— Крепче держи поводья, Изабелла. Не позволяй ему чувствовать твой страх. Иначе он подумает, будто ты хочешь подчинить его себе, и попытается тебя сбросить.

Я кивнула, сидя верхом на изящном черном жеребце и сжимая в руках поводья. Туго натянутая кожа натирала руки сквозь истрепанные перчатки, и я запоздало подумала, что зря отказалась от новых — их предлагал мне в подарок на недавний день рождения отец Беатрис, дон Педро де Бобадилья. Однако гордыня — грех, который я изо всех сил пыталась побороть, но безуспешно — не позволяла признать нашу бедность и согласиться на подарок, хотя дон Педро жил с нами и прекрасно знал, насколько мы нуждаемся. Точно так же, когда брат заявил, что мне пришла пора научиться ездить на настоящей лошади, гордыня не позволила возразить.

Так и случилось, что я, тринадцатилетняя девочка, оказалась верхом на прекрасном животном, и мои руки были едва защищены старыми перчатками — кожаными, но тонкими как шелк. Конь, хоть и не слишком крупный, все равно внушал страх — он беспокойно вздрагивал и рыл копытом землю, готовый в любой момент сорваться с места, даже если я не сумею на нем удержаться.

Альфонсо наклонился ко мне со своей чалой лошади, покачал головой и слегка развел мои пальцы так, чтобы поводья свисали между ними.

— Вот, — сказал он. — Держи крепче, только рот ему не повреди. И помни — когда идешь рысью, сиди прямо, а если скачешь галопом, наклоняйся вперед. Канела — не глупый мул, вроде тех, на которых катаетесь вы с Беатрис. Это чистокровный арабский жеребец, достойный калифа. Он должен знать, что постоянно находится во власти наездника.

Я выпрямилась, устроилась поудобнее в резном седле, чувствуя себя легкой словно пушинка. Хотя в моем возрасте у большинства девочек уже начинала формироваться фигура, я оставалась столь плоскогрудой и худой, что моя подруга и фрейлина Беатрис, обладавшая куда более пышными формами, постоянно уговаривала меня побольше есть. Сейчас она так грациозно сидела в седле пестрого мерина, что казалось, ездит на нем всю жизнь. Вьющиеся черные волосы, повязанные лентой под вуалью, выделялись на фоне орлиных черт ее лица.

— Надеюсь, ваше высочество, — сказала она Альфонсо, — вы позаботились, чтобы этого прекрасного жеребца как следует объездили? Не хотелось бы неприятностей с вашей сестрой.

— Конечно. Мы с доном Чаконом сами его объездили. С Изабеллой ничего не случится. Верно, hermana?

Я кивнула, хотя меня по рукам и ногам сковывал страх. Как показать этому зверю, что он в моей власти? Словно почувствовав мои мысли, Канела отпрянул в сторону. Я дернула поводья, и он остановился, фыркнул и прижал уши, недовольный рывком за удила.

Альфонсо подмигнул мне:

— Видишь? Она вполне с ним управляется.

Он посмотрел на Беатрис и шутливо спросил:

— Помощь требуется, сеньорита? — намекая на годы словесных перепалок со своевольной единственной дочерью управляющего нашего замка.

— Сама прекрасно справлюсь, спасибо, — язвительно бросила Беатрис. — Все у нас с ее высочеством получится, стоит лишь почувствовать этих ваших мавританских жеребцов. На случай, если ты забыл, — нам уже доводилось ездить верхом, пусть даже, как ты говоришь, на глупых мулах.

Альфонсо усмехнулся, с необычной для десятилетнего мальчика легкостью развернул свою чалую. Его голубые глаза ярко блестели, подстриженные до плеч волосы подчеркивали красивые черты лица.

— На случай, если ты забыла, — заметил он, — я езжу верхом с пяти лет. Искусство верховой езды приходит с опытом.

— Верно, — прогремел со своей массивной лошади гувернер Альфонсо, дон Чакон. — Инфант Альфонсо уже стал настоящим наездником. Верховая езда — его вторая натура.

— Мы в этом не сомневаемся, — вмешалась я, прежде чем Беатрис успела ответить, и через силу улыбнулась. — Пожалуй, мы готовы, брат. Только, умоляю, не слишком быстро.

