Мне исполнилось тринадцать, когда мои родители завоевали Гранаду. То был 1492 год – год чудес, когда трехсотлетнее владычество мавров пало под ударами наших войск и расколотые королевства Испании наконец объединились.

Всю жизнь с самого рождения я провела в Крестовом походе. Мне часто рассказывали, как у матери начались схватки, когда она готовилась отправиться следом за отцом на осаду, и ей пришлось рожать в Толедо – что стало для нее лишь нежелательной помехой, ибо всего через пару часов, вверив меня кормилице, она вновь ринулась в бой. Заодно с братом Хуаном и тремя сестрами я с детства познала хаос королевского двора, который постоянно перемещался вместе с Реконкистой – Крестовым походом против мавров. Я засыпала и просыпалась под оглушительный лязг доспехов, рев вьючных животных, тащивших катапульты, осадные башни и пушку, грохот бесчисленных повозок, нагруженных одеждой, мебелью, припасами и утварью. Мне редко доводилось насладиться ощущением мраморного пола под ногами или крыши над головой. Жизнь проходила в шатрах на каменистой земле, где испуганные учителя бормотали объяснения в ужасе от огненных стрел, свистящих над головой, и камней, сокрушавших оборону противника.

С завоеванием Гранады все изменилось – как для меня, так и для Испании. Горная цитадель была ценнейшей жемчужиной в венце исчезающего мавританского мира, и мои родители, Изабелла и Фернандо, их католические величества Кастилии и Арагона, поклялись скорее сровнять ее с землей, чем терпеть дальнейшее сопротивление язычников.

Как сейчас вижу, словно вновь стою у входа в шатер: ряды воинов по сторонам дороги, отблески зимнего солнца на их помятых нагрудниках и копьях. На исхудавших лицах нет следа усталости, – казалось, в этот миг они позабыли о бесчисленных лишениях и ужасах, что принесли им долгие десять лет сражений.

Меня охватила радостная дрожь. Я наблюдала за падением Гранады с безопасного места на вершине холма, где стояли наши палатки. Видела, как врезаются в городские стены обмазанные смолой горящие камни, как роют траншеи и заполняют их отравленной водой. Иногда, если ветер дул в нашу сторону, я даже слышала стоны раненых и умирающих. Ночью, пока город пылал, на тканевых стенах шатра играли зловещие отблески, и каждое утро, просыпаясь, мы находили угольную пыль на наших лицах, подушках, тарелках. Она была везде.

Едва верилось, что всему этому настал конец. Я вернулась в шатер и нахмурилась: сестры все еще сражались с одеждой. Проснувшись первой, я уже облачилась в новое парчовое платье, что заказала для нас мать. Пока я переминалась с ноги на ногу, наша дуэнья, донья Ана, вытряхивала плотные шелковые вуали, которые нам всегда полагалось носить на людях:

– Проклятая пыль! Даже в постель въелась. Не могу дождаться, когда эта война закончится.

– Этот час настал! – рассмеялась я. – Сегодня Боабдиль отдаст ключи от города. Мама уже ждет нас на поле боя и… – Я не договорила. – Исабель, ради всего святого, ты что, и сегодня намерена ходить в трауре?

Из-под черного чепца яростно блеснули голубые глаза сестры.

– Что ты, еще дитя, можешь знать о моем горе? Потеря мужа – худшая трагедия, какую только может вынести женщина. Я всегда буду оплакивать моего любимого Альфонсо.

Исабель отличалась склонностью все драматизировать, и я не собиралась просто так этого оставлять.

– Ты же была замужем за своим любимым принцем меньше полугода, когда он свалился с лошади и сломал себе шею. Ты так говоришь только потому, что мама собирается обручить тебя с его кузеном. Если, конечно, ты когда-нибудь перестанешь вести себя словно безутешная вдова.

– Хуана, прошу тебя, – вмешалась Мария, не по-детски серьезная, хоть и была на год моложе меня. – Прояви уважение к чувствам Исабель.

