Ранний снег падал с затянутого свинцовыми тучами ноябрьского неба, укутывал плоскогорье холодной белой мантией. Я всегда любила начало зимы, забывая, что пронизывающий холод рано или поздно станет столь жгучим, что от него словно замерзает дыхание в легких. Хотя и казалось, что мы избежали опасности, вернулись к прежней мирной жизни, это была лишь иллюзия, которая, как я опасалась, рисковала рассеяться раньше, чем кто-либо мог предполагать.

И все же мы наслаждались свободой, каждый день седлали лошадей и отправлялись на прогулку с доном Чаконом, который рассказывал нам, как он всегда оставался рядом с моим братом, несмотря на все попытки Вильены от него избавиться.

— Архиепископ Каррильо — человек, которого можно уважать, — сказал Чакон, яростно сверкая черными глазами на бородатом лице. — В конце концов, его задача как священника — наблюдать за благополучием инфанта. Но маркиз — настоящий дьявол; он делал все возможное, чтобы совратить Альфонсо. Однажды ночью даже попытался залезть к Альфонсо в постель. Вот только я лежал рядом на полу на матрасе с кинжалом в руке — видели бы вы его физиономию, когда он о меня споткнулся!

Я взглянула на Беатрис. После всего, что мы видели во дворце, подобные откровения насчет Вильены никого не удивляли. Я и раньше подозревала, что он пытался оказывать давление на Энрике, а теперь поняла, каким образом.

— Впрочем, — продолжал Чакон, — по словам его высочества, это уже не в первый раз. Судя по всему, Вильена и его брат Хирон мало чем отличались от мавританских любителей мальчиков. Я бы сказал, это просто отвратительно; нужны ли еще какие-то свидетельства, что оба они прокляты?

Он сплюнул на землю и немного помолчал, покраснев.

— Простите меня, ваше высочество, — пробормотал смущенно. — Кажется, я отвык от женского общества.

Я ободряюще улыбнулась:

— Понимаю. Ваша преданность моему брату достойна похвалы, дон Чакон. Ему повезло, что рядом с ним были вы.

— За Альфонсо я готов умереть. Как и за ваше высочество. Для меня вы с братом всегда на первом месте.

Когда он пустил лошадь галопом, догоняя увлекшегося охотой брата, Беатрис спросила:

— Все еще сомневаешься, что Бог покарал Хирона за его дурные привычки?

— Нет.

Я посмотрела на Альфонсо, который развернул лошадь. Чакон последовал его примеру. Альфонсо быстро поднял лук и выстрелил, сбив в прыжке застигнутого врасплох зайца.

— Но это не значит, что зло умерло вместе с ним. Вильена все еще жив и полностью управляет Энрике.

— Потому ты в последнее время столь молчалива? Беспокоишься за Альфонсо?

— Как я могу не волноваться? — (Альфонсо поднял за задние ноги дергающееся тельце зайца, роняя алые капли на холодную белую землю.) — У Кастилии до сих пор два короля.

Беатрис пристально посмотрела на меня, почти так же, как и в тот день, когда мы узнали о смерти Хирона. Я отвела взгляд, похлопала по шее Канелу, которому не терпелось размяться после долгого заключения в алькасаре.

— Вперед, Беатрис! — сказала я. — Поскачем наперегонки. Кто придет последним — будет ощипывать фазанов на ужин.

Беатрис крикнула, что это нечестно, поскольку мой конь быстрее, но все же приняла вызов, и мы помчались по равнине в сторону замка и жмущегося к нему селения, громко смеясь. Ветер хлестал нас по щекам, развевал наши юбки.

На какое-то время я забыла о том, что где-то сейчас Энрике наверняка строит планы мести.

Рождество принесло с собой вьюги и метели, превратив мир за воротами в непроходимую белую бездну. Внутри заледеневшего замка мы подбрасывали поленья в камины, обменивались самодельными подарками и развлекались играми и музыкой, чтобы занять время. Вскоре после Богоявления с матерью случился очередной припадок — первый после нашего возвращения. Она твердила, что слышит бродящих по коридорам призраков, а однажды ночью выбежала босиком и в ночной рубашке на стену и замерзла бы насмерть, если бы за ней не последовала донья Клара, которая еще не спала. Потребовалось немало уговоров — и грубой силы Чакона, — чтобы заставить мать вернуться вниз. К тому времени она посинела от холода, отморозила руки и ноги.

После этого мы восстановили внешний замок на ее двери, и я спала вместе с матерью на походной койке, на случай если она проснется ночью. Я надеялась, что приступ пройдет, как это обычно бывало, но ей становилось только хуже. Она сопротивлялась, когда мы ухаживали за ее руками и ногами, заявляла, что готова лишиться их в расплату за свои грехи, и впадала в столь сильное возбуждение, что нам приходилось силой вливать ей в горло успокоительное. После она молча сидела, глядя в пустоту, пока я уговаривала ее съесть хотя бы ложку бульона, чтобы не умереть с голоду.

