Последующие дни прошли без происшествий, не оправдав моего беспокойства. Письмо короля я спрятала в сундуке у себя в комнате. Естественно, Беатрис постоянно о нем расспрашивала, и в конце концов я не выдержала и дала ей прочитать. Она удивленно посмотрела на меня и, вероятно, впервые в жизни лишилась дара речи. Интересоваться ее мнением я не стала, ибо мысли мои были заняты предчувствием необратимых перемен.

Все свободное время я посвящала матери. Припадков и вспышек ярости больше не случалось. Несмотря на худобу, бледность и отсутствие аппетита, она радовалась, как ребенок, каждый раз, когда мы с Альфонсо навещали ее.

Я была весьма тронута, узнав, что мой брат сделал над собой усилие и выучил для матери португальскую песню, которую с удовольствием исполнил, несмотря на свой не слишком мелодичный голос. Брат не обладал особыми музыкальными талантами, но, когда он пел на родном языке матери, я заметила, как смягчились ее черты и к ней вернулась увядшая красота. Одетая в старомодное придворное платье, она постукивала в такт мелодии пальцами в потускневших перстнях. Ноги ее двигались под подолом платья, словно в замысловатом танце, в котором мама когда-то достигла совершенства, виртуозно танцуя под раскрашенными карнизами больших залов, где она была самой могущественной и популярной женщиной.

Когда Альфонсо закончил, высоко подняв голову и широко разведя руки, королева неистово зааплодировала, словно желая наполнить комнату собственной радостью, а затем махнула рукой мне:

— Танцуй, Изабелла! Танцуй с братом!

Беатрис заиграла на маленьком струнном cavaquinho, и мы с Альфонсо взялись за руки и закружились в танце. Брат постоянно наступал мне на ноги и застенчиво улыбался, лицо его раскраснелось от напряжения, но все же он не останавливался.

— Драться на canas куда проще, — шепнул он мне, и я улыбнулась, почувствовав его уязвленную мужскую гордость.

Альфонсо предпочел бы продемонстрировать собственную ловкость верхом на коне, с острым колом для охоты в руках, чем рисковать запутаться в собственных ногах на глазах у семьи. Я же, напротив, обожала танцевать, ибо в жизни у меня было мало других удовольствий, и к глазам моим подступили слезы радости, когда мать вскочила с кресла, схватила за руки нас обоих и закружилась вместе с нами в ошеломительном танце.

— Вот! — воскликнула она, пока мы переводили дух. — Вот как надо! Вам следует научиться хорошо танцевать, дети мои. В ваших жилах течет кровь Португалии, Кастилии и Леона, и жеманные придворные Энрике никогда не смогут вас опозорить.

Упоминание о придворных повисло в воздухе, словно облако едкого дыма, но мать, похоже, не заметила своей оговорки. Сияя от счастья, она выслушала аплодисменты доньи Клары, Эльвиры и Беатрис, а затем Альфонсо показал нам свое искусство владения мечом, совершил ряд выпадов и обманных ударов посреди комнаты под смех матери и возгласы доньи Клары, чтобы он был поосторожнее и не проткнул случайно одну из съежившихся от страха собак.

Позже, когда я поцеловала мать на ночь после совместной вечерней молитвы, к которой мы, к моему немалому облегчению, снова вернулись, она прошептала:

— Хороший был сегодня день, Изабелла. Стоит лишь его вспомнить, и мне кажется, будто я смогу вынести что угодно.

То был первый намек на нашу общую тайну. Мать обняла меня, и я поклялась, что сделаю все возможное, чтобы отогнать прочь угрожающую нашей семье тьму.

Несколько дней спустя она объявила о намерении нанести визит в цистерцианский монастырь Санта-Ана в Авиле. Мы уже не раз туда наведывались, я даже брала уроки у монахинь после того, как мать научила меня грамоте. То было одно из моих любимых мест: уединенные галереи, внутренний дворик с фонтаном, грядки с ароматными травами в саду, шелест монашеских одеяний по каменным плитам всегда наполняли меня умиротворением. Благочестивые сестры славились рукоделием, и их прекрасные алтарные занавесы украшали самые знаменитые соборы мира. Я проводила в их обществе многие часы, обучаясь искусству вышивки и слушая бормотание монахинь.

Донья Эльвира беспокоилась, что путешествие может оказаться утомительным для матери, но донья Клара заявила, что идея превосходная, и помогла нам собраться в дорогу.

