Глава 24
Париж, ноябрь 1145 года

Ноябрьский день за окном дворца был ясный, но обжигающе холодный. Сена отражала голубое небо, однако в глубине вода была коричневой от недавнего проливного дождя. Промасленная холстина в оконных проемах пропускала зернистый свет, а вместе с ним и сквозняки. Почти во всех нишах мерцали свечи, и горели все угольные жаровни, чтобы разогнать промозглую сырость.

Алиеноре временами казалось, будто она живет в клетке. Она покидала покои начиная с мая, но чаще всего не видела большой разницы между заточением и свободой, разве что ей приходилось терпеть Людовика и всю его глупость.

Этим утром тем не менее она немного отвлеклась благодаря любезности ее дяди Раймунда, князя Антиохии, и его жены Констанции, приходившейся Людовику троюродной сестрой. Супруги, услышав о рождении принцессы Марии, завалили подарками их близкую и любимую родственницу во Франции. Спальню Алиеноры заполнили роскошные дары с Востока. Рулоны драгоценного шелка переливались, как неподвижные воды Гаронны в жаркий день. Были там и книги в резных досках из слоновой кости, украшенных самоцветами, и мешочки с ладаном, и куски ароматного белого мыла. Реликварий из золота и хрусталя с фрагментом покрова Пресвятой Девы Марии. Дамасские мечи и кольчуга – настолько тонкая, что обхватывала тело как паутина. А для малышки – серебряная чашечка, украшенная аметистами. Еще пришло письмо с поздравлениями и добрыми словами, но между строк проскальзывал тонкий намек отплатить за все эти редкие и ценные дары.

Алиенора остановилась у колыбельки и взглянула на спящую дочь. Мария лежала на спине, сжав крошечные кулачки, напоминавшие цветочные бутоны, и часто дышала. Алиенора каждый раз, когда смотрела на нее, испытывала нежную грусть. Рождение дочери разочаровало всю Францию, но только не ее, и это было самое главное.

В комнату вошел Людовик. Метнул взгляд на колыбель, но даже шагу не сделал в ту сторону, а сразу направился к подаркам, о которых ему рассказал камердинер жены.

– Действительно, щедрые дары, – бросил он с легким презрением к роскоши, хотя тут же переменил свое мнение, когда Алиенора передала ему реликварий с фрагментом покрова Пресвятой Девы. Он просветлел и даже чаще задышал.

– Мой дядя пишет, что посылает тебе святыню на хранение, потому что уверен, ты будешь обращаться с ней очень бережно.

Людовик провел большим пальцем по гладкому хрусталю.

– На хранение?

Алиенора протянула ему письмо:

– По его словам, ситуация после падения Эдессы с каждым днем осложняется и он вынужден постоянно отбиваться от сарацинов.

Людовик поднес письмо к окну, где было светлее.

Алиенора погладила мягкую розовую щечку Марии. Почти перед самыми родами в Париж пришла весть, что турки захватили франкское христианское княжество Эдессу под предводительством своего вожака Зенги, князя Алеппо. А теперь угрожали Антиохии, где правил ее дядя Раймунд, графству Триполи и самому Иерусалимскому королевству.

В письме перечислялись опасности, грозившие остальным государствам. В Рим поехали послы, чтобы обсудить, как поддержать заморские государства, и Раймунд надеялся, что Алиенора с Людовиком тоже скажут свое веское слово, учитывая, что дело касается их близкого родственника.

Людовик надул губы. В прошлом году он поклялся в аббатстве Сен-Дени совершить паломничество к Гробу Господню, чтобы покаяться за совершенное в Витри, искупить нарушение клятвы, касающейся Буржа, и выполнить обещание помолиться за душу его покойного старшего брата у склепа Гроба Господня. Новость о падении Эдессы глубоко его взволновала. Хотя первое потрясение улеглось, весть по-прежнему вселяла тревогу.

– Наш долг – помочь, – произнес он, глядя на реликварий. – Мы не можем позволить неверным захватывать наши святые места. Нам следует оказать Раймунду поддержку, какая только в наших силах.

– Каким образом?