Ее состояние, вероятно, напоминало Альфонсо о нашем детстве, когда ему приходилось жить под одной крышей с матерью, которую он не мог понять. Он начал много гулять, несмотря на ветер и снег, чинил загоны для животных, убирал конюшни и поддерживал огонь в их жаровнях, чистил и тренировал лошадей. Как только погода улучшилась, он снова стал уходить на охоту, иногда с рассвета до заката, возвращаясь нагруженным перепелами, куропатками и кроликами.

В апреле мне исполнилось семнадцать. День рождения прошел тихо, как и многие до этого. Мать уже несколько месяцев не выходила из комнат, не замечая пения птиц, возвещавшего о долгожданной оттепели. Чтобы хоть чем-то себя занять, я устроила уборку во всем замке. Велела служанкам выбить пыль из выцветших гобеленов и ковров, прокипятить белье в подслащенной тимьяном воде и проветрить заплесневевшую одежду. Распорядилась отскрести все полы, и даже уборные не избежали моего внимания. Я трудилась вместе со слугами, несмотря на упреки доньи Клары, что могу натереть себе руки, и каждый вечер валилась в кровать, слишком уставшая для того, чтобы видеть сны.

В июне прибыл курьер с известием от Каррильо. Хотя несчастья преследовали Энрике всю зиму, вынудив его покинуть Кастилию верхом на коне и искать убежища у любого, кто открыл бы ему дверь, с наступлением весны он вновь объявился в Мадриде, где отказался признать свое поражение. Обнаружив, что королева Жуана беременна от очередного любовника, он отправил ее в отдаленный замок и передал Каррильо, что теперь верит в то, что Иоанна не его ребенок. Он готов был назвать своим наследником Альфонсо, но лишь в том случае, если инфант не станет именовать себя королем, пока жив Энрике. Чтобы укрепить позиции Энрике, Вильена подкупом заставил большую часть грандов вновь встать на сторону короля и распространил среди народа слухи, что Альфонсо незаконно узурпировал трон. Каррильо предупреждал, что рано или поздно все рухнет, и сейчас он ехал сюда, чтобы сопроводить Альфонсо в Толедо, где они смогли бы продумать план в свою защиту.

Вновь нависла угроза гражданской войны, но на этот раз я не собиралась оставаться в стороне. Когда прибыл Каррильо со своими слугами, я уже стояла вместе с Беатрис во дворе рядом с оседланными лошадьми. Архиепископ взглянул на меня из-под густых бровей, сидя верхом на огромном боевом коне, по сравнению с которым мой Канела казался карликом. Пухлые щеки Каррильо покраснели от июньского солнца, со лба из-под широкой соломенной шляпы, подобной тем, что носили в полях крестьяне, стекал пот.

— Надо полагать, это означает, что ты намерена нас сопровождать? — спокойно спросил архиепископ, словно мы виделись на прошлой неделе.

Я кивнула:

— Впредь, куда бы ни отправился мой брат, туда же и я.

Он расхохотался:

— Да, Аревало — неподходящее убежище. Я слышал, Альфонсо Португальский все еще жаждет твоей руки. Даже предлагал Вильене страну в Африке, если ты согласишься. Мы не можем позволить, чтобы ты вышла замуж за этого вероломного глупца.

Я не удостоила его ответом, нисколько не сомневаясь, что он без угрызений совести выдал бы меня за вероломного глупца, если бы это обеспечило трон для Альфонсо. В его глазах я была всего лишь еще одной инфантой, которую можно использовать. Я отвернулась, чтобы обнять донью Клару.

Она крепко прижала меня к себе и прошептала:

— Я позабочусь о твоей матери. Обещаю.

Сев на Канелу, я выехала следом за Альфонсо за ворота.

Бледно-лиловые сумерки окрасили небо над стенами Авилы, нашей первой остановки по пути в Сеговию, когда на дороге появился юный Карденас — пользовавшийся благосклонностью Каррильо паж родом из южной провинции Андалусии, которого послали вперед в город подготовить для нас ночлег. Он возник перед нами верхом на пони, словно призрак, с побелевшим как мел лицом, и произнес внушающие ужас слова:

— Авилу поразила чума. Нужно поворачивать.

Сердце мое забилось сильнее. Страшная зараза в этом году появилась слишком рано — обычно то было проклятие осени. Каррильо отдал приказ слугам двигаться в сторону близлежащего городка Карденьоса, где нам предстояло провести ночь, прежде чем отправиться дальше с первыми лучами солнца.

— Будем есть и пить только то, что у нас с собой, — сказал он, когда мы спешились, устав от долгого сидения в седле. — Все остальное может быть заражено.

