Книга: Леди Элизабет
Назад: Часть первая Дочь короля
Дальше: Глава 2 1537

Глава 1
1536

Жарким безветренным июльским утром леди Мэри, дочь короля Генриха Восьмого, въехала верхом на белой лошади во внутренний двор большого загородного дворца Хэтфилд. За ней следовали четверо камердинеров, две фрейлины и женщина-шут.
Спешившись, она тут же наклонилась поцеловать маленькую девочку. Следуя напоминанию няни, та присела в неуклюжем реверансе перед старшей сестрой, которую не видела много месяцев. Серьезное веснушчатое личико окаймляли длинные пряди блестящих рыжих волос, выбивавшиеся из-под расшитого белого чепчика с завязанными ниже подбородка тесемками.
— Как же ты выросла, милая! — воскликнула Мэри своим грубоватым голосом, гладя Элизабет по волосам и поправляя ее серебряную подвеску. — Тебе ведь уже почти три года?
Элизабет неуверенно взглянула на богато одетую женщину с мрачным лицом и худощавой фигурой. В отличие от матери Элизабет, Мэри нельзя было назвать красавицей: курносый нос, узкий рот, а волосы, хотя и такие же рыжие, как у Элизабет и их отца, закручивались тонкими завитками. И конечно, Мэри была совсем старая — целых двадцати лет от роду, как говорили крохе.
— Я привезла тебе подарки, сестренка, — улыбнулась Мэри, давая знак фрейлине, которая протянула ей деревянную шкатулку. Внутри, завернутые в бархат, лежали янтарные четки и украшенное драгоценными камнями распятие. — Для твоей часовни.
— Красивые, — ответила Элизабет, осторожно перебирая бусины.
— Как дела у моей сестренки, леди Брайан? — Мэри выпрямилась и поцеловала гувернантку. — И у вас? Рада снова вас видеть, хотя и предпочла бы встретиться не при столь печальных обстоятельствах.
— Я тоже, леди Мэри. У нас все хорошо, спасибо, — ответила женщина.
Наблюдавшую за ними Элизабет немного озадачили их слова и мимолетная боль, тенью скользнувшая по некрасивому лицу Мэри.
— Я сама с ней поговорю, — сказала старшая сестра.
Леди Брайан кивнула:
— Благодарю вас, ваша светлость. Но, прошу вас, сперва поешьте — уже почти одиннадцать, и обед готов.
Элизабет больше не слушала их, полностью сосредоточившись на новых четках.
— Я привезла с собой шутовку, чтобы потом развлечься, если понадобится, — сообщила Мэри, и Элизабет навострила уши. Шуты ей нравились, они были смешные.
Пока для Мэри в большом зале торжественно выставляли на стол жареного гуся и горячий салат, Элизабет отправили обедать в детскую.
— Надеюсь, ваша светлость нас извинит, — сказала няня, обращаясь к леди Мэри. — Ее светлость леди Элизабет пока слишком мала, чтобы есть вместе со взрослыми.
Заставив девочку еще раз присесть в реверансе, она увела ее за руку.

 

Едва они ушли, Мэри положила нож и печально покачала головой.
— Даже не знаю, как ей сказать, Маргарет, — угрюмо проговорила она, ища поддержки у своей бывшей гувернантки.
Леди Брайан успокаивающе коснулась ее руки:
— На вашем месте я не была бы с ней слишком откровенной, госпожа.
— Нет, конечно, — с горячностью согласилась Мэри. — Часто ли она говорит о матери? Думаете, она сильно расстроится? Вряд ли она могла столь близко ее знать.
— Боюсь, да. Ее светлость — я имею в виду ее мать — постоянно держала девочку при себе, куда больше, чем подобает королеве. Если помните, она даже отказалась от кормилицы, — неодобрительно фыркнула леди Брайан.
Мэри с нарастающей тревогой взглянула на нее, боясь неизбежного:
— Думаете, она поймет?
— Она многое понимает, — ответила леди Брайан. — Миледи развита не по годам. Она очень сообразительная девочка, и ума ей не занимать.
— Но при всем при том она еще ребенок, — возразила Мэри, — так что постараюсь объяснить ей все как можно мягче. И да помогут мне Пресвятая Дева и все святые.
Видя ее беспокойство, леди Брайан попыталась перевести разговор на другую тему, но, пока она и сэр Джон беседовали о домашних делах и погоде, без особого аппетита гоняя по тарелкам кусочки еды, Мэри, сердце которой было исполнено любви и сострадания к сестренке, не могла думать ни о чем, кроме как о предстоявшей тяжелой задаче.
«Почему?» — спрашивала она себя. Почему она согласилась приехать и исполнить ужасное поручение? Само существование Элизабет причиняло ей безмерную боль и страдания; именно из-за матери Элизабет, откровенной шлюхи Анны Болейн, Мэри лишилась всего самого дорогого в жизни: собственной матери — праведной королевы Екатерины, положения, перспектив на трон и замужество, а также любви ее отца-короля. И все же Мэри понимала, что ей не за что ненавидеть невинное дитя, — более того, она одарила очаровательную малышку всей любовью, на какую была способна, и теперь, когда жестокий удар судьбы обрушился и на Элизабет, она могла лишь сострадать малышке.

 

Как только трапеза завершилась, Элизабет снова привели к сестре, и они вместе вышли из дворца в залитый солнцем парк в сопровождении следовавших на некотором отдалении слуг. Под яркими лучами дневного светила, при почти полном безветрии, сестры в шелковых платьях с длинными рукавами изнемогали от жары. Элизабет спасала широкополая соломенная шляпа; Мэри же мучилась в нарядном французском уборе с завязками ниже подбородка. По ее сжатым губам Элизабет догадалась, что та чем-то расстроена.
— Я много думала о тебе, сестренка, — заговорила Мэри. — Я должна была приехать повидаться с тобой, убедиться, что у тебя все хорошо, и… — Голос ее затих.
— Спасибо, сестра, — ответила Элизабет.
Мэри снова погладила длинные рыжие кудри, выбивавшиеся из-под соломенной шляпы, и вновь закручинилась. Девочка, как бы ни была юна, почувствовала ее горе.
— Что случилось? — спросила Элизабет. — Почему ты такая грустная?
— О милая моя Элизабет! — воскликнула Мэри, опускаясь на колени в траву и крепко обнимая сестренку.
Элизабет высвободилась — будучи замкнутым ребенком, она не любила, когда ее тискали. Но Мэри ничего не замечала — она горько плакала. Элизабет увидела леди Брайан, которая пристально наблюдала за ними, стоя неподалеку с фрейлинами Мэри и нянями, и ее озадачило, почему гувернантка не спешит ей на помощь.
— Иди сюда, сестренка, — позвала Мэри, всхлипывая и промокая глаза белым платком. — Сядем.
Она потянула Элизабет в тень дуба на каменную скамью, откуда открывался величественный вид на дворец из красного кирпича за ухоженным садом, и усадила на нее девочку.
— Наш отец велел мне кое о чем тебе сообщить, и ты очень расстроишься, — сказала Мэри. — Будь смелой девочкой… как и мне пришлось в свое время.
— Я смелая, — не слишком убежденно заверила ее Элизабет, со страхом гадая, о чем пойдет речь.