Альфонсо пустил лошадь вперед, выехал со внутреннего двора Аревало под подъемной решеткой главных ворот.

Я бросила неодобрительный взгляд на Беатрис.

Конечно же, это была ее идея. Устав от ежедневных уроков, молитв и рукоделия, сегодня утром она заявила, что нам требуется физическая зарядка, иначе мы преждевременно превратимся в древних старух. По ее словам, нас слишком долго держали взаперти, что в каком-то смысле было правдой, поскольку в этом году зима выдалась особенно суровой. А когда она спросила разрешения у нашей гувернантки доньи Клары, моя няня согласилась, ибо до сегодняшнего дня верховая езда для нас заключалась в неспешной прогулке верхом на пожилых мулах вдоль стены, что окружала замок и прилегавшее к нему селение, в течение часа перед ужином.

Но когда я переоделась в костюм для верховой езды и вышла вместе с Беатрис на внутренний двор, там уже был Альфонсо с доном Чаконом и двумя впечатляющего вида жеребцами — подарком от нашего сводного брата, короля Энрике. По словам Альфонсо, черный конь предназначался мне и его звали Канела.

С трудом подавляя тревогу, я взобралась на жеребца с помощью скамеечки для ног. Однако я еще больше встревожилась, когда поняла, что придется ехать широко расставив ноги, a la jineta, подобно маврам, сидя на узком кожаном седле с высоко поднятыми стременами, — незнакомое и не слишком приятное ощущение.

— Странное имя для коня, — заметила я, пытаясь скрыть мрачные предчувствия. — Корица светло-коричневая, а это создание чернее ночи.

Канела тряхнул гривой, повернул изящную голову и попытался куснуть меня за ногу. Не слишком доброе предзнаменование.

— Беатрис, — прошипела я, когда мы выехали на равнину, — почему ты ничего не сказала? Ты же знаешь, я терпеть не могу неожиданностей.

— Потому и не сказала, — фыркнула она в ответ. — Иначе бы ты не пришла. Заявила бы: мол, нам полагается читать, или шить, или молиться. Можешь говорить что хочешь, но надо же хоть когда-нибудь развлечься.

— И что же это за развлечение — свалиться с лошади?

— Ха! Просто представь, будто это очень крупная собака. Да, конь большой, но вполне безобидный.

— Умоляю, скажи, ты-то откуда об этом знаешь?

— Потому что иначе Альфонсо никогда не позволил бы тебе сесть на Канелу, — сказала Беатрис, яростно тряхнув головой.

Именно благодаря своей непреложной уверенности в себе она стала моей ближайшей подругой и наперсницей — хотя в ее присутствии я каждый раз испытывала как радость, так и неловкость.

Беатрис, будучи старше меня на три года, была полной моей противоположностью. С ее точки зрения, мир за воротами замка — это огромное неисследованное пространство, полное приключений. По словам доньи Клары, причина подобного безрассудства — в том, что мать Беатрис умерла вскоре после ее рождения и отец воспитывал ее в Аревало один, без женского присмотра. Жгучая брюнетка с пышными формами, в отличие от меня, угловатой и златовласой, Беатрис отличалась мятежностью и непредсказуемостью, к тому же порой бывала чересчур откровенна, что никому не во благо. Она даже бросала вызов монахиням в обители августинок, куда мы ходили брать уроки, доводя несчастную сестру Марию до отчаяния бесконечными вопросами. Моя преданная подруга всегда находила радость там, где другие ее не замечали, но при этом доставляла постоянную головную боль старшим и донье Кларе, которая тщетно пыталась объяснить Беатрис, что хорошо воспитанные девушки не должны поддаваться случайным порывам, когда им того захочется.

— Надо было рассказать донье Кларе правду, — заметила я, с трудом заставляя себя не столь крепко сжимать поводья. — Вряд ли наша прогулка верхом ей понравится.

— Да какая разница? — Беатрис взмахнула рукой. — Ты только взгляни вокруг!

Я неохотно послушалась.

