Глава 8
Париж, сентябрь 1137 года
Аделаида де Мориен, вдовствующая королева Франции, коротко взмахнула бледной костлявой рукой:
– Вам нужно сменить платье и перекусить после долгой дороги.
Алиенора сделала реверанс:
– Благодарю, мадам.
Ее свекровь разговаривала с бесстрастной деловитостью – точно так она могла бы обратиться к конюху, отдавая распоряжение насчет лошади после долгой скачки. Серые глаза Аделаиды смотрели холодно и неодобрительно. Платье на ней тоже было серое, под цвет меха на черной накидке. Строго и уныло. Незадолго до этого она официально приветствовала свою невестку в большом зале дворца, произнеся высокопарную речь и клюнув ее в щеку. Сейчас они стояли в комнате, выделенной Алиеноре, на одном из последних этажей Большой башни.
Комната была хорошо обставлена – красивые гобелены, прочная мебель и огромная кровать с тяжелым пологом, сильно пахнущим овечьей шерстью. Ставни закрыты, горело всего несколько свечей, и со всех сторон подступали глубокие тени. Однако при дневном свете двойные арочные окна дадут возможность увидеть красивый вид на Сену; точно так же окна замка Омбриер в Бордо выходили на реку Гаронну.
Под пристальным взглядом Аделаиды слуги принесли воду для умывания, вино и тарелки с сыром и хлебом. Служанки Алиеноры начали распаковывать вещи, перетряхивая и расправляя платья и сорочки, прежде чем повесить их на вешалки и убрать в гардеробы. Аделаида даже раздула ноздри при виде ярких расшитых нарядов.
– Вы убедитесь, что мы здесь привыкли к простоте, – чопорно заметила вдовствующая королева. – Мы не легкомысленный народ, и у моего сына непритязательные вкусы.
Алиенора напустила на себя скромность, а сама подумала: узнай Аделаида, что́ ее драгоценный сынок вытворял в Аквитании, у нее случился бы апоплексический удар. Даже для Людовика церковь была не единственным интересом в жизни.
Петронилла встряхнула головой.
– А мне нравятся яркие цвета, – сказала она. – Они напоминают мне о доме. И наш отец их любил.
– Да, любил, – поддержала сестру Алиенора, обняв ее за талию. – Придется нам стать законодательницами новой моды! – Она улыбнулась Аделаиде, но та так и осталась с постной миной.
Несколько женщин из свиты королевы переглянулись; среди них была сестра Людовика, Констанция, ровесница Алиеноры, и Гизела, молодая родственница, с тусклыми светлыми волосами и зелеными глазами. Кто-то тихо прыснул, а королева, не оборачиваясь, подняла руку, призывая к тишине.
– Я вижу, вам предстоит еще многому научиться, – сурово произнесла она.
Но Алиенору не так-то просто было испугать. Нельзя позволить, чтобы ее унизили из-за того, что она незнакома с обычаями Парижа. Она будет держаться гордо и с достоинством, поскольку не уступает в знатности ни одной из здешних дам.
– Вы правы, мадам. Наш отец убедил нас, что обучение важно. – Ведь для того, чтобы перехитрить своего противника, для начала нужно узнать его обычаи и научиться играть в его игры.
– Рада это слышать, – чуть смягчилась Аделаида. – Вам пойдет на пользу, если вы будете прислушиваться к советам старших. Остается надеяться, что он также убедил вас в важности манер.
– Мы ей не нравимся, – сказала Петронилла, когда королева-мать наконец ушла, чтобы заняться другими делами. – И я от нее тоже не в восторге!
– Но ты будешь вежлива с ней, – предостерегла сестру Алиенора, понизив голос. – Она мать Людовика и заслуживает уважения. Здесь другие обычаи, и мы должны их выучить.
– Не хочу я учить их обычаи. – Петронилла надула губы, совсем как Аделаида, и сложила руки. – Мне здесь не нравится.
– Это потому, что час поздний и ты устала. Завтра, при свете дня, когда ты выспишься, все будет по-другому.
