21 января, среда, лимузин бабушки
Поверить не могу, что бабушка так поступила. Ну кто так ДЕЛАЕТ? Взять и забрать подростка из школы.
Ведь она же вроде взрослый человек. Она должна показывать мне пример.
И что она делает вместо этого?
Во-первых, она нагло ВРЕТ, а потом забирает меня из школы под ложным предлогом. Я вам точно говорю, если мама или папа узнают об этом, Клариссе Ренальдо не жить. Да и меня чуть удар не хватил, когда она вышла из кабинета директрисы Гупты со словами:
– Да, конечно, мы все молимся о его скорейшем выздоровлении, но вы же сами понимаете, как бывает…
При виде нее у меня вся кровь от лица отхлынула. Не только потому, что из всех людей на свете с директрисой Гуптой говорила именно бабушка, а больше из-за того, что именно она говорила.
Я вскочила, сердце у меня так колотилось, что чуть из груди не выскакивало.
– Что случилось? – Я была в панике. – Это папа? Рецидив рака? Да? Можешь сказать мне, я выдержу.
По тому, как бабушка разговаривала с директрисой Гуптой, я была уверена, что у папы опять развивается рак, и что ему снова придется пройти весь курс лечения…
– Я скажу тебе в машине, – сухо ответила мне бабушка. – Пойдем.
– Нет, ну правда. – Я семенила за ней, а Ларс за мной. – Можешь сказать мне сейчас. Клянусь, я все выдержу. С папой все в порядке?
– Не волнуйся из-за уроков, Миа, – крикнула нам вслед директриса Гупта. – Для тебя сейчас главное – быть рядом с твоим отцом.
Так, значит, это правда! Папа заболел!
– Это опять рак? – спросила я бабушку, когда мы уже вышли из здания и направлялись к ее лимузину, припаркованному возле каменного льва, который сторожит ступеньки школы имени Альберта Эйнштейна. – Что говорят доктора – он операбельный? Ему требуется пересадка костного мозга? У нас, может, он совпадает, судя по тому, что у меня его волосы. Во всяком случае, они могли выглядеть так же, когда они у него были.
И только когда мы наконец уселись в машину, бабушка бросила на меня взгляд, преисполненный презрения.
– Ради бога, Амелия. С твоим отцом все в порядке. А вот о твоей школе этого не скажешь. Подумать только, ученику нельзя пропустить занятия кроме как по болезни. Смешно! Иногда, знаешь ли, людям требуется денек перерыва. Кажется, его называют день самостоятельной работы. Так вот, Амелия, сегодня у тебя как раз такой день.
Я удивленно моргнула. Я прямо не верила своим ушам.
– Подожди-ка, – сказала я. – То есть… папа не болен?
– Пфи! – фыркнула бабушка, приподняв свои нарисованные брови. – Он был вполне здоров, когда я разговаривала с ним сегодня утром.
– Тогда что? – Я уставилась на нее. – Зачем ты сказала директрисе Гупте…
– Потому что иначе она не отпускала тебя с занятий, – ответила бабушка и взглянула на свои золотые часы с бриллиантами. – А мы и так уже опаздываем. Честное слово, нет ничего хуже слишком усердных педагогов. Они считают, что действуют во благо, а ведь есть разные виды обучения. И не всегда оно происходит в классе.
Я начинала понимать. Бабушка выдернула меня из школы прямо посреди занятий, не потому что в моей семье кто-то заболел. Нет, она забрала меня, чтобы чему-то научить.
– Бабушка! – закричала я, не веря своим ушам. – Ты не можешь вот так приезжать и забирать меня из школы, когда заблагорассудится. И уж точно нельзя говорить директрисе Гупте, что мой папа болен, если это не так! Как ты вообще могла сказать такое? Ты когда-нибудь слышала о самоисполняющихся предсказаниях? То есть, если все время врать про такие вещи, то они, в конце концов, случаются…
– Не смеши меня, Амелия, – ответила бабушка. – Твоему отцу не придется ложиться в больницу только из-за того, что я чуть-чуть ввела в заблуждение школьную администрацию.
– Откуда такая уверенность, интересно, – со злостью ввернула я. – И вообще, куда ты меня везешь? Я не могу позволить себе уходить с уроков, бабушка. Я не такая умная, как большинство моих одноклассников, и мне многое надо наверстывать, из-за того, что я вчера очень рано заснула…
– Ах, прости, – с сарказмом сказала бабушка. – Я и забыла, как ты любишь алгебру. Уверена, ты очень сожалеешь, что придется пропустить ее сегодня…
Не могу сказать, что она не права. По крайней мере, кое в чем. Хотя меня не приводят в восторг ее методы, но уж я точно не стану оплакивать тот факт, что она выдернула меня с алгебры. Целые числа – не мой конек.
– Ладно, куда бы мы ни ехали, – сказала я сурово, – мне надо вернуться до обеда, потому что Майкл будет волноваться…
– О, только не этот мальчик опять, – вздохнула бабушка и вперила свой взор в прозрачную крышу лимузина.
– Да, этот мальчик, – сказала я. – Этот мальчик, которого я люблю всей душой и сердцем. И если бы ты с ним познакомилась, бабушка, ты бы поняла…
– Приехали, – перебила меня бабушка с некоторым облегчением, когда шофер затормозил. – Наконец-то. Выходи, Амелия.
Я вылезла из лимузина и огляделась, куда это бабушка притащила меня. Я увидела только огромный магазин «Шанель» на Пятьдесят седьмой улице. Но вряд ли мы могли направляться именно сюда. Или все-таки могли?