Он отвернулся от окна.

– Я прикажу собрать войска, когда двор съедется на Рождество в Бурж. Я исполню свою клятву о паломничестве и в то же время освобожу Эдессу от неверных. – Он говорил, словно это было простое дело, не сложнее подготовки к охоте.

Его слова поразили Алиенору на секунду, хотя в глубине души она не удивилась, поскольку такое предприятие как раз ему подходило. Он будет смиренным кающимся и паломником, но в то же время выступит как герой-завоеватель, во всем королевском блеске, во главе армии, чтобы спасти христианский мир.

В ее сердце вспыхнула искра надежды. Во время его отсутствия кому-то придется взять на себя правление. Она могла бы многое совершить, пользуясь своей властью, без постоянного контроля и давления. Кроме того, он будет отсутствовать года два, а за это время многое может случиться.

– Это на самом деле великое предприятие, – сказала она звенящим от волнения голосом в свете открывшихся перспектив.

Людовик взглянул на нее настороженно и слегка удивленно, и она быстро отвернулась, чтобы снова приласкать ребенка.

– Что дурного в том, что я горжусь своим мужем?

Он слегка смягчился.

– Гордость – это грех, – объяснил он, – но я доволен, что ты хорошо отнеслась к моей идее.

– Мы должны превратить это Рождество в большое событие, – предложила она, а когда Людовик начал хмуриться, добавила: – С должной серьезностью и восхвалением Господа, разумеется, но если людям устроить пир, они лучше воспримут идею. Кроме того, раз празднование пройдет в Бурже, все убедятся, что ты король – помазанник Божий.

– Очень хорошо, – отозвался Людовик, словно милостиво соглашаясь, потом подошел к колыбельке и пощекотал девочку под подбородком.

Это тоже была честь, поскольку обычно он не проявлял интереса к ребенку.

Алиенора надела корону в Бурже и возглавила вместе с Людовиком собрание всей знати и епископов Франции. После пира и развлечений к гостям обратились Людовик и епископ Лангра, они говорили о необходимости освободить Эдессу и в конечном счете все Иерусалимское королевство.

– Поймите меня правильно! – кричал Людовик, охваченный страстью, с горящими, как сапфир, глазами. – Если мы не отправимся в поход, то сначала падет Триполи, затем Антиохия и даже сам Иерусалим. Мы не можем позволить, чтобы это случилось в том самом месте, где пыль хранит следы Христа в образе смертного. Я говорю вам всем: это ваш священный долг – отправиться со мной и оказать поддержку нашим осажденным друзьям!

Это была прекрасная речь, а епископ Лангра выступил с неменьшим ораторским пылом, стараясь зажечь огонь в сердцах людей. Придворные рыцари Людовика застучали кулаками по столам и наделали много шума, как и представители Аквитании и Пуату, но затем страсти поостыли, энтузиазма поубавилось. Люди испытывали сомнения насчет столь долгого похода: пришлось бы бросить все дела дома, жить в палатках и воевать с неверными. Хотя реакция на речи была вежливо-воодушевленной, многие бароны в частном порядке решили не отвечать на призыв. Аббат Сугерий открыто заявил, что Франция нуждается в Людовике больше, чем Святая земля, и хотя намерения хорошие, но план плохой.

Людовик пришел в ярость. В своих покоях он рыдал, пинал мебель и бушевал, как упрямый ребенок.

– Почему они не понимают? – возмущался он. – Почему отказываются пойти со мной? Разве я не дал им все?

Алиенора слушала его излияния и чувствовала одно раздражение. Ее тоже разочаровала их реакция, но, с другой стороны, не удивила. Это все равно что погонять скот: приходится все время подстегивать животных, чтобы они двигались, и щелкать их по пяткам, если на пути встречается препятствие.

– Дай им время свыкнуться с мыслью, – посоветовала она. – Многие передумают, когда с приходом весны у них разогреется кровь. Нам еще предстоит выслушать указания папы. Сегодня на празднике Рождества Христова ты посеял семена. Теперь дай им время взрасти: пусть люди поразмыслят, а ты снова заговоришь об этом на день Его распятия и вознесения.