– Нет, не будет, – заявила Петронилла из чистого упрямства.
Алиенора подавила вздох. Сегодня у нее не было сил ублажать сестру, поскольку она сама пребывала в таком же дурном расположении духа. Вдовствующая королева открыто не одобрила девушек и рассматривала их присутствие как досадную неприятность. Ее власть при дворе только возрастала с ухудшением здоровья мужа, и, чтобы не лишиться всего, она должна была теперь контролировать сына. Совершенно ясно, что свекровь видела в Алиеноре соперницу, способную пошатнуть ее положение, если сразу не поставить невестку на место.
Людовик проявлял сдержанность, говоря о матери, но некоторые мелочи подсказали Алиеноре, что отношения между ними натянутые, как у конкурентов в борьбе за власть. Людовику не хватало любви, а его мать отказывалась ее дать. Алиенора уже убедилась, как легко манипулируют Людовиком сильные личности и как упрям он бывает, если примет какое-то решение. Различные группировки при дворе грызлись из-за него, как грызутся псы за свежую кость, и теперь ее долг защищать мужа, тем самым защищая себя и свою сестру. И если ему нужны горящие свечи ночью, чтобы уснуть, то это по вине тех, кому следовало заботиться о нем, но они пренебрегли своим долгом.
Алиенора провела рукой по гладкой молочно-белой спине Людовика. Он спал на животе и выглядел таким красивым и беззащитным, что у нее защемило сердце. По дороге в Париж ему пришлось сделать крюк, чтобы подавить восстание в Орлеане. Ему помогали советами закаленные в боях командиры – Рауль де Вермандуа и Тибо, граф Шампани, – но он принял ответственность на себя и успешно ликвидировал мятеж. После победы в нем появилось больше уверенности и напористости, что очень ему шло.
Она опустила руку ниже и погладила поясницу. Он открыл глаза, потянулся, с сонной улыбкой перевернулся и притянул ее к себе для поцелуя.
– Ты очень красивая, – сказал он.
– Ты тоже, муж мой.
Он возбудился сразу после сна, и она воспользовалась этим, сев верхом с озорным блеском в глазах.
Людовик изумленно охнул от такой греховной позы, но не столкнул ее. Чувствуя свою власть, она начала двигаться. За два месяца их брака она успела привыкнуть к супружескому долгу, научилась получать удовольствие от него и даже испытывать в нем потребность. Пока беременность не проявлялась, но ни Алиенора, ни Людовик не сомневались, что скоро признаки обнаружатся. Муж выгнулся под ней дугой, отдавая ей свое семя, и она крепко сжала бедра, вскрикнув от удовольствия.
Пока они лежали, восстанавливая силы, Алиенора уткнулась ему в плечо. Она знала, что за дверями суетливые слуги помчатся к Аделаиде с докладом, что молодой король и королева все еще в постели, выполняют супружеский долг, и от этой мысли она кисло улыбнулась. Королева-мать будет мучиться неизвестностью в надежде, что молодые наконец-то зачали ребенка, но при этом останется недовольной – ведь супруги так много времени проводят вместе, когда она не может на них влиять.
Свекровь Алиеноры продолжала добиваться превосходства под предлогом обучения этикету французского двора и подготовки к официальной коронации, которая должна была состояться в декабре в Бурже. Но вела она себя как кусачая собака – вечно изводила невестку, критиковала ее одежду, манеры, походку и то, что она слишком много времени тратит на украшение своей спальни и фривольности, тогда как лучше бы молилась. Алиенора всегда вела себя вежливо и скромно в присутствии Аделаиды, но в душе негодовала из-за поведения старухи.
Людовик сел в кровати.
– Мне пора, – с неохотой сказал он. – Аббат Сугерий ждет, я и так пропустил первую молитву.
– Тебя всегда кто-то будет ждать, – тряхнув головой, ответила Алиенора и, прижав ладонь к его спине, задержала мужа еще на минутку. – Быть может, после коронации нам следует подумать о возвращении в Пуатье.
