Глава 25
Мэтью настаивает на рукавах с буфами

Мэтью пережил неприятные десять минут. Это произошло, когда в сумерки, холодным серым декабрьским вечером он вошел в кухню и присел в углу на ящик с дровами, чтобы снять свои тяжелые сапоги, не подозревая о том, что Аня и несколько ее одноклассниц репетировали в маленькой гостиной диалог "Королева фей". В этот самый момент они гурьбой пробежали через переднюю и вошли в кухню, весело смеясь и болтая. Они не заметили Мэтью, который смущенно отпрянул в тень за ящик с дровами, с сапогом в одной руке и сапожным рожком в другой. Он робко наблюдал за ними в течение тех самых вышеупомянутых десяти минут, пока они надевали шапочки и пальтишки и болтали о диалоге и концерте. Аня стояла среди них с такими же сияющими глазами и такая же оживленная, как они. Но Мэтью внезапно осознал, что было в ней что-то, что отличало ее от подружек. И что беспокоило Мэтью, так это то, что разница, замеченная им, не должна была существовать. Цвет лица у Ани был ярче, глаза больше и лучистее, черты более тонкие, чем у остальных. Даже застенчивый, ненаблюдательный Мэтью мог заметить это. Но разница, которая беспокоила его, не заключалась ни в одном из отмеченных различий. Тогда в чем же она заключалась?

Этот вопрос мучил Мэтью еще долго после того, как девочки ушли под ручку по длинной схваченной морозом тропинке, а Аня уселась за книжки. Он не мог обратиться с этим вопросом к Марилле, так как был уверен, что она скорее всего фыркнет презрительно и заметит, что единственная разница, какую она видит между Аней и другими девочками, так это то, что те иногда помалкивают, а Аня никогда. А это, чувствовал Мэтью, мало ему поможет.

Чтобы разобраться в этой проблеме, он прибег, по обыкновению, к своей спасительной трубке, и как всегда, к большому неудовольствию Мариллы. После двухчасового курения и упорных размышлений Мэтью пришел к решению проблемы. Аня была одета не так, как другие девочки!

Чем дольше Мэтью размышлял, тем больше проникался убеждением, что Аня никогда не была одета как другие девочки… никогда, с тех пор как она приехала в Зеленые Мезонины. Марилла постоянно одевала ее в простые темные платья одного неизменного фасона. Если Мэтью и знал, что есть такая вещь, как мода, то это, пожалуй, было все, что ему было известно; но он был совершенно уверен, что Анины рукава выглядят не так, как рукава других девочек. Он вспомнил стайку Аниных одноклассниц, в окружении которых видел ее в этот вечер, — все в веселых красных, голубых, розовых, белых платьицах — и задумался, почему Марилла всегда одевает ее так мрачно и некрасиво.

Конечно, так, наверное, должно было быть. Марилла лучше знала, что делает, ведь она воспитывала Аню. Вероятно, этим достигались какие-то непостижимо мудрые цели. Но, без сомнения, не будет никакого вреда, если у девочки появится хоть одно хорошенькое платьице — что-нибудь вроде тех, какие обычно носит Диана Барри. Мэтью решил, что он подарит Ане такое платье; ведь это не может рассматриваться как неоправданное вмешательство не в свое дело и не должно вызвать возражений. До Рождества осталось всего две недели. Красивое новое платье будет самым подходящим подарком. И Мэтью со вздохом удовлетворения отложил в сторону трубку и пошел спать, а Марилла, открыв все двери, проветривала дом.

На следующий же день Мэтью отправился в Кармоди покупать платье. Он был решительно настроен быстро покончить с этим делом, но чувствовал, что оно окажется для него нешуточным испытанием. Были вещи, которые Мэтью умел покупать, и при этом мог неплохо поторговаться; но он понимал, что, когда речь идет о покупке платья для девочки, ему придется отдаться на милость продавца.

После долгих размышлений Мэтью решил отправиться в магазин Сэмюэля Лоусона, вместо того чтобы идти к Уильяму Блэру. Правда, Касберты всегда делали покупки только у Блэра; это было для них почти таким же делом совести, как посещать пресвитерианскую церковь и голосовать за консерваторов. Но у Уильяма Блэра были две дочери, которые часто обслуживали покупателей, и Мэтью боялся их как огня. Он мог ухитриться сделать покупку и у них, когда точно знал и мог просто указать, чего хочет, но в таком деле, где требовались объяснения и консультации, Мэтью желал, чтобы за прилавком стоял мужчина. Так что он пойдет к Лоусону, где его встретит Сэмюэль или его сын.

