Глава 11

Ида едва сдержала крик, когда ее скрутила очередная схватка. Она никогда не знала столь безжалостной боли. В Библии сказано, что наказание Евы – рожать детей в муках, но это не умаляло страданий Иды, призывающей на помощь святую Маргариту.

– Почти все, милая, почти все, – проворковала Елена, старшая повивальная бабка. – Вы очень смелая девочка. Еще немного. Еще пара потуг. Мы увидим вашего малыша до заката.

Ида потужилась, ахнула, снова потужилась и, когда схватка утихла, упала на подушки. Ее волосы были мокрыми от пота, она боялась, что не справится. Повитуха уже не раз повторяла: «Еще пара потуг».

Ида взглянула в окно на низкое желтое небо, грозящее снегом. Хорошо бы оказаться в сотне миль отсюда, в другом времени… Беззаботным ребенком греться с матерью на весеннем солнышке, болтать о пустяках и плести пояс из шелковых ленточек. Хорошо бы никогда не бывать при дворе. Как взволнована она была, предвкушая удивительное приключение, а теперь ощущает себя животным, которое ведут на бойню. Началась очередная схватка. Помощницы Елены держали Иду за руки, и она тужилась со стиснутыми зубами и натянутыми сухожилиями, пока повитуха хлопотала между ее раздвинутыми бедрами, отдавая быстрые приказания.

– А! Показалась головка, – сказала она. – Не тужьтесь так сильно. Превосходно, моя милая, теперь осторожно, осторожно.

Ида закрыла глаза. В правой руке она сжимала орлиный камень, пока пальцы не свело судорогой, подобно ее утробе. Годьерна дала ей этот амулет, заверив, что он поможет в родах. Камень в форме яйца с другим камнем внутри обладал способностью снимать боль и облегчать ребенку вхождение в мир. Если это не выдумки, то страшно даже подумать, каково рожать без амулета.

– А вот и мы, плечики… ручки… Что тут у нас?.. Это сын, госпожа, замечательный мальчик, только посмотрите на него! – Голос Елены звенел от удовольствия, когда она подняла визжащее синевато-розовое существо в разводах крови и слизи, все еще прикованное к внутренностям Иды пульсирующей пуповиной.

Ида уставилась на младенца, онемев. Она не могла поверить, что это существо только что покинуло ее тело, и еще менее вероятным было, что это ее сын. Она была слишком ошеломлена и изнурена, чтобы ощутить прилив огромной материнской любви, а испытывала лишь облегчение оттого, что боль утихла и эта часть мучений почти позади. Повитуха перерезала маленьким острым ножом пуповину и положила младенца в неглубокую чашу. Поместив его в это подобие утробы, она осторожно окропила водой его крошечное тельце, смывая следы родов и воркуя. Ида слушала, как ребенок сопит и плачет, и струны ее души дрожали в такт, но шок и усталость были слишком велики, чтобы разобрать мелодию. Женщина окунула указательный палец в горшочек с медом и потерла десны ребенка. Затем добавила щепотку соли, отчего малыш завертел головой и завопил.

– Тише, детка, тише, – прошептала она. – С этого дня и впредь твоя жизнь будет сладкой.

Повитуха вытерла его большим льняным полотенцем, завернула в мягкое одеяльце и положила на руки Иде.

– Ваш сын, госпожа, – ласково улыбнулась она. – Вы изрядно потрудились, чтобы произвести его на свет. Ну разве не красавец?

Ида взглянула на маленького сморщенного младенца, лежащего на сгибе ее руки. Его волосы были темными и влажными, а глаза неопределенного цвета, как у котенка. В форме бровей и изгибе ноздрей угадывался Генрих. Руки напоминали материнские, и каждый пальчик был увенчан розовым ноготком. Крошечным, идеальным ноготком. Слезы навернулись ей на глаза. Она так устала.

– Красивый, здоровый ребенок, – сообщила Елена. – У него сильный голос и все, что полагается мужчине, – хихикнула она.

Ида растянула губы в улыбке, несмотря на слезы.

– Ничего, все молодые матери плачут, – произнесла добрая повитуха. – Это пройдет. Вы маленькая, но выносливая. Не переживайте, все будет хорошо.

Женщины позаботились о выходе последа, омыли роженицу, устроили ее поудобнее, положили ребенка в колыбель у кровати и позволили Иде уснуть.