Он начал терять терпение:
– Там наши представители, они нам будут сообщать обо всем, что происходит, а у нас и здесь много дел.
– И тем не менее следует подумать над этой поездкой, – настаивала Алиенора. – Мы не только король и королева, мы герцог и герцогиня, а наше пребывание в Аквитании было сорвано из-за спешного возвращения в Париж. Нельзя давать повод людям думать, будто мы о них забыли.
Людовик избегал ее взгляда.
– Я спрошу у Сугерия. Посмотрим, что он скажет.
– Почему это должен решать Сугерий? Его обязанность давать тебе советы, но он обращается с тобой как с учеником, а не королем Франции. Ты волен поступать, как тебе заблагорассудится.
Людовик ощетинился:
– Я действительно выслушиваю его советы, но принимаю собственные решения. – Он принялся одеваться.
– Ты мог решить отправиться в Пуату после коронации. Это ведь не трудно, верно? – Она тряхнула головой, и ее шевелюра замерцала над обнаженным телом, как золотой покров.
Людовик пожирал ее взглядом, раскрасневшись.
– Верно, – согласился он, застегивая рубаху до горла. – Полагаю, это будет не трудно.
– Благодарю, муж мой. – Она скромно и мило улыбнулась. – Я так хочу снова увидеть Пуатье. – И, как примерная, любящая жена, опустилась перед ним на колени, чтобы помочь обуться.
– Я люблю тебя, – выпалил Людовик, словно делая какое-то постыдное признание, а потом поспешно вышел из спальни.
Алиенора смотрела ему вслед, покусывая нижнюю губку. Добиваться своего она привыкла давно, и теперь это уже не доставляло ей такого удовольствия, как раньше.
Пришли женщины, чтобы помочь ей одеться. Она выбрала новое платье из красновато-золотого дамаста, с широкими длинными рукавами, а густые волосы убрала в золотую сетку с крошечными бусинками из самоцветов. Флорета поднесла тонкое зеркало слоновой кости. Алиенора осталась довольна увиденным: хотя красота и не правила ее жизнью, но давала преимущество, которым вполне можно воспользоваться. Лицо не нуждалось ни в какой косметике, но она все равно заставила Флорету добавить немного красной краски на губы и щеки в пику свекрови, ходившей с чисто вымытым суровым лицом.
Камердинер объявил, что по ее приказу доставили несколько расписных сундуков, а вместе с ними – новые балдахины и пару эмалевых подсвечников. Алиенора еще больше оживилась. Находясь в сердце Парижа, она постепенно превращала свою спальню в маленькую частичку Аквитании. Северная Франция тоже могла гордиться своими несметными богатствами, но этот край не знал столько солнца, как ее родина. Французский двор славился своей историей и вековыми традициями, но скучный и безрадостный вкус Аделаиды пропитал все вокруг. Даже эта великолепная башня, построенная отцом Людовика, со временем стала казаться попросту нелепой.
Слуги внесли новое убранство, и Алиенора принялась за перестановку. Один из сундуков она велела поставить у подножия кровати, а другой, с изображением компании танцоров, держащихся за руки, – подвинуть к стене. По ее приказу старый балдахин сняли, а новый, из золотистого дамаста, повесили. Горничные расстелили покрывало тонкого белого шитья, повторяющего мотив орла.
– Очередные покупки, дочь моя? – стоя в дверях, осведомилась королева-мать ледяным голосом, полным неодобрения. – В тех вещах, что были здесь раньше, я не вижу ничего плохого.
– Но их выбирала не я, мадам, – возразила Алиенора. – Мне хочется видеть напоминание об Аквитании.
– Ты сейчас не в Аквитании, а в Париже. А еще ты жена короля Франции.
– Но я все еще герцогиня Аквитании, матушка, – с намеком на вызов произнесла Алиенора, вздернув подбородок.