Солнце клонилось к горизонту, отбрасывая дрожащее шафрановое сияние на светлое, словно отбеленная кость, небо. Слева на невысоком холме стоял замок Аревало, тускло-коричневая цитадель с шестью башнями и зубчатой стеной, что граничила с провинциальным торговым городком, носившим то же название. Справа извивалась главная дорога, путь в Мадрид, а вокруг, насколько хватало глаз, тянулись просторы Кастилии — бескрайняя земля, испещренная полями ячменя и пшеницы, лугами и рощицами исковерканных ветром сосен. В неподвижном воздухе чувствовался аромат смолы и запах тающего снега, который у меня всегда связывался с приходом весны.

— Красиво, правда? — выдохнула Беатрис с блеском в глазах.

Я кивнула, глядя на окружающие просторы — мой дом почти с тех пор, как я себя помнила. Конечно, я видела их много раз и прежде, со стен замка Аревало и во время наших ежегодных поездок с доньей Кларой в соседний город Медина-дель-Кампо, где проходила самая крупная в Кастилии ярмарка скота. Но отчего-то сегодня все выглядело иначе, как порой бывает, когда вдруг замечаешь перемены, которые внесло время в хорошо знакомую картину, сделав более темными краски и углубив контраст между светом и тенью.

Будучи практичной натурой, я убеждала себя: все дело лишь в том, что я вижу местность с более высокой точки, сидя на спине Канелы, а не привычного мула. И все же на глазах выступили слезы, а в памяти вдруг возник образ огромного зала, заполненного людьми в бархате и шелках. Впрочем, фантом прошлого тут же исчез, и, когда ехавший впереди Альфонсо помахал мне, я вмиг забыла, что сижу на незнакомом и, возможно, вероломном животном, и вонзила пятки в бока коня.

Канела устремился вперед. Меня бросило на его изогнутую шею, и я инстинктивно ухватилась за гриву, приподнялась в седле и напрягла бедра. Конь удовлетворенно фыркнул, пустился в галоп, промчался мимо Альфонсо, подняв вихрь коричневато-желтой пыли.

— Dios mio! — услышала я возглас принца.

Краем глаза заметила Беатрис, которая спешила за мной, крича моему брату и ошеломленному дону Чакону:

— Кто там что говорил про годы опыта?

Я расхохоталась.

Изумительное чувство, сравнимое, пожалуй, лишь с ощущением полета — когда можешь оставить позади классную комнату и учебу, холодные булыжники замка и бесконечные корзины со штопкой, постоянные пересуды насчет денег и переменчивого здоровья матери, когда чувствуешь себя полностью свободной, наслаждаясь скоростью скачки и пейзажами Кастилии.

Я, тяжело дыша, остановилась на гребне горы, что поднимался над равниной, мой чепчик для верховой езды свисал на ленточках за спиной, а светло-золотистые волосы рассыпались по плечам. Соскользнув с Канелы, я погладила его по взмыленной шее, и он ткнулся мордой мне в ладонь, а затем принялся щипать хрупкие веточки с кустов, что росли среди камней. Я присела на груду оных, посмотрела на приближающуюся Беатрис. Когда она остановилась, раскрасневшись от усилий, я заметила:

— И все-таки ты права. Нам и впрямь требуется опыт.

— Опыт! — выдохнула она, спрыгивая с лошади. — Ты хоть понимаешь, что мы только что оставили его высочество и Чакона позади в облаке пыли?

Я улыбнулась:

— Беатрис де Бобадилья, ты, похоже, готова оспорить что угодно.

Она уперла руки в бока:

— Дабы доказать, что мы чего-то стоим, — да. Если не мы, то кто?

— Значит, желаешь доказать нашу силу, — сказала я. — Гм… объясни-ка.

Беатрис плюхнулась рядом со мной, взглянула на заходящее солнце. В это время года в Кастилии светило опускалось медленно, позволяя насладиться захватывающим зрелищем окаймленных золотистой бахромой облаков и красно-фиолетового неба. Зарождающийся вечерний ветер шевелил спутанные черные волосы Беатрис; взор выразительных глаз, в которых читалась каждая ее мысль, стал тоскливо-задумчивым.

— Я хочу доказать, что мы ничем не хуже любого мужчины и потому должны обладать теми же правами.