Альфонсо поморщился:

— Кто когда-либо заразился чумой от супа? Я не собираюсь после целого дня езды верхом ложиться спать, поужинав лишь орехами и вяленой крольчатиной. Найдите кого-нибудь, кто сможет накормить нас приличной едой.

Каррильо послал людей на поиски ночлега; местный градоначальник охотно предложил собственный дом, где нам подали поздний ужин из свежей форели, сыра и фруктов. Лучшего за столь короткое время приготовить было нельзя, и мы были благодарны и этому. Потом, усталые, удалились в свои комнаты. Мы с Беатрис разделись и быстро заснули.

Нас разбудил настойчивый стук в дверь. Это был Карденас, который сказал, что архиепископ хочет немедленно меня видеть. Набросив грязную одежду и натянув на голову сетку, я спустилась за светловолосым пажом. В окнах зала, где мы ужинали накануне, брезжил рассвет.

Каррильо ждал у двери Альфонсо. Я взглянула на его лицо, и у меня подогнулись колени. Он молча открыл дверь. Внутри неподвижно лежал на кровати мой брат, в рубашке и лосинах. Рядом с ним стоял на коленях Чакон. Услышав, как я вхожу, он поднял на меня полный страдания взгляд.

— Я так его и нашел, — прошептал он. — Лег спать как обычно, поддразнивая меня, что мне будет холодно в плаще на полу. Но когда я попытался его разбудить, он никак не реагировал. Он… он, похоже, меня не слышит.

Я стояла, не в силах сделать шаг и напряженно вглядываясь в Альфонсо в поисках предательских чумных бубонов. Горло мое сдавило с такой силой, что я едва могла дышать.

— Язв нет, — сказал Чакон, почувствовав мой страх. — У него нет лихорадки. Если это чума, то я никогда не видел, чтобы она проявлялась подобным образом.

Я заставила себя подойти к кровати. Альфонсо был столь неподвижен, что напоминал скульптуру; я не сомневалась, что брат наверняка мертв. Вонзив ногти в ладони, я склонилась над ним, слыша позади тревожный шепот Беатрис:

— Он…

Я кивнула:

— Да, он дышит. — Я коснулась его руки — та была холодна, как будто Альфонсо спал на улице, и ошеломленно взглянула на Чакона. — Если это не чума, то что? Что с ним такое?

— Покажите ей, — бесстрастно произнес Каррильо.

Чакон открыл рот моего брата, показал почерневший язык. Я судорожно вздохнула, а когда повернулась, встретившись с безжалостным взглядом Каррильо, уже знала, что он скажет.

— Это дело рук Энрике. Твоего брата отравили.

Беатрис, Чакон и я по очереди дежурили у постели Альфонсо. Мы беспомощно наблюдали, как местный врач, которого позвал Каррильо, пускает ему кровь. Кровь текла медленно; несколько раз понюхав ее, врач пробормотал, что не нашел признаков яда. Язык брата распух, но уже не был черным; однако, несмотря на казавшееся улучшение, Альфонсо впадал во все большее оцепенение, словно жизнь медленно и неумолимо покидала его.

После проведенных у его постели суток я уже падала от усталости с табурета, и Беатрис в конце концов вытолкала меня в зал поесть вместе с Чаконом, которого я отправила еще раньше. Но я не успела пройти дальше коридора, когда послышался ее крик.

Беатрис, дрожа, стояла возле постели. Подойдя к ней, я увидела взгляд ярко-синих глаз Альфонсо на бледном как мрамор лице. Рот его открылся, послышалось сдавленное бульканье. Изо рта и носа хлынула черная жидкость, тело судорожно дернулось, лицо исказилось.

А потом он застыл неподвижно.

— Пресвятая Дева, нет, — прошептала Беатрис. — Нет, пожалуйста. Этого не может быть.

Я ощутила странное спокойствие, словно все мое тело онемело. Зная, что моего брата больше нет, все же взяла его за запястье, как, я видела, делали врачи, проверяя пульс. Затем осторожно обтерла его лицо от зловещей жидкости и сложила ему руки на груди.

— Я люблю тебя, Альфонсо, — прошептала я, целуя его в последний раз.

Рука моя лишь слегка дрогнула, когда я закрыла его глаза.

— Скажи остальным, — велела я Беатрис. — Нужно подготовить тело.

Она вышла. Я опустилась на колени, молясь за его бессмертную душу, ибо он не получил последнего причастия перед смертью. Я не плакала, хотя ожидала, что горе низвергнет меня в бездну отчаяния. Ему не исполнилось еще и пятнадцати лет — прекрасному и многообещающему принцу, жизнь которого оборвалась в самом расцвете.

Я лишилась любимого брата. Моя мать потеряла единственного сына.

Кастилия утратила надежду.

Но, стоя на коленях возле его смертного одра и слыша доносившийся из зала шум — крики слуг и восклицания Каррильо, который не в силах был поверить в случившееся, — я думала лишь об одном: теперь я стала новой наследницей Кастилии.