 

Внешне ничего не изменилось — ее распорядок дня оставался прежним, прислуга все так же приседала перед ней в реверансе и относилась к Элизабет с должным почтением. Если бы не слова ее гувернера, она бы даже не поняла, что произошло нечто из ряда вон выходящее.
— А почему, — спросила она ясным мелодичным голосом своего гувернера, сэра Джона Шелтона, — вчера вы называли меня «леди принцесса», а сегодня просто «леди Элизабет»?
Застигнутый врасплох, сэр Джон Шелтон потеребил роскошную каштановую бороду и нахмурился. Поколебавшись, он посмотрел на стоявшую перед ним Элизабет, чей стальной взгляд повелевал дать ответ. Уже не впервые его потрясала ее врожденная королевская властность, не подобавшая, по его мнению, женщине, но достойная восхищения в принце — наследнике, в котором столь отчаянно нуждалась Англия.
— Так приказал король, ваш отец, — осторожно объяснил он.
— Почему? — спросило дитя, сузив темные глаза.
— Приказы короля всегда должны исполняться, — заявил сэр Джон.
Лицо девочки помрачнело, она надула губы и нахмурила брови. Сэр Джон уклонился от ответа на ее вопрос, но Элизабет не собиралась отступать. К счастью для него, вошла леди Брайан, как всегда выглядевшая безупречно в темном бархатном платье. Она командовала армией нянек и слуг с тех пор, как ее королевской подопечной в возрасте трех месяцев выделили собственную прислугу.
Леди Брайан несла стопку свежевыстиранного и умащенного травами белья, направляясь к резному сундуку в изножье кровати Элизабет. Увидев сэра Джона, заведовавшего всем хозяйством, она грациозно присела, нисколько не умалив своего достоинства, а затем наклонилась, собираясь сложить белье в сундук, но Элизабет потянула ее за юбку. Гувернантка, знавшая все на свете, наверняка могла ответить на ее вопрос.
— Миледи, — молвила она, — я спрашивала сэра Джона, почему он называл меня вчера «леди принцесса», а сегодня «леди Элизабет». Почему так?
К удивлению Элизабет, на глазах гувернантки выступили слезы. Неужели леди Брайан, неизменно спокойная и сдержанная, готова расплакаться? Она всегда учила Элизабет, что женщина не должна выдавать своих чувств, никогда не смеялась громко и не давала воли слезам. Девочка не могла даже вообразить подобного, и это привело ее в оторопь. Но, возможно, ей просто показалось, потому что, когда она снова взглянула на леди Брайан, та уже полностью овладела собой.
— У вас новый титул, миледи Элизабет, — сообщила она, явно пытаясь приободрить ее. — Так распорядился его величество король.
— Но почему? — настаивала девочка. Она чувствовала — от нее что-то скрывают…
— Наверняка у короля имелись на то свои причины, — отрезала леди Брайан тоном, не допускающим дальнейших дискуссий. — Лучше скажите, где куклы, с которыми вы играли?
— Я уложила их спать, — без особого интереса ответила Элизабет.
— Утром? Что за притча! — воскликнула гувернантка. — Взгляните, у меня тут в корзинке красивый шелк и несколько кусочков холста. Принесите-ка свою лучшую куклу, а я помогу вам сделать ей чепчик.
Элизабет нехотя побрела к миниатюрной колыбели возле ее кровати. Ясно было, что ответов на свои вопросы в ближайшее время она не получит.

 

Элизабет часто сидела с гувернанткой, которая учила ее тому, что полагалось знать всем хорошо воспитанным девочкам. Они разглядывали красочные картинки в роскошных книгах, которые дал король, или перебирали шелк для вышивания, причем леди Брайан позволяла девочке самой выбирать цвета. Потом она учила Элизабет, как делать ряды из разных стежков. Элизабет обучалась быстро и легко. Она уже знала алфавит и числа от одного до ста, а в часовне пыталась разобрать латинские слова мессы.
— Что говорит отец Мэтью? — допытывалась она, и леди Брайан прикладывала палец к губам, терпеливо объясняя вполголоса.
После службы Элизабет донимала священника, требуя, чтобы тот научил ее столь занятным словам и фразам.
— Должен признать, у миледи принцессы есть дар к языкам, — сказал священник сэру Джону Шелтону и леди Брайан.
Он оказался прав: Элизабет достаточно было услышать слово, чтобы запомнить его навсегда.
Когда вышивание надоедало — все-таки Элизабет шел всего третий год, и ее непоседливая натура постоянно требовала чего-то нового, — леди Брайан всячески отвлекала ее от дум, заполняя день всевозможными развлечениями. Элизабет гуляла в обширном парке Хэтфилда, обреталась в конюшне, общаясь со своим пони в яблоках, или на кухне, наблюдая, как повар готовит марципан, который ей разрешали попробовать после того, как тот остывал, — Элизабет отличалась неумеренной любовью к сладкому. Потом следовала сказка — не слишком мрачная, что-нибудь вроде старой истории мастера Чосера про петуха Шантеклера, над которой Элизабет всегда от души смеялась, — а затем легкий ужин, состоявший из густого супа и хлеба, молитва и отход ко сну.
Когда Элизабет устраивалась в уютной постели на пуховом матрасе и накрахмаленных простынях, под бархатным покрывалом и балдахином с вышитым гербом Англии, леди Брайан крестила ей лоб и усаживалась с книгой в высоком кресле возле камина, рядом с мерцающей свечой. В комнате было тепло, и вскоре она засыпала, уронив книгу на колени.
Но Элизабет не спала. Она лежала с открытыми глазами, размышляя над загадками и чудесами, которыми полнилась ее жизнь…

 

Самые ранние воспоминания были связаны с отцом — ее рослым, величественным родителем, королем Генрихом Восьмым, самым чудесным существом в мире. Больше всего Элизабет жалела, что не могла видеться с ним как можно чаще. Редкие дни, когда он навещал ее в Хэтфилде, становились самыми радостными в ее жизни. Похожий на Бога в своих роскошных бархатных одеждах и мехах, украшенных драгоценностями, он щекотал ее ниже подбородка, а после подбрасывал в воздух и крутил вокруг. Элизабет визжала от восторга, ее чепчик с ленточками сползал набок, длинные рыжие локоны развевались на ветру.
— Как дела у моей малышки Бесси? — спрашивал он. — Тебя заставляют сидеть за книгами и молитвами? Или, как им велено, разрешают играть, когда захочешь?
Он заговорщицки подмигивал, и Элизабет понимала — можно спокойно отвечать: да, она много играет и ей очень нравится последняя кукла или игрушка, что он ей прислал.
— Но я учу буквы и катехизис, сэр, — добавляла она.
— Очень хорошо, очень хорошо, — говорил он, усаживая ее на свои широкие мощные бедра, и она прижималась щекой к яркой грубой ткани его камзола, украшенного самоцветами и золотом.
Она вдыхала его благостный запах — аромат трав, мускусных духов и бескрайних просторов — и устраивалась поудобнее, с наслаждением чувствуя, как его жесткая рыжая борода щекочет ей лоб.
— А знаешь, Бесси, — сказал он однажды, — когда я был молодым королем, мне не хотелось ни читать молитвы, ни заниматься государственными делами. Я хотел наслаждаться жизнью. И как ты думаешь, что я делал? Я выбирался из дворца по черной лестнице и уходил на охоту, а мои советники даже не догадывались, что меня нет.
— И вас не наказывали? — потрясенно спросила Элизабет.
— Ха! — взревел отец. — Я король. Они никогда бы не посмели!
— И если ты король, можно делать все, что захочешь? — спросила она, воображая новые горизонты.
— Конечно, — ответил отец. — Люди обязаны исполнять мою волю.
В его голосе прозвучали резкие нотки, которых она, будучи слишком маленькой, не заметила.
— Тогда, — изрекла она, — я стану королем, когда вырасту.
Она не поняла, почему ее слова так его рассердили. Внезапно он превратился из любящего отца в человека из стали, лицо заледенело, глаза злобно вспыхнули. Не говоря ни слова, он снял ее с коленей, не слишком бережно поставил на пол и выпрямился во весь свой внушительный рост.
— Ты никогда не сможешь стать королем, — проговорил он столь же спокойно, сколь и грозно. — Пока у тебя нет брата, ты моя наследница, но женщина не должна править ни по законам природы, ни по Закону Божьему. Так что хватит глупостей, ибо у меня будет сын, который станет моим наследником!
А потом он ушел, и его широкоплечая фигура скрылась за дверью детской. Но с тех пор он появлялся еще не раз, по-прежнему веселый и шумный, как будто ничего не случилось, и она поняла, что его приступы ярости подобны штормам, которые приходят и уходят.
Каждый раз, когда приезжал отец, ее спокойный и упорядоченный мир взрывался многообразием красок, весельем и шумом. Отца всегда окружали роскошно одетые джентльмены и леди, оказывавшие ей знаки внимания, а также сопровождали полчища министров, чиновников и слуг, многие из которых, как ей говорили, были очень важными особами. Она наблюдала, как они старались угодить отцу, и восторгалась тем, как они беспрекословно выполняли его приказы. Как же чудесно быть дочерью такого короля!
Отец часто говорил, что она высокая леди. Все должны были ей кланяться и никто не смел отнестись к ней непочтительно, ибо она тоже была очень важной персоной. Именно потому она жила вдали от королевского двора в своем собственном доме, с личной прислугой. Она была принцессой Англии, и, как рассказала ей леди Брайан, однажды, если Бог не сочтет нужным послать ей брата, она станет королевой, несмотря на слова отца. Так объявило нечто под названием «парламент», и никто не мог ему возразить.
Но то были воспоминания не столь давние. Первое же, что она помнила, — как отец, показывая дочь лордам и леди, носил ее на руках по дворцу в блистательном мире, где он жил. Оба они были одеты в желтое; она чувствовала, что произошло нечто особенное, хотя и не знала точно, что именно. Отец твердил, как он рад, что умерла какая-то старая ведьма, но Элизабет понятия не имела, о ком идет речь, и лишь смутно осознавала, что значит «умерла».
В тот вечер там была и ее мать, тоже в желтом, — это девочка также помнила. Ее прекрасная стройная мать с иссиня-черными волосами, живым притягательным взглядом и колкой улыбкой. Но покуда король расхаживал с Элизабет по залу, приглашая придворных восхититься его дочерью, ее мать разговаривала с другими. Как ни странно, Элизабет почти не помнила, чтобы ее родители были вместе. Они порознь приезжали в Хэтфилд, и она понимала: отец слишком часто занят государственными делами и лишь изредка может выбраться к ней. Ее мать, королева Анна, бывала у нее чаще, привозя с собой своих любимых собак и подарки для Элизабет, большую часть которых составляла изысканная одежда — оранжевое атласное платье, красно-коричневая бархатная юбка, пара малиновых рукавов из тафты, расшитый жемчугом чепец — или кожаная конская упряжь. Мать не устраивала шумных игр, как отец, но сидела с ней в огороженном садике, разглядывая цветные картинки в роскошном издании часослова или играя на лютне, — даже в столь юном возрасте Элизабет уже проявляла способности к музыке, унаследованные от обоих родителей. Будучи более терпеливой, чем Генрих, Анна, казалось, никогда не уставала от общества дочери. Для Элизабет ее мать была идеальной королевой — прекрасной, сдержанной и доброй, и любовь к ней смешивалась для девочки с глубоким почтением и благоговейным трепетом.

