Опрометчиво смеяться в глаза мужчине. И уж вдвойне опасно смеяться в глаза Стефану Гардинеру, епископу Винчестерскому, который всего час назад дал ясно понять мне: в случае необходимости он не остановится и перед пыткой. Но его слова показались мне такими нелепыми, что я ничего не могла с собой поделать.

— Я нарушила обет, когда отправилась на Смитфилд. Я нахожусь в заключении здесь, в Тауэре, с мая. Я навсегда обесчестила себя. Неужели вы думаете, что я могу спокойно прийти в Дартфордский монастырь и начать там открывать ящики и заглядывать в темные углы? — сказала я и тут же ужаснулась собственной дерзости.

Но епископ не оскорбился.

— И вы не хотите вернуться… снова стать послушницей? — тихо спросил он.

— Даже если бы и хотела, это невозможно.

— Сестра Джоанна, вы упорствуете в своем желании недооценивать меня. Я — епископ Винчестерский. Мне достаточно будет только написать вашей настоятельнице, и вас, безусловно, примут обратно.

Я отрицательно покачала головой:

— Доминиканский орден не подчиняется англиканскому священнику.

Теперь наступила его очередь смеяться.

— Все вы, включая и вашу настоятельницу, под присягой признали Акт о супрематии и поклялись подчиняться королю Генриху Восьмому как главе английской Церкви. Я — полномочный представитель короля. Настоятельница Дартфорда не сможет меня ослушаться.

При мысли о возвращении к прежней жизни в Дартфорде радость охватила меня. «Одно сердце и одна душа, ищущие Бога» — так говорил Блаженный Августин много веков назад, основывая первый монастырь. Настоятельница Элизабет повторила мне эти слова в день моего приезда, когда я, нервничая, сидела в ее кабинете. Как же просто и верно сказано! Я слышала пение сестер, чувствовала запах ладана, ощущала пальцами шелк, из которого мы ткали гобелены. Трудно было бороться с желанием вернуть все это. Но…

— Я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы причинить ущерб моему ордену, — пробормотала я.

Епископ Гардинер хлопнул ладонью по столешнице:

— Вы все еще не верите мне?

— Какое может быть доверие, — ответила я. — По вашему приказу пытали моего отца.

— Я никому не желаю зла, — сказал он. — И во всех своих несчастьях, сестра Джоанна, вам следует винить только себя. А я несу ответственность за тысячи душ. И делаю все, что в моих силах, чтобы спасти монастыри от уничтожения.

— Но ведь им уже ничего не грозит, король больше не предпринимает никаких шагов, — недоуменно возразила я. — Он уничтожил только маленькие монастыри или те, которые участвовали в смуте. Однако более крупные, как сказала наша настоятельница, никогда не будут закрыты. Это просто невозможно.

Епископ Гардинер горько усмехнулся:

— Неужели вы считаете, сестра Джоанна, что, получив доход с продажи этих небольших зданий, которые стоят по две сотни футов или даже меньше, и пополнив таким образом королевскую казну, господин Кромвель остановится? Что он не станет стремиться к разрушению больших монастырей? Что во времена, когда королевская казна почти пуста, он откажется от богатств, которые накапливались веками?

Я сглотнула. Такое страшное зло я и представить себе не могла.

— Но если мы найдем корону Этельстана, разве это поможет остановить Кромвеля и короля? Я даже не знаю, что это за корона такая и как она выглядит!

— Никто из Тюдоров никогда не надевал ее. И никто из Плантагенетов тоже, если уж на то пошло.

— Это какая-то священная реликвия?

Епископ Гардинер криво усмехнулся:

— У вас живой ум, сестра Джоанна. — Он встал и направился в другой конец комнаты. Солнце, проникавшее сквозь разделенное переплетом окно, освещало его лицо. — Это больше, чем священная реликвия, — тихо сказал епископ.

— Больше? — Я не понимала, что мой собеседник имеет в виду.