Проснулась она в темноте. Ставни были закрыты, свечи догорели. Детский плач встряхнул ее ноющие мышцы и судорожно сжимающуюся утробу. Это был новый звук в ее жизни, и еще предстояло с ним свыкнуться. Плач ее сына. Она услышала мужской голос, тихий и ласковый, приподнялась на подушках и увидела у кровати Генриха с ребенком на руках. Он развернул пеленки, чтобы посмотреть на сына, и на его лице играла широкая удивленная улыбка.

Услышав шелест покрывал, он повернулся к Иде.

– Благодарю вас за великий дар, любимая, – произнес он. – Сын, новый сын! – Он погладил крошечный округлый изгиб детской щеки. – Ха! Смотрите, у него мой нос!

Ида сумела улыбнуться и кивнуть, хотя чувствовала себя опустошенной, на грани слез. Ее подбородок задрожал, и она стиснула зубы. Генрих наклонился над кроватью, чтобы погладить по щеке и мать.

– Прекрасный, сильный малыш, и он вырастет великим человеком. Я прослежу за этим, обещаю. Я позабочусь о вас обоих. Вам не о чем тревожиться.

Крики ребенка становились все громче, и Генрих, покончив с формальностями, с заметным облегчением отдал его повитухе. Елена завернула малыша в пеленки.

– Посмотрим, станет ли он есть, госпожа. – Она помогла Иде приложить ребенка к груди под пристальным взглядом Генриха.

Мгновение младенец тыкался в разные стороны, но тут же впился в сосок. Совершенно успокоившись, он принялся сосать, слегка хмуря лоб. Ида разглядывала его, все еще не в силах поверить, что он вышел из ее тела, что его жизнь – порождение греха прелюбодеяния. При виде зависимости и уязвимости младенца она ощутила, как ее лоно свело судорогой.

– Я договорился крестить его завтра утром, на рассвете, – сообщил Генрих. – Крестными матерями станут графиня де Варенн и Ева де Брок, крестными отцами – Джеффри Фицпитер и настоятель Йоркского собора. Ваш брат будет представлять ваше семейство. – Генрих наблюдал, как ребенок сосет ее грудь. – Я хотел бы назвать его Уильямом в честь моего прадеда.

– Как пожелаете, сир. – Ида подумала, что это имя ничуть не хуже любого другого.

– Имя ему подходит, – улыбнулся Генрих. – Мой прадед тоже был рожден вне брака, но благодаря своим усилиям и Божьему благоволению стал герцогом, а затем королем. Хотя наш сын не принц, он королевской крови и будет воспитан со знанием этого.

Иде хотелось то ли плакать, то ли смеяться. Она попеременно ликовала и впадала в отчаяние, но знала, что ради собственного благополучия и благополучия сопящего у нее на руках свертка должна во что бы то ни стало найти силы, чтобы обрести равновесие.

Ида уложила сына на локоть и засмеялась, глядя, как он тянется к ее косе, завязанной голубой шелковой ленточкой. Здесь, в домашних покоях, она обходилась без покрывала, которое носила на людях, и это дарило ей чувство свободы, словно девичество еще не закончилось. Ребенок недавно поел. Его переодели, он не спал и был не прочь поиграть. Ида улыбнулась ему и была вознаграждена беззубой улыбкой, и все ее существо сжалось от умиления, а на глаза навернулись слезы. Любовь пришла не сразу. Кормя ребенка и ухаживая за ним первое время после родов, Ида часто плакала и едва справлялась с сумятицей чувств, но на пятый день склонилась над колыбелью, взглянула сыну в глаза, и перерезанная пуповина словно чудесным образом срослась. Глубоко внутри шевельнулось материнское чувство.

Прижав крошечное тельце к груди, Ида ощутила отклик. Зачатый во грехе, мальчик все равно оставался ее сыном.

С сосредоточенным видом малыш схватил косу, и Ида засмеялась, гордясь его ловкостью, ведь ему исполнилось всего три месяца.

Она ворковала над сыном и называла его умницей, когда Генрих вернулся с прогулки верхом. К плащу короля пристали колючки, чулки были в грязи, щеки обветрены. Ида подхватила Уильяма и присела в реверансе. Жестом разрешив ей и остальным женщинам подняться, Генрих решительно направился к ней через комнату.

– Как поживает наш красавец? – Он ласково ткнул Уильяма в грудь.

Ребенок завопил и замахал ручками, рассмешив Генриха.