— Вашей матери именно это и нужно, — сказала моя няня. — Среди сестер она почувствует себя лучше, а поездка для нее куда целебнее, чем вонючие зелья Эльвиры.

Мы отправились в путь на рассвете вместе с доном Бобадильей и четырьмя слугами. Альфонсо, несмотря на его протесты, в последний момент оставили дома под присмотром доньи Клары и дона Чакона, строго наказав ему взяться за учебу, поскольку принц начал чересчур лениться. Я ехала верхом на Канеле, который радостно заржал, увидев меня, и жадно проглотил несколько кусочков кислого яблока из моих рук. Для королевы оседлали старую и послушную кобылу. Лицо матери обрамляла тонкая кремовая вуаль, она оживляла ее лицо и подчеркивала синеву глаз. Донья Эльвира с мрачным видом тряслась рядом с ней на муле, наотрез отказавшись от паланкина. Столь же мрачная Беатрис сидела в седле своего коня, уставившись куда-то в пространство.

— Я думала, тебе хотелось приключений, — сказала я ей, пряча улыбку.

— Приключений? — бросила она в ответ. — Какие забавы можно найти в монастыре Святой Анны? Разве что тонкие простыни и чечевичную похлебку.

Она была права, мысль о поездке в Авилу меня радовала. Если Беатрис, вне всякого сомнения, ждала мгновенных перемен, вызванных письмом, то я с каждым днем вздыхала все с большим облегчением, полагая, что таковых не предвидится. И тем не менее понимала, что моя подруга терпеть не может однообразия. По мере того как Беатрис выходила из подросткового возраста, превращаясь, вопреки собственному желанию, в красивую молодую женщину, она становилась все беспокойнее, хотя никто из нас не осмеливался сказать об этом вслух. Я слышала, как донья Клара вполголоса говорила донье Эльвире, что девушкам вроде Беатрис нужно раннее замужество, чтобы остудить их чересчур горячую кровь, но Беатрис, казалось, не замечала знаков внимания со стороны мужчин, равнодушно проходила мимо свистевших ей вслед слуг. Вечерами в наших комнатах она со смятением разглядывала свои растущие груди и становящиеся шире бедра — свидетельство того, что вскоре она уже не сможет делать вид, будто женственность над ней не властна.

— Ты могла бы попросить дона Бобадилью взять тебя с собой в город, — предложила я, доставая из седельной корзины завернутые в тряпицу хлеб и сыр, дорожный обед от доньи Клары. — Кажется, донья Эльвира хотела что-то купить. Вчера говорила про ткань для новых платьев и плащей.

— Да, и тогда папа сможет устроить нам невыносимо долгую прогулку вокруг стен Авилы, — ответила Беатрис. — Будто я уже сто раз этого не видела.

Я протянула ей ломоть свежевыпеченного хлеба:

— Хватит дуться. У тебя лицо на кислое яблоко похоже.

При упоминании яблока Канела навострил уши. Я погладила его по шее. Альфонсо прав: хотя мулы и считались лучшими верховыми животными для незамужних девиц, мои дни езды на недоконях безвозвратно закончились.

Скорчив гримасу, Беатрис съела хлеб и сыр, затем наклонилась ко мне и сказала:

— Можешь притворяться как угодно, но я знаю — тебе не меньше моего любопытно, что означает то письмо от короля. Я видела, как ты открывала сундук и заглядывала в него ночью, думая, будто я сплю. Наверняка прочла письмо столько же раз, сколько я видела стены Авилы.

Я потупила взгляд, думая, что сказала бы Беатрис, поведай я ей, какую тревогу на самом деле внушает мне то письмо.

— Конечно, мне интересно, — ответила я, понизив голос, чтобы ехавшая впереди мать меня не услышала. — Но, возможно, король хотел лишь сообщить нам, что королева родила дочь.

— Думаю, да. Но не забывай — сперва его наследником был Альфонсо, и многие утверждают, будто Энрике бесплоден. Возможно, ребенок не его.

— Беатрис! — чересчур громко воскликнула я.

Мать обернулась, и я улыбнулась и быстро сказала:

— Она хочет съесть весь хлеб.

Мать неодобрительно посмотрела на Беатрис.

Как только она отвернулась, я прошипела:

— Как ты можешь такое говорить? Или, еще лучше, где ты вообще такое слышала?