 

Лежа в постели и рассматривая отблески пламени на стене, Элизабет вдруг поняла, что ее мать уже давно не появлялась в Хэтфилде. Последний раз они виделись несколько недель назад, когда королевский двор был в Гринвиче, но тогда Элизабет сильно расстроилась и испугалась. Впервые за свою недолгую жизнь она ощутила опасность и близкую беду. Мать с отцом злились друг на друга, ужасно ссорились, а потом мать расплакалась и растерялась, и это напугало Элизабет. Она не понимала, из-за чего случился раздор и почему потом мать подхватила ее на руки и снова поспешила к королю. Тот стоял у открытого окна, взирая на сад внизу, и гнев его казался столь осязаемым, что дочь съежилась на руках у матери. Они обменялись грубостями, которых Элизабет не хотелось помнить. Она не желала слышать, как отец называет мать ведьмой и прочими оскорбительными именами. Ведьмы творили зло, но она не могла представить, что мать занимается тем же. И что такое шлюха? Почему мать так расстроилась только из-за того, что застала короля с какой-то девицей по имени Сеймур на коленях? В этом же нет ничего страшного — Элизабет сама много раз сидела так же.
Она не могла вспомнить, чем все закончилось. Последнее, что всплывало в памяти, — как мать подняла ее, предлагая отцу взять ее на руки.
— Она твоя законная дочь! — рыдала Анна. — Ты назвал ее своей наследницей, и парламент это одобрил. Она твоя — только взгляни на нее!
Отец мрачно хмурился, лицо его побагровело от гнева. Он не взял дочь на руки. Элизабет вывернулась и в страхе уткнулась лицом в обтянутое шелком плечо матери. Потом королева куда-то спешила с ней на руках, чуть не бегом минуя роскошные покои, пока не добралась до каморки с деревянными стенами, занавешенными ярко-голубой тканью. Там был молодой человек в одежде священника, а когда мать поставила Элизабет на пол и преклонила колени на молитвенной скамье перед маленьким алтарем, он успокаивающе положил руку на плечо королевы.
— Поведай мне все, дочь моя, — призвал он.
— Возможно, у меня мало времени, — загадочно и тревожно прошептала мать. — Доктор Паркер, пообещайте мне кое-что. Поклянитесь, что сделаете по-моему.
— Сделаю все, что в моих силах, мадам, — ответил тот.
Его грубоватые черты лучились великой добротой. Потом королева Анна встала и, задыхаясь, зашептала ему в ухо, чтобы Элизабет не слышала. Лицо доктора Паркера посуровело.
— Если со мной что-то случится, — уже громче закончила королева, — прошу вас позаботиться о благополучии моей бедной девочки. Обещайте, что не оставите ее.
Добряк, не задумываясь, пообещал, и у Элизабет возникла надежда, что он потолкует с ее отцом-королем и скажет, чтобы тот больше не грубил матери. Само то, что отец, перед которым она преклонялась, так обходился с ее матерью, ужасало Элизабет не меньше, чем страдания Анны. Происходившее было выше ее детского понимания, и ей хотелось одного — скрыться в маленьком надежном мирке, где она до сих пор жила, в котором родители пребывали в согласии и она была в полной безопасности, окруженная их любовью.
Вскоре после этого Элизабет отправили назад в Хэтфилд с новой куклой в руках — прощальным подарком от матери. Когда она, держась за руку леди Брайан, пришла попрощаться с отцом, тот выглядел таким же жизнерадостным, как всегда. Он погладил ее по голове, поцеловал в щеку, и она поняла, что снова стала для него прежней Бесси. За повседневными занятиями и играми она начала забывать случившуюся в Гринвиче неприятность, веря, что в ее маленьком мире все теперь хорошо.
Пока сэр Джон Шелтон не назвал ее «леди Элизабет».

 