– Прекрасно, сир, – ответила Ида. – Тянется за предметами и непрестанно оглядывается по сторонам. Все женщины уверяют, что он очень развит.

– Вполне естественно, учитывая его происхождение, – усмехнулся Генрих и внимательно посмотрел на Иду. – Вы хорошо выглядите. Просто прекрасно, любовь моя.

Она заметила, как король опустил взгляд на ее грудь, и порадовалась, что закрепила застежки после кормления Уильяма.

– Да, сир. – Ида ощутила, как вспыхнули ее щеки.

Генрих схватил ее за косу, провел большим пальцем по прядям волос – мужчина, силой берущий то, что его сыну предлагали в невинной игре.

– Я хотел бы снова видеть вас в своей спальне, – произнес он. – Сейчас…

Румянец Иды стал ярче. Женщины старательно отворачивались и притворялись, будто ничего не замечают. Она прошла воцерковление через сорок дней после рождения Уильяма и, поскольку Генрих не призывал ее в свою постель, начала думать, что больше не интересует его. Похоже, она слишком расслабилась, посвятив все свое время ребенку.

– Я… я еще кормлю нашего сына, – возразила она. – Церковь говорит, что грешно спать с мужчиной, если кормишь дитя.

– Отдайте его кормилице, – отрезал Генрих. – Вам незачем кормить его самой. Я хочу видеть вас в своей постели. Или наши желания больше не совпадают?

Ида сглотнула. Она пешка в руках Генриха. Он сказал, что позаботится о ней и сыне, но обещание легко взять назад.

– Сир, наши желания совпадают, – ответила она, – но я думала, что больше не интересую вас.

– Я просто ждал, – коротко улыбнулся он. – Забота о ребенке делает вам честь, но молоко кормилицы ничуть не хуже.

С чувством опустошения Ида передала сына Годьерне. Старшая подруга приобняла Иду в знак сочувствия и поддержки.

– Вы сильнее, чем вам кажется, – пробормотала она, словно благословляя. – Уподобьтесь воде. Обтекайте препятствия, ищите свой путь. Камень крушит, меч рубит, но вода точит камень и превращает сталь в ржавчину.

В спальне Генрих стал еще более нетерпелив, он едва дал себе труд задернуть полог и скрыться от любопытных взглядов, прежде чем навалился на Иду. Не сняв одежды ни с себя, ни с нее, похрюкивая от напряжения, он раздвинул шерсть и лен, взял в руку свое орудие и вонзил. Ида выгнулась при первой жаркой боли вторжения, но принудила себя покориться. Прошел почти год с тех пор, как король в последний раз обладал ею, и понимание того, что все начнется сначала, словно темное облако, опустилось на ее жизнь.

Генрих быстро приступил к делу и быстро закончил, так что Ида ощутила себя курицей, которую потоптал петух. Задыхаясь, он скатился, и Ида сдвинула ноги и одернула юбки, стараясь не обращать внимания на горячую влагу между бедрами. Она чувствовала себя использованной и грязной – как простая шлюха. Зачем она вообще ему понадобилась, ведь с подобным справилась бы любая придворная проститутка? Возможно, он хотел вновь утвердиться в своих правах.

Генрих сел и посмотрел на нее, его грудь все еще учащенно вздымалась.

– Ваше тело стало женским, – произнес он, и ей показалось, что это прозвучало почти обвинительно.

Он провел правой рукой по ее груди, талии и бедрам.

– Разве раньше оно не было таковым, сир?

Он пожал плечами:

– Оно было… менее опытным.

– Потому что еще не породило жизнь.

Ида подумала, что изменилось не только ее тело, но и характер. Невинная девочка превратилась в осмотрительную и опытную женщину. Может, торопливая страсть Генриха была погоней за той девочкой, попыткой вернуть минувшее?

Король попросил размять ему плечи. Она устроилась у него за спиной и заметила новую седину. Отец ее ребенка был немолод.

Генрих вздохнул и начал расслабляться в ее руках.

– Никто не ублажает меня так, как вы, – произнес он. – До чего хорошо!

– Даже Кристабель? – лукаво спросила она, имея в виду придворную шлюху, которая чаще прочих приходила к королю во время ее беременности и родов.

– Никак, вы ревнуете? – удивленно фыркнул Генрих.

– Нет, сир, это бессмысленно. Король поступает так, как хочет.

– Если бы!