Она пожала плечами:

— Слуги сплетничают. Они ходят на рынок, общаются с торговцами. Если честно, это даже не тайна. Все в Кастилии только об этом и говорят — будто королева родила, чтобы избежать того, что случилось с первой женой Энрике. Или ты забыла — его брак с Бланкой Наваррской распался из-за того, что за пятнадцать лет она так и не смогла родить ребенка? Заявляла, что король ни разу не исполнил супружеского долга, но тот утверждал, будто ему помешало некое колдовство. Так или иначе, супругу отправили прочь, и ее место заняла новая королева из Португалии, которая приходится племянницей твоей матери и знает, что двое детей ее тетушки могут однажды поступить с ней так же, как Энрике поступил с твоей матерью.

Я уставилась на нее:

— Чушь! Никогда не верила пустопорожним слухам и тебе не советую. Скажи честно, Беатрис, что на тебя нашло?

Я отвернулась, глядя на приближающиеся стены Авилы. Впечатляющая стена с восьмьюдесятью восьмью укрепленными башнями, что были возведены столетия назад для защиты Авилы от набегов мавров, змеиным кольцом окружала город. Расположившись на отмеченном огромными валунами каменном утесе, где не росли деревья, Авила сурово смотрела с высоты на провинцию-тезку, и строгие башни ее алькасара и собора, казалось, пронзали лазурное небо.

Несмотря на заявление Беатрис, что все это она уже видела много раз, моя фрейлина приподнялась в седле, на щеках проступил румянец. Я надеялась, что волнение при виде города отвлечет ее от сплетен и рассуждений, которые, подслушай нас кто, не принесли бы нам ничего, кроме вреда.

Проехав через арку ворот, мы направились к северо-восточной окраине города, где находился монастырь. Вокруг шли по своим делам тысячи людей, слышались крики торговцев и грохот повозок по булыжной мостовой. Но я почти ничего не замечала, размышляя над словами Беатрис. Казалось, я не могу убежать от тени, которую надеялась оставить позади, в Аревало.

Настоятельница, предупрежденная заранее о высочайшем визите, встретила нас во дворе монастыря. Пока дон Бобадилья и слуги занимались лошадьми, нас провели в общий зал, где уже ждал обед. Беатрис ела так, будто страшно проголодалась, хотя нам подали всего лишь чечевичную похлебку с кусочками свинины, после чего ушла с доньей Эльвирой, надеясь уговорить отца взять их с собой в город. Я осталась с матерью в часовне. А потом, когда ее величество удалилась побеседовать с настоятельницей, давней подругой, которая заведовала монастырем по королевскому указу, я отправилась побродить по саду.

Меня окружали лимонные и апельсиновые деревья. Несколько монахинь, что молча вспушивали землю, кротко улыбнулись мне, пока я шла по извивающейся тропинке, вдыхая запах розмарина, тимьяна, ромашки и других ароматных трав. Я потеряла чувство времени, грелась в лучах солнца, падавших на ухоженную землю, которая снабжала монахинь почти всем необходимым; им никогда не приходилось покидать благословенные стены. Казалось, будто последних нескольких недель вообще не существовало. Здесь, в Санта-Ане, трудно поверить, что может случиться нечто дурное и в эту мирную обитель вдруг вторгнется внешний мир со всеми его испытаниями и интригами.

Подойдя к стене, что граничила с аккуратными овощными грядками, я взглянула на стоящую рядом церковь и остановилась. Высоко на шпиле виднелось переплетение веток — одинокое гнездо расположилось на головокружительной высоте.

— Аистиха — хорошая мать. Она умеет защитить своих птенцов, — послышался чей-то голос.

Судорожно вздохнув, я повернулась и увидела перед собой до боли знакомое лицо человека, которого никак не ожидала здесь встретить. Вспомнила, как он взял меня на руки и вынес из смертной комнаты отца в ночь…

— Монсеньор архиепископ, — прошептала я и присела в реверансе из уважения к святому сану.

Он улыбнулся, обнажив кривые зубы, никак не подходившие к его румяным щекам, толстым губам и крючковатому носу. Столь же контрастировали его ласковый голос и пронизывающий взгляд.

— Изабелла, дочь моя, как же ты выросла.

Мысли мои лихорадочно сменяли друг друга. Что делает в Санта-Ане архиепископ Каррильо Толедский? Почему он приехал сюда именно тогда, когда здесь оказались мы? Что-то подсказывало мне — о простой случайности не может быть и речи.

— У тебя такой вид, будто ты увидела привидение, — усмехнулся он. — Неужели забыла меня?

— Нет, конечно же нет, — в смятении пробормотала я. — Простите. Я просто… не ожидала вас здесь встретить.