Я нахмурилась:

— А нам-то это зачем?

— Чтобы жить как захотим и не извиняться за это — точно так же, как его высочество.

— Альфонсо не волен делать все, что ему вздумается. — Я поправила чепчик, заткнула ленты под корсаж. — На самом деле он вовсе не столь свободен, как кажется. Если не считать сегодняшнего дня, я почти его не вижу — он постоянно занят упражнениями с мечом, стрельбой из лука и фехтованием, не говоря уже об учебе. Он принц, и у него почти нет времени.

Беатрис хмуро взглянула на меня:

— Да, это тебе не шитье, взбивание масла или выпас овец. Будь у нас возможность жить мужской жизнью, могли бы путешествовать по миру, совершать благородные деяния, подобно странствующему рыцарю или Орлеанской деве.

Мне удалось ничем не выдать невольного волнения, которое вызвали у меня ее слова. Я научилась скрывать свои чувства с тех пор, как мы с матерью и Альфонсо бежали из Вальядолида в ту ужасную ночь десять лет назад, ибо за прошедшие годы я сумела намного лучше понять, что тогда произошло. Аревало не был полностью отрезан от мира, и до меня иногда доходили известия из королевских резиденций в Мадриде, Сеговии и Вальядолиде, подслушанные у наших слуг. Я знала, что после вступления на престол Энрике нам стало опасно оставаться при королевском дворе, ведь тот находился во власти его фаворитов и алчной королевы. В моей памяти навсегда остался осязаемый ужас, охвативший меня в ночь смерти отца, и долгая поездка по темным полям и лесам вдали от главных дорог, на случай если Энрике пошлет вдогонку стражу. Воспоминания детства стали незабываемым уроком — перемены в жизни случаются независимо от того, готовы ли мы к ним, и остается лишь делать все возможное, чтобы пережить их с как можно меньшими потерями.

— Орлеанскую деву сожгли на костре, — наконец сказала я. — Это и есть та великая цель, к которой надо стремиться?

— Нет, конечно, — вздохнула Беатрис. — Ее смерть ужасна. Но будь у нас возможность, могли бы повести войска на защиту нашей страны, как и она. Пока же выходит — мы обречены, еще не начав действовать. — Она широко развела руками. — Одно и то же день за днем, неделя за неделей, месяц за унылым месяцем! Неужели именно так воспитывают всех благородных дам? Или мы настолько неразумны, что нам оставлена одна лишь радость — развлекать гостей и услаждать наших будущих мужей, учиться улыбаться между переменами блюд за обедом, не имея права даже высказать свое мнение? Если так, то и замуж выходить, и детей рожать незачем — лучше уж сразу постареть и стать святой.

Я внимательно посмотрела на подругу. Беатрис всегда задавала вопросы, на которые не находилось простых ответов, пыталась изменить то, что было предопределено еще до нашего рождения. В последнее время я и сама, к своему замешательству, ловила себя на похожих мыслях, мучилась тем же беспокойством, хотя никогда бы в том не призналась. Мне не нравились мысли о будущем, ибо я знала — даже мне, принцессе Кастилии, придется когда-нибудь стать женой того, на кого мне покажут, и вести такую жизнь, какую мой супруг сочтет для меня подходящей.

— В том, чтобы выйти замуж и заботиться о муже и детях, нет ничего скучного или унизительного, — сказала я. — Такова судьба женщины с начала времен.

— Ты лишь повторяешь то, что тебе говорили, — возразила она. — «Женщины вынашивают, мужчины обеспечивают». Я же задаю вопрос — почему? Почему у нас должен быть всего один путь? Кто сказал, что женщина не способна взять меч и крест и отправиться в Гранаду, чтобы победить мавров? Кто сказал, что мы не можем сами решать, как поступать, — так же, как любой мужчина?

— Вопрос не в том, кто это придумал. Так попросту есть.

Она закатила глаза:

— Орлеанская дева не вышла замуж. Она не стирала, не шила и не собирала приданое. Просто надела доспехи и пошла воевать за своего дофина.