Аделаида прищурилась и все-таки вошла в комнату. С возмущением посмотрела на новые сундуки и балдахин. Ее взгляд упал на смятую постель, которую до сих пор не убрали, и ноздри сразу раздулись, словно почуяли запах недавних событий.
– Где мой сын?
– Ушел повидаться с аббатом Сугерием, – ответила Алиенора. – Не желаете ли выпить вина, матушка?
– Нет, не желаю, – отрезала свекровь. – В этом мире есть более важные дела, чем распивать вино и растрачивать деньги на яркую обстановку. Если же тебе хватает на все времени, значит у тебя слишком много свободы.
Обстановка накалилась от враждебности Аделаиды и возмущения Алиеноры.
– В таком случае каково будет ваше пожелание, мадам? – поинтересовалась Алиенора.
– Я хочу, чтобы ты соблюдала приличия. Рукава этого платья просто скандальны – они чуть не касаются земли! А вуаль и головной убор не скрывают твоих волос! – Вдовствующая королева села на своего любимого конька, злобно размахивая рукой. – Я хочу, чтобы твои слуги научились говорить на северном французском, а не упрямо пользовались своим нелепым диалектом, который никто из нас не понимает. Ты и твоя сестра болтаете как пара зябликов.
– Но зяблики в клетке, – заметила Алиенора. – Это наш родной язык, а на публике мы говорим как все. Разве я могу быть герцогиней Аквитании, если не стану поддерживать традиции своей родины?
– А разве ты можешь быть королевой Франции и подходящей супругой моему сыну, когда ведешь себя как глупая, легкомысленная девчонка? – возразила Аделаида. – Какой пример ты подаешь другим?
Алиенора стиснула зубы. Бесполезно спорить с этой сварливой каргой. Людовик гораздо охотнее теперь прислушивается к «глупой, легкомысленной девчонке», чем к своей унылой матери, но постоянная критика и язвительные замечания все еще больно жалили, и ей хотелось плакать.
– Простите, что расстроила вас, матушка, но я имею право обставить собственную спальню как хочу, а мои люди могут говорить, как им вздумается, если соблюдают вежливость по отношению к другим.
За стремительным уходом Аделаиды последовала короткая, но неловкая пауза. Алиенора нарушила ее, хлопнув в ладоши и весело обратившись к слугам на lenga romana, принятом в Бордо. Если она зяблик, то будет петь во всеуслышание, бросая вызов всем и всему.
Два дня спустя в сопровождении своих дам Алиенора отправилась на прогулку в сад. Она любила этот зеленый, благоуханный уголок вокруг замка, где в изобилии росли деревья, цветы и пышный дерн. Ароматные розы в конце лета все еще цвели, а другие растения оставались зеленее, чем в Аквитании, поскольку солнце здесь светило не так яростно. Умелые садовники даже на небольшом клочке земли создали прекрасный сад, куда можно было уйти и отдохнуть от интриг и злословия двора.
В этот день сентябрьское солнце освещало мягким прозрачным светом траву и деревья – они по-прежнему были окутаны по-летнему зеленой листвой, которая, правда, начала золотиться по краям. В траве поблескивала роса, и Алиенору внезапно охватило желание ощутить босыми ногами холодные капельки. Поддавшись порыву, она сбросила туфли, стянула чулки и сделала шаг по прохладному дерну. Петронилла не замедлила последовать ее примеру, остальные дамы после секундного колебания тоже присоединились, даже сестра Людовика Констанция, обычно сторонившаяся любого проявления дерзости и беззаботности.
Алиенора протанцевала несколько па, поворачиваясь и кружась. Людовика не обучили этому искусству, в отличие от нее. Вынужденный все-таки иногда танцевать, он исполнял каждое движение точно, но на негнущихся ногах, не считая это развлечением и не понимая, почему другие так считают.
Петронилла принесла с собою мяч, и молодые женщины начали перебрасывать его друг другу. Алиенора подтянула платье под поясом. Ощущение духоты отступило во время веселой игры, и она получала истинное удовольствие, бегая босыми ногами по холодной сырой траве. Подол платья впитал росу и хлестал ее по голым лодыжкам. Она подпрыгнула, поймала мяч и с хохотом перебросила Гизеле, которую определили в ее свиту.