– Пусть сперва проявит уважение к Испании. – Я покачала головой. – Что подумает Боабдиль, увидев инфанту Кастилии, одетую черной вороной?

– Боабдиль – язычник, – заметила донья Ана. – Его мнение никого не волнует. – Она бросила мне в руки вуаль. – Хватит болтать. Иди помоги Каталине.

Лицо дуэньи было кислым, словно свернувшееся молоко: испытания Крестового похода дорого дались ее старым костям. Я пошла к моей младшей сестре Каталине. Как и Исабель, наш брат Хуан и в какой-то степени Мария, Каталина напоминала мать – пухленькая и невысокая, с прекрасной белой кожей, светлыми волосами и глазами цвета моря.

– Ты прекрасно выглядишь! – Я приладила вуаль ей на лицо.

– И ты тоже, – прошептала в ответ маленькая Каталина. – Eres la más bonita.

Я улыбнулась. Каталине было всего восемь лет, и ей еще предстояло овладеть искусством комплимента. Она не могла знать, что ее слова вновь напомнили мне, как не похожа я на других детей в семье. Я унаследовала свою внешность от родственников отца, вплоть до янтарных глаз (один слегка косил) и немодного оливкового цвета лица. Я также была самой высокой из сестер, и только мою голову украшала копна вьющихся волос цвета меди.

– Нет, это ты самая красивая! – Я поцеловала Каталину и взяла за руку.

Вдали послышался громкий звук трубы.

– Быстрее! – поторопила донья Ана. – Ее величество ждет.

Мы вместе вышли на обширное выжженное поле, где уже возвели возвышение под пологом. Там стояла моя мать в розовато-лиловом платье с высоким воротником, с диадемой на голове. Как всегда в ее присутствии, я машинально слегка присела, пытаясь скрыть свой рост.

– Ах, вот и вы! – Она махнула рукой в перстнях. – Идите сюда. Исабель и Хуана, становитесь справа от меня, Мария и Каталина слева. Вы опаздываете. Я уже начала беспокоиться.

– Простите нас, ваше величество. – Донья Ана присела в глубоком реверансе. – В сундуках полно было пыли. Пришлось проветривать платья и вуали их высочеств.

Мать окинула нас взглядом.

– Отлично выглядят. – Она нахмурилась. – Исабель, hija mia, ты опять в черном? – Она перевела взгляд на меня. – Хуана, выпрямись.

Я подчинилась, и тут же снова запела труба, на этот раз намного ближе. Мать поднялась на возвышение к трону. На дороге, под развевающимися знаменами, возникла кавалькада грандов – высшей испанской знати. Во главе их ехал мой отец; черный камзол с красным плащом подчеркивал его широкие плечи. Под ним гарцевал андалузский боевой конь в попоне цветов Арагона – алой с золотом. Позади него ехал мой брат Хуан; его золотисто-белые волосы падали на раскрасневшееся худое лицо.

Воины встретили их радостным ревом.

– Vive el infante! – кричали они, ударяя мечами о щиты. – Viva el rey!

За ними торжественно следовали священнослужители. Лишь когда они достигли поля, я заметила среди них пленника. Люди расступились. Отец дал знак, человека на осле заставили спешиться и под всеобщий хриплый смех вытолкнули вперед. Он споткнулся и едва не упал.

У меня перехватило дыхание. Ноги его были босы и окровавлены, но во всей позе чувствовалось нечто царственное. Размотав грязный тюрбан, он отбросил его в сторону, и по плечам рассыпались черные волосы. Он оказался вовсе не тем, кого я ожидала увидеть, – калифом-язычником, который преследовал нас в ночных кошмарах, чьи орды со стен Гранады обливали наши войска горящей смолой и осыпали огненными стрелами. Высокий и худой, с бронзовой кожей, он шел через поле туда, где ждала моя мать, с высоко поднятой головой, словно кастильский гранд в роскошном одеянии в зале для приемов. Когда он упал на колени перед ее троном, я на мгновение увидела его усталые изумрудные глаза.

Опустив голову, Боабдиль снял с шеи железный ключ на золотой цепочке и положил его у ног матери, признавая поражение.