— Кромвель и его приспешник, генеральный солиситор Ричард Рич, а с ними и другие еретики — все они сидят в своих палатах и смеются над священными реликвиями, святынями и днями ангела. Они называют это предрассудками, денно и нощно стремясь уничтожить Католическую церковь. Но корона Этельстана не может быть уничтожена. Она существует, и на этот факт нельзя закрыть глаза. Если она попадет в мои руки, то я смогу оказывать давление на Кромвеля и остановлю разрушение монастырей.

Епископ постучал друг о друга своими длинными пальцами. Я торопливо ждала. Было ясно: он взвешивает, сколько мне можно сказать. Рядом стоял шкаф с недавно переплетенными книгами. Я рассматривала надписи на корешках. На новенькой, малинового цвета обложке было вытеснено: «Принц».

— Корона Этельстана — это нечто большее, чем священная и историческая реликвия, — произнес наконец Гардинер. — Вспомните слова Екатерины Арагонской.

— «Легенда оказалась правдой», — прошептала я. — Значит, с короной связана какая-то легенда?

Лицо епископа побледнело.

— Да. Существует пророчество. Оно обещает огромное воздаяние, правда сопряженное с великой опасностью. Корона — это одновременно благодать и проклятие. Она наделена чудесной силой, которая никогда не проявлялась, а если бы это вдруг случилось, то жизнь абсолютно всех людей — как в Англии, так и за ее пределами — коренным образом изменилась бы.

Мне стало не по себе, и я поинтересовалась:

— Именно поэтому ее и прячут?

Тут мы оба вздрогнули от резкого стука в дверь. Епископ издал смешок и положил руку мне на плечо, словно успокаивая. От его прикосновения дрожь прошла по всему моему телу, но он этого не заметил.

В дверях стоял молодой лейтенант.

— Епископ Гардинер, там пришел ваш секретарь с двумя братьями.

— Ах да! — Он повернулся ко мне. — Сегодня нам нужно многое успеть. Подождите здесь.

С этими словами епископ вышел и закрыл за собой дверь.

Много месяцев я не видела ни одного брата, монаха или монахини. Любопытство подняло меня на ноги, и я подошла к окну. Епископ Гардинер разговаривал на лужайке с тремя мужчинами. Один из них, молодой священник, держал в руках какие-то бумаги. Я решила, что это и есть секретарь. На двух других были подпоясанные хитоны, а поверх — черные мантии; сложенные капюшоны лежали на плечах согласно традиции Доминиканского ордена. Один брат был высокий худощавый блондин, а второй — темноволосый, пониже ростом и покрепче. На вид обоим было лег по тридцать — гораздо меньше, чем дряхлым братьям, которых я привыкла видеть в Дартфордском монастыре. Епископ Гардинер энергично говорил что-то, его белоснежные зубы поблескивали на солнце, а братья и секретарь слушали, сложив руки и почтительно наклонив головы.

Спустя какое-то время епископ вернулся в сопровождении братьев и представил меня:

— Это сестра Джоанна Стаффорд, послушница Дартфордского монастыря. — Он сопроводил свои слова торжественным жестом, словно я была новой картиной, которую он приобрел.

Оба с недоумением воззрились на меня: одета я была не как послушница.

— Позвольте представить вам брата Эдмунда, — продолжал епископ. Светловолосый изящно поклонился. — И брата Ричарда. — Темноволосый чуть наклонил голову. Глаза его смотрели холодно, задумчиво.

— Вы убываете через час, — сказал им епископ Гардинер. — Сейчас вам принесут еду — вы должны подкрепиться перед дорогой. — Епископ повернулся ко мне. — Дартфорду повезло: он будет пользоваться услугами этих братьев.

— Дартфорду? — удивилась я.

— Они были ценными членами Доминиканского сообщества в Кембридже, но Кромвель приказал его уничтожить. — При слове «уничтожить» брат Ричард поморщился. Бледное лицо брата Эдмунда осталось бесстрастным. Гардинер продолжил: — Подготовка их к переводу в Дартфорд длилась несколько месяцев. До недавнего времени в вашем монастыре находилось несколько братьев из монастыря Кингс-Лэнгли, они отправляли мессу, занимались финансовыми вопросами и исполняли другие административные обязанности. Но один из братьев заболел водянкой, верно?

