Сиснерос уехал через два дня, столь же внезапно, как и появился. Но его шестьдесят с лишним гвардейцев остались, за одну ночь превратив уютное жилище в казарму. Мы с фрейлинами чувствовали себя в покоях словно в осаде, боясь, что моего сына могут похитить прямо из колыбели.

Последующий приезд Лопеса, секретаря матери, не уменьшил моих опасений. Чуть сильнее полысевший и измученный заботами, он тем не менее рад был меня видеть и, как и во Фландрии, попытался успокоить и ответить на все вопросы. Он заверил, что мать здорова, но у нее много хлопот с кортесами и что от моего мужа все еще нет никаких известий. Лопес также добавил, что мать лично послала его, чтобы служить мне, и взял на себя роль секретаря, помогая писать письма и отправляя их с курьером. Я знала, что письма доходят, поскольку каждый раз получала один и тот же бесстрастный ответ: следует проявить терпение и ее величество приедет, как только сможет. Пока же делать было нечего: наступила зима, и никуда ехать я не могла. Приходилось ждать весны. Если мне что-то требовалось, нужно было только попросить: Ла-Мота была обеспечена всем необходимым для долгого и сурового времени года.

Ни один из ответов не был написан рукой матери, хотя на каждом имелась ее печать, и мои подозрения росли с каждым днем. Я не сидела взаперти и могла выходить из покоев, когда мне вздумается, как и фрейлины. Но чтобы не оставалось никаких сомнений, гвардейцы архиепископа днем и ночью стерегли башню и главные ворота. Покинуть замок, минуя их, было невозможно.

Каждый день я поднималась на стену и часами стояла, кутаясь в плащ и глядя на темнеющее небо. Собирались темные тучи, неторопливо кружили одинокие ястребы, высматривая добычу в высокой траве внизу, пока зима окончательно не вступила в свои права.

Внутри меня царила всепоглощающая пустота. Хотелось верить, что случилось нечто требующее полного внимания со стороны матери. В прошлом подобное от меня утаивали: мне не сказали сразу ни о смерти мужа Каталины, ни о войне за Неаполь. Злило, что мать считает, будто меня до сих пор, словно ребенка, следует беречь от реальности этого мира, но ведь это вовсе не значило, что она мне лгала. Я убеждала себя в этом раз за разом, не в силах вынести мысли, что она откладывает свой приезд до последней крайности.

Я схватилась за каменный зубец стены. Боже милостивый, что, если Филипп был прав? Я полностью доверяла матери. Защищала ее, даже строила ради нее интриги, вызывая недоверие и враждебность со стороны мужа. Филипп считал, что она и отец убили Безансона. Что, если это правда? Мать вполне была способна на такое. Ради блага Испании она была готова на все. Филипп говорил, что она никогда не позволит мне править, что она заманила нас сюда, мечтая забрать в руки нашего сына Карла – принца, из которого она могла сделать достойного ее наследника. Мы не взяли Карла с собой, и это разрушило ее планы, но теперь я подарила ей новый шанс – родила еще одного сына.

Отвернувшись от пустой равнины, я направилась к галерее над башней главных ворот. Казалось, я начинаю сходить с ума. Такого просто не могло быть. Мать никак не могла со мной так поступить. Но перед моим мысленным взором продолжала разворачиваться картина лжи и обмана. Я находилась в Ла-Моте, неприступной крепости. Замок в Центральной Кастилии, который сперва выглядел вполне логичным выбором и откуда я могла отправиться в несколько городов или портов, превратился в ловушку. Неужели мать хотела меня изолировать, помешать вернуться к Филиппу? Проявив свой непреклонный характер, он расстроил ее планы. Ее кортесы могли признать его моим принцем-консортом, но без меня он никогда не смог бы заявить права на престол. Он не мог стать королем, если я не стану королевой. Мать и ее поверенные могли внести поправку в законодательство, которая лишала бы Филиппа прав на трон, сделав наследником Фернандо, рожденного в Испании принца крови Трастамара и Габсбургов, воспитанного в Кастилии его бабушкой. Посредством него она могла продолжать править даже после своей смерти, оградив Испанию от грабительских поползновений Франции.

