подвел.

Удивительное дело! Еще полчаса назад, замерзая перед суровой темной коричневой дверью в дом, Никита был готов пасть в ноги и просить о помощи. И вот – полюбуйтесь! Он согрелся, напился чаю, понял, что профессор не собирается вызывать милицию или кидать в него гранату, и его настроение начало меняться, а наверх всплыла маленькая подлая мысль: виноват во всем этот профессор Минц, который подсунул ему чёрт знает что.

А по мере того как справедливый гнев против профессора усиливался и поднимался штормовой волной, до Льва Христофоровича доходил весь трагикомизм ситуации. Он давно подозревал, что так может кончиться, но одно дело подозревать, а другое – услышать и увидеть.

– Рассказывайте, дружок, рассказывайте, – попросил профессор. – Мы не сможем вам помочь, пока не поймем, что произошло.

Никита немного успокоился и начал свой рассказ.

Группа подопытных детей росла как на дрожжах. Они с Жанной еле успевали их кормить, переодевать, прятать от инспекторов средних школ и даже военруков. Пятилетние крепыши-малыши через два с половиной – три года превратились в двадцатилетних громил или березки. Готовых к тому, чтобы их продавать и использовать. Все это – проза жизни. Этим занималась Жанна, потому что с Никитой случилось несчастье. Он влюбился в девушку так, что не смог заставить себя вернуться в Пермь.

Дядечка Никита даже собирался жениться на Раечке, но потом представил, как им придется стоять рядом в храме или в ЗАГСе, и решил отложить свадьбу до лучших времен, благо Рашель была рада, что ее теперь не бьют ремнем, а наоборот, целуют каждый вечер.

Больше того, со временем, через полгода или год, она и сама полюбила своего бывшего мучителя и хозяина.

На родину они не возвращались. Жанна порой пересылала мужу деньги, предпочитая верить, что он занят сложной селекционной работой.

Никита был умеренно счастлив, потому что находился в постоянном напряжении нервов. Слишком хороша, слишком сногсшибательна и соблазнительна была его дорогая Рашель. И не только ему, но и нескольким миллионам других мужчин хотелось дотронуться до ее округлостей. Он подумывал уже о том, не родить ли им ребеночка, – тогда, находясь в декретном отпуске, Рашель всегда будет рядом и покорна, без этих самых вздрызгов характера международной красавицы!

Но потом Никита спохватился – все-таки его возлюбленной формально исполнилось лишь восемь лет, и хоть она на вид кажется совсем взрослой дамой, время есть время, а Уголовный кодекс – это кодекс.

Так что они остались бездетными и неоформленными, что очень удручало Раечку – ей хотелось семьи. Ведь она росла без отца-матери, а теперь вроде появился дядечка, которого можно считать папой, а он отказывается от формальностей.

Рашель в отличие от Никитушки легко выучила иностранные языки с помощью телевизора, так что поползновения Никиты изолировать ее от внешнего мира ничего не дали. С девичьей изворотливостью, не боясь ремня, Рашель спускалась по водосточной трубе с пятого этажа венецианского палаццо, переплывала Большой канал, ради того чтобы потанцевать в ночном клубе для речников. Вот и бегал Никита по заведениям, искал возлюбленную и подвергался обидам от ее поклонников.

Так прошел еще год.

А потом поступило паническое письмо из Перми о том, что швейцарский клуб «Грассхопперс» разрывает контракт с их сыночком, а шахматное объединение Казахстана вычеркивает из своих рядов гроссмейстера-вундеркинда. Из армии также поступили неутешительные известия.

Но хуже всего чувствовал себя сам Никита.

– По какой же конкретно причине? – спросил Лев Христофорович, который конечно же догадывался о причине.

Понимание неизбежности трагедии, в которую суждено угодить Никите Блестящему, пришло к нему два с лишним года назад, но ввиду поспешного бегства Никиты Минц не успел ему о ней рассказать.

– По причине скорости, – сознался Никита.

– А далеко ли твоя возлюбленная модель?

– Супермодель! – воскликнул Никита. – Рашель де Грие. Она в гостинице.

Минц оделся, и они пошли в гостиницу «Гусь», благо идти до нее было недалеко.