Мэри смотрела на сводную сестренку, слишком маленькую, чтобы в полной мере осознать то, что она собиралась сказать малышке, и ее переполняли смешанные чувства. Она души не чаяла в девочке, зная, что та лишь невинное дитя, на которое нельзя возлагать ответственность за зло, которое ее мать причинила Мэри и ее собственной матери, королеве Екатерине. И все же она не могла забыть, что Элизабет — дочь Анны Болейн, а Мэри ненавидела Болейн больше, чем любого смертного на земле.
Она убеждала себя, что Болейн следует простить, как того требовала ее вера. Но это было трудно, даже просто невозможно, ибо раны оказались слишком глубокими. Если бы не Анна Болейн, ее отец не пошел бы на гибельный разрыв с папой, мать не умерла бы в одиночестве, брошенная всеми, а саму ее никогда не объявили бы незаконнорожденной — ее, истинную наследницу трона, — и не вынудили прислуживать маленькой Элизабет. Но ее отец — и опять-таки ее охватили смешанные чувства, ибо она любила его вопреки всему, — воспылал чувствами, околдованный черными глазами и коварными чарами шлюхи Анны Болейн, после чего двадцать лет скромного и любящего супружества с королевой Екатериной рассыпались в прах, и мир Мэри обратился в руины.
Ее праведная мать с величайшим терпением и стойкостью перенесла неприятие, оскорбления, изгнание и смертельную болезнь, постоянно настаивая, что она истинная жена короля, и веря все эти горькие годы, что однажды король одумается, — даже после того, как тот отверг ее и женился на Анне; даже несмотря на угрозы Анны казнить Екатерину и Мэри за их отказ признать этот брак, который, как знала Мэри, не был законным.
Мэри молилась на коленях, чтобы Бог даровал ей такие же терпение и стойкость. Но она была молода, несчастна и глубоко возмущена, и ей отчаянно недоставало матери. Она постоянно тосковала по утешению, которое могла дать ей лишь Екатерина, и даже пять лет вынужденной разлуки не могли тому помешать. Не воспрепятствовала и смерть, ибо Екатерины уже полгода как не было в живых. Мэри не сомневалась, что ее отравили по приказу той женщины. Она какое-то время болела, а когда ее тело вскрыли, оказалось, что сердце ее почернело и сгнило. Что еще могло стать тому причиной, если не яд? А потом ее отец вместе со своей шлюхой, одевшись в желтые одежды — как они говорили, в знак траура, — показывали всему двору Элизабет, злорадно торжествуя и радуясь своему триумфу.
Анна торжествовала недолго. В тот же день, когда похоронили Екатерину, у нее случился выкидыш — сын, которого столь отчаянно желал король, так и не родился. Она подвела его точно так же, как подвела Екатерина. Он был королем Англии двадцать семь лет, но у него до сих пор не было сына, который мог бы унаследовать трон. Только две дочери, обе теперь объявленные незаконнорожденными.
Мысли Мэри вновь вернулись к предстоявшей задаче, заставив ее поежиться. Элизабет вопросительно смотрела на нее черными глазами. За исключением цвета волос, она была полностью ребенком Анны Болейн — даже ее руки с длинными пальцами были такими же, как у Анны. Мэри вспомнила, что у Анны был шестой палец — дьявольская метка, как говорили некоторые, зная, что теперь можно наконец открыто ее поносить. Но очернителей у той теперь было не так и много, ибо, как ни удивительно, в свете недавних событий число сочувствующих начало расти…
Да, Элизабет была ребенком своей матери во всем — во внешности и смекалке, в переменчивом темпераменте и тщеславии. Она уже держалась с подобающим достоинством, наслаждаясь роскошными платьями и любуясь собой в зеркале. Но был ли ее отцом король Генрих? Мысль эта мучила Мэри с тех пор, как она услышала обвинения в адрес игрока на лютне Марка Смитона. Мэри уже много лет не была при дворе и никогда его не видела, но некоторые ее подруги считали, что Элизабет похожа именно на него, хотя, конечно, наверняка сказать не могли, поскольку никогда не обращали на Марка особого внимания, пока он не завоевал известность. Однако мысль эта беспокоила Мэри, хотя никто другой, даже король, не высказывал подозрений, будто Марк — отец Элизабет. При виде Элизабет она всякий раз сознательно или бессознательно разглядывала дитя, надеясь уследить в сестре хоть что-то от короля.
Она решительно отбросила подобные мысли. Кем бы ни был отец девочки и кем бы ни была Анна Болейн, Элизабет оставалась беспомощным ребенком, которому предстояло услышать, что ее мать умерла. Мэри решила быть с ней как можно мягче, чему помогла ее природная доброта.

 

Элизабет беспокойно болтала ногами в ожидании, когда Мэри наконец что-нибудь скажет. Ей было не по себе от взгляда сестры, печального и сомневающегося одновременно. Мэри положила ладонь на руку девочки:
— Элизабет, милая, ты знаешь, что такое измена?
Мэри уже несколько дней мучительно размышляла, как затронуть столь болезненную тему. У нее даже возникла мысль начать с того, что Анна ушла жить к Богу в рай, но Мэри сама в это не верила, ибо ведьма наверняка оказалась в аду, а врожденная честность требовала говорить правду.
— Нет, — неуверенно ответила Элизабет, озадаченно глядя на сестру широко раскрытыми невинными глазами.
— Это когда кто-нибудь поступает плохо по отношению к королю. Каким-то образом вредит ему или замышляет зло. Понимаешь?
Элизабет кивнула. Герои историй, которые рассказывала леди Брайан, часто замышляли зло, вроде лиса в сказке про Шантеклера. Это она хорошо знала.
— Людей, которые совершают измену, наказывают. Их предают смерти, — продолжала Мэри.
Смерть. Элизабет уже знала, что это такое, — ей объяснил священник. Это означало, что твое тело засыпает навсегда, а душа — хотя малышка до сих пор не могла точно сказать, что это, — уходит в рай жить с Богом и всеми святыми и ангелами, если ты был хорошим человеком. А если плохим, ты отправляешься в жуткое место под названием «ад», где тебя вечно будут терзать дьяволы с острыми вилами. Элизабет однажды видела в церкви картину с изображением ада, и ей пришлось зажмуриться — столь страшной та оказалась. С тех пор она старалась быть хорошей, но это было очень трудно, ибо своевольную маленькую девочку подстерегало слишком много ловушек.
— Понимаешь, Элизабет? — говорила Мэри. — Людей, которые совершают измену, предают смерти. Измена — худшее преступление из всех, хуже убийства или воровства, потому что она — против его величества короля, помазанника Божьего на земле.
Элизабет кивнула.
— Милая, мне нелегко это говорить, — поспешно продолжала Мэри, — но твоя мать совершила измену против короля, нашего отца, и ее наказали. Ее предали смерти.
Элизабет смотрела на сестру, словно не слыша. Взгляд ее был устремлен на купающийся в лучах солнца дворец, лицо ничего не выражало.
— Понимаешь? — снова спросила Мэри, сжимая в руках маленькую ладошку.
Элизабет выдернула руку. Наказали… предали смерти… наказали… предали смерти… Слова Мэри бились в ее голове, пытавшейся осознать их смысл. Что имела в виду сестра? Предали смерти… предали смерти…
К ним шла леди Брайан.
— Миледи, вы рассказали ей? — мягко спросила она.
Внезапно Элизабет соскользнула со скамьи и, подбежав к гувернантке, уткнулась лицом в ее юбку и горько расплакалась.
— Мама! Моя мама! Где она? Я хочу к ней! — причитала она, в страхе содрогаясь всем тельцем. — Хочу к ней! Приведите ее!
Леди Брайан и леди Мэри присели, пытаясь успокоить потрясенную девочку, но та оставалась безутешна.
— Где моя мама? — всхлипывала она.
— Она умерла, золотко, — со слезами на глазах ответила леди Брайан. — Она теперь с Богом.
— Хочу к ней! — завопила Элизабет. — Хочу к ней!
— Ты должна за нее молиться, — запинаясь, пробормотала Мэри.
Но Элизабет знай ревела во все горло, лишившись дара речи.

 

В последующие дни все были к ней очень добры. Леди Брайан постоянно находила для нее какие-нибудь занятия, повар готовил ее любимые блюда, шутовка ее сестры кривлялась и приплясывала перед ней во время еды, звеня бубенчиками, но больше всего девочке хотелось быть рядом с Мэри, которая была добрее всех, часами играла с ней и спасала от утомительных нравоучительных историй сэра Джона.
— Что будем читать сегодня вечером, миледи? «Терпеливую Гризельду» или «Тесея и Минотавра»? — спросил он.
— Мы уже читали «Тесея» вчера, опять, — вздохнула Элизабет. — Почитайте «Терпеливую Гризельду».
— Слушайте внимательно. — Сэр Джон открыл книгу. — Вполне подходящая сказка для маленькой девочки вроде вас, которой вполне пригодится пример послушной жены.
— Леди Мэри читает намного лучше вас! — раздраженно заявила его слушательница, не успел он закончить первую страницу.
— Позвольте мне, — улыбнулась Мэри, забирая книгу.
Сэр Джон благодарно удалился, хотя изрядно обиделся на критику.
Позже, тем же вечером, Мэри присоединилась к нему и леди Брайан, чтобы выпить вина перед сном.
— Леди Элизабет понравилась история? — спросил сэр Джон.
— Нет, — ответила Мэри. — Она вполне определенно высказалась о том, как сама поступила бы с мужем Гризельды.
— О господи, — печально нахмурился сэр Джон, хорошо знавший свою подопечную. — Надеюсь, ее это хотя бы отвлекло.
— Думаю, да, — кивнула Мэри. — По крайней мере на какое-то время.
Элизабет больше не плакала — в столь юном возрасте горе забывается быстро. Хотя она оставалась подавленной, ее легко удавалось отвлечь и утешить. Слава богу, думала леди Брайан, худшее наверняка позади.