Я кивнула, пораженная тем, что о болезни бедного престарелого брата Джорджа так широко известно.

— Его отозвали обратно в Кингс-Лэнгли. А брат Ричард займет его место в качестве казначея и заодно поможет настоятельнице в организационных вопросах. Что же касается брата Эдмунда, то он опытный фармацевт, который мигом преобразит ваш деревенский лазарет. Вот увидите.

Тут дверь комнаты распахнулась, и появились Бесс и еще одна служанка — они несли подносы с едой.

— Отлично! — Лицо епископа просияло. — Сестра Джоанна, вам тоже необходимо подкрепить свои силы. По моим расчетам, вы будете в Дартфорде вскоре после заката — провести столько времени без еды будет трудновато.

Я ухватилась за спинку стула, за которым стояла.

— Я сегодня возвращаюсь в Дартфорд?

— Да, вы отправитесь туда втроем.

— Но настоятельница не знает об этом, — в панике проговорила я.

— Ей десять минут назад было отправлено послание с курьером на быстрейшей из лошадей. В нем сообщается, что вы освобождены и будете сопровождать этих добрых братьев, — ровным голосом сказал Гардинер. — Дороги сейчас сухие. Настоятельница получит послание за два часа до вашего прибытия. А теперь, прошу вас, садитесь.

Я чуть не рухнула на стул, пододвинутый к столу.

Бесс расставила на столе тарелки: жареная курица под соусом из рачьих хвостов и миндаля, полоски сушеной трески, листья салата и хлеб. Аппетитный запах мигом заполнил комнату. Брат Ричмонд принялся уплетать угощение так, будто перед этим голодал несколько дней, а брат Эдмунд отведал совсем немного.

Бесс огляделась, чтобы убедиться, что ее никто не видит, а потом улыбнулась мне мимолетной счастливой улыбкой. Для нее эта новость, вероятно, была радостной — меня не только выпускали, но и позволяли вернуться обратно в монастырь. «Что бы она сказала, — спрашивала я себя, — если бы узнала, что я нарушила обещание хранить тайну, данное королеве Екатерине Арагонской на ее смертном одре, и согласилась ехать в Дартфорд, чтобы в корыстных целях воспользоваться доверием ко мне настоятельницы?!»

Хотя постойте: разве я дала епископу свое согласие на что-нибудь подобное?

Мысли мои смешались. Я пригубила теплого пряного вина, которое налила нам Бесс, и поела курицы под соусом — ничего подобного у меня не было во рту уже много месяцев. В Дартфорде мясо полагалось только в праздничные дни, да и то лишь в виде начинки к пудингу.

Епископ Гардинер стоял во главе стола, отщипывая кусочки сушеной трески и беседуя с братьями. Он подробно расспрашивал их об устройстве нового печатного станка, а потом о новостях, связанных с деканом Кембриджского университета. Брат Ричард рассказал какую-то длинную, изобилующую интригами историю, и епископ, выслушав его, закинул голову и расхохотался:

— Ах, как мне не хватает доминиканского высокомерия!

Брат Ричард улыбнулся ему. Казалось, епископ в компании братьев чувствует себя совершенно свободно. «Он чтит старые традиции», — сказал мне Чарльз Говард. И никто, посмотрев сейчас на епископа, не стал бы с этим спорить.

Тут я почувствовала, что, пока я наблюдаю за епископом, кто-то наблюдает за мной. Это был брат Эдмунд, его большие карие глаза диковинным образом контрастировали с пепельно-светлыми волосами. Внезапно странное чувство узнавания нахлынуло на меня. Не видела ли я его где-нибудь прежде?

Гардинер взял лист салата и сказал:

— Когда я в юности учился в Париже, Эразм Роттердамский целую неделю жил в том же доме, что и я. Я вызвался подавать ему еду. Помню, ему очень понравился салат, который я приправил смесью масла и кисловатого вина. Он говорил, что в жизни не ел ничего более изысканного.

