На обочинах дороги собралась шумная толпа. Мужчины в свежевыстиранных камзолах и лосинах размахивали шляпами с приколотыми к ним гвоздиками; женщины в расшитых шалях держали за руку детей, глядя вслед движущейся процессии. Верхом на лошадях в разукрашенных попонах ехал весь королевский двор — вельможи в одеждах из дамаста с золотым шитьем, дамы в роскошных плащах и развевающихся вуалях, слуги в ливреях и мрачные стражники рядом с бесконечной вереницей запряженных мулами повозок со всем нашим имуществом.

Я смотрела из окна экипажа на народ, выстроившийся на фоне незнакомых мне ярко-зеленых долин — плодородной родины моего мужа, которую видела впервые. Я изо всех сил пыталась улыбнуться, глядя на его подданных, которые ждали много часов и даже дней, заранее получив известие о нашем прибытии в столицу Арагона Сарагосу, где тамошние кортесы должны были принести клятву верности нашему двухлетнему сыну. То была очередная веха династии, символический союз двух королевств с одним наследником.

Я вглядывалась в голову процессии, где ехал Фернандо с сидящим впереди него в седле Хуаном, муж махал рукой и улыбался, а я плотно сжимала губы, чтобы удержаться от приказа немедленно доставить сына ко мне.

— Ничего с его высочеством инфантом не случится, — сказала Беатрис, сидевшая на подушках напротив меня. Инес и мои дочери ехали в отдельном паланкине; Беатрис же недавно призналась мне, что наконец забеременела, и я настояла, чтобы она осталась со мной, зная, сколь тяжело путешествовать в подобном состоянии. — Только послушай, как его приветствуют арагонцы! К тому же там его величество и Чакон, на случай если инфант устанет.

— Знаю. — Я помахала рукой, поняв, что в толпе меня увидели.

Мне тоже хотелось ехать верхом, рядом с Хуаном, но, когда мы выходили из алькасара в Сеговии, я споткнулась на лестнице и повредила лодыжку, отчего пришлось удовольствоваться экипажем, что, впрочем, вполне меня устраивало. После многочасового путешествия из Кастилии, после всех тревог о чистоте комнат, где нам приходилось останавливаться, о свежей воде и провизии, не говоря уже о здоровье сына, я чувствовала себя не лучшим образом. К тому же, подумала я, глядя на кожаную папку, распухшую от жалоб и петиций, мне было чем заняться по пути в Сарагосу.

— Он уже не так страдает от колик, — добавила Беатрис, когда я неохотно задернула занавеску. — Его больше месяца не лихорадит. Так что врачи наверняка правы: ему становится лучше.

— Должны быть правы, — пробормотала я, — учитывая, скольких я наняла и как много они берут.

Я помолчала, увидев понимающий взгляд подруги.

— Исабель никогда столько не болела в детстве, как Хуан, — срывающимся голосом произнесла я, — а Хуана всего лишь в год от роду так энергична, что даже обидно. Почему Господь насылает на нас такие испытания? Мы делали для Хуана все, что могли; слуги отдают ему себя без остатка, а толпа врачей едва не высосала из него всю кровь пиявками и снадобьями. И все равно у него сыпь, сухой кашель и жуткая лихорадка… — Я содрогнулась при воспоминании о многих бессонных ночах у постели сына. — Будто нас за что-то наказывают.

— Перестань, — сказала Беатрис. — Зачем Господу наказывать тебя или твоего сына? Хуан просто слишком нежный. Но он вырастет сильным, вот увидишь.

Я рассеянно кивнула в ответ на приветственные крики, зная, что они на пользу как Хуану, которому редко дозволялось бывать на публике, так и Фернандо, радовавшемуся возможности показать сына своему королевству. Полезно это и яростно боровшемуся за независимость народу Арагона, который требовалось убедить вступить в союз с Кастилией. Но меня не оставляли мысли о таящихся повсюду опасностях, от невидимых камней на дороге, о которые могла споткнуться лошадь, до чумных язв на чьей-либо протянутой руке.