Из воинских рядов послышались насмешки, аплодисменты и оскорбления. Боабдиль, взгляд которого выражал смесь нескрываемого презрения и крайнего отчаяния, бесстрастно дождался, когда шум утихнет, и лишь затем произнес заранее подготовленную просьбу о милости. Он замолчал, все взгляды обратились к королеве.

Мать встала. Несмотря на небольшой рост, дряблую кожу и постоянные синяки под глазами, в ее голосе, разнесшемся над полем, чувствовалась мощь повелительницы Кастилии.

– Я выслушала просьбу мавра и смиренно принимаю его объявление о сдаче. Я не намерена причинять дальнейших страданий ему или его народу. Они отважно сражались, и в награду я дарую всем, кто обратится в истинную веру, крещение и прием в лоно нашей Святой Церкви. Тем, кто этого не пожелает, будет дана возможность безопасно перебраться в Африку, при условии, что они никогда больше не вернутся в Испанию.

С замиранием сердца я увидела, как вздрогнул Боабдиль, и тут же все поняла. Это было хуже, чем смертный приговор. Он сдал Гранаду, положив конец столетиям мавританского владычества в Испании. Ему не удалось отстоять свою цитадель, и теперь он желал почетной смерти. Вместо этого ему предстояло жить побежденным, в изгнании, терпя унижения до конца своих дней.

Я посмотрела на мать: она удовлетворенно сжала губы. Она все знала и планировала заранее. Даровав мавру помилование, когда тот меньше всего этого ожидал, она уничтожила его душу.

С посеревшим лицом Боабдиль поднялся на ноги. К его коленям прилипла обожженная земля.

Гранды сомкнулись вокруг него и повели прочь. Я отвернулась: окажись он победителем, без колебаний предал бы смерти моего отца и брата, каждого гранда и рядового воина на этом поле. Он обратил бы в рабство моих сестер и меня, обесславил бы и казнил мою мать. Он и ему подобные слишком долго оскверняли Испанию. Наконец-то наша страна объединилась под одним скипетром, одной Церковью, одним Богом. Мне следовало радоваться победе над мавром.

Но отчего-то больше всего мне хотелось его утешить.

Мы вступили в Гранаду блистательной процессией. Впереди несли потертое распятие, которое прислал нам его святейшество папа римский, чтобы освятить языческие мечети. За нами следовали знать и духовенство.

Со всех сторон слышались нестройные рыдания. Еврейские склады с товарами запирались на замок. Благоухающие пряности, ярды шелка и бархата, ящики с целебными травами представляли собой истинное богатство Гранады, и мать приказала обеспечить купцам защиту от разграбления. Позднее она намеревалась описать, пересчитать и продать эти сокровища, чтобы пополнить казну Кастилии.

Я ехала вместе с сестрами и фрейлинами, глядя на разрушенный город и не веря своим глазам. Здания стояли пустые и обгоревшие. Наши катапульты целиком сровняли с землей стены, и над грудами разбитых камней поднималась вонь гниющей плоти. Я видела истощенного ребенка, который неподвижно стоял возле разлагающегося трупа какого-то животного, привязанного к вертелу, стоящую на коленях среди руин тощую женщину. В их пустых взглядах не чувствовалось ни ненависти, ни страха, ни сожаления, словно сама жизнь ушла из них.

Мы начали подниматься по дороге в сторону Альгамбры, легендарного дворца, построенного маврами во времена расцвета их славы. Не удержавшись, я приподнялась в седле и вгляделась сквозь пыль от копыт, чтобы первой увидеть знаменитые стены.

Послышался чей-то крик. Женщины вокруг меня натянули поводья, останавливая лошадей. Удивленно оглядевшись, я вновь посмотрела на дорогу впереди – и застыла.

В небо, подобно миражу, уходила высокая башня. На ее парапете виднелись несколько фигур в вуалях и тонких покрывалах, которые развевал ветер. Отблески света играли на золотых и серебряных нитях, которыми были вышиты их одеяния.