Увы! Мэтью не знал, что в связи с недавним расширением своего торгового дела Сэмюэль тоже нанял продавщицу. Это была племянница его жены, элегантная юная особа с высокой прической в стиле «помпадур» большими живыми карими глазами и необыкновенно широкой и обескураживающей улыбкой. Одета она была щегольски, а на руках носила по нескольку браслетов, которые сверкали, гремели и звякали при каждом ее движении. Обнаружив ее за прилавком, Мэтью уже был охвачен смущением, а от звона браслетов он в один миг потерял всякое соображение.

— Чем могу служить, мистер Касберт? — спросила мисс Люсилла Харрис, весело и кокетливо, легко похлопывая по прилавку обеими руками.

— Есть у вас какие-нибудь… ну… ну… ну вот, скажем, садовые грабли? — запинаясь, вымолвил Мэтью.

Мисс Харрис взглянула несколько удивленно, что, впрочем, естественно, если слышишь, как человек интересуется садовыми граблями в середине декабря.

— Кажется, у нас осталась одна или две штуки, — сказала она, — но они наверху, на складе. Сейчас схожу и посмотрю.

Во время ее отсутствия Мэтью собирал свои растрепанные мысли и чувства для новой попытки.

Когда мисс Харрис вернулась с граблями и радостно вопросила: "Еще что-нибудь, мистер Касберт?" — Мэтью собрался с духом и отвечал:

— Ну, раз уж вы мне напомнили, я мог бы также… взять… то есть… взглянуть на… купить… немного семян трав…

Мисс Харрис слышала, что Мэтью называют странным. Теперь она пришла к выводу, что он просто сумасшедший.

— Семена мы продаем только весной, — объяснила она высокомерно. — Сейчас у нас ничего нет в наличии.

— Ах, конечно… конечно… разумеется, — пробормотал несчастный Мэтью, хватая грабли и направляясь к двери. На пороге он вспомнил, что не заплатил за них, и со страдальческим видом повернул обратно. Пока мисс Харрис отсчитывала сдачу, он собирал силы для последней отчаянной попытки.

— Ну… если я вас не очень обеспокою… я хотел бы… то есть… я хотел бы взглянуть на… на… сахар.

— Рафинад или неочищенный? — терпеливо спросила мисс Харрис.

— Ах… ну… неочищенный, — сказал Мэтью невнятно.

— Вон там стоит бочонок, — указала мисс Харрис, побрякивая своими браслетами. — Это единственный сорт, какой у нас есть.

— Я… я возьму двадцать фунтов, — сказал Мэтью; лоб у него покрылся испариной.

Только на полпути домой Мэтью окончательно пришел в себя. Это было ужасное испытание, но, решил он, так ему и надо за такую ересь, как покупка в чужом магазине. Добравшись до дома, он спрятал грабли в сарае, где хранились инструменты, но сахар пришлось отнести Марилле.

— Неочищенный сахар! — воскликнула Марилла. — Что это тебя дернуло купить, да еще так много? Ты же знаешь, я его никогда не использую, только в кашу батраку или в темный кекс. Джерри мы уже рассчитали, а кексы я уже давно не пекла. К тому же это плохой сахар — крупный и темный, — Уильям Блэр обычно такого не держит.

— Я… я думал, может, как-нибудь пригодится, — сказал Мэтью, успешно спасаясь бегством.

Обдумав положение, Мэтью пришел к выводу, что для того, чтобы справиться с этим делом, нужна женщина. О Марилле не могло быть и речи. Мэтью ясно чувствовал, что она немедленно окатит его проект ушатом холодной воды. Оставалась только миссис Линд; ни у какой другой женщины в Авонлее Мэтью не осмелился бы попросить совета. К миссис Линд он и отправился. Добрая леди сразу сняла тяжкое бремя с плеч потерявшего покой мужчины.