Глубоко вздохнув, я заставила себя переключить внимание на папку. Взяла первую пачку докладов, и внутри у меня все оборвалось. Беатрис, видимо, заметила, как изменилось мое лицо, и усмехнулась:

— Опять от Торквемады? Что на этот раз сообщает наш ворон?

Я едва не рассмеялась. Неисправимая, как всегда, Беатрис за глаза называла так моего главного инквизитора, утверждала, что он, где бы ни оказался, всегда накаркивал беду.

— От кого же еще? — Я скользнула взглядом по первому написанному его плотным почерком абзацу. — Ему нужно больше денег для платы осведомителям. Говорит, что, с тех пор как он учредил наш трибунал в Севилье, арестовано свыше восьмидесяти подозреваемых и еще шестеро осуждены на этой неделе, да смилостивится Пресвятая Дева над их душами.

Я перекрестилась, чувствуя подступившую к горлу тошноту. Хотя и знала, что иного способа нет, что только огонь может спасти тех, кто отказался отречься, — ибо, лишь испытав адские муки на земле, их души могли обрести спасение в раю, — я не могла вынести мысли, что к тонким ароматам города теперь примешивается запах горящей плоти.

— Это, значит, скольких он уже сжег? Двенадцать, тринадцать? — спросила Беатрис, выдергивая болтающуюся нитку из корсажа.

Я не ответила, продолжила читать со все большим изумлением.

— Только послушай! — воскликнула я. — Он сообщает, что ему нужны деньги, поскольку сотни обращенных бегут в королевство Гранада, где мавры обещают им убежище.

Я подняла взгляд:

— Они что, действительно предпочитают жить среди неверных? Но Священный трибунал существует в Андалусии всего полгода; вряд ли количество смертей можно назвать чрезмерным. Торквемада говорит, что массовый исход может повлиять на экономику юга. Торговля быстро сходит на нет по мере того, как обращенные бросают дома и ремесла, зачастую никого не предупреждая.

— И чего он от тебя ждет? — спросила Беатрис. — Не можешь же ты попросить мавров не пускать беженцев к себе в королевство, хотя, держу пари, они обчищают каждого, кто пересекает границу.

Нахмурившись, я отложила доклад:

— Что ж, с этим нужно что-то делать. Подданные должны подчиняться нашим повелениям, а не бежать. Я пошлю Торквемаде денег, а как только мы доберемся до Сарагосы, издам через Фернандо указ, запрещающий без особого разрешения покидать города, где работает инквизиция. Как говорит Фернандо, истинным христианам нечего бояться, ибо им нечего скрывать.

— Конечно, — кивнула Беатрис, обрадованная, что новость отвлекла меня от тревоги за сына.

Я открыла следующий доклад и вскоре с головой ушла в работу, позабыв, как всегда, о прочих заботах. По крайней мере, здесь ничто не было надо мной властно; в делах своего королевства я была высшим судьей после Бога, лишь изредка предаваясь волнениям, которые влекло за собой материнство.

Мы добрались до Сарагосы два дня спустя. Яркое северное небо мерцало подобно серебристому холсту над широкой рекой Эбро, вытянутыми шпилями собора Святого Сальвадора и алебастровыми бастионами дворца Альхаферия, где родилась святая Исабель Португальская, мой предок. Дворец должен был стать нашей официальной резиденцией на время пребывания в городе. Народ Сарагосы встретил нас многодневными празднествами; несколько недель спустя, утомленные чередой мероприятий, в число которых входило возложение цветов покровительнице города, Богоматери из Пилара, мы с Фернандо гордо наблюдали, как кортесы Арагона приносят клятву верности наследнику, нашему сыну.

Мы пробыли в Сарагосе до ноября, затем вернулись в Кастилию, в наш дворец в Медина-дель-Кампо, где собирались остаться на зиму. Здесь я обнаружила, что беременна, как и Беатрис. И в этом же замке одним холодным днем мы получили известие, которому предстояло решить нашу судьбу.