Но сперва требовалось решить вопрос со мной. От меня нужно было избавиться, пожертвовать мной ради блага королевства, как до этого моей бабушкой.

«Иногда даже королеве приходится действовать вопреки велению души, чтобы выжить».

Сдавленно застонав, я отчетливо, словно наяву, увидела, как Сиснерос и его воины крадут моего ребенка и заточают меня в цитадели. Отец был в Неаполе, на войне, которая могла длиться месяцами. Когда он вернется, все будет кончено. Мать вручит ему новый закон о престолонаследии, по которому правителем Арагона после его смерти станет внук, а не дочь, чей муж причинил ему нескончаемые хлопоты. Возможно, он станет возражать, даже попытается меня защитить, но в конце концов она победит, как побеждала всегда. Отцу не выжить, если Кастилия не защитит Арагон. Кастильская знать растерзает короля Фернандо, если до него не доберется первым Луи Французский.

Я прижала ладонь ко рту, чувствуя, как перехватывает дыхание, и не сразу заметила скачущего к замку всадника. А когда увидела, метнулась по узкой лестнице в коридор. Внутри что-то перевернулось. Решительно шагая мимо закрытых дверей и пустых галерей, я прошла через зал во двор.

Гвардейцы грелись вокруг жаровен, тайком передавая друг другу мех с вином. Всадник въехал в ворота и спешился. Из его рта шел пар. Это оказался молодой парень с сумкой за спиной, наш курьер, еженедельно доставлявший почту. Возможно, он приехал в последний раз – когда пойдет снег, дороги станут непроходимы.

У меня оставался единственный шанс.

Лопес с остальной местной прислугой уехал в Медина-дель-Кампо за провизией. Они могли вернуться как через несколько часов, так и в любую минуту. Откинув капюшон, я остановилась перед удивленным парнем, который передавал лошадь конюху. Увидев меня, он неуклюже поклонился:

– Ваше высочество, я… я привез почту для секретаря Лопеса.

Гвардейцы во дворе не обращали на нас внимания. Было слишком холодно, а дни слишком коротки. Рутина снизила их бдительность, к тому же они привыкли видеть меня в разное время: я часто предпринимала долгие прогулки по замку, расхаживая туда-сюда, словно встревоженная львица.

Я улыбнулась парню. Из-под его шляпы выбивались растрепанные волосы, щеки раскраснелись от ветра. На вид ему было лет шестнадцать-семнадцать – какой-нибудь младший сын мелкого придворного, которому доверили утомительную задачу доставлять письма высокопоставленных особ.

– Лопеса сейчас нет. Ты издалека?

– Из Толедо, – застенчиво улыбнулся он.

– В таком случае ты наверняка устал. Идем, я распоряжусь на кухне, чтобы тебе дали поесть. – Я натянуто рассмеялась. – О чем только думает твой господин, если послал тебя в такую погоду?

– Монсеньор Сиснерос не спрашивает моего мнения, ваше высочество, – улыбнулся парень.

Я заметила его брошенный украдкой восхищенный взгляд – не каждый день мальчишке вроде него доводилось видеть вблизи инфанту. Но сейчас меня интересовало только имя его господина. Он служил Сиснеросу. Мои письма, целые пачки писем, которые я посылала матери… неужели их все получал Сиснерос?

– Да, я слышала, что монсеньор архиепископ порой бывает суров. – Я шаловливо наклонилась к нему. – Давай, отнесу твои письма в кабинет Лопесу.

Я протянула руку, жалея, что у меня нет монетки, чтобы подсластить предложение.

Он поколебался лишь одно мгновение, показавшееся мне вечностью, и отвернулся, положив руку на кожаный ремень сумки.