Людовик разжал кулаки и с шумом выдохнул.

– Стоит мне подумать о том, как они мне отказали…

– Если ты потратишь это время на подготовку и уговоры, то оно не пройдет зря, – успокаивала Алиенора. – Что касается Сугерия, он стареет. Он предпочел бы не отпускать тебя из Франции, но это его слабость, не твоя.

– Я все решил. Поход состоится, несмотря ни на какие возражения. – Лицо Людовика выражало одно лишь хорошо знакомое ей упрямство.

Алиенора присоединилась к своим дамам в задумчивом настроении. Те танцевали и привлекли к этому делу даже некоторых молодых рыцарей. Среди них был Рауль, он, как обычно, смеялся и флиртовал. Петронилла отсутствовала, уединившись в Аррасе, где ей вскоре предстояло родить второго ребенка.

Поймав взгляд Алиеноры, Рауль извинился перед дамами и подошел к ней.

– Вы осмелели, сир, в отсутствие жены, – заметила Алиенора.

Рауль пожал плечами:

– Это всего лишь танцы.

– А по тому, чего не видит глаз, сердце не горюет?

– Я бы никогда не позволил себе огорчить Петрониллу.

– Рада слышать, потому как в противном случае мне пришлось бы вырезать ваше сердце и ту часть, которая нанесла оскорбление.

– Ваша сестра в состоянии сделать это сама, – сказал он, криво усмехнувшись, а затем сложил руки на груди. – Вы хотели поговорить со мной еще по какому-то поводу или только предостеречь меня от других женщин?

Она натянуто улыбнулась:

– Я хочу, чтобы вы направили свой талант убеждать в другую сторону. Желательно, чтобы вы придумали, как изменить мнение людей, не желающих поддержать идею Людовика о спасении Эдессы.

Он посмотрел на королеву, явно забавляясь:

– Даже если я один из них?

– Сомневаюсь, – усмехнулась она. – Вы достаточно проницательны и амбициозны, чтобы понимать свою выгоду. Учитывая ваш возраст, вы можете предпочесть остаться во Франции, со всеми преимуществами, которые за этим последуют.

Он продолжал забавляться, но соблюдая осторожность:

– Вы настроены сделать все, чтобы этот план осуществился. Мне понятно ваше желание помочь родному дяде. Вы говорите, что по тому, чего не видит глаз, сердце не горюет, но, видимо, это относится также и к вам. Разве вас не заботит, что ваш супруг будет отсутствовать по крайней мере два года, находясь в большой опасности?

– Конечно заботит, почему я и хочу, чтобы он получил многочисленную армию, поддержку и припасы, – парировала она. – Он поедет в любом случае, но я бы предпочла, чтобы его поддержали все группировки, ибо как иначе ему удастся помочь моему дяде и сделать все, что необходимо?

– И в чем же здесь моя выгода?

– Думаю, вы сами это отлично понимаете. Королю понадобятся надежные люди, чтобы помочь править Францией во время его отсутствия.

– Помочь кому? – поинтересовался он.

Алиенора, улыбнувшись, протянула руку:

– Идемте, поговорим во время танца.

Рауль тихо рассмеялся.

– Мне кажется, я теперь в большей опасности, чем еще секунду назад, – сказал он и повел королеву в круг.

Через неделю после Рождества придворные разъехались, а из Рима пришла весть, что папа призвал Францию и все христианские государства собрать армию и прийти на помощь Эдессе. Людовика взбесило такое промедление.

– Узнай мы об этом на прошлой неделе, у меня был бы козырь в виде папской санкции, – рычал он.

Алиенора оторвалась от письма, которое диктовала одной из своих приближенных.

– Тем не менее призыв папы добавит тебе веса во время съезда на Пасху. На Рождество собралось много народу, но Пасха пройдет пышнее. И если ты отправишься в крестовый поход, то многие пойдут за тобой. Теперь, когда в дело вступил Рим, многие пересмотрят свое решение. Попроси папу прислать Бернара Клервоского прочесть проповедь на Пасху. Он известный оратор. – Она откровенно не любила аббата Бернара, но уважала его способность довести толпу до экстаза.