Фернандо дремал у огня, охотничьи собаки спали у его ног, а мы с Исабель вышивали алтарный занавес для местного собора. Я то и дело поглядывала на группу женщин, что занимались неподалеку шитьем; беременная Беатрис вернулась в Сеговию, к Кабрере, и оставила вместо себя нескольких местных дам, в большинстве своем молодых и неопытных, и за ними приходилось постоянно наблюдать, чтобы не ударились по глупости в неподобающее поведение. Меньше всего мне хотелось заниматься устройством поспешных свадеб в награду за распутство. Среди них была дальняя родственница Беатрис, Мария де Бобадилья, — темноволосая красотка с пышными формами и удивительными зелеными глазами. Будучи более искушенной, нежели другие девушки, Мария осознавала цену своих достоинств и уже через несколько дней после приезда начала вызывать интерес у здешних кавалеров. Однако беспокоил меня лишь один мужчина, и я в очередной раз пронзила Марию взглядом василиска, заметив, как она посматривает на моего мужа.

В комнату поспешно вошла Инес в сопровождении юноши в плаще, настолько грязного и пыльного, что его ливрею было почти не разглядеть. Упав передо мной на колени, он достал из-под грязного камзола такой же грязный конверт.

— Срочное известие от маркиза де Кадиса, — хриплым от усталости голосом проговорил гонец. — Город Саара захвачен маврами. Мой сеньор захватил в ответ мавританскую цитадель Альхама-де-Гранада, но ему требуется немедленное подкрепление, чтобы удержать ее и отомстить за падение Саары.

Рядом со мной замерла десятилетняя Исабель, широко раскрыв прекрасные зеленовато-голубые глаза. Фернандо пробудился от дремы и успел уловить последние несколько слов гонца.

— Не может быть, — сказал он. — Саара неприступна, словно монастырь. А в Альхаме — знаменитые горячие источники; это любимое место отдыха халифов вблизи Гранады. Король Абу аль-Хасан Али скорее бросится на собственный меч, чем позволит кому-либо завладеть Альхамой.

— Да, — добавила я, несмотря на отчаянно бьющееся сердце, — и со времен войны с Португалией у нас мирный договор с королем аль-Хасаном. Он никогда бы так вызывающе его не нарушил.

— Хотя он еще должен нам самородок из обещанной дани, — мрачно заметил Фернандо, затем поднялся и выхватил послание у гонца.

Я дала знак Инес, которая налила бедняге кубок вина, пока Фернандо ломал печать на пергаменте.

Он молча читал, все больше хмурясь, а затем ошеломленно посмотрел на меня.

— Это правда, — проговорил он с холодной яростью в голосе. — Саара сдалась аль-Хасану; мавританский пес захватил ее в отместку за пограничные стычки, которые у него происходили с Кадисом. Мавры вырезали всех мужчин, а женщин и детей забрали в рабство в горный город Ронду. В ответ Кадис скрытно атаковал Альхаму. Да хранит его Бог — он ударил в самое сердце мавританских владений!

Муж сунул бумагу мне. Взяв ее дрожащими руками, я пробежала взглядом по строчкам.

— «„Ay de mi, Альхама!“ — возопил аль-Хасан, услышав о падении Альхамы», — прочла я вслух в затихшей комнате, чувствуя подступивший к горлу комок. — Кадис заявляет, что аль-Хасан страшно отомстил ему и его людям, напав на них столь многочисленными силами, что ему пришлось обращаться за помощью к своей жене и герцогу Медина-Сидонии.

— Majestad, — хрипло сказал промочивший горло гонец, — мой господин пока противостоит аль-Хасану и его псам, но ему требуется больше людей, чтобы удержать Альхаму и отбить Саару. Он также просил передать вам, что аль-Хасан не в ладах с сыном, принцем Боабдилем, который вышвырнул аль-Хасана из Гранады и заявил права на трон; мой сеньор говорит — все мавританское королевство под угрозой из-за их ссоры.

— Мавры нападут на нас, мама? — прошептала Исабель.

Ее дрожащий голос вывел меня из оцепенения.

— Нет, — быстро сказала я, поворачиваясь к ней. — Конечно нет, hija mia. Они в Андалусии. Здесь мавров нет.

— Но были. — Она взглянула на меня испуганными глазами. — Маврам ведь раньше принадлежала часть Кастилии, да? Что помешает им прийти опять?