Он наклонил большую голову:

— Почему бы и нет? Архиепископы часто совершают путешествия во благо своих братьев во Христе, а здешние сестры всегда были ко мне добры. К тому же я решил, что лучше будет встретиться с твоей матерью вдали от Аревало. Мы с королевой только что о многом говорили, и, когда я сказал, что хотел бы видеть тебя, она ответила, что ты пошла в сад.

— С моей матерью? — Я уставилась на него. — Она… она знала, что вы будете здесь?

— Конечно. Мы много лет переписываемся. Она постоянно сообщает мне об успехах твоего брата и твоих собственных. Кстати, я удивлен, что ты одна. Где дочь Бобадильи?

Архиепископ огляделся вокруг, взмахнув алой мантией с белым крестом, приложил руку ко лбу. Работавшие в саду монахини тайком ускользнули, и теперь, когда остались только я и он, мне показалось, будто воздух наполнился острым запахом шерсти, пота, лошадей и еще одним, дорогим мускусным. Мне не был прежде знаком аромат благовоний служителя церкви, и отчего-то он показался мне неуместным.

— Беатрис поехала в город купить ткани, — сказала я.

— Ах вот как! — Улыбка его стала шире. — Но мне говорили, будто вы с ней неразлучны.

— Да, мы росли вместе. Она моя спутница и подруга.

— Верно. Без друзей никак, особенно в таком месте, как Аревало.

Он замолчал, устремил на меня пронизывающий взгляд, сложив руки на округлом животе. Я невольно уставилась на его ладони. Это не были руки служителя церкви — белые, ухоженные и мягкие. Несмотря на полагающийся ему по сану перстень с печатью, пальцы его загорели на солнце и были покрыты шрамами, а под ногтями чернела земля, словно у крестьянина.

Или воина.

Сухой смешок вновь заставил меня взглянуть ему в лицо.

— Вижу, ты столь же наблюдательна, как и скромна. Подобные качества сослужат добрую службу при дворе.

При дворе…

Сад словно превратился в хрупкий нарисованный задник.

— При дворе? — услышала я собственный голос.

Каррильо указал на каменную скамью:

— Садись. Похоже, я тебя встревожил, хотя это и не входило в мои намерения. — Он опустился на скамью рядом со мной и негромко заговорил: — Тебе это может показаться странным, учитывая, сколько прошло времени, но его величество король недавно проявил интерес к тебе и твоему брату, поручив мне лично удостовериться, в каких условиях вы живете. Потому я и здесь.

Сердце мое подпрыгнуло под корсажем. Я глубоко вздохнула, пытаясь сосредоточиться:

— Как видите, у меня все хорошо. И у брата тоже.

— Да. Жаль, что инфант Альфонсо не смог приехать, но мне говорили, он недобросовестно относится к урокам и его оставили учиться.

— Не такой уж он и нерадивый, — быстро сказала я. — Просто иногда отвлекается. Обожает бывать на природе, ездить верхом, охотиться, ухаживать за животными, а мне… мне больше нравится учиться. Конечно, ездить верхом я тоже люблю, но провожу больше времени над книгами, чем он.

Я понимала, что своим бессвязным лепетом лишь пытаюсь предотвратить неизбежное. Архиепископ никак не реагировал, не сводя с меня внимательного взгляда. Что-то в его глазах беспокоило, хотя я и не знала, что именно. Внешне он нисколько не изменился, все тот же, каким я запомнила его в детстве, — рослый и располагающий к себе, благожелательный и заслуживающий доверия человек, который защитил мою мать в трудную минуту.

И все же мне хотелось, чтобы он ушел. Я не желала слышать того, что он собирался сказать.

Боялась, что моя жизнь полностью изменится.

— Рад, что у вас все хорошо, — сказал он, — тем более учитывая обстоятельства. И тем не менее наш король считает, что вы заслуживаете лучшего. В частности, он просил вас прибыть ко двору и нанести ему визит.

Во рту у меня пересохло, и я сумела лишь тихо проговорить:

— Конечно, для меня это большая честь. Но я вынуждена попросить вас передать его величеству, что мы не можем, ради нашей матери. Мы ее дети, и она в нас нуждается.

Немного помолчав, архиепископ ответил:

— Боюсь, не получится. Не хотелось бы об этом упоминать, но мне известно о… недомогании вашей матери. Его величество, естественно, ничего не знает, но если проведает, то может счесть, что в таком состоянии женщина не должна и далее обременять себя заботой о сыне и дочери, которые вступают в пору юности.