 

— Я должна тебе кое-что сказать, — призналась Мэри, обмахиваясь носовым платком.
Они сидели в тени цветочного сада, где висел в воздухе густой аромат роз и жимолости.
Элизабет подозрительно взглянула на нее.
— Ничего дурного. На самом деле — хорошая новость. У нас новая мачеха.
— Не хочу мачеху, — надулась Элизабет. — Хочу тебя!
Мэри улыбнулась, тронутая этими словами, и погладила ее по щеке:
— Радуйся, сестренка. Она хорошая женщина. Она была ко мне очень добра и готова стать матерью и для тебя.
Элизабет задумалась.
— Как ее зовут?
— Королева Джейн, — ответила Мэри. — Джейн Сеймур.
Сеймур. Где-то Элизабет уже слышала это имя.
— Королева оказала мне радушный прием при дворе и хочет, чтобы ты тоже нанесла ей визит, — продолжила Мэри и тут же замолчала. Мысль о цене, которую ей пришлось заплатить за возвращение ко двору и прежнюю благосклонность отца, казалась невыносимой.

 

— Подпишите! — требовал государственный секретарь Кромвель. — Подчинитесь воле отца, ибо это ваш долг. Признайте, что брак вашей матери кровосмесителен и незаконен и что вы были не правы, бросая вызов его величеству. И тогда все сложится хорошо.
Если она поставит свою подпись, к чему ее вынуждали, добра не будет, — это она знала точно. Как она могла струсить и сдаться, когда ее мать оставалась тверда в течение многих лет, перед лицом великих несчастий?
Но Мэри знала также, что, подчинившись, вернет себе любовь отца. Она написала ему, умоляя о встрече, даже обещая пасть ниц к его ногам и просить прощения за все причиненные обиды, но он не ответил. Короля интересовало одно — чтобы она подчинилась его требованиям, скрепив это подписью. Он должен был увидеть собственными глазами ее безоговорочное признание того, что он поступил правильно, отвергнув ее мать.
Она никак не могла заставить себя это сделать. Ей было плохо, ее мучили мигрени и менструальные боли, которыми она страдала много лет, и она уже не могла терпеть.
— Подпишите! — настаивал императорский посол Шапюи, выступавший по поручению своего правителя в защиту покойной королевы Екатерины и ее дочери.
Император приходился племянником Екатерине и двоюродным братом Мэри, и Шапюи заверял Мэри, что руководствуется лишь лучшими побуждениями.
— Подпишите, — повторил он. — Его святейшество папа освободит вас от всякой моральной ответственности, ибо клятва, данная под принуждением, не имеет силы.
И Мэри подписала. Она не только согласилась, что брак ее матери был кровосмесителен и незаконен и, следовательно, сама она — незаконнорожденная, но также признала, что ее отец, король, является верховным главой христианской церкви Англии. Одним росчерком пера она объявила себя бастардом, отказалась признавать авторитет папы и отвергла все то, что она и ее мать считали самым дорогим. И несмотря на предстоящее освобождение от ответственности, она знала, что никогда себе этого не простит.

 

Элизабет смотрела на сестру, которая ушла в себя, словно позабыв о ее присутствии.
— Эта королева Джейн — она красивая?
Мэри вздрогнула.
— Не очень, — ответила она. — Хотя некоторые считают ее симпатичной. Она такая бледная, что кожа кажется почти белой.
— Моя мама была красивая, — пролепетала Элизабет.
Мэри не ответила. Сама она не считала красивой эту шлюху с жесткими черными волосами и желтоватой кожей, но сказать об этом Элизабет конечно же не могла. У нее перехватило дыхание — Элизабет впервые упомянула Анну Болейн с того страшного дня в парке.
Девочка взглянула на сестру, и ее глаза показались Мэри слишком взрослыми для этого детского лица.
— Что плохого сделала моя мама? — спросила Элизабет, задав вопрос, уже какое-то время сидевший у нее в голове. Она думала об этом каждую ночь, сгорая от желания узнать правду, и решила, что Мэри — единственная, кто мог ей хоть что-то рассказать.
— Она предала короля, — ответила Мэри, тщательно подбирая слова. — И она замышляла его убить.
Она тревожно посмотрела на Элизабет, ожидая бури. Но ничего не случилось, на сей раз девочка вполне владела собой. Горький урок научил ее, что слезы ничего не изменят; к тому же плакать — это слишком по-детски. Однако внутри ее переполняла ярость. Как могла ее любящая, добрая мать замышлять убить ее отца? Она не могла в это поверить. Конечно, раз так сказала Мэри, это наверняка правда, но услышанное было трудно переварить, и ее слегка затошнило. Элизабет судорожно сглотнула, пытаясь взять себя в руки.
— Как ее предали смерти? — спросила она, глядя на свои ноги в мягких детских туфельках с квадратными носками.
— Мечом, — твердо ответила Мэри, словно желая положить конец этой теме.
Вряд ли маленькому ребенку стоило слышать большее. Подробности были чересчур ужасны даже для девушки в возрасте Мэри, и она не могла торжествовать по поводу смерти своего врага — Анна более чем с лихвой заплатила за свои грехи.
И не Мэри было отныне судить ее, ибо Анна предстала перед Высшим трибуналом.
— Мечом? — Глаза Элизабет расширились.
Мэри сглотнула комок:
— Все случилось очень быстро, и она не страдала. Говорят, она вела себя исключительно смело. — Ведьма и впрямь оказалась железной, этого не отнять. — Ты должна молиться за нее, сестренка, молиться за упокой ее души.
Мэри встала и протянула руку Элизабет. Девочка представила, как опускается меч, рассекая плоть, словно нож яблоко, и лицо ее побледнело.
— Пойдем нальем в графины водички, — сказала Мэри, увлекая сестру в сторону кухни. — Сегодня опять очень жарко.

 

Вскоре они уже сидели в прохладной классной комнате, наслаждаясь ветерком из открытых окон.
— Ты хочешь поехать во дворец повидаться с отцом и нашей новой мачехой? — рискнула спросить Мэри, видя, что Элизабет все время молчит, и надеясь ее отвлечь.
— Хочу мою маму, — просто ответила Элизабет, и голос ее дрогнул. — Они не должны были убивать ее мечом.
По щекам текли слезы, но она изо всех сил старалась молча переносить свалившееся на нее горе. Мэри обняла ее и привлекла к себе.
— Мне так жаль, милая, — сказала она. — Так жаль… Поверь, я все понимаю. Я тоже потеряла мать, так что нам одинаково плохо. И мы теперь обе незаконнорожденные, как считает наш отец.
Элизабет перестала плакать.
— Что значит «незаконнорожденная»? — спросила она.
Элизабет уже слышала это слово, сорвавшееся с языка сэра Джона Шелтона, когда она недавно застигла его за разговором наедине с леди Брайан. Увидев ее в дверях, оба испуганно замолчали и пробормотали приветствия. Но тогда это слово, конечно, ничего не значило для нее.
Мэри сама была на грани слез.
— Незаконнорожденный — несчастный человек, который родился не в законном браке, — объяснила она. — Когда мужчина и женщина женятся, все дети, которые у них могут быть, считаются законнорожденными. Но если они не поженились по закону, то их дети называются незаконнорожденными. Вряд ли ты это поймешь, сестренка, — ты еще слишком мала, чтобы тебя волновали подобные вопросы, но достаточно сказать, что наш отец-король счел, будто не был законно женат на обеих наших матерях, и отверг их одну за другой, объявив тебя и меня незаконнорожденными. Это означает, что мы не можем унаследовать трон или править Англией после него.
— То есть я на самом деле больше не принцесса? — убитым голосом спросила Элизабет.
— Нет, сестренка, и я тоже, — горько ответила Мэри. — Все должны почитать нас как дочерей короля, но по закону мы незаконнорожденные. А поскольку мы девочки, то никого это особо не беспокоит, так как женщины не предназначены для того, чтобы править королевствами. Наш отец крайне нуждается в сыне, который стал бы королем после него. Мы должны молиться, чтобы королева Джейн подарила ему наследника. Ты будешь молиться, Элизабет?
— Да, — неуверенно согласилась Элизабет. — Но я хотела бы и дальше быть принцессой.