Предостерегающий окрик Флореты и хлопки в ладоши заставили Алиенору прекратить игру и оглянуться. По одной из дорожек к ним приближались какие-то люди в церковном облачении, с табуретками и подушками в руках. Возглавлял их изможденного вида монах, он говорил на ходу громким голосом:
– Ибо что есть большее неверие, как нежелание принять на веру то, чего не способен постичь разум? Вы, быть может, захотите возразить словами одного мудреца, который заявил: тот, кто быстр на веру, легок в своих мыслях… – Он умолк и удивленно посмотрел на женщин, не скрывая раздражения.
Алиенора напряглась. Перед ней стоял великий Бернар Клервоский – священник, интеллектуал, аскет и наставник. Его чтили за святость, а еще он был человеком строгих принципов, непоколебимым противником любого, несогласного с его точкой зрения на Бога и церковь. Четыре года назад священник спорил с ее отцом по поводу папской политики, и она еще тогда поняла, каким упрямым может быть этот священник. Что он сейчас делал в саду, она не знала, а он, видимо, думал то же самое про нее. Она вдруг устыдилась, что ее туфли и чулки лежат на краю фонтана, а ее саму застали в таком неприглядном виде.
Алиенора слегка присела в реверансе, и монах ответил едва заметным кивком, сверля ее осуждающим взглядом темных глаз.
– Мадам, король сказал мне, что сады в полном моем распоряжении сегодня утром и я могу подискутировать здесь с учениками.
– Король не поставил меня в известность, но, разумеется, святой отец, располагайтесь, как пожелаете, – ответила Алиенора и добавила с ноткой вызова: – Быть может, и нам можно посидеть и послушать немного?
Священник поджал губы:
– Если вы действительно желаете учиться, дочь моя, то я готов обучать, хотя, чтобы услышать слово Божье, для начала нужно вынуть затычки из ушей.
Он опустился на траву, чопорный, как старая вдова, а его ученики расселись вокруг, делая вид, что не обращают внимания на женщин, хотя сами украдкой бросали на них возмущенные взгляды.
Аббат Клерво поправил складки сутаны, опустил одну костлявую руку на колено, а другую, в которой держал учительскую указку, поднял вверх.
– Итак, – начал он, – я говорил с вами ранее о вере, и мы вернемся к этому вопросу через минуту, но я вдруг вспомнил об одном письме с советами относительно земных удовольствий. Я адресую его некой весьма благочестивой деве. – Он бросил взгляд на Алиенору и ее дам. – Правду говорят, что шелк и пурпур, румяна и краска обладают своей красотой. Все, чем вы украшаете тело, обладает свойственным ему очарованием, но стоит скинуть одежду, удалить краску, и с ней исчезает и красота. Она не остается с греховной плотью. Я советую вам не подражать тем людям с дурными наклонностями, которые стремятся к внешней красоте, не имея ее в своей душе. Они украшают себя по моде, чтобы казаться красивыми в глазах глупцов. Недостойно создавать привлекательность из шкур животных и переработанных червей. Разве могут драгоценности королевы сравниться с румянцем скромности на щеках истинной девы? – Он так и впился взглядом в Алиенору. – Я вижу светских женщин, обремененных, а вовсе не украшенных золотом и серебром. Они ходят в платьях с длинным шлейфом, волочащимся по пыли. Но будьте уверены, этим жеманным дщерям Белиала будет нечем прикрыть свои души, когда наступит их смертный час, если только они не раскаются в том, что творят!
Гнев и унижение опалили сердце Алиеноры. Как смеет этот ходячий труп ее оскорблять?! Его намеки и презрение даже не были хотя бы слегка завуалированы. Он устроил ей судилище и вынес приговор, толком не зная ее. В свое время отец вынужденно отступил под натиском Бернара. Ей хотелось гордо постоять за Аквитанию и показать ему свою отвагу, но она поняла, что это бессмысленно, – в любом споре последнее слово будет за ним. Собрав своих дам, Алиенора удалилась из сада.
