20

Быстрее стрелы, отчаяннее зайца, пыхтя паровозом, бежал Артур вниз по горному склону. И вдруг ощутил, что все массивное тело горы чуть-чуть шевельнулось под его ногами.

Грохот.

Рев.

Скалы слегка затряслись. В затылок Артуру дохнуло жаром. Безумный испуг придал ему новые силы. Почва начала оползать, и Артуру впервые открылась вся образная сила словечка «оползень». Оно всегда казалось ему просто словом, но теперь он с ужасом осознал, как это странно, когда земля о-полза-ет. Именно это она и делала, оползала, неся на себе Артура. Его чуть не стошнило от страха и тряски. Почва оползала, гора многоголосо гудносила, Артур поскользнулся, упал, встал, опять поскользнулся, побежал. Сверху сходила лавина.

Камушки, за ними — камни, за ними — валуны неслись мимо него, точно неуклюжие щенята, только гораздо, гораздо крупнее, намного, намного массивнее и тверже щенят. Один удар в висок — верная смерть. Глаза Артура плясали в своих орбитах, гонясь взглядом за камнями, ноги Артура плясали на пляшущей земле. Он бежал, и ему казалось, что бег — ужасная, вгоняющая в пот болезнь. Его сердце колотилось в такт окрестному геологическому безумию.

И сколько Артур ни напоминал себе о прочной логической гарантии своей безопасности — а именно о том факте, что ему суждено выйти из переделки живым, раз в будущем ему уготован очередной эпизод саги нечаянных гонений на Аграджага, — нервы не сдавались на уговоры. Он бежал в смертельном ужасе, со смертельным ужасом, по смертельному ужасу и сквозь смертельный ужас, причем ужас сидел у него на шее и ужасом погонял.

Внезапно он опять запнулся обо что-то ногой и по инерции полетел под гору. И буквально перед самым мигом столкновения с землей увидел прямо перед своим носом небольшой синий портплед. Тот самый — это Артур помнил точно, — который так и не вернулся к нему из недр багажного отделения Афинского аэропорта лет десять назад по Артуровому физическому времени. Артур страшно удивился — и, великолепнейшим образом промахнувшись мимо земли, завис в воздухе. В голове у него заиграла музыка.

Артур летел, точно птица, ни больше и ни меньше. Он обалдело оглядел свое тело — но сомнений не было. Да, он летает! Ни один из его членов не соприкасался с землей — собственно, даже не был близок к этому. Самым натуральным образом он парил в воздухе, а вокруг свистели камушки, камни и валуны.

Теперь они не были ему страшны. Удивленно щурясь от того, как просто все оказалось, он позволял ветру поднимать себя все выше и выше, оставляя свистящие стаи валунов далеко внизу.

Артур с изрядным любопытством поглядел на землю. Между ним и трясущейся горой теперь была примерно тридцатифутовая толща пустого воздуха — пустого, если не считать валунов, которые взлетали вверх и тут же валились обратно, в железные объятия закона тяготения. Того самого закона, который, похоже, ни с того ни с сего решил дать Артуру отпуск.

Почти сразу же Артур с интуитивной ясностью, характерной для советов инстинкта самосохранения, осознал, что в этот момент о тяготениях задумываться вредно — а не то этот самый Ньютонов закон сердито поднимет голову и поинтересуется: «Ты что это там выделываешь?» И все — пиши пропало!

Поэтому Артур задумался о тюльпанах. Что было сложно, но сил Артур не жалел. Он принялся воображать себе тюльпаны, обворожительную упругость их выпуклых донец, их бесчисленные сорта и невообразимые расцветки, попытался вычислить, какой процент от общей численности тюльпанов на Земле растет, то есть рос во время оно, не дальше мили от какой-либо ветряной мельницы. Вскоре эта тема ему опасно прискучила, и он ощутил, как воздушная опора выскальзывает из-под него, заметил, что его сносит к свистящим стаям валунов, о которых он столь мужественно старался не думать. Тогда Артур задумался об Афинском аэропорте, на чем выиграл целых пять минут увлеченного негодования — после чего ошарашенно заметил, что воспарил аж на двести ярдов.

Он задумался было, как теперь попасть обратно, но тут же сам себя одернул и решил оценить свое положение с объективной точки зрения.

Он летел. Ну и что из этого следует? Он вновь поглядел вниз, на землю. Покосился вскользь, лениво. От его взгляда не укрылись два обстоятельства. Первое — катастрофа, похоже, истощила свои силы. Невдалеке от вершины теперь зиял кратер, видимо, в том месте, где порода, просев, засыпала гигантский собор-пещеру, статую его самого и жалкое искалеченное тело Аграджага.

Другим обстоятельством был его портплед — тот самый, который он утратил в Афинском аэропорту. Портплед спокойненько стоял себе на ровном месте, в окружении утомленных валунов, но явно невредимый. Как так вышло, Артур ума не мог приложить, но эта загадка меркла перед величайшей тайной самого присутствия сумки в этом месте, которая вообще была Артуру не по зубам. Факт тот, что портплед был здесь. А противная сумка из липового леопарда словно в воду канула, что было только к лучшему, хоть и не более понятно.

Артур осознал, что портплед придется подобрать. Как ни крути, он парил на высоте двухсот ярдов над поверхностью чужой, даже неизвестной ему по имени планеты. Разве можно было спокойно смотреть на этот крохотный кусочек его былой жизни, жалобно сидящий посреди голых камней — далеко-далеко от останков его дома, развеянных космическими ветрами.