– Монахам запрещено проповедовать вне стен их монастырей, – возразил Людовик, но несколько оживился.

Алиенора фыркнула:

– Когда подобное волновало Бернара Клервоского? Он может проповедовать смирение, может с жаром осуждать грех гордыни в других, но факт остается фактом – он любит звучание собственного голоса в полную мощь, и другие тоже.

– Не следует говорить подобные вещи о святом человеке, – упрекнул ее Людовик.

– Он, безусловно, святее тебя, – возразила она. – Но дело в другом. Когда двор съедется в аббатство Везле на Пасху, ты должен обеспечить себя средствами разбередить души людские. Я отпишу своей тетушке Агнессе в Сент и монахиням в Фонтевро и попрошу вышить кресты, чтобы раздавать всем, кто выступит в поход на заморские страны.

– Прекрасная мысль. – Людовик подошел к ней и положил руки ей на плечи почти с нежностью.

Алиенора с трудом сдержалась, чтобы не отпрянуть. Если ее осеняли прекрасные идеи, то потому, что чем больше поддержки ей удастся собрать для дяди Раймунда в Антиохии, тем лучше. А когда Людовик благополучно отправится в поход года на два, не меньше, Франция будет принадлежать ей.

Алиенора наблюдала, как сестра нежно купала в медном тазу перед камином своего новорожденного сына, и старалась не чувствовать зависти. Петронилла, отлученная от церкви, тем не менее сумела произвести на свет здорового малыша мужского пола, тогда как у них с Людовиком по-прежнему была только одна Мария. Ей удалось заполучить мужа в свою постель дважды в январе, но цикл начался как обычно, а после весь Великий пост он отказывался заходить к ней в спальню, ибо это было против церковных устоев. Почти все свое время король проводил в Нотр-Дам или Сен-Дени в молитвах или занимался подготовкой к Пасхе и торжественному приему в Везле, до которых оставалось две недели.

– Я рада, что ты здесь, – сказала Алиенора. – Мне тебя не хватало.

Петронилла вынула малыша из таза и завернула в теплое полотенце. Он хныкал и брыкался, посасывая маленький кулачок. Мать чмокнула его в лобик и передала поджидавшей кормилице.

– Я тоже рада, – отозвалась она. – Не нравится мне, когда Рауль один живет при дворе, – говорила она недовольным тоном. – В уединении нечего делать, только ждать, шить и вышагивать по комнате, зато он может делать все что угодно. – Она надула губки. – Да и ты в этот раз не приехала.

– Не могла. При дворе было много дел.

– У Рауля, как видно, тоже.

Алиенора подавила раздражение:

– Он королевский коннетабль и нужен Людовику. И впредь тоже понадобится, когда начнутся сборы в поход к Святой земле, а затем для правления. Его жизнь – при дворе. Тебе это известно.

Но Петрониллу не так-то легко было успокоить.

– Он хранил мне верность?

– Откуда мне знать? – возмутилась Алиенора, не добавив, однако, что Рауль успешно скрывал свои шашни с Петрониллой прямо у нее под носом. – Зато я знаю, что он любит тебя и заботится о тебе. Услышав про рождение сына, он ужасно возгордился.

– Но не поспешил в Аррас навестить нас, – возразила Петронилла. – А когда мы приехали в Париж, его уже здесь не было.

– Потому что Людовику он нужен в Везле. Вы скоро увидитесь. – Алиенора старалась сохранять терпение. Петронилла вела себя так, словно ее отношения с мужем – самое главное, а ведь как раз сейчас так много поставлено на карту. Верен Рауль или нет – пустяк. Петронилла сама знала, на что шла. – Он будет наделен полной властью после отъезда Людовика, и ему нужно подготовиться к этому. А тебе, как его жене, следует подготовиться вместе с ним.

– Как его наложнице, ты хочешь сказать, – с горечью заметила Петронилла. – Бернар Клервоский побеспокоился об этом.

– Я пока не сдалась. Ты получишь свой брачный договор, обещаю.