Я замерла, не зная, как ответить; ее вопрос застиг меня врасплох.

— Мы их остановим, — сказал Фернандо. — Если придется, мы с мамой загоним всю эту грязную орду в море.

Он посмотрел на меня:

— Изабелла, время не ждет. Мы должны помочь Кадису. А ссора аль-Хасана и Боабдиля нам только на руку, если быстро воспользуемся преимуществом.

— Преимуществом? — переспросила я. — Ты хочешь сказать… что мы должны…

Он кивнул. Мария де Бобадилья возбужденно захлопала в ладоши.

— Si, Majestad! — радостно воскликнула она с горячностью, свойственной торговке рыбой. — Мавры — настоящий сброд. Если вы их не истребите, они нас поработят!

Исабель побледнела. Я представила себе ее ночные кошмары о демонах в тюрбанах, которые добрались до нас, несмотря на то что Гранада в течение столетий оставалась расколотым и ослабленным внутренними раздорами королевством, которое защищали лишь горы Сьерры и прибыльная торговля с турками и другими восточными соседями.

— Вы пугаете инфанту, — резко бросила я.

Мария присела в реверансе, демонстрируя соблазнительную грудь в вырезе платья. Проследив за взглядом Фернандо, я сказала еще резче:

— Нам с мужем нужно все обсудить наедине. Инес, проследи, чтобы о гонце должным образом позаботились; остальных прошу сопроводить инфанту в галерею. Присоединюсь к вам, как только смогу.

Мы с Фернандо остались одни. С трудом пытаясь подавить охватившую меня ревность, я услышала его голос:

— Пора объявить Реконкисту, Изабелла. Знаю, мы надеялись, что этого не случится, но мы не можем допустить, чтобы неверные заявили свои права хотя бы на один камень на христианской земле. Мой предок Фернандо Первый отвоевал Саару у мавров четыреста лет назад, и теперь мы должны выступить в ее защиту.

По моему телу пробежала дрожь. Случилось то, чего я меньше всего ожидала и о чем меньше всего хотелось думать.

— Ты не хуже меня знаешь, что наша история полна ошибок предков. Каждый раз, что-то приобретая в борьбе с маврами, мы что-то теряли. Реконкисту всегда легче начать, чем победить в ней.

— И все же мы должны попытаться. — Он подошел и положил руки мне на плечи. — Это наш священный долг как монархов, но, более того, пора положить конец восьми столетиям высокомерия неверных, неудачных перемирий, лжи и обмана. Мавры знают не хуже нас, что подобное положение дел не может длиться вечно. В течение веков они удерживают лучшие земли в Андалусии, средиземноморские порты и сам город Гранаду. Мы должны вернуть то, что принадлежит нам по праву.

Я посмотрела в его горящие глаза:

— Разве мы не можем просто выступить на стороне Боабдиля против короля аль-Хасана и послать подкрепление Кадису?

— Именно так и поступим! Используем Боабдиля, чтобы вогнать клин в сердце мавританского королевства, а потом, ослабив его, окончательно уничтожим. Гранада и ее богатства станут нашими. — Он хрипло рассмеялся. — Только подумай, mi luna, — вся Испания наконец объединится под одной короной, став единой страной с единой верой. Вот наше предназначение; мы должны принять вызов и показать миру, что собой представляют Изабелла и Фернандо.

Все мое существо протестовало против этого дорогостоящего и катастрофически опасного предприятия, в котором ничто не гарантировало нашей победы. Мало кому из королей удавалось одержать верх над маврами, и победа их никогда не оказывалась полной. Однако Фернандо не терпелось продемонстрировать отвагу в самом важном деле нашей жизни, и свои опасения я оставила при себе.

Что бы я ни говорила, меня никто не стал бы слушать. Волнение, начавшееся при дворе после того, как разошлось известие о падении Саары, было уже не остановить, и, несмотря на невероятные сложности, которые влекло за собой наше предприятие, мы вынуждены были отвечать. К тому же Фернандо был нрав: священная война против мавров стала нашим предназначением. Мы не могли позволить, чтобы они оставались правителями на христианской земле, удерживая в неволе богатую и желанную часть наших южных владений. Я надеялась, что война случится на моих условиях, после того как наполнится казна и будет наведен порядок в королевстве; мне хотелось самой принять решение, где и когда мы станем сражаться, поскольку из истории знала, что подобный Крестовый поход дорогостоящ, опустошителен и крайне тяжел.