Кроме того, как сообразил Артур, внутри сумки, если ее содержимое осталось в неприкосновенности, вполне могла оказаться жестяная банка с греческим оливковым маслом — ныне единственная подобная банка во Вселенной.

Медленно, опасливо, дюйм за дюймом, он начал пробираться вниз, тихо переваливаясь с боку на бок, точно нервный бумажный листок.

Получалось ловко. Артур был доволен. Воздух держал его, но не слишком назойливо. Две минуты спустя он завис в каких-то двух футах над портпледом и мучался тяжкой думой. Легко паря и — как только мог осторожно — морща лоб.

Удержит ли он сумку, если подберет ее? Вдруг перегрузка притянет его к земле?

А вдруг одно только прикосновение к наземному предмету внезапно разрядит ту незнаемую магическую энергию, что держит его в воздухе?

Может, лучше не испытывать судьбу и на несколько минут спуститься на прочную землю?

Но удастся ли ему взлететь еще хоть раз?

Позволив себе сознательно насладиться ощущением полета, Артур обнаружил, что оно несказанно чудесно. Разве можно было добровольно отказаться от этого тихого восторга? Тем более, возможно, навеки? С этой тревогой в сердце он чуточку вознесся вверх — просто на пробу, чтобы ощутить удивительную нетрудность этого движения. Полежал на воздухе, покачался. Попробовал спикировать.

Оказалось, что пике — это класс! Вытянув перед собой руки, с развевающимися волосами, он нырнул вниз, проехался на животе по воздушной глади футах в двух от земли и, как на качелях, взлетел обратно ввысь, сам себя подхватил — вот просто взял да и подхватил. Так и завис.

Здорово.

Вот таким манером и следует подхватить с земли сумку, сообразил он. Он опишет петлю над землей, подхватит в перигее этой петли сумку и выскочит с грузом обратно наверх. Он был уверен в успехе.

Артур описал в воздухе несколько пробных петель. С каждым разом получалось все лучше. Ощущение ветра в лицо, упругое покачивание тела, свист воздуха о кожу — все это, взятое воедино, пьянило сердце как ни разу со времени, со времени… — да с самого мига его рождения, казалось Артуру. Он парил, лежа на ветерке, и разглядывал ландшафт — как выяснилось, не очень-то приятный на вид. Этакая искореженная пустошь. Артур решил, что и смотреть на нее не будет. Просто подхватит сумку и… впрочем, он еще не знал, что будет делать после воссоединения с сумкой. Он рассудил, что слетает за ней, а там уж будет видно.

Прикинув свое положение относительно ветра, он ринулся ему наперерез и развернулся. Он парил на своем теле. Хотя Артуру неоткуда было об этом узнать, его тело плавно уйломикивало.

Он поднырнул под воздушный поток — и вошел в пике.

Воздух расступился перед ним. Он несся, точно молния. Земля растерянно покачнулась, собралась с мыслями и плавно приподнялась ему навстречу, услужливо, словно на блюдечке, подставляя сумку с изломанными пластиковыми ручками, задранными вверх.

На полдороге вниз Артур чуть не попал в беду — он внезапно усомнился в своих способностях к воздушной акробатике и едва не оказался прав, но вовремя опомнился. Артур пронесся на бреющем над землей, ловко просунул руку в ручки сумки, начал взбираться обратно ввысь, не сдюжил… и внезапно грохнулся на каменистую землю. Весь дрожа, весь в синяках и шишках.

Тут же неуклюже вскочил и поковылял, сам не зная куда, повесив голову, сокрушенно размахивая сумкой.

Его ноги тяжело притягивало к земле, как было всегда. Собственное тело казалось ему громоздким мешком с картошкой, который вперевалочку тащился по земле, а на душу словно вывалили вагон свинца.

Артур еле тащился, борясь с головной болью. Перед глазами все плыло. Он попытался перейти на бег, но коленки подгибались. Оступившись, он упал навзничь… и в этот самый момент вспомнил, что в сумке находится не только жестянка оливкового масла, но и несколько бутылок рецины из магазина «дьюти-фри». В приятном изумлении от этого открытия он лишь спустя десять секунд заметил, что опять взлетел.

Артур разразился воплем облегчения, восторга и чистого физического наслаждения. Он принялся выделывать в небе петли, бочки, колеса и перевороты. Весело оседлав восходящий поток воздуха, он стал инспектировать содержимое портпледа. Он чувствовал себя точь-в-точь как те ангелы во время их знаменитого танца на булавочной головке, когда философы тщетно пытались их сосчитать. Он расхохотался счастливым смехом, обнаружив, что в сумке нашлись и оливковое масло, и рецина, а также разбитые солнечные очки, пересыпанные песком плавки, несколько измятых открыток с видами Санторини, неказистое, но большое полотенце, горстка красивых камней и другая горстка — клочков бумаги с адресами людей, которых он никогда больше не увидит (о чем Артур подумал с огромным облегчением, хотя ценой этого облегчения была гибель Земли). Камни он выбросил, очки нацепил на нос, а клочки бумаги развеял по ветру.

Спустя десять минут, когда Артур праздно дрейфовал сквозь облако, крупная, крайне предосудительная вечеринка подкралась к нему сзади и пнула его пониже спины.