Но когда бабушка сняла с Роммеля его поводок от Луи Вуитона, отпустила его на землю и решительно направилась к огромным стеклянным дверям, я поняла, что именно в «Шанель» мы и ехали.
– Бабушка! – крикнула я, припустив вдогонку за ней. – «Шанель»? Ты что, забрала меня с уроков, чтобы прошвырнуться по магазинам?
– Тебе нужно платье, – процедила бабушка, – для черно-белого бала у герцогини Треванни в эту пятницу. Это ближайший прием, на который мне удалось добыть приглашение.
– Черно-белый бал? – эхом откликнулась я, когда Ларс провел нас в тихий белый вестибюль «Шанель», самого эксклюзивного в мире модного бутика.
До того, как я узнала, что я принцесса, я даже зайти бы побоялась в такой магазин… чего, правда, не скажешь о моих друзьях. Вот Лилли однажды даже отсняла целый сюжет для своего телешоу из примерочной кабинки «Шанель». Она забаррикадировалась изнутри и примеряла последние модели от Карла Лагерфельда, пока охрана не выломала дверь и не выпроводила ее на улицу. Это шоу было посвящено тому, что дизайнеры «высокой моды» проводят политику размерной дискриминации. Лилли демонстрировала, что невозможно подобрать себе кожаные штаны крупнее десятого женского размера. – Какой еще черно-белый бал?
– Тебе же мама говорила о нем, – ответила бабушка.
В этот момент к нам метнулась тощая, как швабра, женщина.
– Ваше Королевское Высочество! Как мы счастливы видеть вас! – закричала она.
– Мама ничего не говорила мне о бале, – возразила я. – Когда, ты сказала, он будет?
– В пятницу вечером, – ответила мне бабушка. Продавщице же она сказала: – Да, полагаю, вы отложили несколько платьев для моей внучки. Я просила белые. – Бабушка уставилась на меня и моргнула, как сова. – Для черных ты еще слишком молода. И даже не спорь со мной.
Не спорить о чем? Как я вообще могу спорить о чем-то, чего еще даже не осознала?
– Конечно-конечно, – продавщица расплылась в улыбке. – Пройдемте со мной, Ваше Высочество.
– В пятницу вечером? – До меня стала доходить, по крайней мере, эта часть информации. – В пятницу вечером? Бабушка, я не могу идти на бал в пятницу вечером, я уже договорилась с…
Но бабушка только толкнула меня в спину.
И я поплелась за продавщицей, а та даже глазом не моргнула, как будто за ней каждой день ходят принцессы в армейских ботинках.
И вот я еду в бабушкином лимузине назад, в школу, и думаю только о том, скольких людей мне стоит поблагодарить за мои нынешние затруднения. Ну, во-первых, мою маму, за то, что она забыла сообщить мне, что она разрешила бабушке затащить меня на это мероприятие; далее, герцогиню Треванни, за то, что она проводит этот черно-белый бал; продавцов в бутике «Шанель», которые хоть и вполне милые, но на самом деле – жалкая куча пособников, потому что это они дали возможность бабушке напялить на меня это бело-бриллиантовое платье и тащить меня туда, куда я вовсе не хочу идти; моего папу – за то, что он выпустил свою матушку на бедный беззащитный Манхеттен без всякого присмотра; ну и, конечно, бабушку – за то, что она совершенно разрушила мою жизнь.
Когда я сообщила ей, пока служащие «Шанели» заворачивали меня в километры ткани, что я никак не могу идти на этот черно-белый бал герцогини Треванни в пятницу, потому что в тот вечер у нас с Майклом должно быть первое свидание, она прочитала мне длиннющую лекцию о том, что долг принцессы – думать в первую очередь о своем народе. А сердечные дела, считает бабушка, на втором месте.
Я пыталась объяснить бабушке, что это свидание никак нельзя ни перенести, ни отменить, потому что «Звездные войны» будут в кинокафе только в пятницу, а после этого опять будут крутить «Мулен Руж», а это я смотреть не хочу, потому что мне говорили, там в конце кто-то умирает.
Но бабушка считает, что мое свидание с Майклом по важности даже рядом не лежало с черно-белым балом у герцогини Треванни. Судя по всему, герцогиня Треванни – видный член королевской семьи Монако и к тому же какая-то наша дальняя родственница (а кто нет?). И если я не буду присутствовать на черно-белом балу, где соберутся все дебютантки высшего света, то это будет проявлением неуважения, и королевский дом Гримальди нескоро сможет оправиться от такого удара.
Я указала ей на то, что если я не пойду на «Звездные войны», то это тоже будет удар, от которого не оправятся мои отношения с Майклом. Но бабушка сказала, что если Майкл на самом деле меня любит, то он поймет.
– А если нет, – она выпустила облачко сизого дыма, – то, значит, он не годится тебе в супруги.
Конечно, легко бабушке говорить. Она-то не была влюблена в Майкла с первого класса. Она-то не проводила бессонные часы, пытаясь написать что-нибудь достойное его талантов. Она-то не знает, что значит любить, потому что единственный человек, которого она любила в своей жизни, это она сама.
Да, это так.
И вот мы подъезжаем к школе. Уже время обеда. Через минуту мне предстоит войти и объяснить Майклу, что я не смогу пойти на наше первое свидание, иначе разразится международный скандал, угрожающий стране, которой мне в отдаленном будущем предстоит править, непоправимыми последствиями.
И почему бы бабушке не отправить меня в интернат в Массачусетсе?