Но Реконкиста все равно началась, со мной или без меня.

Я обняла Фернандо, и он прошептал:

— Ни одной башни, любовь моя. Мы не оставим им ни единой башни, где они могли бы спрятаться.

И я сдалась, став частью великого Божественного плана.

В январе тысяча четыреста восемьдесят второго года мы запросили у кортесов средства на войну и затребовали в Риме папский эдикт на Крестовый поход. После мессы в Толедо, где мы с Фернандо молились за порабощенных в Сааре и благодарили Господа за то, что даровал нам освобождение Альхамы, мы поднялись на драпированный золотом помост и объявили о намерении лично отправиться на юг руководить кампанией против мавров.

Хотя я старалась не высказывать вслух свои сомнения, наши кортесы оказались не столь благоразумны. Они проголосовали лишь за средства на непосредственные расходы, отказавшись одобрить остальное, пока мы не докажем, что наши усилия того стоят. Я постоянно была рядом с Фернандо, который не спал и почти не ел, наблюдая за исполнением наших планов и тайным союзом с Боабдилем, и меня не покидала мысль, что придется оставить детей с Беатрис и Кабрерой в Сеговии. Я не могла взять их с собой на войну на юг, потому что не знала в точности, что нас ждет, и к тому же была беременна. Казалось, будто моя жизнь вдруг перевернулась вверх дном.

В придачу к разлуке с детьми мне пришлось сократить численность прислуги, на содержание которой нам не хватало денег. Нелегко было решить, кому оставаться, а кому уйти, но я с хладнокровным наслаждением прогнала со службы Марию де Бобадилью. У меня не было доказательств, что она позволила себе нечто большее, чем строить глазки моему мужу, но все же, воспользовавшись возможностью, я выдала ее замуж за нового губернатора Канарских островов и отправила прочь. Когда мимоходом упомянула об ее отъезде Фернандо, он, к моему облегчению, не придал этому никакого значения. Его занимала лишь мысль о том, как обагрить мавританской кровью свой меч.

К середине апреля мы обосновались в андалусийском городе Кордове, когда-то знаменитой мавританской южной столице, с величественной мечетью с красными колоннами и укрепленным алькасаром. Здесь мы с Фернандо встретились с нашими южными сеньорами и капитанами и решили, что первым шагом станет захват города Лохи, близость которого к Альхаме и Гранаде укрепит оборону и даст красноречивый намек маврам.

— Нельзя позволить, чтобы аль-Хасан решил, будто мы колеблемся, — сказал Фернандо, когда я пришла в его покои, чтобы еще раз обсудить наши планы. — После захвата Лохи Гранада станет еще уязвимее, и он поймет, что мы не намерены шутить. Это облегчит задачу и гарнизону Кадиса, который удерживает Альхаму почти в одиночку. Лоха здесь, — добавил он, показывая на карту. — Как и большинство городов в Андалусии, она стоит на утесе над ущельем.

Я взглянула на рисунок местности:

— Если это ущелье столь глубоко, как кажется, мы не сможем застать город врасплох, как Кадис — Альхаму. Придется устраивать настоящую осаду.

Он кивнул:

— Именно этим ты и займешься, любовь моя.

— Правда? — Я улыбнулась, положив ладонь на вздувшийся живот. — Хочешь, чтобы я в таком состоянии надела доспехи и поехала с тобой?

— Отличное было бы зрелище, — усмехнулся он. — Но на самом деле мне нужно, чтобы ты занялась обеспечением войск. Никто лучше тебя не умеет экономить, а нам потребуется растягивать те гроши, что сочли нужным выделить кортесы, как можно дольше. Необходимо наилучшим образом подготовить наших солдат. Не забывай, этот волк аль-Хасан нас ждал и у него было достаточно времени, чтобы сплотить силы. Хотя Боабдиль по условиям союза пообещал отказать отцу в любой помощи, у аль-Хасана до сих пор хватает людей и копий.

