Королева, да хранит ее Господь, под бременем собственных трагедий клонится к упадку и теперь почти не испытывает потребности в моих услугах. Она хочет, чтобы при ней находились только ее старейшие и наиболее преданные слуги. Ее величество, благословив меня и Мэри, отпустила нас с сестрой домой к матери, и теперь мы живем в Шине вместе с миледи и нашим отчимом, мистером Стоуксом.

Мама всегда была несгибаемой женщиной, но здоровье ее стало сдавать, и я со скорбью замечаю, как слабеет ее когда-то крепкая оболочка. Тяжело видеть, как смерть подкрадывается к твоему родителю, видеть, как происходит смена ролей: теперь уже она ищет опору во мне, а не я в ней. Ничего не поделаешь, это закон природы, и я рада, что могу поддержать миледи: ее жизнь не была легкой, а за последние годы она смягчилась.

Мама любит предаваться воспоминаниям. Это одно из немногих оставшихся у нее удовольствий, и я потакаю миледи, слушая ее рассказы. Она неизбежно возвращается ко дням своей юности и к моей покойной бабушке, сестре короля Генриха VIII.

— О ней говорили, что она просто чудо как хороша, и ничуть не преувеличивали. Ты видела портреты бабушки, так что понимаешь, о чем я говорю. Ты унаследовала ее мягкий характер и привлекательную наружность и наверняка разобьешь на своем жизненном пути немало сердец.

Я долго молчала, но больше сдерживаться не могу: пора уже сообщить миледи о наших отношениях с Недом. Она, конечно, прежде была большой интриганкой и вынашивала честолюбивые планы, но уже пообломала зубы, и я знаю, что теперь ее девиз — осторожность.

— Девочка моя, что это ты еще надумала?! — восклицает она с прежней своей строгостью. — Снова замуж собралась? Что за блажь? Мало тебе одного раза? — Но, что бы миледи ни говорила, я вижу: она довольна, потому что не корит меня за то, что я зашла так далеко без ее разрешения. Да я и не думала, чтобы она стала возражать: Нед давно нравился моей матери, недаром ведь она когда-то согласилась выдать за него Джейн. И между прочим, ее отец, мой покойный дедушка, был его крестным. И даже после того, как Джейн стала женой Гилфорда, миледи, встречаясь с Недом, по-прежнему продолжала называть его «сынок».

— Мадам, — убеждаю я ее, — это вовсе не блажь. Этот союз очень важен для меня. Боюсь, заключить его будет не так-то просто, но я очень надеюсь, что в скором времени наши заветные мечты воплотятся в жизнь самым счастливым образом.

— Что питает твои надежды? — спрашивает мать.

— Нед пишет: венецианский посол открыто говорит, что, когда придет время, я смогу без препятствий получить корону, потому что королева Мария, которая ненавидит принцессу Елизавету и не доверяет ей, предпочитает меня в качестве наследницы. Миледи, вы поможете нам?

— Да, Катерина, я в долгу перед тобой после всего, что случилось. Но теперь я должна отдохнуть. Мы поговорим об этом позже.

Стоит морозное ноябрьское утро. Миледи все еще в постели — она в последнее время встает поздно, — а мы с Мэри, тепло одетые и розовощекие, направляемся на конюшню, чтобы покормить лакомствами лошадок и посмотреть, не замерзли ли они в своих стойлах. Мы слышим за стеной двора грохот повозок, направляющихся в лондонский Сити, цокот копыт. Потом новый звук нарушает покой этого утреннего часа — далекий звон церковных колоколов.

Я смотрю на Мэри:

— Это что такое?

Она прикрывает рукой рот, слыша, как звон приближается, становится громче, его подхватывают и другие колокола неподалеку от нас. Вероятно, теперь звонят колокола во всем Сити и близлежащих приходах, а совсем скоро скорбная новость облетит всю Англию.

Я уверена, что настал мой звездный час.

Мы возвращаемся в дом и переодеваемся в черное — в знак скорби по ее величеству. Вместе с матерью и всеми нашими домочадцами я стою в часовне на коленях, молюсь за упокоение души нашей возлюбленной королевы Марии. Я искренне оплакиваю эту добрую женщину. Но в то же время меня распирает от возбуждения. Больше всего мне хочется немедленно отправиться во дворец и предъявить претензии на то, что по праву принадлежит мне. Потому что теперь я наконец-то стала королевой, и вся власть и слава, которые были так быстро и жестоко выхвачены из рук Джейн, отныне должны перейти ко мне. И Нед тоже станет моим! Никто не сможет этому воспрепятствовать. А Елизавете и Пембруку придется смиренно склониться передо мной. Я с нетерпением жду, когда начнется мое царствование.

Но приличествующие формальности должны быть соблюдены — как здесь, в Шине, так и в Сент-Джеймсе, где упокоилась ее величество. Нужно дать Тайному совету время для принятия решения. Процедуры и церемонии, предшествующие объявлению меня королевой, будут происходить по всем законам. Я смиряю свое нетерпение и жду лордов, которые должны заявиться ко мне, или вызова ко двору.