— Выбрать платье в подарок Ане? Конечно я выберу. Я завтра собираюсь в Кармоди и заодно сделаю и эту покупку для вас. У вас есть какие-нибудь особенные пожелания? Нет? Хорошо, тогда я выберу на свой вкус. Я думаю, красивый глубокий коричневый цвет будет Ане к лицу. Я знаю, что Уильям Блэр недавно получил очень красивую шелковую «глорию» такого цвета. Может быть, вы хотите, чтобы я сшила это платье? Ведь если Марилла возьмется за это, Аня, вероятно, узнает обо всем прежде времени, и сюрприза не получится. Хорошо, я сошью. Нет, нет, мне ни капельки не трудно. Я люблю шить. Я сошью по выкройке, которую делала на мою племянницу, Дженни Джиллис, потому что они с Аней как две капли воды, если речь идет о фигуре.

— Ну, премного обязан, — сказал Мэтью, — и… и… не знаю… но я хотел бы… мне кажется, теперь делают не такие рукава, как прежде. Если это не окажется слишком смелым требованием, я… я хотел бы, чтобы они были сделаны по-новому.

— С буфами? Разумеется. Можете не волноваться, Мэтью. Я сошью по самой последней моде, — заверила миссис Линд. Когда Мэтью ушел, она добавила, обращаясь к себе самой: — Приятно будет хоть на этот раз увидеть бедного ребенка прилично одетым. То, как Марилла ее одевает, просто смешно, скажу я вам, и меня не раз подмывало прямо сказать ей об этом. Я, конечно, промолчала, потому что вижу, что Марилла не хочет никаких советов и уверена, что хоть она и старая дева, но знает больше о воспитании детей, чем я. Так всегда бывает. Люди, которые воспитывали детей, хорошо знают, что нет единого надежного метода, который годился бы для любого ребенка. Но те, кто детей не воспитывал, думают, что это так же просто и легко, как тройное правило в арифметике — только поставьте так-то и так три числа, и сумма выйдет правильно. Но плоть и кровь не подходят ни под какую арифметику, вот тут-то Марилла и совершает ошибку. Можно предположить, что, одевая Аню подобным образом, она пытается воспитать в ней дух смирения, но скорее всего, этим она развивает только зависть и неудовлетворенность. Я уверена, что девочка видит разницу между своей одеждой и нарядами других девочек. Подумать только, даже Мэтью это заметил! Этот человек просыпается после шестидесяти лет спячки!

В следующие две недели Марилла ясно чувствовала, что на уме у Мэтью было что-то необычное, но что это было, она не могла догадаться до самого кануна Рождества, когда миссис Линд принесла новое платье. Марилла приняла произошедшее в целом хорошо, хотя скорее всего не поверила дипломатичным объяснениям миссис Линд о том, что она сшила платье якобы только потому, что Мэтью боялся, как бы Аня не узнала заранее о подарке.

— Так вот почему все эти две недели Мэтью смотрел так загадочно и усмехался в бороду, — сказала она несколько холодно, но снисходительно. — Я знала, что он замышляет какую-то глупость. Должна сказать, что не считаю, будто Ане нужны еще какие-то платья. Я сшила ей этой осенью три хороших, теплых, практичных платья, а все, что сверх этого, — совершенно излишняя расточительность! На одни эти рукава ушло столько ткани, что хватило бы на целую блузку. Ты только разжигаешь в Ане тщеславие, Мэтью, а у нее уже и так самовлюбленности, как у павлина. Ну, надеюсь, она наконец будет довольна. Я знаю, она мечтала об этих глупейших рукавах с тех самых пор, как они вошли в моду, хотя ни словом о них не вспоминала после того первого раза. Буфы становятся все больше и смешнее, они уже и теперь огромные, как воздушные шары. А в следующем году модницам, наверное, придется проходить в дверь бочком.

Рождественское утро застало мир в прекрасном белом уборе. В тот год декабрь был теплым, и все приготовились к зеленому Рождеству, но ночью выпал снег, и его как раз хватило, чтобы совершенно преобразить Авонлею. Аня с восторгом выглянула через дырочку на своем разукрашенном морозом окне. Заснеженные ели в Лесу Призраков были удивительно пушистыми, березы и дикие вишни стояли словно усыпанные жемчугом, вспаханные поля превратились в ряды снежных ямочек, а в чистом холодном воздухе слышалось чудесное похрустывание. Аня сбежала вниз, весело крича, так что ее голос раздавался по всему дому:

— С Рождеством, Марилла! С Рождеством, Мэтью! Какое чудесное Рождество! Я так рада, что оно белое. Настоящее Рождество должно быть белым, правда? Я не люблю зеленое Рождество. Оно обычно не зеленое, а просто некрасивое и блеклое — коричневого и серого цвета. И почему люди говорят, что оно зеленое? Но… но… Мэтью, это мне? Ах, Мэтью!

