Глава 9

Вчера вечером на льняных тряпках, которыми Ида пользовалась при месячных кровотечениях, появилось несколько пятнышек крови. Сегодня утром, посетив уборную, она не обнаружила ничего, но чувствовала себя усталой и распухшей, как будто регулы вот-вот начнутся в полную силу.

Теплый сухой ветерок сдувал пушистые семена с одуванчиков, а леса и луга по мере приближения середины лета вовсю зеленели. Окна позволяли Иде любоваться красотами природы, пока она боролась с тошнотой и пыталась не обращать внимания на тяжесть внизу живота.

Генрих любил Вудсток, он построил рядом с дворцом Эверсвелл – приют для себя и своей любовницы Розамунды де Клиффорд. Розамунда была погребена в Годстоу, но ее убежище сохранилось вместе с благоухающими розовыми садами, декоративными прудами и фонтанами: эту безмятежную красоту Ида оценила бы гораздо выше, если бы ей не так сильно нездоровилось. Еле переставляя отяжелевшие ноги, она вернулась в сад, где собрались поболтать женщины, в том числе Годьерна, бывшая королевская кормилица. Годьерна раздувалась от гордости, поскольку Ричард, сын Генриха, гостя у отца, нашел время увидеться с ней и вручить дорогой перстень в память о проявленной заботе.

Ида села рядом с ней на согретую солнцем скамейку. Павлин медленно прошествовал перед женщинами и скрипуче крикнул, развернув хвост великолепным радужным веером.

– Совсем как придворный, – хихикнула Годьерна, потирая золотое кольцо с сапфиром.

Ида вяло улыбалась, пока птица трясла оперением и грациозно поворачивалась. Ей нравились цвета павлина, и она подумывала включить их в вышивку. У Роджера Биго есть симпатичная алая шляпа, украшенная павлиньими перьями.

– Вам полегчало?

Ида покачала головой:

– Мне бы непременно полегчало, если бы начались месячные.

– Кажется, вчера вы упомянули, что они начались, – пристально глядя на нее, сказала Годьерна.

– И прекратились.

– Говорите, вас тошнит?

Ида кивнула:

– Сегодня утром я ела только хлеб с медом, а вчера мне было так плохо, что я смогла проглотить всего пару кусочков хлеба, размочив их в вине.

Она смотрела, как рыба прыгает в ближайшем пруду, сверкая серебристой чешуей и плюхаясь в темно-зеленую воду.

– Когда у вас в последний раз были месячные?

Ида выглядела озадаченной:

– Кажется, в начале мая, но запоздали на несколько дней, и крови тоже было немного.

– Полагаю, вы могли понести.

Ида запаниковала, и ее затошнило еще сильнее. Она не желала даже думать о беременности. Ведь у нее шла кровь. И это, конечно, означает, что ее тело избавилось от мужского семени.

– Нет! – Она яростно затрясла головой. – Нет, это невозможно.

– Это самое вероятное объяснение. Если вы чувствуете себя распухшей, то в вашей утробе растет дитя. Я знаю нескольких женщин, у которых во время беременности продолжались кровотечения.

– Нет! – Ида ударила кулаками по коленям. – Нет! Я была осторожна. Я каждый раз пользовалась уксусом. Я делала, как меня научили.

– Дорогая, народные средства не всегда помогают, если Господь рассудил иначе. Несмотря на уксус, этому суждено было случиться. Вы здоровая молодая женщина, а у короля множество детей. Его семя сильное.

– Я не понесла, – повторила Ида и стиснула зубы, борясь с тошнотой.

Годьерна вздохнула и потянулась.

– Что ж, через несколько месяцев мы узнаем, кто прав. – Она по-матерински обняла Иду. – Не переживайте, милая. Случаются вещи и похуже.

– Нет, не случаются! – Ида ахнула, зажала рот ладонью, вырвалась из объятий Годьерны, упала на колени перед клумбой, и ее вырвало.

Несколько женщин посмотрели в ее сторону и обменялись понимающими взглядами.

Сады опустели, лишившись дневных обитателей и гостей. Павлины перебрались на шпалеры и в беседки, их резкие крики сменились мягким уханьем сов. Ида сидела на скамье из дерна, прислушиваясь к тихому журчанию родника, питавшего садовые пруды. Тонкий ломтик луны и россыпь звезд давали достаточно света, чтобы разглядеть темное мерцание воды. Рыба продолжала плескаться, прохладный ветер шелестел травой. Ида поежилась и пожалела, что не взяла плащ, но ей не хотелось за ним возвращаться. Пришлось бы разговаривать с людьми, а сейчас это было невыносимо. Тактичная Годьерна ничего не сказала бы, но других женщин мало беспокоило душевное спокойствие Иды, и шепотки уже просочились в жилы двора, по которым бежала кровь сплетен.

