Глава 3
Марилла Касберт удивляется
Когда Мэтью открыл дверь, Марилла быстро поднялась ему навстречу. Но как только ее взгляд упал на маленькую странную фигурку в тесном некрасивом платье, с длинными ярко-рыжими косами и радостно сияющими глазами, она остановилась в изумлении.
— Мэтью, кто это? — воскликнула она. — Где же мальчик?
— Там не было мальчика, — отвечал Мэтью с несчастным видом. — Там была только она.
Он кивнул на девочку, только теперь вспомнив, что даже не спросил, как ее зовут.
— Как не было мальчика? Но там должен был быть мальчик, — настаивала Марилла. — Ведь мы просили миссис Спенсер привезти мальчика.
— Она этого не сделала. Она привезла вот… ее. Я спрашивал начальника станции. И мне пришлось взять ее домой. Нельзя же было оставить ребенка одного на ночь на станции, хоть и произошла ошибка.
— Хорошенькое дело! — воскликнула Марилла.
На протяжении этого диалога девочка не проронила ни слова, только взгляд ее перебегал с одного собеседника на другого. Все оживление погасло в ее лице. Внезапно она, казалось, поняла весь смысл сказанного. Уронив свой драгоценный саквояж, она подскочила ближе и заломила руки.
— Вы не хотите взять меня! — закричала она. — Я вам не нужна, потому что я не мальчик! Я должна была этого ожидать. Никто никогда не хотел взять меня. Я должна была знать, что это слишком прекрасно, чтобы так могло продолжаться. Я должна была знать, что на самом деле никому не нужна. О, что мне делать? Я зальюсь слезами!
Этим она и занялась. Упав на стул, стоявший возле стола, она уронила руки на стол, уткнулась в них лицом и отчаянно зарыдала. Марилла и Мэтью растерянно переглянулись поверх кухонной плиты. Оба не знали, что сказать или сделать. Наконец, Марилла неуклюже попыталась поправить дело:
— Ну-ну, не о чем тут так плакать.
— Не о чем? — Девочка быстро подняла голову, и показалось залитое слезами лицо и дрожащие губы. — Вы тоже плакали бы, если бы вы были сирота и приехали в то место, которое, как вы думали, станет вашим домом, и вдруг узнали бы, что вас не хотят оставить, потому что вы не мальчик. О, это самая трагичная минута в моей жизни!
Что-то вроде невольной улыбки, словно заржавевшей от того, что к ней так долго не прибегали, смягчило суровое выражение лица Мариллы.
— Ну, не плачь больше. Мы же не собираемся немедленно выгнать тебя из дома. Ты останешься здесь, пока мы не выясним, в чем дело. Как тебя зовут?
Девочка на мгновение заколебалась.
— Пожалуйста, называйте меня Корделией, — сказала она горячо.
— Называть тебя Корделией! Это что, твое имя?
— Не-ет, не совсем, но я хотела бы называться Корделией. Это такое изысканное имя.
— Не понимаю совершенно, о чем ты говоришь. Если Корделия не твое имя, то как тебя зовут?
— Анна Ширли, — неохотно пробормотала обладательница этого имени. — Но, пожалуйста, называйте меня Корделией. Ведь вам все равно, как называть меня, если я останусь у вас ненадолго, ведь правда? Анна — такое неромантичное имя.
— Романтичное — неромантичное, чепуха! — сказала Марилла без всякого сочувствия. — Анна — хорошее, простое, разумное имя. И тебе нечего его стыдиться.
— Да нет, я не стыжусь, — объяснила Аня, — просто Корделия мне нравится больше. Я всегда воображаю, что мое имя Корделия, по крайней мере в последние годы. Когда я была моложе, я воображала, что меня зовут Джеральдина, но теперь мне больше нравится Корделия. Но если вы будете все же называть меня Анной, то, пожалуйста, говорите Аня, а не Анюта.
— Какая разница? — спросила Марилла с той же, словно заржавевшей, улыбкой, берясь за чайник.
— О, большая. Аня выглядит гораздо красивее. Когда вы слышите, как имя произносят, разве вы не видите его в уме словно напечатанным? Я вижу. И Анюта выглядит ужасно, а Аня гораздо более изысканно. Если вы только будете называть меня Аня, а не Анюта, я постараюсь примириться с тем, что вы не зовете меня Корделией.