Мэтью сконфуженно развернул бумагу и вынул платье, примирительно взглянув на Мариллу, которая с притворным равнодушием наливала воду в чайник, но краешком глаза заинтересованно следила за происходящим.

Аня взяла платье и разглядывала его в благоговейном молчании. Ах, какое красивое! Прекрасная мягкая коричневая «глория», блестящая, как шелк! Юбочка с изящными оборочками и сборочками; лиф, искусно украшенный защипами по последней моде; маленький гофрированный воротничок, обшитый тончайшими кружевами. Но рукава! Они были вершиной дела! Длинные, до локтя, манжеты, а над ними два великолепных буфа, разделенные посередине узкими сборочками и бантиками из шелковой коричневой ленточки.

— Это рождественский подарок для тебя, Аня, — сказал Мэтью робко. — Ну… ну… Аня, тебе нравится? Ну что ты… что ты…

Потому что Анины глаза вдруг наполнились слезами.

— Нравится ли мне? Ах, Мэтью! — Аня раскинула платье на стуле и сложила руки. — Мэтью, это верх совершенства! Ах, я никогда не смогу достаточно отблагодарить вас. Только посмотрите на эти рукава! Ах, мне кажется, что это счастливый сон.

— Ну, хорошо, хорошо. Давайте завтракать, — прервала Марилла. — Должна сказать, Аня, я не думаю, что тебе было необходимо это платье; но раз Мэтью подарил его тебе, постарайся аккуратно с ним обращаться. А вот лента для волос, это миссис Линд тебе принесла. Коричневая, под цвет платья. А теперь садись за стол.

— Не знаю, смогу ли я завтракать, — сказала Аня в восторге. — Завтрак кажется слишком прозаичным занятием в такой волнующий момент. Я предпочитаю услаждать взор этим платьем. Я так рада, что рукава с буфами по-прежнему в моде. Я чувствую, что не пережила бы огорчения, если бы они вышли из моды, прежде чем у меня появилось бы платье с такими рукавами. Я никогда не ощутила бы полного удовлетворения, понимаете? Как это мило, что миссис Линд подарила мне и ленту. Я чувствую, что должна, в конце концов, стать очень хорошей. В такие минуты, как эта, я очень жалею, что еще не стала образцовой девочкой, и обычно принимаю решение стать ею в будущем. Но почему-то очень трудно следовать своему решению, когда вдруг приходит какое-нибудь непреодолимое искушение. И все-таки на этот раз я постараюсь приложить особые усилия.

Когда «прозаичный» завтрак был кончен, на белом бревенчатом мостике в долине показалась веселая маленькая фигурка в широком красном пальтишке. Аня выбежала ей навстречу.

— С Рождеством, Диана! Ах, какое чудесное Рождество! Мэтью подарил мне прелестнейшее платье с такими рукавами! Я даже не могу вообразить ничего прекраснее!

— У меня есть для тебя еще кое-что, — сказала Диана, не успев перевести дыхания. — Вот… в этой коробке. Тетка Джозефина прислала нам большую посылку, там так всего много… а вот это для тебя. Я должна была принести это тебе вчера вечером, но посылка пришла, когда уже было темно, а я теперь всегда не очень приятно себя чувствую, если приходится идти через Лес Призраков в сумерки.

Аня открыла коробку и заглянула. Сверху лежала открытка с надписью: "Девочке Ане. Веселого Рождества!", а под ней пара изящнейших маленьких туфелек из тонкой кожи с круглыми носками, атласными бантиками и блестящими пряжками.

— Ах, — сказала Аня, — Диана, это уже слишком! Это сон!

— Я называю это настоящим подарком судьбы, — сказала Диана. — Тебе теперь не придется брать туфли у Руби, и слава Богу, потому что они тебе велики на целых два номера. Это было бы ужасно — фея, шаркающая по сцене. Джози Пай наверняка была бы в восторге. А ты знаешь, что Роб Райт позавчера возвращался домой после репетиции с Герти Пай? Ты когда-нибудь слышала что-нибудь подобное?