Ида поставила ноги на скамью и обхватила колени руками, задумавшись, сколь долго еще сможет это проделывать. Ее талия пока не раздалась, ничего не заметно, но она знала, что тело меняется, и бесполезно отрицать очевидное – она носит ребенка. К концу осени это станет очевидно всем. Она испытывала не меньше страха и стыда, чем в ту первую ночь, когда Генрих уложил ее в свою постель. С тех пор, убаюканная его заверениями, она утратила чувство реальности. Ида словно играла в игру, в которой время от времени приходится расплачиваться, а наградой за уступчивость служит красивая одежда, драгоценности и отблеск власти. Теперь игра окончена. Ида попалась и должна поплатиться. Горячие слезы бежали по ее лицу и стыли в лунном сиянии, она хлюпала носом и вытирала щеки тыльной стороной кисти. Хорошо хоть Роджера Биго нет при дворе – на лето он вернулся в Норфолк, но очень скоро приедет и увидит, в каком она положении. Как она сможет посмотреть ему в глаза? Как сможет посмотреть в глаза кому бы то ни было?

По светлой дорожке приближался мужчина, и Ида собралась было испугаться, но узнала Генриха по фигуре и хромоте. Наверное, ее кто-то заметил, подумала она, и сказал ему, где прячусь и почему.

Он остановился перед скамьей, сложил руки на груди и посмотрел на Иду сверху вниз:

– Дорогая, говорят, у вас есть для меня новость.

Ида покачала головой и зарыдала.

– Лучше бы не было, – всхлипывала она. – Что со мной теперь будет?

– Ах, милая! – Генрих сел рядом и притянул ее к себе, укрыв полой плаща. – Тсс, тсс! Плакать не о чем. Я о вас позабочусь. Как вы могли подумать иначе? Вы носите мое дитя.

Ида вцепилась в мягкую шерсть его котты и ощутила под ней крепкое сильное тело.

– Зачатое в блуде и рожденное вне брака. Я буду стыдиться своего греха.

– Нет, – возразил Генрих, – не надо так думать, любовь моя. Этот грех лежит на нас обоих, но вам опасаться нечего. Я уже говорил, что вы принадлежите мне, а королю всегда достается самое лучшее. Никто не посмеет смотреть на вас свысока.

– Но я буду грешна перед Господом…

– На то есть покаяние и исповедь. – Он указательным пальцем приподнял за подбородок ее лицо. – Если бы Господь не желал, чтобы вы понесли, ваша утроба оставалась бы пустой. Возможно, это Его дар мне – новое дитя в колыбели, чтобы продлить мою молодость. Сыновья и дочери, даже рожденные вне брака, должны сыграть свою роль.

Ида чувствовала на губах соленый вкус слез. Она судорожно сглотнула и постаралась смириться. Возможно, король прав. Возможно, это должно было случиться, а наказание за грех ни при чем. Она дрожала от холода и переживаний.

– Идемте. – Генрих поцеловал ее в лоб. – Не тревожьтесь. Я прослежу, чтобы вы были окружены заботой, а когда ребенок родится, он ни в чем не будет нуждаться, как и вы, даю слово.

Ида потерла опухшие глаза кулаками и приникла к королю.

– Благодарю вас, сир, – прошептала она.

Генрих на мгновение замер, держа ее в объятиях, и достал из-за пазухи ломтик хлеба.

Рот Иды наполнился слюной. Она проголодалась, но в то же время ее тошнило.

– Не уверена, что смогу съесть, – произнесла она.

Генрих запрокинул голову и засмеялся:

– Девочка, хлеб не для вас, но, разумеется, угощайтесь, если хотите. Я захватил его, потому что Розамунда любила кормить рыбок ночью – в тишине, перед сном. Я подумал, что вы можете… – Он осекся.

Ида ощутила укол боли. Несмотря на собственные беды, она уловила скрытую тоску в его голосе.

– Конечно, – сказала она. – С превеликим удовольствием, сир.

Взяв хлеб, она разломила его пополам, затем подошла к среднему пруду, где обитали самые крупные рыбы, и принялась бросать крошки между кувшинками. Генрих присоединился к ней, и они вместе наблюдали, как лини, красноперки и голавли подергивают поверхность воды рябью.

– Отпускаем хлеб наш по водам, – произнес Генрих, но его голос был грустным, и Ида не улыбнулась.