 

— До свидания, милая сестрица, — сказала леди Мэри, наклоняясь и целуя Элизабет перед тем, как сесть на лошадь. — Я скажу нашему отцу, что ты в добром здравии и он может гордиться твоими успехами. Увидимся при дворе, когда тебя пригласят познакомиться с нашей новой мачехой.
Элизабет не пришлось долго ждать приглашения, которое прибыло в Хэтфилд неделю спустя в седельной сумке посыльного в зеленой с белым ливрее дома Тюдоров.
— Элизабет, его величество король приглашает вас в Хэмптон-корт, — радостно сообщила ей леди Брайан. — Нужно собираться.
Последовали поспешные сборы. Груда маленькой одежды из сундука и с вешалок на стене — сорочки, платья, юбки, рукава, чепчики и чулки — отправилась в большой дорожный кофр. Сверху лежали лютня Элизабет и азбука, по которой она учила буквы. Ее кукле предстояло путешествовать в экипаже вместе с ней.
Поскольку рессор у экипажа не было, путь по ухабистой Большой Северной дороге в Лондон был долог и не слишком приятен, несмотря на толстые подушки, устилавшие внутренность экипажа Элизабет и леди Брайан. Он покачивался и подпрыгивал на ухабах, отчего девочку подташнивало, но она не обращала внимания на неудобства, зарывшись в подушки, — ведь она ехала ко двору знакомиться с новой мачехой! После дворца Уайтхолл стало легче: они смогли выехать на недавно построенную личную королевскую дорогу, ведшую через Челси до самого Хэмптон-корта.
Глядя в окно, Элизабет видела ветхие жилища бедноты, теснившиеся вокруг Вестминстерского аббатства, прочные деревянные дома процветающих торговцев, церкви со звенящими колоколами и сновавших повсюду горожан. Она то и дело морщила нос от вони нечистот, гниющей еды и немытых тел или при виде нищего в лохмотьях, с покрытой язвами культей, но после снова выглядывала, ободренная широкой улыбкой розовощекой домохозяйки, смело предлагавшей ей яблоко из своей корзины. Внезапно раздался удар, и о раскрашенный борт экипажа разбилось метко брошенное яйцо. Леди Брайан с негодованием погрозила кулаком сорванцу, который нахально показал ей нос и скрылся в переулке.
По обочинам собирались люди, благоговейно взирая на прекрасный экипаж Элизабет с королевским гербом и взмахами рук приветствуя его маленькую пассажирку. Элизабет нравилось, что ее считают столь важной персоной, а при виде домотканых одеяний простонародья она радовалась, что живет не в скромных домах, подобно им, а в большом дворце и носит роскошные платья.
Если Элизабет считала Хэтфилд большим, то массивный дворец из красного кирпича на берегу Темзы в Хэмптоне ее просто сразил. Мириады его окон блистали на солнце, высокие трубы выделялись на фоне неба. Элизабет он показался волшебным дворцом из сказки. Когда йомены Королевской гвардии у ворот подняли пики, пропуская экипаж, она распахнула глаза на выстроившиеся вдоль стен жилища придворных, на озабоченный делами люд, большую часть которого составляли слуги и царедворцы. Время от времени попадались красиво одетые лорды и леди или священники в черных сутанах. Когда экипаж остановился во внутреннем дворе, ее внимание больше всего привлекло массивное здание, которое возвышалось над ней почти до небес. Если она и бывала здесь раньше, то ничего об этом не помнила, что казалось странным, учитывая захватывающее великолепие дворца. А ведь она еще даже не была внутри.
В сопровождении вышедшего им навстречу управляющего леди Брайан взяла Элизабет за руку и повела через внутренние ворота, а потом по грандиозной парадной лестнице, ведшей в большой зал. Элизабет задохнулась от восторга, пожирая глазами яркие красочные гобелены на стенах, украшенные самоцветами стекла в высоких окнах и массивную крышу на потолочных балках высоко наверху. В зале расставляли деревянные обеденные столы, и у нее захватило дух при виде сотен блюд и кубков, которые ставили на скатерть. Следом за леди Брайан она прошла по выложенному зеленой и белой плиткой полу к двери слева от помоста, где в узком коридоре слуги складывали салфетки и начищали кувшины. Управляющий проводил гостей в маленькую комнату неподалеку, где на столе ожидали закуски.
— Можете приготовиться здесь, леди Брайан, — любезно пригласил он.
Взяв со стола щетку, гувернантка принялась счищать дорожную пыль с себя и Элизабет, после чего привела в порядок волосы и головные уборы. Затем она велела Элизабет повернуться кругом. В своем оранжевом атласном платье девочка выглядела чрезвычайно нарядно; обтягивающий корсаж и длинная юбка подчеркивали ее стройную фигурку. То был один из последних нарядов, которые королева Анна купила для своей дочери.
— Давай я тебя причешу, а потом можно идти, — оживленно проговорила гувернантка.
Элизабет нетерпеливо переступила с ноги на ногу.
Еще одни двери, снова поднятые пики, и вот они вошли в большой зал, где вдоль стен стояли навытяжку королевские гвардейцы, наблюдавшие за всеми входившими и выходившими. В зале было полно народу — судя по виду, в большинстве своем придворных, и все они выжидающе смотрели на массивные двери в дальнем углу, куда вели Элизабет и леди Брайан.
— Дорогу ее светлости миледи Элизабет! — крикнул управляющий, и люди расступились, сопровождая их алчными, завистливыми взглядами. Большие двери распахнулись, и управляющий громко провозгласил: — Идет ее светлость леди Элизабет!
При этих словах стоявшие в зале за дверью леди и джентльмены в роскошных одеяниях поклонились или присели в реверансе перед вошедшей Элизабет. Как же чудесно было сознавать, что все эти важные взрослые преклоняются перед ней!
— Реверанс! — прошептала леди Брайан.
Элизабет изящно присела, после чего осмелилась поднять взгляд к дальнему углу зала, где нависал балдахин с государственным гербом. Под ним, на устланном ковром помосте, величественно восседал на бархатном троне ее отец-король, а рядом с ним, в кресле поменьше, — женщина в позолоченном платье и с длинными светлыми волосами. Элизабет сразу поняла, что это и есть королева Джейн, — кожа ее была мраморно-белой, в точности как описывала Мэри.
Три шага вперед, и еще один реверанс; снова три шага, и вот они с леди Брайан опустились на колени, склонив голову. Король поднялся. Все взгляды были устремлены на него в ожидании, как он примет дочь Анны Болейн.
— Встаньте, леди Брайан, — повелел он, сходя с помоста и подхватывая Элизабет на руки. — Добро пожаловать, моя маленькая леди Бесси. — Улыбнувшись, он чмокнул девочку в щеку.
— Добрый день, сэр, — пискнула она, немного подавленная обстановкой.
Вокруг заулыбались.
— Надеюсь, дорога была не слишком тяжелой? — осведомился король.
— О нет, сэр, но она была очень долгой! — ответила Элизабет. — И мне было очень скучно.
Король не сумел сдержать улыбку:
— Познакомься со своей мачехой, Бесси. Позволь мне представить тебя королеве Джейн.
Сидевшая на помосте женщина показалась Элизабет довольно полной, с длинным носом, чуть настороженным взглядом голубых глаз и маленьким ртом с плотно сжатыми губами. Но когда она улыбалась — а сейчас так оно и было, — лицо ее менялось. Элизабет собралась снова присесть в реверансе, но, когда королева протянула к ней руки, она забыла обо всем, утонув в золотой парче и мягкой плоти — платье мачехи имело очень глубокий вырез.
— Добро пожаловать во дворец, леди Элизабет, — произнесла королева, и в голосе ее прозвучало участие.
Несколько придворных зааплодировали при виде столь трогательной сцены; другие продолжали наблюдать, с улыбкой или любопытством во взгляде. Элизабет радовалась, что она снова с отцом. Она жалела лишь, что рядом с ним нет ее матери, которая была куда красивее, чем королева Джейн. Как же Элизабет ее не хватало!