Все авонлейские школьники были в тот день в лихорадочном возбуждении: нужно было украсить зал и провести последнюю генеральную репетицию.

Вечером состоялся концерт. Он имел шумный успех. Маленький зал был набит битком, а все исполнители замечательно себя показали. Но звездой вечера оказалась Аня, что даже зависть, воплощением которой являлась Джози Пай, не осмеливалась отрицать.

— Ах, какой блестящий был вечер! — вздохнула Аня, когда все уже было позади и они с Дианой шли вместе домой под темным, усыпанным звездами небом.

— Все сложилось очень удачно, — заметила практичная Диана. — Я думаю, мы собрали долларов десять. Вообрази только, мистер Аллан собирается послать заметку о концерте в Шарлоттаун, в газету.

— Ах, Диана, неужели наши имена будут напечатаны в газете? Меня прямо дрожь охватывает, только об этом подумаю! Твое соло было совершенно великолепно, Диана. Когда закричали «бис», я почувствовала даже большую гордость, чем ты сама. Я себе сказала: "Это моей дорогой задушевной подруге так аплодируют!"

— А твоя декламация! Я думала, прямо крыша упадет, так все хлопали! Особенно то, грустное, стихотворение просто замечательно!

— Ах, я так нервничала, Диана! Когда мистер Аллан объявил мой выход, не знаю, как я очутилась на сцене. Я чувствовала, что меня пронзает миллион глаз, и на один ужасный момент мне показалось, что я вообще не смогу начать. Но я подумала о моих прелестных рукавах с буфами и набралась смелости, Я чувствовала, что должна оказаться достойной этих рукавов. И я начала; мне казалось, что мой голос идет откуда-то издалека. Я чувствовала себя совсем как попугай. Это просто подарок судьбы, что я так усердно репетировала на чердаке, иначе у меня ничего бы не вышло. Хорошо я стонала?

— Да, конечно, ты стонала великолепно, — заверила Диана.

— Когда я кончила, то заметила, что старая миссис Слоан вытирает слезы. Как приятно сознавать, что я тронула чье-то сердце! Это так романтично — выступать на концерте, правда? Ах, это будет незабываемое воспоминание!

— А какой отличный диалог был у мальчиков! — сказала Диана. — Гилберт Блайт был просто чудо! Аня, я думаю, ты с ним несправедливо поступаешь. Да подожди, послушай, что я скажу. Когда ты убегала со сцены после диалога фей, одна из роз упала у тебя с головы. Я видела, как Гил поднял ее и положил в нагрудный карман. Вот видишь! Ты так любишь все романтичное; я уверена, тебе это должно понравиться.

— Меня не интересуют поступки этого человека, Диана, — сказала Аня высокомерно. — Мне жаль тратить время на размышления о нем.

В тот вечер Марилла и Мэтью, которые выбрались на концерт впервые за последние двадцать лет, сидели вместе у кухонного очага. Аня уже пошла спать.

— Ну, я думаю, наша Аня была не хуже других, — сказал Мэтью с гордостью.

— Да, — признала Марилла. — Она способная девочка. И к тому же хорошенькая. Я была против всей этой затеи с концертом, но теперь думаю, что все же ничего плохого тут не было. Во всяком случае, я гордилась Аней сегодня, хотя и не собираюсь ей об этом говорить.

— Я тоже гордился ею сегодня и сказал ей об этом, прежде чем она ушла к себе наверх, — сказал Мэтью. — Нам нужно подумать, что мы можем сделать для нее, Марилла. Скоро школа в Авонлее перестанет ее удовлетворять.

— У нас еще есть время подумать, — ответила Марилла. — В марте ей будет только тринадцать. Хотя сегодня меня поразило, что она так выросла; совсем большая! Миссис Линд сделала платье чуточку длинноватым, и поэтому Аня кажется такой высокой. У нее большие способности, и я думаю, нам лучше всего послать ее потом в Королевскую учительскую семинарию. Но нет нужды говорить об этом еще год или два.

— Ну, ничего не будет плохого, если подумывать об этом время от времени, — сказал Мэтью. — Такие планы тем лучше, чем больше о них размышляешь.