– Мне велено передать их лично секретарю Лопесу, ваше высочество, – пробормотал он. – Монсеньор Сиснерос выразился вполне ясно.

– Но ты же не думал, что встретишь свою инфанту? – услышала я собственный голос, удивляясь, насколько беззаботно он прозвучал. – Пусть это останется нашей тайной. Секретарь Лопес не будет знать, кто оставил письма, только о том, что они пришли. Я положу их прямо ему на стол.

Я продолжала стоять с вытянутой рукой и едва не застонала от радости, когда он, чуть помедлив, полез в сумку и достал завернутый в промасленную кожу пакет, перевязанный шнурком с печатью Сиснероса.

Спрятав пакет под плащ, я проводила парнишку на кухню замка и направилась в кабинет Лопеса – небольшое помещение окнами во двор. Беатрис была в покоях с Фернандито, другие слуги занимались своими делами.

Я подошла к столу, на котором царил свойственный Лопесу порядок. Взвесив пакет в руке, взяла со стола нож и перерезала шнурок, сломав печать. Бумаги рассыпались по столу, и я начала перебирать их дрожащими руками.

Расписки за продовольствие, квитанции на выплату денег гвардейцам, одобренные списки закупаемых товаров – ничего, кроме обыденных документов королевского хозяйства, все с гербом Толедского ордена, что означало их подтверждение чиновниками Сиснероса.

Еще раз перебрав бумаги, я вернулась к большому конверту из промасленной кожи. Проведя по нему пальцами, я нащупала внутри пергамент и, подсунув ноготь под тайную складку с нижней стороны, извлекла сложенный лист. На нем тоже стояла печать. Я сломала воск, чувствуя, как сильнее забилось сердце, и пробежала взглядом написанные аккуратным почерком строчки. В глаза бросились отдельные фразы.

«Ничего не говорите ее высочеству. Ее величество нельзя беспокоить».

Слова поплыли перед моими глазами. Мне пришлось прислониться к столу, чтобы сосредоточиться. И снова то же самое: ничего мне не говорить. Что-то насчет дополнительного распоряжения, о необходимости хранить тайну.

Потом я увидела имя, от которого у меня застыла кровь: Su Alteza Principe Felipe.

Филипп.

Я уставилась на письмо.

Тонкая ниточка, на которой я держалась прежде одним лишь усилием воли, наконец оборвалась. Меня словно захлестнуло обжигающей волной. Филипп все-таки мне писал, просил, чтобы я приехала. Я не ошибалась: все отсрочки были лишь частью ловушки, чтобы держать меня в плену. С самого детства я оставалась игрушкой в руках матери. Теперь же она добилась того, чего хотела, – я нужна была ей одинокой и беззащитной.

Стоя возле стола, я вспомнила Аревало: окна с закрытыми ставнями, забытый ткацкий станок в углу, массивную кровать и безумный взгляд бабушки, умоляющий о свободе. Наверняка она точно так же чувствовала себя в тот день, когда окончательно поняла, что все ее существование ограничено стенами Аревало и кто в этом виноват.

Теперь пришла моя очередь стать пленницей матери, а этот замок должен превратиться в клетку.

Выскочив из-за стола и сминая письмо в кулаке, я бросилась по коридору в свои покои. Когда я ворвалась в дверь, Беатрис, которая сидела у камина, зашивая юбку, испуганно вскочила. Едва взглянув на мое лицо, она отослала кормилицу Фернандито в переднюю, где была устроена маленькая детская.

– Mi princesa! – Она подошла ко мне. – Что? Что случилось?

– Вот что случилось! – Я подбросила письмо. – Беатрис, она лгала мне. Моя собственная мать! Она вовсе не собиралась позволить мне вернуться во Фландрию. Она хочет, чтобы я осталась здесь навсегда, в плену. В письме Сиснероса все сказано.