Брат Ричард откинулся на спинку стула:

— И вы не сожалеете теперь, что прислуживали Эразму Роттердамскому со столь ревностным вниманием?

Гардинер покачал головой:

— Я понимаю, что вы хотите сказать: Эразм высек ту искру, с помощью которой Лютер впоследствии разжег пожар. Но на самом деле все гораздо сложнее.

Тут в дверях появился лейтенант и уставился на нашу компанию. Он задержал взгляд на тонзурах братьев. У него это пиршество вызывало отвращение.

Преодолевая себя, он вошел в комнату и сунул мне в руку сверток, потом развернулся на каблуках и вышел. Епископ Гардинер, прищурив глаза, следил за каждым его движением.

В свертке были книги, которые мне передали в камеру, — труды Фомы Аквинского. Из него выпало и еще кое-что: помните, я взяла с собой на Смитфилд кошелек, в котором хранила свои маленькие драгоценности и безделушки. Радость переполнила мое сердце. Я вытащила цепочку с медальоном Фомы Бекета и намотала ее на запястье.

Снова появился секретарь епископа Гардинера, и они заговорили о чем-то вполголоса. Братья тем временем закончили трапезу.

Бесс убирала со стола. Она как раз ставила тарелки на деревянный поднос, когда я дернула ее за рукав и положила на тот же поднос кошелек с драгоценностями. Бесс вопросительно посмотрела на меня, потом на кошелек.

— Это вам на память обо мне, — прошептала я.

— Да защитит вас Дева Мария, — прошептала в ответ Бесс.

Я смотрела, как она сильным, уверенным шагом уходит из комнаты, и думала, что никогда не забуду эту добрую женщину.

Епископ Гардинер велел секретарю проводить братьев к ожидавшей их повозке, сказав, что и я тоже присоединюсь к ним после его напутствий. И отвел меня в угол комнаты, где до этого шептался с секретарем.

— Будьте осторожны, сестра Джоанна, — начал он. — Чтобы найти корону, вам понадобится немалая изворотливость. Не действуйте слишком очевидно, дабы не привлекать к себе внимания. И ни в коем случае никому не рассказывайте о моем поручении: ни настоятельнице, ни сестрам, ни братьям, которые поедут с вами. Абсолютно никому. Когда узнаете, где находится корона Этельстана, сообщите об этом лично мне в письменном виде. И запомните: вы ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не должны прикасаться к ней. Ни на одно мгновение. Вы меня поняли?

Я нахмурилась и сказала:

— Но нам запрещается писать письма или получать их — только в крайнем случае с разрешения настоятельницы, которая может читать всю переписку.

— Я знаю. И все уже предусмотрел. К земле Дартфорда примыкает лепрозорий, заброшенный много лет назад. Верно?

— Да.

— Рядом с главной дверью лепрозория есть окошко, выходящее на восток. Сбоку от него вы найдете отверстие, каменную полость, где можно безопасно спрятать письмо.

Я была ошеломлена, что епископу известны такие подробности. Видимо, эти сведения предоставил ему некий человек, который прекрасно знал Дартфордский монастырь и его окрестности, но внутрь проникнуть не мог. Именно поэтому они так нуждались в моей помощи.

— Я должен вернуться во Францию сразу же после крещения королевского наследника, если, конечно, ребенок выживет. Роды проходят трудно, и конца им не видно — бедняжка-королева. — Гардинер вздохнул.

Вот уж не думала, что он способен сочувствовать страданиям роженицы. Видимо, удивление отразилось на моем лице, потому что епископ сказал:

— Я лично проводил церемонию венчания его величества и леди Джейн Сеймур. Она добрая христианка. А теперь… к делу. Я буду ждать писем от вас каждые две недели. Вы должны будете рассказывать мне о ходе поисков. Времени у нас немного. Мне только что стало известно, что уполномоченные Кромвеля вскоре посетят оставшиеся монастыри. Они начнут с Уэльса и будут двигаться на восток. В Дартфорде их можно ожидать не раньше января. Мы обязаны найти корону до их приезда.