Петронилла поджала губы. Алиенора оставила попытки успокоить сестру. Все равно ее не убедить, когда она в таком мрачном настроении. Все пойдет по-другому, когда она воссоединится с Раулем в Везле. Сестра будет сиять для мужа, а вся ответственность за ее настроение ляжет на него. И все же Алиенора по-прежнему считала своим долгом заботиться о сестре, поскольку знала, что сама Петронилла никогда о себе не позаботится.

Первую половину дня Людовик провел в молитвах в базилике Меровингов собора Нотр-Дам, а затем вернулся во дворец, чтобы отужинать в большом зале. Великий пост еще не закончился, поэтому трапеза состояла из рыбы и хлеба, с единственной приправой – серой солью.

Алиенора все больше молчала, как и ее сестра, и Людовик отметил это сначала с одобрением, а затем с растущим подозрением, ломая голову, что они там задумали. Он знал, как лихо жена обращается с людьми, обводя их вокруг своего маленького пальчика. Король сам в прошлом пал жертвой ее обольщения, но теперь был начеку, зная все о ее взглядах, улыбочках и маленьких хитростях. То, как она взмахивала рукой, как позволяла взглянуть на свое запястье, поправляя рукав, как подчеркивала красоту наманикюренных пальчиков, украшенных одним редким красивым кольцом. Он видел, как она расставляла ловушки мужчинам, и это его бесило. В те дни, когда была зачата Мария, Алиенора переменилась, стала строже и благочестивее, но в последнее время вернулась к прежнему поведению и манере одеваться. Учитывая, что ему предстояло отправиться в крестовый поход, он находил происходящее возмутительным и неприятным. Кто знает, на что она окажется способна во время его отсутствия?

– Не знаю, право, как поступить с королевой, – сказал он позже в своих покоях, обращаясь к аббату Сугерию и советнику из тамплиеров Тьерри де Галерану, решавшему финансовые вопросы, связанные с паломничеством.

Сугерий сложил руки в рукавах.

– Что вы имеете в виду? – настороженно спросил он.

– Пока меня не будет. Прикидываю, какие распоряжения следует отдать насчет нее. Меня беспокоит, что она посеет смуту и заберет власть себе.

Сугерий медленно кивнул:

– Ваше беспокойство небеспочвенно, сир.

– Я бы назначил графа Невера вашим сорегентом, он бы ее заменил, но граф собирается вступить в картезианский орден и решения своего не изменит. Это означает, что нужно передать больше полномочий Раулю де Вермандуа, а я не верю, что он будет тверд с королевой, если даже во всех других отношениях годится в правители. Уж очень он падок на дамские чары.

– Не забывайте, что он отлучен от церкви, – мрачно заметил Тьерри.

– Это минус для его души, а не для организаторских способностей, – отрезал Людовик. – Он слишком стар, чтобы отправиться в поход, а пока меня не будет, его нужно занять чем-то полезным. – Он покусал губу. – Я склонен взять королеву с собой, чтобы присматривать за ней. Во-первых, таким образом, она не сможет всколыхнуть бунт дома, а во-вторых, явится главной фигурой для воинов Пуату и Аквитании, за которой они пойдут, хотя, естественно, я, как муж, буду осуществлять основное руководство.

Сугерий покачал головой.

– Плохая мысль – вовлекать королеву в такое предприятие, – заметил он. – Другим воинам тоже захочется взять с собою жен и, быть может, даже целые семьи, что сделает армию неуправляемой и медленной, особенно с обозом слуг и огромным количеством багажа. Мужчины начнут отвлекаться от своей главной цели – войны за Христа, если в лагере появятся женщины.

– Женщины подорвут моральный дух, – согласился Тьерри. – Иного от них не жди.

Людовик потер подбородок. Тут было над чем задуматься. Он прекрасно сознавал, что Сугерий не желал его отъезда, но не собирался менять решение. Перед ним стояла дилемма: оставить Алиенору под бдительной охраной или взять ее с собой. Возможно, путешествие в Иерусалим и паломничество вновь вернут ее на путь истинный?