– Ужасный старикашка! – Петрониллу передернуло. – А кто такая «дщерь Белиала»?
Алиенора скривила губы:
– Нечестивая женщина, как утверждает Библия. Хотя достопочтенный аббат всех женщин считает таковыми, если только они не ходят в грубых обносках и не просят на коленях о прощении за грех родиться женщиной. Он берется судить всех, а ведь он не Господь Бог и даже не Его наместник.
Дух бунтарства в ней только окреп. Она будет одеваться, как сочтет нужным, потому что наряды и внешность – часть женского оружия в этом мире, хочет того Бернар Клервоский или нет. Душе не лучше и не хуже от того, что надето на ее плотскую оболочку.
Когда они вернулись в башню, то встретили Аделаиду, которая явно знала о пребывании Бернара в саду, поскольку как раз в эту минуту посылала камердинера за угощением для гостей. Глаза ее расширились от ужаса, когда она рассмотрела, в каком виде вернулись молодые дамы.
– Босые ноги?! – охнула вдовствующая королева. – Что это такое?! Вы же не крестьянки! Какой позор!
– О нет, госпожа матушка, – с невинным видом отвечала Алиенора. – Достопочтенный аббат совершенно ясно выразился, что нам всем следует одеваться как крестьянкам и практиковать смирение.
– Так это аббат Бернар заставил вас так сделать? – Брови Аделаиды поползли вверх и исчезли под головным убором.
– Он дал нам понять, чего от нас ожидают, – пояснила Алиенора и, присев в глубоком реверансе, начала подниматься по ступеням к себе в спальню, демонстрируя под поднятыми юбками голые ступни и лодыжки.
Аделаида за ее спиной закудахтала, как старая курица. Петронилла издавала какие-то странные звуки горлом, пытаясь подавить смех, и это оказалось таким заразительным, что остальные дамы присоединились, хотя Констанция прыскала тише всех. К тому времени, когда они дошли до места, все уже были в изнеможении и держались друг за друга. Но среди всеобщего веселья, уморительно хохоча, Алиенора чувствовала, что готова разрыдаться.
С лестницы донеслись смешки, и горло Аделаиды сжалось от злобы и досады на поведение молодых дам, даже ее родной дочери. Какая дерзость расхаживать босыми! Женщина возмутилась от такого неприличия, а в душу закрался страх. Будь она по-прежнему королевой Франции, то не потерпела бы подобного поведения. А так тон теперь задает эта выскочка, глупая девчонка из Аквитании. Она ни на секунду не поверила, что досточтимый аббат Клервоский приказал Алиеноре с ее дамами разуться, – правду ей еще предстоит узнать у Констанции или Гизелы. Что-то придется предпринять. Аделаида потерла виски, чувствуя себя старой, измотанной и одинокой.
– Мадам…
Она распрямила плечи и повернулась к Матье де Монморанси, одному из дворцовых управляющих.
– Мадам, я поговорил с камердинером, и он послал аббату Бернару и его ученикам хлеба и вина. – Он многозначительно посмотрел на свою повелительницу. – Я велел ему подать все это в простых сосудах, а стол скатертью не накрывать.
Аделаида коротко кивнула. Бернар по достоинству оценит угощение и в то же время одобрит скромную сервировку. Матье все правильно рассчитал, впрочем, как обычно.
– Благодарю вас, – со вздохом произнесла она. – В последние дни я чувствую невыносимую усталость и признательна вам за предусмотрительность.
– Если вам что-то понадобится, только скажите, мадам. – Де Монморанси поклонился.
Аделаида смотрела ему вслед, пока он удалялся твердой поступью, с прямой спиной, чтобы вернуться к своим обязанностям, и настроение у нее улучшилось. Вот бы и другим усвоить такое поведение и манеры.