Он умолк, и Ида не пыталась возобновить разговор, а воспользовалась передышкой, чтобы подумать о своем. Она не отдаст сына кормилице, даже если это противоречит Божьему закону и желаниям Генриха. Годьерна говорила, что у кормящей женщины очень редко случаются кровотечения и беременность, так что это еще один способ предотвратить зачатие. До рождения Уильяма ей и в голову не приходило бросать вызов Генриху. Он может обращаться с Идой как с пешкой, но она уже поняла: если хочет самостоятельно выбрать свою судьбу, нужно становиться игроком, а не фигурой, которую двигают туда-сюда. А игроку полагается много думать. Прежде чем сделать ход, необходимо не только изучить правила, но и разобраться в стратегии, понять, как добиться победы.

– Снова Нормандия. – Юлиана разглядывала сына. – Когда отплываете?

– Через неделю, – ответил Роджер.

Он навещал мать в ее вдовьем доме в Доверкорте. Голуби порхали у ее ног и клевали зерно, которое она сыпала. Апрельское солнце блестело на молодой траве, и воздух благоухал свежестью и зеленью. Поместье наслаждалось первым по-настоящему теплым днем, кровельная дранка едва слышно потрескивала, как будто дом осторожно потягивался и разминал невидимые руки и ноги.

– Так, значит, ты не платишь скутагий, – заметила она, имея в виду налог, который барон мог уплатить вместо ежегодной воинской службы.

– Нет, – покачал головой Роджер, – я предпочитаю сам приглядывать за своим имуществом. К тому же это дает возможность навестить Монфике, Корбон и прочие нормандские поместья.

Ее взгляд стал колючим.

– Но ты по-прежнему близок к королю?

– Я постоянно напоминаю ему о своем существовании. Непохоже, чтобы король намеревался принять решение по землям отца, но я преданно служу ему не забывая заключать союзы и заводить связи при дворе.

– Твое время настанет, я чувствую это нутром.

– Надеюсь, – вздохнул Роджер, – но этому не способствует тот факт, что деверь Гундреды назначен юстициарием. Пока в его руках столько власти, я вряд ли получу наследство.

Юлиана подняла тонкую золотистую бровь:

– Да, Ранульф де Гланвиль юстициарий, но не конец и начало всего.

– Он будет всячески служить интересам своей семьи. Мне остается лишь надеяться, что я не поскользнусь и не упаду, – криво улыбнулся Роджер. – Но я весьма терпелив.

– Ты подобен котлу с водой на медленном огне, – заметила мать. – Долго не закипаешь, но достаточно подбросить в огонь пару веток, и польется через край.

Роджер вопросительно взглянул на нее.

– Я думаю о Форнхеме.

– Сейчас все иначе, – покачал головой он. – Тогда я принял решение, поскольку меня ничего не ждало и тянуть было незачем. На этот раз в конце ждет награда… а если нет, в том лишь моя вина.

Юлиана наблюдала, как голуби клюют зерно вокруг ее изящных туфель.

– И все же, сын, в тебе это есть. Глядя, как ты скачешь верхом, я вижу, что в тебе пылает огонь.

– Я всегда владею положением, – возразил он.

– И это к лучшему, – пристально взглянула на него Юлиана.

Мимо прошли две служанки, возвращаясь из сыроварни. Обе присели в реверансе перед Роджером и Юлианой. Одна из них слегка напомнила Иду де Тосни – яркими карими глазами и блестящими темными бровями, – и взгляд Роджера на мгновение задержался на ней. Его мать, как всегда, оказалась наблюдательна.

– Возможно, в ожидании милости Генриха тебе следует найти богатую жену, – заметила она.

– Это тоже во власти короля, – скривился Роджер. – Как главный владелец лена, я не могу жениться без его позволения, а он дарует мне только то, что выгодно ему самому.

– Но разве ты не думал об этом? – Взгляд ее карих глаз был слишком проницательным, чтобы Роджер не испытал беспокойства.

– Ничего стоящего упоминания, – уклончиво ответил он. – Время терпит.

– Возможно, но, пока ты не женился и не обзавелся детьми, сыновья Гундреды – твои наследники, – предупредила она. – Поразмысли об этом.

Роджер неловко передернул плечами. Слова матери были неприятной правдой, с которой он давно смирился. Роджер не солгал ей. Он действительно не думал всерьез о том, чтобы жениться, поскольку не встретил девушки, характер и приданое которой отвечали бы его требованиям. Ида оставалась мечтой, а он был достаточно прагматичен, чтобы понимать разницу между мечтами и реальностью.