– Она мне нужна, чтобы обеспечить полную поддержку аквитанского войска, – сказал король. – Иначе они будут делать, что им вздумается, вообще не откликнутся на призыв или повернут обратно с полдороги, да и кто знает, какой хаос они учинят во время моего отсутствия.

Алиенора готовилась ко сну, когда в спальню пришел Людовик. В последнее время она так отвыкла от его ночных визитов, что опешила и не сразу предложила ему вина.

– Какой приятный сюрприз, – вымолвила она, подавая знак Гизеле, чтобы та поднесла ему кубок.

Король присел на кровать. Полог уже успели распустить, а простыни откинуть.

– Останешься?

Людовик засомневался, и Алиенора удивилась еще больше, когда он кивнул:

– Пожалуй, ненадолго.

Королева отпустила придворных дам и села рядом с мужем.

– Я хочу с тобой поговорить, – сказал он.

– О чем? – Она попыталась изобразить заинтересованность, хотя внутри насторожилась.

– О спасении Эдессы, – пояснил он. – Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

Алиенора застыла. Людовик взял ее руку и пожал с такой силой, что ей стало больно.

– Воины Аквитании последуют за мной с бульшим рвением, если ты будешь рядом, а я знаю, ты не упустишь возможности повидаться с дядей Раймундом, поскольку он единственный из ныне здравствующих братьев твоего отца.

Она видела, как он пристально за ней наблюдает, пытаясь предугадать ответ.

– Но как же Франция и Аквитания? Одному из нас следует остаться здесь, чтобы продолжать править.

– Сугерий со всем справится. Есть еще граф Невер, и даже если он примет монашество, что сделает, по его словам, в ближайшее время, господин Вермандуа прекрасно справится с мирскими делами.

У Алиеноры упало сердце.

– Что будет с Мари? Нельзя оставлять девочку без матери на целых два года.

Людовик отмахнулся:

– О ней позаботятся няньки. Маленький ребенок не выделяет из окружающих свою мать. А к тому времени, как она начнет понимать, мы уже вернемся домой. – Лицо его посуровело. – Ты едешь со мной. Если мы помолимся у Гроба Господня, ты, возможно, родишь мне сына. Хочу, чтобы ты была рядом.

Видимо, Людовик догадался о ее намерениях и решил разрушить все планы. Ясно, что он поступал так не из любви. Если она откажется, он найдет способ лишить ее всякой власти во Франции или повезет с собой, полностью ограничив ее свободу. На этот раз он ее перехитрил.

– Как пожелаешь, – смирилась она, потупившись. Он все еще до боли сжимал ее руку, но она не охнула, не поморщилась. – Я отправлюсь с тобой в поход из Везле.

– Хорошо. – Он поднес ее руку к губам и поцеловал обескровленные пальцы, прежде чем ослабить хватку. – Поговорим еще завтра.

Когда он ушел, Алиенора забралась в кровать, но лампу не потушила и, растирая онемевшую руку, начала заново обдумывать свою стратегию.

Лучи солнечного света прорезали облака и осветили церковь паломников Сен-Мадлен, венчавшую холм Везле. Тем, кто прибыл туда в Пасхальное воскресенье 1146 года, показалось, будто сам Господь коснулся аббатства своей десницей, даря благословение.

Город буквально трещал по швам от нахлынувших паломников, по всем полям в округе раскинулись палатки. В гостиницах и тавернах не осталось ни одного свободного места. Люди спали на обочинах, подложив под голову пожитки. Торговля продуктами шла бойко. Пекари не поспевали выпекать хлеб, сражаясь за каждую хворостину для топки печей. Дороги к аббатству оказались запружены людьми, пожелавшими участвовать в пасхальных торжествах. И даже с новым притвором церковь аббатства не вмещала всех желающих, поэтому снаружи выставили кафедры, чтобы те, кто не попал в церковь, могли услышать слово Божье точно так же, как толпы, которые первыми слушали Христа.

Алиеноре и Людовику отпустили грехи перед алтарем; его окружала железная ограда, выкованная из цепей заключенных, с которыми те расстались по случаю освобождения. Королева молилась рьяно, желая освободиться от собственных невидимых оков.

