Американская фондовая биржа обрушилась 29 октября 1929 года. Последствия оказались катастрофическими: в несколько секунд были уничтожены целые состояния, газеты пестрели сообщениями, что финансовые магнаты один за другим вместе с женами выбрасываются из окон небоскребов в страхе перед нищетой и лишениями. Не прошло и года, как волны американской депрессии докатились и до нас. Число заказов из-за границы у меня резко упало, и это был тревожный знак. Клиенты засуетились, заметались, и по всему было видно, что тратить деньги они будут не скоро.

А ведь Бендор меня предупреждал. Мы с ним все-таки остались друзьями. Он сделал предложение леди Понсонби, и она, естественно, приняла его. Перед свадьбой он повез невесту в Париж, они зашли ко мне на чашку чая (леди Понсонби оказалась как раз такой, как я себе и представляла: хорошенькой, ласковой и голубых кровей), и Бендор сообщил, что целый полк его финансовых аналитиков давно предвидел беду, грозящую заморской державе. Чтобы защитить свой бизнес, я предприняла срочные меры: для начала уменьшила прием на работу новых сотрудников и урезала число демонстрируемых платьев. Но как следует подготовиться к последствиям депрессии не получилось. Поток американцев и британцев, толпами валивших в мои бутики, иссяк. Даже разрекламированное открытие магазина в Лондоне не вызвало ожидаемого резонанса. И снова пришлось привыкать к строжайшему режиму экономии.

Богатая отделка бисером и украшения теперь были неуместны или нерентабельны. Только мое маленькое черное платье словно переживало период возрождения — возможно, потому, холодно прокомментировала я этот факт, что оно идеально вписалось в общую похоронную атмосферу десятилетия. Для дебюта в Лондоне я создала самые разнообразные недорогие ансамбли из хлопка, сократила количество вечерних туалетов до нескольких платьев из пике, органди и кру́жева с расклешенной юбкой и строгих жакетов из шелкового бархата и одновременно расширила ассортимент блузок и юбок из набивной ткани для женщин с небольшими средствами. Еще я представила мягкие костюмы из шантунга — это совершенно новый тип чесучи из шелка и шерсти, вытканный специально по моему заказу, а также сумочки с ремешком через плечо из простеганной кожи.

Несмотря на мучительный конец Les Annees folles, я приветствовала это вынужденное возвращение к простоте. Я старалась придерживаться принципа «чем меньше, тем лучше» и никогда не останавливалась перед трудностями. Более того, в отличие от других модельеров, клиенты которых в результате общего экономического краха сократили расходы на модную одежду, у меня оставался талисман: мои духи «№ 5» все еще были необычайно популярны, ради их колдовского шарма женщины поголовно отказывались от других своих слабостей.

И все-таки повсеместный упадок деловой активности коснулся и моего бизнеса, и я тоже стала беспокоиться. Поток богатых отдыхающих в Довиле, Каннах и Биаррице значительно поубавился и превратился в тоненькую струйку, и мои бутики терпели значительные убытки. Более того, после многих лет безусловного превосходства, когда моим моделям не было равных, на сцену стали выходить новые модельеры, например итальянка Эльза Скьяпарелли, чьи купальные и лыжные костюмы принесли ей немалую славу. Лично я считала ее стиль производным и подражательным, но ее растущая известность не могла не тревожить меня. Я понимала, что для поддержания своего авторитета мне требуется какой-то смелый, даже рискованный ход. И тут во время летней передышки в «Ла Паузе» приехал Дмитрий и предложил идею, которая показалась мне идеальной.

Его американская богатая невеста сумела пережить кризис, подкосивший столь многих из ее привилегированных друзей. Ее родственники, по словам Дмитрия, вложили деньги в индустрию кинематографии, и теперь один из китов этого бизнеса, Сэмюэль Голдвин, снова сделал попытку вступить со мной в контакт и завоевать мое расположение.

— Он страшно хочет, чтобы ты приехала в Лос-Анджелес. Готов предложить тебе карт-бланш и значительное жалованье, лишь бы ты создавала костюмы для его самых известных кинозвезд, — сказал Дмитрий.

Мы полулежали в креслах возле бассейна, потягивая мартини; Мися тоже была поблизости.

— На следующей неделе он будет здесь, на Лазурном Берегу, приедет отдохнуть. Почему ты не хочешь с ним познакомиться? Я это устрою.

В любое другое время я бы отказалась от такого предложения. Не было никакого желания плыть за тридевять земель, неинтересна была и страна, где обитает этот наглый народ, где так много людей страдает, да, по правде говоря, Америка никогда меня не интересовала. В отличие от большинства моих друзей, не исключая и Миси, фальшивый гламур Голливуда меня не манил. И все же я удивлялась своей нерешительности. В Соединенных Штатах моя одежда всегда продавалась исключительно хорошо, как и духи. Может, я бы туда и не поехала, но, если уж один из самых богатых магнатов этой страны так сильно хочет заполучить меня, мое имя наверняка было там легендой. Я уже начала хмуриться, мне казалось, что сейчас не время, но тут вмешалась Мися.

— Коко, какой тебе от этого будет вред? — тоненьким голосом проблеяла она. — Ну сама посмотри, он очень в тебе заинтересован. Второй раз уже просит.

Дмитрий сдержанно улыбнулся. Выглядел он очень элегантно, как только может выглядеть Романов с надежным банковским счетом и богатой женой, настолько изысканно, что я уже начала подумывать, а не затащить ли его в постель, просто так, чтобы только посмотреть, гожусь ли я еще на это дело.

— Второй раз? — как эхо повторил Дмитрий. — Так, значит, Голдвин и раньше предлагал?

— Да, представь себе. Присылал предложение… О, это было два, может, три года назад. Кстати, предлагал очень приличное вознаграждение, — прибавила я. — Можно даже сказать, чрезвычайно приличное.

Он прищурился:

— Ах вот как. Ну, тогда ты просто обязана принять его приглашение.

— Нет, — отрезала я, встала, подняла руки над головой и прошла мимо Дмитрия нарочито обольстительной походкой. — Но встречусь я с ним обязательно.

Я подошла к краю бассейна и плюхнулась в воду.

Голдвин оказался маленьким, потным и провонявшим сигарным дымом человечком. Я организовала в «Ла Паузе» ланч, простенький, но с хорошим вином, пригласила друзей сама не знаю зачем. Однако я чувствовала, что нуждаюсь в защите. Это чувство только усилилось, когда магнат в своей ужасной гавайской рубахе и бесформенных широких штанах с ходу оценил мой дом, словно повесил на дверь ценник. Потом отослал стриженую блондинку-жену к буфетной стойке, а сам затрещал на отрывистом английском, в котором я не понимала почти ни слова, хотя кое-как и говорила на этом языке, но владела им далеко не в совершенстве.

— Послушайте, мисс… Шанель. Я делаю вам предложение, которое бывает только раз в жизни: вы будете одевать моих самых перспективных кинозвезд. Свенсон, Гарбо, Колбер, Норма Талмадж, Ина Клер… Они станут носить только ваши платья и в фильмах, и в повседневной жизни… Вы заработаете состояние! Ни у одного модельера не было еще такого шанса. Каждый киноэкран в Соединенных Штатах и за рубежом станет вашим… ммм… как вы там это называете?

— Ателье, — подсказала я с легкой улыбкой.

— Ате… что?

— Салон, если хотите. Бокал вина, мистер Голдвин?

— Нет. К вину не притрагиваюсь. Меня от него пучит, — загоготал он.

Я прищурилась, ожидая, что сейчас он еще и рыгнет. Почему-то я вспомнила, что Серт отказывался ехать в Америку лишь потому, что там едят только белый хлеб. Похоже, и вина тоже чураются. Серт, в конце концов, разумеется, передумал. Мися, хлюпая носом, сообщила, что он все-таки принял заказ Рокфеллера украсить фресками один из его нью-йоркских небоскребов. Хотя по нынешним временам денег в мире осталось мало, но, видно, в Америке еще есть что тратить, судя по тому, как брызжет слюной Голдвин.

— Ну так что скажете? Этот русский… Эрте… Приехал в Голливуд рисовать у меня декорации, и ему очень понравилось. Подписал годовой контракт. Я ему дом подарил. Хотите, и вам подарю?

— У меня уже есть дом, — сдержанно ответила я. Боже мой, как он похож на жуликоватого маклака, которых я немало видела в детстве на базаре, раскладывающих засаленные карты на перевернутом упаковочном ящике и заманивающих доверчивых простаков. И добавила: — И вряд ли я смогу приехать на целый год. У меня все дела здесь. — (Он так и уставился на меня, выпучив глаза и разинув рот.) — Здесь, во Франции, — пояснила я и взяла сигарету, — в Париже у меня ателье. Я не могу бросить все и уехать на год.

— У вас что, нет людей, некого вместо себя оставить? — Он был явно и неподдельно растерян.

— Почему, есть. Но ведь я разрабатываю модели и контролирую изготовление каждой из них. Ведь вы именно ради этого хотите меня нанять, да? — Я щелкнула зажигалкой. — Вам нужен мой талант?

— Да-да, конечно, — торопливо ответил он, но я сразу увидела, что он совсем не это имел в виду. — Ваш талант, да, конечно, — продолжал он, убыстряя шажки, словно трактор, увеличивающий скорость на ухабистой дороге. — Прекрасно, значит, на год вы уехать отсюда не можете. Но вы можете приехать просто хотя бы по приглашению, сошьете костюмы для моих кинозвезд, а там посмотрим.

— Ваших звезд… — Я еще раз улыбнулась ему. — Вы говорите, они будут носить мои платья во время съемок, а также в частной жизни? Простите меня, мистер Голдвин, но театральных людей я знаю не понаслышке. Актеры — народ упрямый и своевольный. Вы же не сможете заставить их все время носить платья от Шанель, верно?

— Они будут делать, что я им скажу! — взревел он так, что Дмитрий, да и остальные за столом, кажется, подпрыгнули на своих стульях. — Я плачу им деньги. Я их создал. Не станут слушаться — прогоню. И дело с концом.

— Понимаю.

Я улыбнулась еще шире, поскольку действительно все поняла. Слишком хорошо поняла. И он, по-видимому, тоже это заметил, судя по тому, с какой яростью набросился на жареного цыпленка.

— В общем, я предлагаю вам, — пробормотал он, торопливо заглатывая кусок за куском, — миллион долларов. По контракту. Приезжайте и посмотрите, что вы можете сделать в кино, и если вам понравится, подпишем контракт. Согласны?

В комнате повисла мертвая тишина, было так тихо, что я отчетливо услышала, как Мися вдруг негромко ахнула. Дмитрий смотрел на меня, приподняв бровь. Да, действительно, предложение было, как я уже говорила, экстраординарным. И я была бы круглой дурой, если бы отказалась. И все же я никак не могла заставить себя сказать «да», несмотря на то что Голдвин сидел передо мной, раздувая щеки, а Мися поедала меня молящим взором.

— Я оплачиваю ваши расходы, — прибавил Голдвин, — переезд, проживание, все остальное. Можете даже взять с собой кого-нибудь, если хотите: подругу, компаньонку, секретаря или помощницу. Полагаю, у вас в штате найдутся такие люди?

Мися готова была выпрыгнуть из своего платья. Я метнула в ее сторону предостерегающий взгляд, загасила сигарету и взяла бокал с вином:

— Значит, только по приглашению? И если я соглашусь, вы предоставите мне полный контроль над своими разработками? И если мне что-то не понравится, я смогу спокойно уехать?

— Да-да, но вам очень понравится, — просиял он. — От Голливуда все просто без ума.

В этом я не была вполне уверена, но все же кивнула, и Мися в первый раз за несколько месяцев громко рассмеялась, а я подумала, что это будет наверняка авантюра, если не что-нибудь похлеще.

Перед отъездом в Америку я помогла устроить столь долгожданную, почти тридцать лет, свадьбу Адриенны с Нексоном. Моя тетушка, в белом подвенечном платье из органзы и шелка, скроенном по косой, — я сама придумала фасон и сама сшила, — так и сияла от счастья, когда обменивалась брачными обетами со своим бароном, теперь уже с брюшком, но во всем остальном безупречно утонченным и изысканным. Ну как было не восхищаться их верностью друг другу. Нексон мог поступить так, как и Бой, и Бендор, — жениться ради выгоды, а Адриенну держать при себе в качестве любовницы, но он остался верен ей вопреки всем обстоятельствам, он любил Адриенну, любил ее больше, чем кто-либо из всех, кого я знала.

После церемонии Адриенна подошла ко мне:

— Я не хочу больше работать. Я подожду, конечно, сколько хочешь, пока ты не вернешься из Америки, но потом мы с Нексоном… В общем, Нексон хочет, чтобы мы с ним жили в его фамильном замке, и…

Адриенна не знала, как продолжить, но я поняла ее. Мы с ней были одногодки, но ей все-таки хотелось попытаться родить ребенка.

— Конечно, — ответила я. — И больше об этом не думай, ни о чем не беспокойся. Поезжай с ним. Будь его верной баронессой. Ты заслужила это.

— Но как же ты без меня?

— Приглашу кого-нибудь. Вот графиня Элен де Лёсс интересовалась, нет ли у меня работы. Она знает всех наших клиентов. А перед отъездом покажешь ей, что к чему, если не против. Договорились? — Адриенна кивнула, хотя выглядела довольно уныло, но я прижалась к ней и поцеловала в щеку. — Ты всегда можешь вернуться. Знай это. Я сказала, что найду тебе замену, но это не значит, что кто-то может заменить мне тебя.

Она так и просияла:

— Спасибо тебе, Габриэль.

Видно было, что у нее словно камень с души свалился, и у меня не хватило духу признаться, что мне кажется, она обязательно еще вернется. Хотя Адриенна дожила до того дня, когда наконец женила на себе своего Нексона, однако благодаря моему успеху она стала независимой. И не сможет долго выдержать далеко от нас, если только, конечно, не забеременеет каким-то чудом, поскольку в ее возрасте это в высшей степени маловероятно.

И все же, глядя, как на свадебном вечере она танцует с Нексоном, я не могла отделаться от странного для меня сентиментального чувства. Хотя первоначальная страстная влюбленность была у них уже далеко позади, в глазах обоих сияла искренняя любовь друг к другу. К моему удивлению, ко мне подошел Бальсан и пригласил на танец; он специально приехал из Руайо в Париж со своей новой невестой на эту свадьбу. И снова я оказалась в его объятиях после стольких лет, снова видела близко его как всегда насмешливое выражение лица, хотя сейчас он был уже изрядно потрепан жизненными бурями, с каким-то совершенно неуместным брюшком, которое упиралось мне в живот.

— Что такое, тебе надо что-то с этим делать, — заметила я, вращаясь с ним в вальсе. — У твоих лошадок грыжа вырастет, если будешь так много есть и мало двигаться.

— Ммм… Да, пожалуй. Возраст, спокойный образ жизни, хорошая еда, старые друзья, скучный секс… — Он улыбнулся. У него было все то же выражение лица, типа «а пошло оно все к чертям собачьим»; я не выдержала и рассмеялась. — Вот ты у нас, Коко, молодец, все такая же, время над тобой не властно. И не идешь ни на какие компромиссы, как всегда, верно?

— Не понимаю, о чем ты. Я ведь тоже старею.

— Но не так, как все мы. — Улыбка его увяла. Мягкая, кроткая нежность проступила в лице и во взгляде, так что я чуть не споткнулась в танце. — Ты все еще тоскуешь по Бою?

Только Бальсан осмелился задать мне этот вопрос. Больше никто. Да я больше никому и не позволила бы задать его.

— Да, каждый день.

Он прижал меня к себе еще крепче:

— Это хорошо, ты молодец. Ты любила и была любима. Больше нам от жизни ничего не надо. У многих этого нет.

Ушла я рано, сославшись на то, что мне надо поскорее быть дома и собираться в дорогу. Но, честно говоря, мне просто хотелось оказаться дома, и я помчалась к своему «роллс-ройсу», будто в гостинице случился пожар.

Только когда мой шофер заехал на дорожку, ведущую к моему дому на Сент-Оноре, я поняла, что чувство мое гораздо глубже, чем просто печаль. Это была некая непостижимая тоска по уходящей эпохе. Адриенна, как и я сама, с самого начала страстно желала стать чем-то бо́льшим, чем она была. Она всячески поддерживала, ободряла меня, даже когда я стала любовницей Бальсана. Бальсан предоставил мне убежище, он невольно подтолкнул и вывел меня на путь, который привел меня к моему будущему, к тому, что я есть сейчас, ведь именно он познакомил меня с Боем. Теперь Боя уже нет, Адриенна и Бальсан нашли себе супругов, с которыми они будут делить остаток жизни, а я осталась одна.

Дверь дома открылась. Вышла Мися; она едва волочила ноги, а за ней вприпрыжку выбежал Кокто, свеженький после еще одного месяца реабилитации.

— Коко! — раздраженно кричал он. — Ну скажи ты ей, что нельзя ехать в Калифорнию в этой ужасной соломенной шляпке! Все подумают, что она твоя гувернантка!

Я рассмеялась и вышла из машины.

И как мне могло прийти в голову, что я останусь одна, когда на моей шее висит столько сирот?