Никита нанял себе номер полулюкс, лучше там не нашлось. Он открыл дверь и крикнул внутрь:

– Ты одета, крошка?

Никакого ответа.

Свет не горел. Никита нервно нащупал выключатель. От его мокрых грязных пальцев на обоях остались следы.

Постель была не убрана, на полу валялись кожура банана, женские колготки и всякие вещи.

– Пошли вниз, – убитым голосом сказал Никита.

Они спустились в ресторан.

Рашель они отыскали в баре.

Она сидела за стойкой. Рядом с ней взгромоздился небритый и сильно волосатый громила, настолько пьяный, что все время промахивался рюмкой мимо рта.

Разумеется, Минцу не приходилось видеть супермодель Раечку ни в действительном детстве, ни в расцвете красоты.

Но сейчас она находилась далеко за ее пределами.

Грузная, даже громоздкая дама средних лет, сильно накрашенная и кое-как завитая, покачивалась на высоком стульчике и говорила пьяному громиле:

– Вот он и сгубил мою молодость и карьеру. Понимаешь?

– Выпьем, – отвечал ей громила.

– Мне нельзя, я всегда за рулем, – возражала Рашель.

Льву Христофоровичу достаточно было одного взгляда, чтобы поставить правильный роковой диагноз.

– Пошли в номер, – печально попросил Никита.

– А бутылку возьмешь?

– Возьму.

– А Эрнеста возьмешь? – она показала на громилу.

– Нет, не возьму. У нас другой гость.

Минц вышел вперед.

– Такой старикашка? – огорчилась модель. – Тогда две бутылки.

Наконец они поднялись в номер.

– Ваш диагноз? – спросил Никита, пока Рашель откупоривала бутылку.

– Диагноз? А никакого диагноза, – возразил Минц. – Все идет своим чередом.

– Объяснись, дедуля, – попросила Рашель.

Она двигалась с трудом. В ней было два метра роста и полторы сотни килограммов веса.

Минц обернулся к Блестящему.

– Ваша дама в курсе эксперимента?

– Только в общих чертах. Так что говорите, чтобы я понял, а больше никто.

– Тогда вернемся в прошлое, – сказал Минц. – Несколько лет назад вы забрали из детского садика…

– Из детского дома.

– Не важно. Главное, что вы забрали пятилетнего ребенка. Потому что вычислили в нем гениального футболиста.

– Я не футболист! – обиделась Рашель.

– И дали ему мой эликсир, чтобы формирование таланта шло как можно быстрее. Скажем, в десять раз.

– В пять, – поправил профессора Никита.

– Развитие идет с ускорением, – сказал Минц. – Организм привыкает к средству и спешит ему помочь. Итак, через три года все ваши подопечные стали двадцатилетними по физическому развитию. Их у вас было много?

– Девять.

– И вы их распродали?

– Это не совсем так.

– Вы их с выгодой распределили? – уточнил Минц.

– Вот именно.

– А в девушку влюбились?

– Он в мой зад влюбился, – заявила Рашель, вытаскивая зубами пробку. – А я его за муки полюбила, представляете?

Женщина годилась Никите в матери, тем более что такой громадине ничего не стоило поднять его и носить на руках.

– Какие перспективы? – спросил Никита. – Это кончится?

– Это кончится, – сурово заявил Минц, – как кончается любая жизнь. Смертью от старости.

– Когда?

– При таких темпах… через несколько лет. Ускорение постоянно.

– Вы обо мне или о ком еще? – спросила Рашель.

Никита только отмахнулся от нее.

– Ну как я не сообразил! – воскликнул он, скрывая голову в ладонях.

– Я не мог вас предупредить, – заметил Минц. – Вы мне адреса не оставили.

– Но сделайте что-нибудь, профессор! – умолял Никита. – Верните мне любовь.

– И он снова над ней надругается, – сказала Рашель.

Она увидела на полке плюшевого медвежонка.

Рашель сняла медвежонка, посадила его на диван, рядом поставила стакан и стала поить медвежонка водкой. Так она играла в куклы.

– Да, – вздохнул Минц. – Процесс с ускорением.

Он принялся подсчитывать, загибая пальцы:

– Вы ее взяли из детского садика, когда ей было…

– Ей было пять лет. Через три года ей стало двадцать.