— Очень хорошо. Тогда, Аня, а не Анюта, не можешь ли ты объяснить нам, что за ошибка произошла? Мы просили передать миссис Спенсер, чтобы она привезла нам мальчика. Разве в приюте нет мальчиков?
— О, их там даже слишком много. Но миссис Спенсер ясно сказала, что вы хотите девочку лет одиннадцати. И заведующая сказала, что, она думает, я вам подойду. Вы представить не можете, в каком восторге я была. Я не могла спать от радости всю прошлую ночь. Ах, — добавила она с упреком, обернувшись к Мэтью, — почему вы не сказали мне на станции, что я вам не нужна, и не оставили меня там? Если бы я не видела Белого Пути Очарования и Озера Сверкающих Вод, мне не было бы теперь так тяжело на душе.
— Да о чем она говорит? — спросила Марилла, удивленно взглянув на Мэтью.
— Она… она вспоминает, о чем мы говорили по дороге, — сказал Мэтью поспешно. — Я пойду распрягу кобылу, Марилла. Приготовь чай к моему возвращению.
— Миссис Спенсер везла еще какого-нибудь ребенка кроме тебя? — продолжила расспросы Марилла, когда Мэтью вышел.
— Она взяла Лили Джоунс для себя. Лили всего пять лет, и она очень красивая. У нее каштановые волосы. Если бы я была очень красивая и с каштановыми волосами, вы бы все равно меня не взяли?
— Нет. Нам нужен мальчик, чтобы помогать Мэтью на ферме. А девочка нам ни к чему. Сними шляпу. Я положу ее и твою сумку на столе в передней.
Аня послушно сняла шляпу. В этот момент вернулся Мэтью, и они сели ужинать. Но Аня не могла есть. Напрасно она щипала хлеб с маслом и клевала яблочное повидло из маленького стеклянного блюдечка с зубчиками, стоявшего возле ее тарелки. Она совсем не продвинулась в этом деле.
— Ты ничего не ешь, — сказала Марилла, сурово глядя на нее, как будто это был поступок, достойный осуждения.
Аня вздохнула:
— Не могу. Я в пучине горя. Вы можете есть, когда вы в пучине горя?
— Никогда не была в пучине горя, так что не знаю, — отвечала Марилла.
— Не были? Но вы когда-нибудь пытались вообразить, что вы в пучине горя?
— Нет, не пыталась.
— Тогда, я думаю, вы не сможете понять, каково это. Но это в самом деле очень неприятное чувство. Когда пытаешься есть, комок встает в горле и невозможно ничего проглотить, даже если бы это была шоколадная конфета. Я однажды ела шоколадную конфету два года назад, и это было просто восхитительно. Мне часто после этого снится, что у меня множество шоколадных конфет, но я всегда просыпаюсь, как только хочу съесть хоть одну. Все здесь невероятно вкусно, но все равно я не могу есть.
— Я думаю, она устала, — сказал Мэтью, который не проронил еще ни слова с тех пор, как вернулся из конюшни. — Лучше всего, Марилла, уложить ее в постель.
Марилла как раз и размышляла о том, где положить Аню спать. Она приготовила кушетку в каморке возле кухни для желанного и долгожданного мальчика. Но хотя там было и чисто и опрятно, все-таки для девочки это место казалось неподходящим. О том, чтобы поместить это бездомное создание в комнате для гостей, не могло быть и речи, так что оставалась только комната в мезонине, выходившая окнами на восток. Марилла зажгла свечу и велела Ане следовать за собой, что та и сделала, забрав по дороге со стола в передней свою шляпу и саквояж. Передняя была пугающе чистой, а маленькая комнатка в мезонине, куда они вошли через минуту, казалась еще чище.
Марилла поставила свечу на треугольный столик с тремя ножками и откинула одеяло на постели.
— У тебя, наверное, есть ночная рубашка? — спросила она.
Аня кивнула:
— Да, две. Заведующая приютом сшила их для меня. Они ужасно тесные. В приюте всегда всего не хватает и все всегда тесное — по крайней мере, в таком бедном приюте, как наш. Я терпеть не могу тесные ночные рубашки. Но человек может в них спать так же сладко, как и в прелестных пышных рубашках с рюшем вокруг шеи. Это единственное утешение.
— Ну, раздевайся скорее и ложись. Я приду через пять минут за свечой. Я не доверю тебе погасить ее. А то еще и пожар устроишь.