После службы королевская чета вышла из церкви; солдаты расчищали им путь, оттесняя паломников, забивших неф и притвор. В конце концов они оказались у кафедры, выставленной на открытом пространстве недалеко от церкви. За кафедрой стояли два трона, украшенных шелковыми драпировками и подушками, а по обе стороны развевались знамена Франции и Аквитании. Людовик и Алиенора надели робы из простой некрашеной шерсти, хотя на груди Алиеноры поблескивал большой золотой крест с самоцветами.

Вокруг тронов собралась вся знать Франции и Аквитании. На холме дул холодный ветер, но солнце продолжало проглядывать сквозь облака, и в защищенных от ветра местах было даже тепло.

К кафедре приблизилась процессия из одетых в белое монахов, возглавляемая смертельно бледным Бернаром Клервоским. Его тонзура отсвечивала серебром, и весь он казался каким-то прозрачным, как будто не из этого мира. Бросив горящий взгляд на Людовика и Алиенору, поднялся на кафедру. Он повернулся лицом к паломникам и крестоносцам, развернул пергаментный свиток и продемонстрировал папскую буллу, призывающую всех христиан спасти святые места от неверных. Голос его, несмотря на внешнюю хрупкость монаха, звучал мощно, эмоционально, ошеломляя публику. По спине Алиеноры побежали мурашки. Она взглянула на Людовика и увидела, что у него в глазах блестят слезы.

Бернар стукнул по краю кафедры:

– Пусть все, кто находится сегодня в темнице, обретут свободу! Во имя святой Марии Магдалины в Везле пусть все, кто носит оковы за свои грехи, отбросят их и, взяв в руки Божий крест, понесут его в Иерусалим! – Бернар широко раскинул руки. – Всем будет даровано отпущение грехов. Лишь возьмитесь за мечи во имя Господа и пусть ваши сердца очистятся! Принесите клятву, прямо сейчас, ради Всевышнего, который умер на кресте за ваши грехи и победоносно воскресает в этот самый день!

Людовик распростерся у подножия кафедры и зарыдал. Бернар Клервоский подарил ему крест из белой шерсти, чтобы нашить на робу, поднял короля с земли и прижал к груди. Затем Алиенора опустилась на колени и тоже получила крест. Она дрожала, немного от страха, но в основном от важности момента, с которого начинался новый этап ее жизни.

Протягивая королеве лоскут шерсти, аббат Бернар тщательно проследил, чтобы их пальцы не соприкоснулись. Его взгляд упал на ее великолепный нагрудный крест, тогда Алиенора расстегнула цепь и передала ему.

– Дар на общее дело, – пробормотала она.

– Благодарю вас, дочь моя, – ответил он и, словно крест жег ему пальцы, быстро отдал его одному из своих помощников, чтобы тот спрятал в сундук для подношений.

Из-под робы Алиенора достала простой деревянный крестик, когда-то подаренный ей Бернаром в Сен-Дени.

Толпа двинулась вперед, чтобы получить кресты из рук монахов, которые привезли их целыми кипами для раздачи – их вышивали в монастырях по всей стране, и на какое-то время воцарилась безумная суета. Людовик и Алиенора отдавали кресты в жадные вытянутые руки, пока ни одного не осталось. Люди разошлась по палаткам и гостиницам, некоторые воспользовались затишьем, чтобы помолиться в церкви и принести новые клятвы. Возвращаясь в гостевой дом, Алиенора увидела, что многие, сидя на траве и орудуя иголкой и ниткой, нашивали кресты на плащи и рубахи. Кто-то стучал в барабан и громко распевал песню.

Алиенора подавила желание высмеять слова. «Тот, кто отправится в поход с Людовиком, может не бояться, ибо его душа вознесется в рай и будет жить среди ангелов, рядом с нашим Господом». Вот уж действительно достойный настрой, но если они и попадут в рай, то, как подозревала Алиенора, это произойдет лишь потому, что Людовик удерет, бросив их всех на погибель. Теперь ей оставалось одно – продержаться до Антиохии, где ее ждали убежище и защита родного дяди.