Беатрис уставилась на письмо так, будто оно могло вспыхнуть:

– Где вы его взяли?

– У курьера! Мне следовало догадаться. Филипп меня предупреждал – он говорил, что мою мать не интересует ничего, кроме ее королевства. Боже милостивый, мне следовало его послушать, отправиться за ним через горы, пока еще была возможность! – Я сунула письмо Сиснероса в карман платья. – Как она могла? Как могла моя собственная мать строить против меня интриги после всего, что я для нее сделала? А Филипп… он просил, чтобы я приехала. Все это время она пыталась нас разлучить, убеждая, что мы друг другу не нужны. У нее каменное сердце. Ни одна мать не поступила бы так со своим ребенком.

– Ваше высочество, прошу вас! – Беатрис протянула ко мне руки. – Наверняка есть какое-то другое объяснение. Ее величество никогда бы такого не сделала. Это слишком жестоко. К тому же она больна.

Я сердито смахнула подступившие слезы:

– Почему я должна теперь им верить? Я никогда напрямую не разговаривала с ее врачами. Когда я только приехала, старая маркиза говорила, что мать при смерти, но она путешествовала по всей Кастилии, как обычно. Нет, никакого другого объяснения нет. Она хочет заточить меня здесь, чтобы разлучить с мужем и спасти Кастилию. Она хочет, чтобы мой сын стал ее наследником!

Беатрис побледнела.

– Что нам делать? – прошептала она.

Я уставилась на нее. Наступила удручающая тишина. Что я могла поделать, если у ворот стояли люди Сиснероса и мою жизнь ограничивали четыре толстых стены?

Бросившись к сундуку, я распахнула крышку.

– Нужно немедленно убираться отсюда! – Подтащив сундук к туалетному столику, я побросала в него щетки для волос и флаконы с мазями и духами. Зазвенело стекло. – С меня хватит! – крикнула я, с яростным наслаждением срывая занавески с кровати и бросая их в сундук, затем прошла мимо Беатрис к прикроватному столику и схватила с него подсвечник. – Довольно с меня быть ее игрушкой! Ей не лишить меня свободы. Я не позволю! – Я развернулась к застывшей Беатрис. – Что смотришь на меня, будто на сумасшедшую? Помоги мне, ради всего святого. Собери моего сына. Он должен ехать с нами!

Беатрис метнулась в детскую, откуда донесся плач младенца. Подойдя к вешалкам с одеждой, я начала швырять в сундук платья и плащи. Я стояла возле кровати, срывая с нее меховое покрывало, когда, словно из бездны, послышались приближающиеся шаги.

Я замерла. Застыла и Беатрис в дверях детской.

Я отодвинулась от кровати, зная, что у меня нет никакого оружия, чтобы защититься. Дверь открылась, и вошла Сорайя вместе с Лопесом. Он только что вернулся из города, куда ездил за покупками, и держал коробку со свечами, которые я просила привезти.

Сквозь мои стиснутые зубы вырвалось хриплое дыхание. Я подошла к Лопесу, не обращая внимания на прижавшуюся к стене Сорайю:

– Я вам доверяла. Я думала, вы мой друг. И вы мне лгали. Вы меня обманули. Вы замышляли заговор против меня вместе с моей матерью и Сиснеросом!

– Ваше высочество, – пробормотал он, – о чем… о чем вы?

Я выдернула из кармана письмо.

– Вот о чем, сеньор! Это письмо от Сиснероса, которое только что привез курьер. Вы будете отрицать, что все это время исполняли его волю?

От лица Лопеса отлила кровь, коробка со свечами выпала из рук.

– Я… я не понимаю. Что говорится в том письме?

Я уставилась на него:

– Вот, возьмите и прочитайте. Хотя вы прекрасно знаете, о чем там говорится!

Лопес развернул смятый пергамент. На лбу его проступили капли пота.

– Клянусь, ваше высочество, я понятия не имею, что все это значит.