Я покачала головой:

— Но люди Кромвеля уже посещали Дартфорд за два года до моего поступления туда. И тогда настоятельница не говорила им ни о какой короне, я в этом уверена. С какой стати ей в этот раз выдавать тайну?

— Уполномоченные Кромвеля провели тщательную перепись всей монастырской собственности. Все думают, будто это делается из алчности, чтобы лорд — хранитель печати знал, где можно поживиться больше всего. Но возможно, есть и другая причина.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять смысл его слов и преисполниться ужаса.

— Так их посещения монастырей — выходит, это всего лишь предлог, и Кромвель на самом деле ищет корону?

Гардинер поморщился:

— Цели короля Генриха скрыты одна в другой: одна порождает другую, а та, в свою очередь, — следующую. Вряд ли кто понимает Генриха Тюдора, и уж абсолютно никто не может предсказать его действия. Даже Кромвель.

— А король знает о существовании короны и о том, что она обладает чудесной силой?

— Вполне вероятно. Но его величество, судя по всему, не догадывается, что корона находится в Дартфорде, иначе он уничтожил бы этот монастырь еще много лет назад, разобрал бы на кирпичи. — (Меня пробрала дрожь.) — Возможно, ему известно о существовании короны, но он не знает, где именно та спрятана. Однако Кромвель, как и я, — он сделал движение рукой в мою сторону, — может найти тайный способ отыскать реликвию. Признаюсь вам откровенно, я получил довольно тревожное сообщение: он что-то затеял в Дартфорде. Вот почему я должен быть первым. Надеюсь, вы не разочаруете меня, сестра Джоанна.

— А если у меня не получится? — Я прокашлялась. — Вы не будете больше мучить моего отца?

— Вашего отца выпустят из Тауэра в тот самый день, когда вы сообщите мне, что узнали, где спрятана корона, — быстро ответил Гардинер.

Я сделала шаг в сторону епископа, вгляделась в его светло-карие глаза:

— Но если я не найду корону… вы не тронете его?

— Поторопитесь, сестра Джоанна. Ваши усилия могут увенчаться успехом еще до Дня всех усопших верных — он наступит через две недели, второго ноября. Я знаю, что каждая настоятельница Дартфорда обязательно пишет письмо для своей преемницы, причем последняя никому не должна его показывать. Ваша настоятельница очень стара. Вероятно, она уже заготовила такое письмо, и в нем должно быть сказано, где спрятана корона.

Я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, сказала:

— Епископ, я должна снова спросить вас, и на сей раз я требую ответа. Грозят ли моему отцу новые истязания по вашему приказу?

Он уставился на меня так, словно и не слышал.

— Не забудьте положить письмо, куда я указал, ко Дню всех усопших верных. — С этими словами епископ прошел мимо меня к двери и пригласил зайти сэра Уильяма Кингстона, ожидавшего снаружи.

В этот момент я возненавидела Стефана Гардинера, епископа Винчестерского, так, как никого в жизни. А поверьте, прежде у меня уже имелись достаточно веские причины испытывать подобные чувства к другим людям. Но теперь главным объектом моей ненависти стал он. И я вся буквально дрожала от бешенства и собственного бессилия.

Тем временем на другом конце комнаты сэр Уильям с бесстрастным лицом протянул Гардинеру какую-то бумагу. Епископ подписал ее и поинтересовался:

— Томас, а где Норфолк?

— Он занят, епископ. Его младший брат умер сегодня утром в Белой башне, и теперь идут приготовления к похоронам.

Не в силах сдержаться, я издала скорбный, сдавленный стон. Но никто меня не услышал, никого не волновал мертвый Чарльз Говард.

Кингстон сделал мне знак рукой и открыл дверь.

— Джоанна Стаффорд, — сказал он, — я выпускаю вас из Тауэра.

Я держала под мышкой, прижимая одной рукой, труды Фомы Аквинского, на запястье другой у меня была намотана цепочка с медальоном Фомы Бекета. С этим нехитрым скарбом я покинула Белл-Тауэр и пошла по лужайке, на которую сквозь ветви шелковиц падали косые лучи октябрьского солнца.