— Который выдал ее англичанам, — напомнила я и немного помолчала. — Беатрис, Деву призвал Господь, чтобы она исполнила Его волю. Ее судьбу нельзя сравнивать с нашей. Она стала священным сосудом и пожертвовала собой ради своей страны.

Беатрис непристойно фыркнула, но я поняла, что завоевала неоспоримое очко в споре, который мы вели с детства. Внешне я оставалась полностью невозмутимой, как всегда в ответ на напыщенные речи Беатрис, но, едва представила, как моя неугомонная подруга, облаченная в ржавые доспехи, убеждает отряд солдат отправиться воевать за родину, меня разобрал смех.

— Вот, теперь ты надо мной смеешься! — воскликнула она.

— Нет-нет. — Я с трудом подавила веселье. — Вовсе нет. Я просто подумала: встреться тебе Дева, ты бы не колеблясь пошла за ней.

— Именно! — Она вскочила на ноги. — Выкинула бы в окно книги и шитье и вскочила бы на первую попавшуюся лошадь. Это же просто чудо — делать что хочешь, сражаться за свою страну, спать под открытым небом на голой земле!

— Ты преувеличиваешь, Беатрис. Крестовые походы куда тяжелее, чем говорит нам история.

— Возможно, но, по крайней мере, мы бы хоть что-то делали!

Я посмотрела на ее руки, словно сжимающие оружие.

— Уж в таких-то лапищах ты наверняка смогла бы держать меч, — поддразнила я Беатрис.

Она выпятила подбородок:

— Это ты принцесса, а не я. Тебе пристало владеть мечом.

Меня вдруг охватил холод, словно день внезапно сменился ночью. Я поежилась и негромко сказала:

— Вряд ли я сумела бы возглавить армию. Наверняка это ужасно — видеть, как твоих соотечественников рубят враги, и знать, что смерть может в любое мгновение настичь и тебя. К тому же, — я подняла руку, не давая Беатрис возразить, — вряд ли стоит возвеличивать Орлеанскую деву в качестве примера для нас. Она сражалась за своего принца лишь ради того, чтобы погибнуть жестокой смертью. Подобной судьбы я не пожелаю никому, и уж определенно не себе. Может, тебе это и кажется скучным, но я лучше выйду замуж и рожу детей, в чем и состоит мой долг.

Беатрис пронзила меня взглядом:

— Долг — для слабых. Только не говори, будто тоже об этом не думала. Ту историю о рыцарях-крестоносцах из нашей библиотеки ты проглотила, словно марципан.

Я натянуто рассмеялась:

— Ты и впрямь неисправима.

В этот момент подъехали Альфонсо и дон Чакон. Вид у гувернера был весьма озабоченный.

— Ваше высочество, сеньорита де Бобадилья, вам не стоило скакать столь быстро. Вы могли пострадать. Кто знает, что может таиться в здешних сумерках?

В голосе его слышался страх. Хотя короля Энрике, казалось, вполне устраивало наше пребывание в Аревало, вдали от двора, его тень преследовала нас постоянно. Я настолько привыкла к угрозе похищения, что перестала обращать на нее внимание. Однако Чакон делал все, чтобы нас защитить, и к любой возможной опасности относился более чем серьезно.

— Простите меня, — сказала я. — Я виновата. Не знаю, что на меня нашло.

— Как бы то ни было, я весьма впечатлен, — заметил Альфонсо. — Кто бы мог подумать, что ты окажешься такой амазонкой, сестрица?

— Амазонкой? Уж точно нет. Я просто испытывала мастерство Канелы. Конь отлично себя проявил, не так ли? Он намного быстрее, чем можно судить по его размерам.

— Верно, — улыбнулся Альфонсо. — И ты тоже отлично себя показала.

— А теперь пора возвращаться, — сказал Чакон. — Уже почти ночь. Поедем по главной дороге, и на этот раз без скачек галопом, ясно?

Снова сев на лошадей, мы с Беатрис последовали в сумерках за моим братом и Чаконом. Я с облегчением отметила, что Беатрис предпочла не капризничать, спокойно шла шагом рядом со мной. И все же, когда мы подъезжали к Аревало под покрытым коралловыми прожилками небом, я опять вспомнила наш разговор и, несмотря ни на что, подумала о том, каково это — быть мужчиной.