– Ах ты, мой ребеночек, – ворковала тетя Рашель, гладя медвежонка.

– Дальше процесс пошел еще быстрее, – вздохнул Минц. – Два с половиной года она набирала лет по десять в год. Ей не так еще много…

– Но мне всего тридцать пять! – рассердился Никита. – К тому же она совершенно не соблюдала диету. А я не могу ее разлюбить… верните нам счастье!

– Это липовое счастье, – заявил Минц. – Это ворованное счастье. Это наказание, а не счастье. Вы вели себя как старый сластолюбец, который в семьдесят лет соблазняет двадцатилетнюю девицу.

– Мне было тридцать! В самом расцвете!

– Ах, не говорите! А ей было семь или восемь. Педофил проклятый!

Последние слова вырвались у Минца нечаянно. Он себе никогда раньше ничего подобного не позволял.

– Но она же не виновата! – вдруг нашел аргумент сластолюбец.

– Вот именно, – сказал Минц.

Он задумался.

Рашель напевала колыбельную мишке, а Никита тем временем принялся излагать иные беды своего преступного семейства. Оказывается, через два года успешных выступлений в команде «Грассхопперс» его сынок-футболист достиг сорокалетнего возраста и потерял скорость бега и умение бить по воротам с лету. Шахматист-вундеркинд перестал быть вундеркиндом, а старший лейтенант по интендантской части, великий пройдоха по части строительства коттеджей для командования, за два года докатился до пенсии, хотя по документам ему было чуть больше двадцати. А в армии с этим строго. Не сдал зачета по физкультуре – уходи в запас.

Что стало с балериной в Пермском театре – страшно подумать!

И все это, захлебываясь скупой слезой, Никита рассказал упрямо молчавшему Минцу.

Ему казалось даже, что за время разговора на лице у Рашели прибавилось морщин. Ужас сковал его внутренности.

– Ложитесь спать, – сказал он. – Я разделяю с вами вину. Недаром я прекратил разработки в этом направлении. Мы с вами чуть не погубили человечество.

– А выпить? – спросила Рашель.

– А выпить не будет, – сказал Минц. – Из-за выпить у вас процесс ускоряется.

– Вы вернете ей молодость? – спросил Никита.

– В какой, простите, возраст? – удивился Минц.

– Желательно, чтобы ей стало лет шестнадцать-семнадцать.

– Таких, как вы, только могила исправит, – заметил Минц. – Я могу лишь вернуть организм в нужное русло. Отныне Раиса будет стареть обычными темпами.

– А вот так дело не пойдет! – рассердился Никита. – Я буду жаловаться.

– Кому и на что?

– Найдем, кому и на что, – пригрозил Никита. – У нас тоже не без крыши.

– Эх, дитя порока! – сказал Минц. – Завтра увидимся.

Больше они не увиделись.

Назавтра в номере полулюкс, который Никита Блестящий занимал вместе с девушкой по имени Рашель де Грие, был обнаружен его холодный труп со смертельными следами женских ногтей на свернутой шее.

Самой гражданки де Грие так и не отыскали, хотя дело взял на контроль начальник городской милиции.

Минц тоже не нашел девушку, хотя ему было интересно ее отыскать, чтобы спасти от скорой старости.

Своего друга Сашу Грубина Лев Христофорович отправил в Пермь. В Перми тот отыскал безутешную вдову Жанну Блестящую и вручил ей заветный пузырек, который превращал ее подопечных вундеркиндов в нормальных людей, хотя и с опозданием. Ведь всем им было уже за сорок, и были они старше своей приемной мамы.

Даже в таком виде они отыскали в жизни пристойные уголки, потому что все были людьми талантливыми или способными. Весь день они трудятся, а вечерами порой играют в кубики или куклы и плачут по маме и папе.

Говорят (а это дело будущего), в 2005 году на могиле Никиты Блестящего найдут иссохшее тело высокой старухи без документов. Почему она пришла помирать на забытую могилу, никто не догадается.

На могильной плите, поставленной совестливым Львом Христофоровичем за собственные деньги, под выбитой надписью «Н. Б. Блестящий» кто-то напишет мелом, неровно и крупно: