Скандал, касающийся уже лично меня, разразился, когда я вернулась в «Бель Респиро» в Гарше.

Вторая дягилевская премьера «Весны священной» Стравинского, которую я финансировала, обернулась полным триумфом, и «Русский балет» получил приглашение на гастроли в Германию и Испанию. Пока композитор и его труппа были на гастролях, в моем доме поселились приехавшие из Швейцарии его жена и две хилые дочери — видно было, что все это семейство долго не протянет. Вскоре после моего возвращения из Биаррица вернулся и Стравинский. Однажды он подстерег меня в гостиной и ни с того ни с сего объявил о своей неугасимой любви ко мне.

Поначалу я была даже польщена, хотя его заявление было для меня как гром среди ясного неба.

— Но там, наверху, ваша жена, — ответила я ему.

И действительно, оттуда, где мы стояли, послышался ее кашель, сухой, какой бывает при воспалении легких, — звук его проникал даже сквозь потолки.

— Она все знает, — сказал он. — Кому, как не ей, я могу излить душу и рассказать о своем великом чувстве?

Боже мой, этого еще только не хватало! Расставшись с одним нищим русским любовником, я еще не была готова принять другого. Стравинского трясло как в лихорадке, он сжимал мои руки, а тут еще, как на грех, с подносом вошла моя экономка Мари, но она, не подавая виду, будто что-то слышала, стала расставлять на столе чашки и тарелки с печеньем — мы как раз собирались пить чай. Выдержка у нее была образцовая, как и у ее мужа, дворецкого Жозефа, но вот за Стравинского я очень боялась — похоже, он был лишен этого качества; так и оказалось.

— Боюсь, это невозможно, — заявила я, вырывая руки. — Я… Вы меня простите, бога ради, но я не испытываю к вам тех же чувств. — (Его длинное жалкое лицо застыло.) — О да, конечно, я вас обожаю, я преклоняюсь перед вашим необыкновенным талантом, но, увы, не более того. Вы человек женатый. А я не замужем.

— Но раньше вы ведь любили женатых мужчин! — выпалил он. Впрочем, я так и не поняла, говорил он с гневом или с сожалением. Но этот его намек на Боя мне очень не понравился. Но затем он добавил: — Я все вижу. То, что мне про вас говорили, — правда. Ваше сердце отдано другому.

Дешевая мелодраматичность минуты могла бы вызвать пренебрежительный смех, но от его слов я застыла на месте и похолодела.

— И что же вам про меня говорили? — спросила я.

Он вытащил из кармана помятый желтый листок бумаги:

— Меня предупреждали. Но я надеялся, что Романов не сможет надолго удержать вашу привязанность, особенно когда ему нечего предложить столь изысканной, столь совершенной женщине, как вы.

— Дайте-ка взглянуть… — Я взяла у него листок — это была телеграмма, посланная из Парижа в Испанию, — и прочитала: — КОКО — МАЛЕНЬКАЯ ШВЕЯ, ХУДОЖНИКАМ ОНА ПРЕДПОЧИТАЕТ ВЕЛИКИХ КНЯЗЕЙ.

Я скомкала листок в кулаке. Не было нужды спрашивать, кто послал ему эту телеграмму, не пожалев на нее денег. Конечно, Мися, это была ее мелкая месть за то, что я финансировала проект Дягилева и он узурпировал ее место рядом со мной. Должно быть, однажды по секрету Стравинский сообщил ей о своем увлечении мной, и ей хотелось разрушить нашу с ним гипотетическую связь, существующую только в ее воображении.

Стравинский побледнел:

— Я оскорбил вас. Это непростительно с моей стороны. Я немедленно съезжаю.

— Нет, — сказала я таким ледяным тоном, что он сразу остановился. — Поведение женщины, пославшей вам телеграмму, постыдно и непростительно. Я и слышать не хочу о том, что вы съезжаете. — Я засмеялась, хотя и с трудом, чувствуя болезненный скрежет в горле. — А сейчас давайте-ка выпьем чая и как добрые друзья поговорим о вашем будущем. Хорошо?

Я убедила его остаться у меня и хорошенько подумать о своих обязательствах перед труппой «Русский балет», при этом всячески подчеркивая, что слабое здоровье его жены и дочерей требует спокойствия и стабильности во всем. И пока он беспомощно кивал и молил о прощении, я и сама успокоилась и определилась со своей линией поведения.

Нет, я не стану изгонять Мисю из своей жизни, как бы мне самой этого ни хотелось. Что с нее взять, она ведет себя так, как диктует ей ее натура. Если она любит, то способна опалить своей любовью. Надо просто обезопасить себя, чтобы ее склонность все разрушать больше никогда не затрагивала мою жизнь.

Мы останемся подругами, но только на моих условиях.

В начале 1923 года мне должно было исполниться уже сорок лет. Я старалась как можно больше заботиться о здоровье, брала уроки танцев, воздерживалась от чрезмерных излишеств. Все кругом без устали повторяли, что я выгляжу вдвое моложе своего возраста, и спрашивали, в чем секрет моей молодости. Я, конечно, видела, что время и на мне оставило свой неуловимый отпечаток, но лесть проникала в мою душу, тешила сознание, когда я вспоминала, какой была прежде: худенькой, робкой девчушкой или дерзкой юной женщиной, которая пела в «Ротонде». Иллюзию собственной молодости я поддерживала короткой стильной прической, обрамлявшей мое узкое, как у эльфа, лицо, почти не знающее макияжа, если не считать туши, оттеняющей мои большие черные глаза, и ярко-красной помады, без которой я никогда не появлялась на людях. Бросая вызов общим правилам, я была всегда загорелой до бронзы, эту привычку я приобрела еще в Италии, и, глядя на меня, мои клиентки на всех пляжах от Лазурного Берега до Довиля стали мазать лицо кокосовым маслом.

И все же сорок лет — это серьезная веха в жизни, и я решила отметить ее не с показной скромностью, а дерзко, в том стиле, благодаря которому я и стала человеком известным. Вернувшись из «Бель Респиро», я арендовала просторный «Отель де Лозан» на улице Фобур Сент-Оноре — здание, построенное в 1719 году, с садом, который тянулся до авеню Габриэль, где мы с Боем провели наши самые счастливые годы. В каком-то смысле я повторяла судьбу своего отца с его охотой к перемене мест, а может, просто стала уставать нести в себе груз воспоминаний, которые, казалось, неизбежно скапливались в домах, где я жила. Я уже привыкла к скитальческому образу жизни и всякий раз с нетерпением ждала перемен, чтобы снова обставлять свою новую резиденцию коромандельскими ширмами из сандалового дерева, венецианскими зеркалами и античными статуями, купленными в Италии. Здесь я прибавила лампы из хрусталя с пергаментными абажурами и бежевые диваны в стиле Людовика XIV.

В этом доме я стала полноправной хозяйкой. Друзья приходили ко мне в гости толпами — Пикассо, Кокто, Дягилев и Вера Бейт, очаровательная рыжеволосая разведенка, приводившая с собой множество друзей и знакомых. Она познакомилась со мной в ателье и убедила меня открыть бутик в Лондоне. Но самые большие заказы поступали из Америки, где моя одежда как раз поспевала за быстро шагающим вперед миром, но славу я завоевала и в Англии тоже, и Вера была одной из самых моих верных и преданных сторонниц. Постоянно вращаясь в самых высоких английских кругах, она вечно нуждалась в деньгах, и я подкинула ей у себя работу: в обществе она должна была появляться только в моих моделях и тем самым привлекать ко мне новых клиенток.

— Послушай, — начала как-то Вера, — этот твой маленький писатель, Кокто, по-моему, ему надо лечиться.

Перед тем как пойти на представление «Русского балета», для которого я создавала костюмы, за коктейлем у меня в гостиной собрались друзья. На моем новехоньком, привезенном из Америки граммофоне крутилась пластинка Бесси Смит, мы с Верой сидели на высоких табуретах перед стойкой моего бара с зеркалами, откуда прекрасно были видны все собравшиеся.

Я отхлебнула из стакана:

— У него просто такая натура живая. Кстати, это он написал либретто для сегодняшнего спектакля. А перед премьерой всегда немного нервничает.

Тут Кокто взгромоздился с ногами на диван, что-то энергично жестикулируя, волосы его упали на воодушевленное лицо, а Мися, которая с большой неохотой приходила на мои званые вечера, поняв наконец, что иначе она будет скучать в одиночестве, подбадривала его.

— Что-то уж слишком живая. Ты что, не видишь, он от кокаина уже плывет? И еще вон тот костлявый, как, говоришь, его зовут?

— Раймон Радиге. Он тоже писатель.

— Еще один? — Вера вздохнула, играя шариками стекляруса на платье, одном из моих моделей. — Ну вот, они с этим своим дружком Радиге спрятались в дамском туалете наверху и нюхали. Думаю, и опиум тоже курили. Провоняли весь верхний этаж.

Я только усмехалась. Кокто я уже предупреждала, чтобы в моем доме своим порокам он не предавался, но бедняга совсем обезумел от любви к красивому и распутному Радиге, чей роман «Дьявол во плоти», сделавший его знаменитым, изобиловал откровенными сексуальными подробностями.

— Что поделаешь, у писателей и художников это последний крик моды, — сказала я с напускным равнодушием. — Их хлебом не корми — дай оттянуться как следует.

— Может быть, — пожала она плечами. — Но тебе еще не надоели эти напыщенные нищие, которые с утра до вечера толкутся на Монпарнасе? Это уже старо и не модно. Честное слово, пора расширять свои социальные горизонты. Ведь эти людишки не способны даже носить твои ансамбли как надо, я уж не говорю о том, что они им просто не по карману. А у тебя в августе день рождения, неужели серьезно думаешь провести его вот так, среди этих щелкоперов и наркоманов? Сорок лет надо отметить стильно, с размахом.

— Вообще-то, я собираюсь устроить прием в Монте-Карло, на яхте, — сказала я, и у Веры алчно загорелись глаза. Вера обожала всякие сумасбродства, когда деньги текут рекой, хотя и не могла себе позволить такого, как и те, кого она только что передо мной чернила. — Вот только не представляю, — добавила я, — как разместить на яхте всех своих щелкоперов и наркоманов.

— На яхте! — воскликнула она. — Слушай, я знаю отличную яхту! А с ней в придачу и прекрасного английского лорда… Между прочим, когда я была в Лондоне, он буквально не отходил от меня, все спрашивал о тебе. Это…

Но тут ее перебил лихорадочный голос Кокто:

— Коко, дорогая, ну где же ты? Мы уходим!

Кто-то уже стащил его с дивана, и гости собирались отправиться в театр. Я слезла с табурета и потянулась за своей шалью с вышивкой.

— Это просто удивительный человек, честное слово, — закончила Вера. — Ты обязательно должна с ним познакомиться. К тому же этим летом он будет в Монте-Карло.

— Правда? — Вяло улыбнувшись, я махнула рукой, отправляя Веру к своей машине и сказав, что через минуту приду, а сама подошла к Мисе, которая с трудом пыталась влезть в свое слишком тесное пальто, и отвела ее в сторонку. — Мне нужен адрес самого лучшего в Париже реабилитационного учреждения, ты такое знаешь? — прошептала я, невольно подметив забавную парадоксальность ситуации: у одного наркомана я прошу помощи для другого.

Но Мися никогда не говорила, насколько Кокто погряз в излишествах, хотя я не раз думала, уж не сама ли она поощряет его в этом. Влияние мое в обществе росло и затмевало ее влияние, и, как показал инцидент со Стравинским, Мися была крайне завистлива и ревнива. Она вполне была способна подкармливать Кокто наркотиками, лишь бы переманить его на свою сторону.

Когда до нее дошел смысл вопроса, Мися так и застыла:

— Увы, нет. А что, ты уже сильно превысила норму?

— Да нет, это не для меня. Для Кокто.

Я одернула ей пальто на плечах, заправила ее коротко стриженные волосы за воротник. Она подстриглась так же коротко, как и я, хотя ей это абсолютно не шло.

— Этот его любовник Радиге — он просто невыносим, а ты же сама знаешь, как Жан способен поддаваться чужому влиянию. Мы должны помочь ему, пока он не закончил жизнь в канаве.

Я надеялась, что слова «мы должны помочь» прозвучат в ее ушах сладкой музыкой. Так оно и вышло.

— Я позвоню тебе завтра, — с горячей готовностью сказала она. — Бедняжка… Теперь, когда ты сказала, я и сама вижу, что в последнее время у него неважнецкий вид. — (Я повернулась, чтобы идти к ждущим нас машинам.) — Небось довольна собой, — язвительно добавила она. — Вся из себя такая знаменитая, про тебя каждый день пишут в светской хронике, еще бы, самая популярная couturière Парижа, а теперь еще и муза для всякого голодающего художника. Никто даже и не вспомнит, что именно я, дорогая, научила тебя ценить современное искусство. Еще немного — и ты радушно примешь одного из них в свою опустевшую постель.

Я покраснела. Ей всегда удавалось ударить по самому больному месту.

Усевшись на заднее сиденье «роллса», я постучала по стеклянной перегородке, отделявшей нас от шофера: поехали. Вера бросила на меня ядовитый взгляд:

— Тебе не кажется, что Мися Серт слишком много про тебя знает?

И я сразу поняла, что она подслушивала.

— Про меня она знает все, — ответила я. — Слушай, ты говорила о каком-то англичанине, расскажи про него еще что-нибудь.