– Быстрее! – прошептала позади меня донья Ана. – Закройте девочке лицо. Ей нельзя это видеть.

Повернувшись в седле, я посмотрела на Каталину. Испуганный взгляд сестры встретился с моим, и в то же мгновение какая-то дама опустила на ее лицо вуаль. Вцепившись в поводья, я развернулась, и у меня вырвался крик ужаса: фигуры на парапете шагнули с него, словно собирающиеся взлететь птицы.

Дамы вокруг меня судорожно вздохнули. Фигуры на мгновение словно застыли в воздухе, сбрасывая вуали, а затем камнем устремились вниз.

Я закрыла глаза, усилием воли заставляя себя дышать.

– Видела? – сдавленно рассмеялась донья Ана. – Гарем Боабдиля. Они отказались покинуть дворец, и теперь мы знаем почему. Эти шлюхи-язычницы будут вечность гореть в аду.

Вечность…

Это слово эхом отдалось у меня в голове. Столь ужасного наказания я просто не могла себе представить. Почему они так поступили? Как они вообще смогли так поступить? Их хрупкие силуэты продолжали стоять у меня перед закрытыми глазами, и когда мы въехали в ворота Альгамбры, я не стала смеяться и показывать, как другие женщины, на растянувшиеся на камнях изломанные тела.

Родители, Хуан и Исабель умчались вперед вместе со знатью. Мы с Марией и Каталиной остались позади с нашими дамами. Держа Каталину за руку, я пыталась ее успокоить: сестра понимала, что случилось нечто ужасное. Я не сводила взгляда с цитадели. Лучи послеполуденного солнца падали на ее выложенный плиткой алый фасад, и она казалась кроваво-красной, будто обитель смерти и разрушения. И все же ее экзотический блеск приводил меня в неописуемое восхищение.

Альгамбра не походила ни на один из виденных мною раньше дворцов. В Кастилии королевские резиденции одновременно являлись крепостями, окруженными рвами и толстыми стенами. Мавританский дворец защищало горное ущелье, и он раскинулся, подобно льву на плоском камне, в тени кипарисов и сосен.

Донья Ана сделала знак Марии, и вместе с нашими дамами мы вошли в зал для приемов. Продолжая держать за руку Каталину, я огляделась, и сердце мое забилось сильнее. Только теперь я начала осознавать все великолепие мавританского мира.

Передо мной простиралось огромное пространство цвета шафрана и жемчуга. Вместо покрытых зарубками дверей, душных лестниц и тесных коридоров меня встретили резные арки, ведшие в залы с изогнутыми стенами с рисунком в виде сот, за которыми виднелись потайные мозаичные террасы. Под потемневшими от дыма занавесками всех возможных оттенков стояли на страже покрытые глазурью фарфоровые вазы; вокруг были разбросаны стеганые подушки и оттоманки, словно хозяева дворца только что ушли. Взглянув под ноги, я увидела на выложенном плиткой полу чей-то платок. Я побоялась до него дотронуться, ведь его могла обронить какая-то из наложниц по пути к башне, где ее ждала смерть.

Прежде я пребывала в невежестве. Никто не рассказывал мне, что язычники способны создать нечто столь прекрасное. Подняв голову, я взглянула на купол: вдоль края выстроились в ряд нарисованные лица умерших халифов и взирали на меня с молчаливым упреком. Я невольно пошатнулась: теперь мне стало ясно, почему наложницы выбрали смерть. Как и Боабдиль, они не могли вынести жизни без этого рая, бывшего их домом.

Моих ноздрей коснулся запах мускуса. Отовсюду слышалось непрерывное журчание воды, которая текла по каналам в мраморном полу, изливаясь в алебастровые бассейны и танцуя в фонтанах во внутренних двориках.

Я остановилась. Среди пилястров пронесся чей-то вздох, от которого у меня зашевелились волосы на затылке.

– Hermana, – прошептала Каталина, – что такое? Что ты услышала?

Я покачала головой, не в силах объяснить.

Кто бы мне поверил, если бы я сказала, что слышала горестный стон мавра?