Я с силой сжала руки, пытаясь подавить дрожь:

— Мы… мы ничем ее не обременяем, монсеньор.

— Никто этого и не говорил. Но вы — часть королевской семьи — жили вдали от двора с тех пор, как ваш сводный брат, король, вступил на трон. Он желает это исправить. — Архиепископ мягко дотронулся до моих стиснутых рук. — Дитя мое, я вижу, ты встревожена. Не облегчишь ли передо мной свою душу? Я служитель Господа, и все, тобой сказанное, останется в строжайшей тайне.

Мне не понравилось прикосновение его тяжелой руки, и, не в силах сдержаться, я сердито бросила:

— Мы много лет жили, не получая даже весточки от моего брата-короля, а теперь он вдруг пожелал видеть нас при дворе? Простите, но я не могу не усомниться в его искренности.

— Понимаю. Но тебе нечего опасаться. У короля по отношению к вам нет дурных намерений; он просто желает, чтобы в столь важный период его жизни ты и Альфонсо были рядом. Тебе ведь хочется увидеть маленькую племянницу, верно? И королеве не терпится оказать тебе радушный прием. У тебя будут учителя, новые комнаты и платья. Альфонсо получит собственную прислугу. Пришла пора вам обоим занять свое место в мире.

Он не сказал ничего такого, о чем бы я не думала с тех пор, как прочитала письмо короля. Казалось, я всегда знала — рано или поздно этот день наступит. Трагедия привела нас в Аревало, находившийся вдали от привычного нам мира, но королевским детям не пристало влачить существование в продуваемых всеми ветрами замках на краю света.

— А что с нашей матерью? — спросила я. — Что будет с ней?

— Его величество не собирается навсегда лишать вас матери. Как только вы обустроитесь при дворе, он пошлет и за ней. Но сперва вы с инфантом Альфонсо должны прибыть в Сеговию, чтобы отпраздновать рождение принцессы Иоанны. Король хочет, чтобы вы оба присутствовали на ее крещении.

Я посмотрела на него:

— Когда мы должны ехать?

— Через три дня. Ваша мать все знает и понимает. Донья Клара, другие фрейлины и прислуга о ней позаботятся. Твоя подруга Беатрис, конечно, может поехать с тобой, и ты будешь писать из королевского дворца так часто, как только пожелаешь. — Он замолчал, и на миг мне показалось, будто на лице его промелькнула неприятная гримаса. — Сожалею, что встревожил тебя, но обещаю — при дворе ты ни в чем не будешь нуждаться. Я хочу, чтобы ты во всем положилась на меня, ибо я твой друг. Я поддерживал вашу мать все эти годы, чтобы вы могли оставаться с ней в Аревало, но даже мои возможности небеспредельны. В конце концов, я всего лишь слуга короля и должен выполнять его волю.

— Понимаю. — Я встала и поцеловала его протянутую руку.

Он положил ладонь мне на голову.

— Милая моя инфанта, — пробормотал он, а затем повернулся и ушел, вздымая за собой мантию.

«Услуга в обмен на услугу…»

Вспомнив эти загадочные слова, сказанные много лет назад, я крепко стиснула край скамьи. Я не видела, как Беатрис вошла через открытую аркаду возле монастырских помещений по соседству с садом, вообще не замечала ее, пока не повернулась и не увидела, как моя фрейлина приседает в реверансе перед проходящим мимо Каррильо. Стоило тому уйти, как она подобрала юбки и побежала ко мне. Я расправила плечи, хотя мне казалось, что у меня подкашиваются ноги.

— Dios mio! — тяжело дыша, воскликнула она. — Это ведь был архиепископ Каррильо? Чего он хотел? Что сказал тебе?

Беатрис замолчала, вглядываясь в мое лицо.

— Он пришел за тобой и Альфонсо, да? Забирает вас во дворец?

Я уставилась туда, где только что скрылся архиепископ, а затем медленно кивнула. Подруга протянула ко мне руки, но я отодвинулась.

— Нет, — пробормотала я. — Хочу побыть одна. Иди, прошу тебя. Присмотри за матерью. Я скоро приду.

Я демонстративно отвернулась, оставив ее со страдальческим выражением на лице. Впервые я приказывала, зная, что это причинит ей боль. Но у меня не оставалось иного выхода. Мне было необходимо ее прогнать.

Не хотелось, чтобы кто-то видел мои слезы.