 

Обед задерживался, чтобы король мог принять свою дочь, но шел уже двенадцатый час, и солнце стояло высоко в небе, так что все проголодались. Генрих решил в этот день обедать на публике, чтобы все стали свидетелями счастливого воссоединения его семьи, и вскоре на помосте поставили стол, покрытый отглаженной скатертью из расшитого цветами дамаста. Элизабет немало заинтриговал ритуал накрытия королевского стола, куда более замысловатый, чем ей доводилось видеть в Хэтфилде. Обрызгав скатерть сладкими травяными благовониями, на ней разложили салфетки, затем последовали золотые блюда и приборы, бокалы из венецианского стекла, чаши для мытья рук, белые ломти пшеничного хлеба и инкрустированные драгоценными камнями кувшины с вином. Венчала все это великолепие большая золотая солонка в виде корабля, которую поставили перед королем.
Рядом с помостом установили столы, и лорды и леди один за другим начали подходить к своим местам, но продолжали стоять, пока не сядут король и королева. Элизабет и леди Брайан посадили во главе ближайшего к королю стола. Для маленькой девочки то была великая привилегия — официально обедать вместе с лордами и леди в присутствии ее отца-короля, и она изо всех сил старалась не забыть о застольных манерах. Следовало положить салфетку на левое плечо — в чем ей помогла леди Брайан — и вымыть руки в специальной чаше. Ни в коем случае нельзя было класть на стол локти или кулаки, а нож полагалось держать в одной руке, другой поднося еду ко рту. Сидевший напротив джентльмен любезно нарезал ей мясо, поскольку своего ножа у нее не было. Подали вино — чистое, а не разбавленное, как в Хэтфилде, — и оно сразу же ударило в голову, от чего ей захотелось спать и смеяться. Когда обед завершился, по кивку короля леди Брайан отнесла Элизабет в приготовленную для нее комнату и уложила в постель.

 

Последующие три дня в основном были заполнены пиршествами и увеселениями. Король продолжал уделять Элизабет немалое внимание, а добрая королева Джейн изо всех сил старалась окружить любовью девочку, которой теперь заменяла мать. Потом во дворец приехала Мэри, и стало еще веселее. Элизабет казалось, что она сделалась частью единой дружной семьи. Если бы только с ней была мама…
Вскоре ее отправили обратно домой вместе с леди Брайан — король с королевой собирались отбыть с визитом в Кент. Элизабет огорчилась, что ей придется расстаться с отцом, но прощание получилось по-настоящему нежным. Когда ее привели в тронный зал, где, как обычно, толпились придворные, Генрих поднял ее на руки, пощекотал и крепко поцеловал.
— Очаровательное дитя, ваше величество, — подобострастно заметил французский посол.
Король лучезарно улыбнулся.
— Да, мне жаль с ней расставаться, — ответил он, к радости Элизабет. — Она настоящая Тюдор, вне всякого сомнения. Прекрасна, как бутон, и весьма сообразительна! — Он поставил ее на пол. — Ступай с Богом, дочь моя. Скоро увидимся снова.
Сидя в подпрыгивающем на ухабах экипаже, она жалела, что придворные развлечения вскоре вновь сменятся унылым однообразием детской в Хэтфилде, и чувствовала себя еще более одинокой без отца и любимой сестры Мэри. Ее мысли были заняты мачехой. Сколь бы ни добра была к ней Джейн, Элизабет знала, что скучать по ней особо не будет. Воспоминания о матери все еще оставались слишком живыми, и новая королева ничем не могла помочь.

 

Прошло несколько месяцев, и каждый раз находилась причина, почему Элизабет не может поехать во дворец, а отец — ее навестить.
— Его величество уехал на охоту, — говорил сэр Джон Шелтон.
— Его величество слишком занят подготовкой к коронации королевы.
— За границей чума. Коронацию отложили, и никому не дозволяется посещать дворец, все боятся заразы.
Потом сэр Джон принес еще более тревожные известия, хотя Элизабет так до конца и не поняла, что он имел в виду.
— На севере крупное восстание. Его называют Благодатным паломничеством. Католики решили остановить религиозные реформы короля.
Леди Брайан посерьезнела, но Элизабет куда больше интересовала лошадка на палочке, которую прислала королева на ее третий день рождения в сентябре. Девочка разъезжала по галерее, переходя с шага на рысь, а потом на галоп. Гоняя так взад и вперед, она мало что слышала из разговоров старших, а потому так и не узнала, что ее отец был опасно близок к потере трона. По сути, восстание ничего для нее не значило, пока в декабре его не подавили, и ей позволили участвовать в состоявшихся по этому поводу торжествах.
— Мы поедем в Уайтхолл, а потом в Гринвич на Рождество! — сияла леди Брайан, держа Элизабет за руку и глядя на зажженный по случаю праздника костер.
Жители Хэтфилда танцевали вокруг него, взявшись за руки, и эль лился рекой. Глаза девочки блестели, она подпрыгивала от радости. Постигшее ее горе уже почти угасло, и леди Брайан не в первый раз удивлялась тому, насколько быстро маленькие дети перестают переживать смерть близких.
И снова они отправились по Большой Северной дороге на Юг, в Лондон. Стояли сильные холода, и гувернантка позаботилась, чтобы Элизабет закутали в теплые меха. Девочке снег казался настоящим чудом, и леди Брайан, дрожа на морозе, ждала, пока ее подопечная вдоволь не наиграется в снежки, вместо того чтобы воспользоваться уборной на постоялом дворе, где они ненадолго остановились по пути.
В Лондоне ее ждали новые чудеса — Темза покрылась льдом. Во дворце Уайтхолл, выходившем на реку, все только об этом и говорили, так как давно уже не видели ничего подобного. Элизабет не знала, что ее радовало больше — чудесный лед на реке или новая встреча с отцом. А потом она увидела свою сестру Мэри, стоявшую возле трона. После того как король нежно приветствовал Элизабет, она восторженно бросилась обнимать сестру.
— Сестренка, ты забываешь о своем долге перед королевой! — воскликнула Мэри, но Джейн Сеймур лишь рассмеялась.
— Добро пожаловать, миледи Элизабет! — сказала Джейн. — Мы рады, что вы снова с нами, но река замерзла, и нам, боюсь, не добраться до Гринвича.
— Не бойся, дорогая, — промолвил король. — Мы поедем верхом. Вот увидишь!

 