– Не имеете? – Я пронзительно рассмеялась. – Так вы служите монсеньору Сиснеросу или нет?

Он выпрямился, весь дрожа. На мгновение мне показалось, что я могла бы повалить его на пол и наступить на него ногой и он не стал бы сопротивляться.

– Я служу ее величеству. Понимаю, как это выглядит, но, уверяю вас, ни я, ни ее величество ничего против вас не замышляли. Архиепископ превысил свои полномочия. Я сам ему так и сообщу.

– Правда? – Я шагнула к нему, заметив, как он весь съежился. – Тогда почему вы потеете, как свинья?

– Вы… вы неправильно поняли. – Голос его стал громче. – Вы зря волнуетесь.

Он протянул ко мне руку, как в тот раз, когда мы встретились во Фландрии.

«Почему ты боишься?»

За миг до того, как его пальцы сомкнулись на моем плече, в моем мозгу словно лязгнул замок. Оттолкнув его с такой силой, что он повалился на пол, я бросилась прочь.

– Ваше высочество! – послышался его крик.

Но я уже бежала по коридору, по лестнице, через зал. Сбросив мешающие туфли, я метнулась через двустворчатые двери во двор.

У стены стояли привязанные мулы с покупками из Медина-дель-Кампо. Увидев меня, животные испуганно заржали. Погонщик пытался их успокоить, хватая за поводья. Слуги, разгружавшие поклажу, уставились на меня, словно за мной гнались исчадия ада.

Решетка на воротах была поднята, мост опущен. Задыхаясь, я со всех ног устремилась вперед. Гвардейцы бросились к лебедкам и попытались поднять рычаги, чтобы опустить решетку. Поскользнувшись на мокрых от моросящего дождя булыжниках, я вскрикнула и упала. От удара у меня перехватило дыхание, но я все же сумела подняться. По лбу потекла кровь.

Решетка на смазанных цепях быстро опускалась.

– Ваше высочество, нет! – послышался за спиной крик Лопеса.

Издав сдавленный вопль, я остановилась, едва не попав под заостренные концы прутьев падающей решетки. Еще немного, и они бы меня проткнули.

– Откройте! – крикнула я гвардейцам. – Я приказываю! Откройте немедленно!

Сзади подбежал задыхающийся Лопес. Я повернулась, чувствуя, как кровь заливает глаза:

– Прикажите им открыть ворота, пока я не оторвала вашу дрянную башку!

– Ваше высочество, это скандал! – Он в ужасе уставился на меня, не веря своим глазам. – Прошу вас, пойдемте со мной. Это совершенно ни к чему.

– Я не ваша пленница! Откройте ворота, я сказала! Открывайте!

Позади него я увидела выбежавших из замка фрейлин. Беатрис несла мой плащ, Сорайя – туфли. Даже издали было видна тревога на их лицах. Стражники шагнули вперед, преграждая им путь. Я услышала протестующий крик Беатрис:

– Ее высочество босиком и без плаща!

Я не ошиблась. Меня хотели удержать здесь любой ценой.

Я утерла кровь с лица, размазывая ее по щеке.

– Хотите взять меня силой? – спросила я Лопеса. – Связать по рукам и ногам, словно преступницу?

– Ваше высочество, вы сошли с ума, – прошептал он. – Это… это безумие.

Безумие. Впервые это слово связали с моим именем. Но мне было все равно. Я на самом деле обезумела – от тоски и боли предательства. От ярости, горя и страха.

– Можете считать меня сумасшедшей, – бросила я в лицо Лопесу. – Но я остаюсь инфантой Кастилии и наследницей королевства. Только попробуйте натравить на меня стражу, и вы за это поплатитесь.

Я видела, как он пытается принять решение, глядя то на слуг, то на меня. Наконец, не говоря больше ни слова, он втянул голову в плечи и тяжело зашагал в сторону замка.

Наступила ночь, и дождь сменился первым зимним снегом, но я не двигалась с места.