Глубоко тронутая доверием Фернандо, я с радостью согласилась помочь, несмотря на усталость и выросший живот. На восьмом месяце беременности я выбивалась из сил почти сразу после пробуждения и носила, подобно местным жителям, лишь свободные халаты, вмещавшие массивный живот и впитывавшие пот, ибо летом Кордова превращалась в еще большее пекло, чем Севилья.

Во двориках алькасара цвели лаванда, жасмин и розы, столь благоухающие, что от одного лишь прикосновения подола вздымались облака аромата. Однако я проходила мимо них, не замечая, занятая с рассвета до полуночи. Учитывая ограниченность средств, мне приходилось импровизировать, сокращать придворные расходы, чтобы хватило денег на оружие, доспехи и палатки, на скотину, кур и другую живность, а также на вино, ячмень и прочее зерно — все это требовалось для пропитания солдат во время длительной осады. Ночью я корпела над бухгалтерскими книгами вместе с исполнительным Карденасом, проверяла и перепроверяла каждую сумму, заимствовала из собственного кошелька на военные нужды, зная, что непредвиденные события могут потребовать дополнительных расходов.

Трудам моим пришел конец, когда двадцать восьмого июня у меня внезапно начались схватки во время заседания совета. Минуту назад я представляла реестр необходимых закупок, а в следующую — уже сгибалась пополам от невыносимой боли. На глазах у замолкших сеньоров Фернандо быстро помог мне подняться, а женщины увели в комнату для родов, где и отошли воды, хлынув на вышитые красные кожаные туфли.

Последующие сутки прошли как в тумане. Фернандо отказывался отходить от меня, презрев обычай, по которому мужчины к родам не допускались. Он вытирал мне лоб смоченной прохладным мятным настоем тряпкой и громко отдавал приказы повитухам, не знавшим, как себя вести в его присутствии. Хотя я не осознавала почти ничего, кроме собственного измученного тела, чувствовала, что он рядом, ощущала прикосновение его руки ко лбу, слышала его шепот, раз за разом повторявший:

— Тужься, mi luna. Тужься изо всех сил. Я здесь. Я тебя не оставлю.

Наконец ранним утром, издав гортанный вопль, я произвела на свет четвертого ребенка — девочку. Пока ее обмывали и передавали кормилице, я продолжала тужиться, с недоверием глядя на хлещущий из меня поток крови. Главная повитуха пробормотала, что внутри меня есть еще ребенок, близнец. Когда день сменился ночью, надо мной нависла тень смерти; сквозь полуприкрытые веки я видела ее призрачный облик и распростертые черные крылья. Повитухам наконец удалось выгнать Фернандо в коридор, где собрались вельможи. Его место заняла Инес, побуждая меня к невероятным усилиям, ибо к этому времени я настолько ослабела, что могла лишь тихо стонать.

Наконец близнец выскользнул наружу вместе со струей вязкой крови. Повитуха быстро подхватила его; увидев, как она поворачивается, чтобы завернуть младенца в пеленку и закрыть его лицо, я взвыла так, что вопль мой отдался эхом по всему алькасару.

Со слезами на глазах Инес высвободила меня из промокшей сорочки и переодела в чистую ночную рубашку. Когда она укрывала меня пахнущими лавандой простынями, я вцепилась в нее, судорожно шепча:

— Я хочу ее увидеть. Хочу взглянуть на мое дитя…

Инес покачала головой.

— Нет, Majestad, — пробормотала она. — Вы не сможете ее увидеть. А теперь отдыхайте, и да пребудет с вами Бог. С вашей дочерью все в порядке, она сейчас сосет грудь. Другая уже среди ангелов.

Но это была неправда. Малютка умерла некрещеной, невинная душа, обреченная навсегда пребывать в чистилище. Я была безутешна, не в силах заснуть, пока Фернандо не отдал бесцеремонный приказ кардиналу Мендосе, чтобы тот совершил над телом похоронный обряд и обрызгал святой водой крошечный уродливый череп нашего потерянного ребенка.

А потом муж заключил меня в объятия и держал так, пока я не заснула, тихо плача.