На следующее утро леди Брайан рано разбудила Элизабет и одела ее в теплое платье, подбитый соболем плащ и меховой капор-накидку.
— Быстро помолитесь и позавтракайте, — велела она, выставляя на стол теплый хлеб, несколько ломтей мяса на тарелке и стакан эля.
— Что такое? — спросила заинтригованная Элизабет.
— Приказ короля! — загадочно ответила гувернантка.
Тот день Элизабет запомнила навсегда. Король и королева в сопровождении небольшой группы придворных, которых Генрих называл верховой прислугой, повели Мэри и Элизабет к воротам королевских апартаментов Уайтхолла, где их уже ждали прекрасные лошади. Все уселись в седла, и король посадил Элизабет впереди себя. Девочке было тесновато из-за его статей и мехов, в которые были закутаны они оба, но ей нравилось ехать с ним; сидя на лошади, она могла обозревать мир с необычно высокой точки, а еще больше радовала близость к отцу, который ободряюще прижимал ее к своему объемистому животу. Когда они выехали из дворца, направляясь в сторону Чаринг-Кросса и Стрэнда, ей показалось, будто она в раю. Элизабет никогда не была раньше в Лондоне за пределами дворца, и ее приводили в восторг большие дома вдоль улиц, прекрасные церкви с мелодичными колоколами и шум толпы, выстроившейся вдоль обочин, чтобы увидеть своего монарха.
— Да хранит Господь короля Генриха! — кричали люди. — Боже, храни его величество!
Отец Элизабет снял шляпу и, широко улыбаясь, кланялся налево и направо. Как же он был прекрасен! Он весь так и лучился доброжелательностью, радуясь народной любви. Элизабет тоже ликовала и, ко всеобщему удивлению, сама начала махать собравшимся. Ей хотелось, чтобы ею восторгались, мечталось стать такой же, как отец, наслаждаться любовью и обожанием народа. Не важно, что из толпы порой раздавались несогласные голоса, осмеливавшиеся оскорблять короля; с меньшинством можно было не считаться, по крайней мере с точки зрения Элизабет. Генрих не обращал на них внимания, и так же поступала она, ибо вокруг было так много радостного и удивительного. Она никогда еще не была так счастлива!
Рядом с ними ехала королева, степенно сидя боком в седле и сухо кивая толпе. Будучи дочерью простого рыцаря, она никак не могла привыкнуть к роли королевской супруги, и на публике ее природная скромность брала верх. Но вскоре праздничное настроение охватило и ее: она принялась рассылать улыбки стоявшим на обочинах людям.
По другую сторону от короля ехала превосходная наездница леди Мэри, разделявшая радость сестренки и восхищенная ее инстинктивной реакцией на приветствия толпы. Не меньшую благодарность к собравшимся испытывала и она после долгого удаления от королевского двора. Несмотря на мучившие ее угрызения совести, повиновение королю во многом пошло ей на пользу. И тут же девушку посетила предательская мысль: если бы мать не бросила столь дерзкий вызов отцу, ее собственная жизнь могла оказаться куда счастливее. Впрочем, эту мысль она в ужасе отогнала, — вне всякого сомнения, ее достопочтенная мать была права, отстаивая свои принципы.
Элизабет изо всех сил махала толпе, чуть не подпрыгивая в королевском седле. Она лишь на миг заметила, как нахмурилась ее сестра, а потом полностью утратила к ней интерес, когда они въехали через ворота Темпл-Бар в собственно Лондон. Там их уже ждал лорд-мэр, который низко поклонился монарху и подал ему свой меч и ключи от города. Король дотронулся до них рукой в перчатке, вежливо кивнул лорд-мэру и его братии, и небольшая процессия поднялась по Флит-стрит на Ладгейт-хилл, на вершине которого прямо впереди возвышалось величественное готическое строение собора Святого Павла, чей шпиль, казалось, достигал небес. Элизабет от восхищения даже перестала подпрыгивать и вела себя вполне благопристойно, когда, держась за руку Мэри, вошла следом за королевской четой в массивные двери собора.
Внутри было темно и холодно, несмотря на множество горящих свечей. В полумраке виднелись каменные своды и грандиозные гробницы и монументы. В течение всей рождественской службы Элизабет била дрожь — отчасти от холода, но в основном оттого, что ей было не по себе в столь мрачном месте, и она только обрадовалась, когда служба закончилась и королевская процессия вновь вышла под слабый свет полуденного солнца. Поприветствовав люд, все вернулись в седла.
Потом началось самое веселое. Вместо того чтобы вернуться в Уайтхолл, король повел их мимо дворца Брайдуэлл прямо на толстый лед Темзы. Элизабет вскрикнула, поняв, что лошади идут по замерзшей реке, и ей стало страшно, что лед может треснуть, но отец, сестра и королева лишь смеялись, воодушевленные новыми впечатлениями, и девочка вскоре успокоилась.
— Я сказал, что мы отправимся вниз по реке в Гринвич, — крикнул король, — и даже погода не посмеет мне возражать!
По берегам в лучах зимнего солнца сверкал снег, морозный воздух щипал кончики пальцев и нос, но никто не жаловался. Пару раз лошади поскальзывались, но после резкого рывка за поводья удерживались на ногах. Элизабет взвизгнула, но отец еще крепче прижал девочку к себе, и ее охватил несказанный восторг.
— Выпрямись, Бесси! — приказал он. — Никогда не сутулься, сидя на лошади. Выше голову, будь умницей!
Элизабет выпрямилась, гордо задрав подбородок.
— Сэр, посмотрите на меня! — крикнула она.
Король довольно усмехнулся, видя ее воодушевление.
По пути им то и дело встречались стоявшие на льду будки, где катавшиеся на коньках могли купить горячие каштаны или грог, чтобы согреться. Король радушно махал катающимся, которые не верили глазам, когда видели его слуг в ливреях и понимали, кто он такой. Кто-то попытался поклониться, но рухнул лицом на лед. Элизабет прыснула, а король весело усмехнулся.
— Даже мой шут не сумел бы лучше! — прошептал он ей на ухо.
Вскоре волшебная поездка завершилась, и они прибыли в Гринвич, где на берегу стоял любимый дворец короля, в котором родился он сам. Повсюду царила суматоха из-за приготовлений к двенадцати дням Рождества. В большом зале уже весело трещало в очаге огромное рождественское полено, а дворец украшали ветви плюща и лавра. Элизабет смотрела по сторонам, широко раскрыв глаза, пока леди Брайан вела ее в детскую, чтобы одеть к вечерним торжествам. Гувернантка сомневалась, что ей удастся сегодня уложить девочку спать.
— Как здорово! — воскликнула Элизабет, хлопая в ладоши и скача по комнате. — Жду не дождусь пира!
Леди Брайан улыбнулась, в притворном отчаянии качая головой, и накрыла на стол: тарелка с рыбой, яблоко, хлеб.
— Что-то вы чересчур взволнованы, дитя мое. Успокойтесь и поешьте. Сегодня еда простая — в канун Рождества мы постимся, а уже завтра будем пировать.
Но празднества начались уже вечером, и вот Элизабет, тепло укутанную, вывели наконец во внутренний двор, где собрались король с королевой и придворными, а также их слуги. При свете факелов группа актеров разыграла перед ними пьесу про святого Георгия, покровителя Англии, который победил дракона. Святой Георгий, высокий и стройный, сидел на белом коне, а дракон выглядел совсем как настоящий, и в пасти у него горели угли из жаровни. Чудовище страшно взревело, и Элизабет уткнулась в юбку гувернантки, уверенная, что сейчас оно на нее набросится, но потом, услышав смех толпы, снова посмотрела на святого Георгия и увидела, как тот вонзил копье в грудь твари. Дракон перевернулся на спину, засучил лапами, несколько раз уморительно всхлипнул и театрально издох. Самым же лучшим моментом, с точки зрения Элизабет, стал тот, когда святой спас принцессу и опустился на колени, чтобы поцеловать ей руку. Принцесса — девочка не поняла, что ее роль играл юноша, — выглядела очень красиво: у нее были алые губы и золотые волосы, а платье усыпали золотистые блестки. Представление завершилось оглушительными аплодисментами, а после все поспешили к закускам. Элизабет позволили ненадолго присоединиться к королю и его свите в личных покоях, где, к ее радости, ей дали засахаренных фруктов и вина с пряностями. Объевшись сладким, она уже засыпала, когда леди Брайан наконец уложила ее в постель.

 

Двенадцать дней Рождества пролетели как один в молитвах, пиршествах и увеселениях. Элизабет с детской непосредственностью внимала величественному хору в монаршей часовне, смотрела с раскрытым ртом, как к королевскому столу несут жареного павлина во всем его великолепном оперении, хохотала над озорными выходками Князя Беспорядков и сгорала от желания присоединиться к лордам и леди в роскошных одеждах, весело танцевавшим под звуки старинных рождественских песен. А на Двенадцатую ночь она с нетерпением ждала, когда раздадут подарки от короля и королевы. Элизабет получила маленький изысканный серебряный кубок с крышкой и жемчужные бусы на красной шелковой ленте. Бусы показались ей до того прекрасными, что, несмотря на поздний час, когда ее укладывали спать, позволив прежде присутствовать на маскараде, она настояла, чтобы леди Брайан надела их на нее, и, полная счастья, закружилась перед зеркалом.
— А ну-ка, модница, быстро в постель! — прикрикнула гувернантка, и Элизабет с визгом бросилась прочь.
Ей никогда еще не было так хорошо, и она хотела, чтобы это продолжалось всегда и она оставалась здесь, в сверкающем волшебном дворце, и никогда больше не возвращалась в тишину Хэтфилда. Будь ее жизнь всегда такой, она, быть может, даже стала бы забывать о матери и ее трагедии.
Назад: Часть первая Дочь короля
Дальше: Глава 2 1537