Когда Марилла ушла, Аня печально огляделась кругом. Выбеленные стены были такими пугающе голыми и унылыми, что она подумала, что они, должно быть, сами страдают от своей наготы. Пол тоже был голым, только в центре комнаты лежал круглый плетеный коврик, каких Аня никогда не видела прежде. В одном углу стояла кровать, высокая и старомодная, с четырьмя темными точеными столбиками, в другом — уже упомянутый треугольный столик, украшенный пухлой красной бархатной подушечкой для булавок, настолько твердой, что она могла согнуть конец самой смелой булавке. Над ним висело небольшое, шесть на восемь дюймов, зеркало. На полпути между столом и кроватью находилось окно со снежно-белой муслиновой занавеской наверху, а напротив стоял умывальник. От всей комнаты веяло таким холодом, что его невозможно описать словами, но который пробрал Аню до мозга костей. С рыданием она поспешно стянула с себя одежду, надела узкую ночную рубашку и прыгнула в кровать, где спрятала лицо в подушку и натянула одеяло на голову. Когда Марилла вернулась за свечой, жалкие предметы одеяния, разбросанные по полу, и несколько взбаламученная постель были единственными признаками чьего-либо присутствия в комнате. Она неспешно собрала Анину одежду, аккуратно положила ее на гладкий желтый стул и затем, подняв свечу, обернулась к кровати.
— Доброй ночи, — сказала она немного смущенно, но не сердито.
Бледное лицо и большие глаза неожиданно появились из-под одеяла.
— Как вы можете называть ее доброй. когда знаете, что это будет самая ужасная ночь в моей жизни? — сказала Аня с упреком.
Затем она вновь нырнула под одеяло.
Марилла медленно спустилась в кухню и занялась мытьем посуды. Мэтью курил — явный признак смятения чувств. Он редко курил, потому что Марилла решительно выступала против этой скверной привычки. Но иногда его неодолимо тянуло покурить, и тогда Марилла смотрела на это сквозь пальцы, понимая, что и мужчине надо дать выход своим чувствам.
— Веселенькая история, — сказала она гневно. — Вот что выходит, когда посылаешь поручения через других, вместо того чтобы ехать самому. Родственники Роберта Спенсера что-то напутали, когда передавали нашу просьбу. Завтра кому-нибудь из нас придется поехать и повидаться с миссис Спенсер. Девочку нужно отправить обратно в приют.
— Полагаю, что так, — сказал Мэтью неохотно.
— Ты полагаешь! А что, ты в этом не уверен?
— Мм… она в самом деле милое создание, Марилла. Жалко отправлять ее назад, раз уж она так хочет остаться.
— Мэтью, не хочешь же ты сказать, что мы должны оставить ее у себя?
Марилла изумилась не меньше, чем если бы Мэтью выразил склонность ходить на голове.
— Мм… нет, я полагаю, нет… не совсем, — пробормотал, запинаясь, Мэтью, прижатый к стенке этим вопросом. — Я полагаю… никто не может от нас этого требовать.
— Еще бы! Что нам пользы от нее?
— Может быть, ей от нас была бы польза, — сказал Мэтью неожиданно.
— Мэтью, мне кажется, этот ребенок тебя околдовал. Я ясно вижу, что ты хочешь ее оставить.
— Ну, она и правда интересное существо, — убеждал Мэтью. — Ты бы послушала, что она говорила, когда мы ехали со станции.
— О, разговаривать она умеет. Я сразу поняла. Это не свидетельствует, впрочем, в ее пользу. Я не люблю детей, у которых всегда есть что сказать. Я не хочу держать у себя девочку из приюта, но даже если бы и захотела, то выбрала бы не из таких. Что-то есть в ней, чего я не понимаю. Нет, она отправится туда, откуда явилась.
— Я мог бы нанять французского мальчика, чтобы он помогал мне на ферме, — сказал Мэтью, — а она составила бы тебе компанию.
— Я не страдаю без компании, — отрезала Марилла. — И не собираюсь оставлять ее.
— Ну, разумеется, как ты скажешь, Марилла, — ответил Мэтью, вставая и откладывая трубку. — Я иду спать.
Так он и поступил. Спать, вымыв все тарелки, отправилась и Марилла, решительно нахмурив брови. А наверху, в комнатке мезонина одинокий, заброшенный, истосковавшийся по любви ребенок, наплакавшись, тоже уснул.