К полудню я от тревоги просто не нахожу себе места. Как же так, за мной уже наверняка должны были прислать. Я не могу сидеть спокойно, хожу туда-сюда по комнате, ломаю руки. Я должна знать, что происходит.

В последние недели я слышала разговоры о том, что придворные покидали умирающую королеву и уезжали в Хэтфилд, служить принцессе Елизавете, предвидя ее восхождение на трон. Что ж, скоро они узнают, как ошибались; и если Елизавета рассчитывает получить какие-то выгоды от их поддержки и отказать мне в том, чем я должна владеть по закону, то лучше ей сначала хорошенько подумать. Но я проявлю милосердие ко всем, даже к ней. Мое царствование начнется не с обвинений и приговоров, но в сиянии славы и всеобщего одобрения. И я найду Елизавете хорошего мужа, чтобы он держал интриганку под присмотром.

Я уже больше не могу выносить томительное ожидание. Закутавшись в плащ, я говорю матери, что уезжаю во дворец Сент-Джеймс, и приказываю приготовить мне лодку. Зову своих горничных и поторапливаю лодочника.

Когда мы наконец высаживаемся у Вестминстера, я вижу собравшиеся там громадные толпы. Почему же я не получила вызова раньше или сообщения от Тайного совета? Может быть, они не знали, где меня найти? Я проталкиваюсь сквозь толпу, чтобы поскорее попасть в Сент-Джеймс, и тут замечаю герольда, который встает на мостик и разворачивает пергаментный свиток.

Как хотите, но тут происходит нечто странное — как можно заявлять о воцарении монарха еще до того, как самого монарха об этом известили?

— Слушайте меня, слушайте, добрые люди! — кричит герольд. — Елизавета, милостью Божьей королева Англии, Франции и Ирландии, защитница веры, шлет приветствия своим возлюбленным подданным и приказывает мне зачитать обращение ее величества.

Елизавета? О господи! Как это может быть? Королевой должна быть я, Катерина, милостью Божьей… такова была воля королевы Марии. Нет, здесь что-то не так, все не так… тут произошла какая-то прискорбная ошибка! Кто-то должен сказать об этом герольду!

Но ничего подобного — он громко оглашает послание:

«Поскольку Господь Всемогущий, к нашей глубокой скорби, решил по милости Своей забрать к Себе из этой жизни нашу дражайшую сестру, светлой памяти Марию, прежнюю королеву Англии, — упокой, Господи, ее душу — и возложить на нас, как на единственного истинного наследника по крови и закону преемственности, корону королевства Английского, мы настоящим обращением ко всем нашим подданным сообщаем им, что они освобождаются от всех обязанностей и верноподданнических обязательств перед нашей покойной сестрой и с этого дня по закону Божескому и человеческому несут обязанности только перед нами, их полновластной госпожой и королевой. Мы со своей стороны обещаем им любовь и заботу, дабы они жили в благополучии, и не сомневаемся, что они будут блюсти свой долг, как то и подобает законопослушным, добрым и истинно любящим подданным».

Он читает что-то еще, но я больше ничего не слышу. Толпа взрывается такими криками радости и одобрения, что последние слова герольда тонут в шуме, вокруг меня — сплошное ликование и похвалы в адрес Елизаветы. «Дочь великого Генриха VIII» — вот как называют ее некоторые из присутствующих.

— Хвала Господу, теперь пришел конец сожжениям! — восклицает толстая женщина рядом со мной. — Страшные дни королевы Марии кончились, и наступает благодать правления королевы Елизаветы!

— Сегодня вечером будем жечь костры и веселиться! — восклицает кто-то еще.

И внезапно, перекрывая этот оглушительный рев, все колокола Лондона начинают праздничный перезвон, и повсюду вокруг меня люди обнимаются и целуются. Некоторые даже плачут от радости. Невоспитанные и невежественные лондонцы дерзко толкают меня. Разве этого хотела королева Мария? Ее тело еще не успело остыть, как ее величество уже предали. И как только Елизавете удалось провернуть все это?

Толстуха неожиданно поворачивается ко мне:

— На твоем месте, милашка, я бы сняла эти черные тряпки. И хватит корчить скорбные гримасы. Лучше возблагодари Господа за то, что Он послал нам новую королеву.

— Мне что-то нехорошо, — лгу я, отчаянно мечтая поскорее уйти отсюда.

— Ах, детка, извини, я не знала. Может быть, тебе помочь?

— Нет, спасибо, — выдавливаю я и, не видя ничего вокруг, двигаюсь обратно к ждущей меня лодке. Я опоздала: Елизавета оказалась умным противником. К тому же на ее стороне любовь народа. И мне хватает ума понять, что та волна радости, которую подняло известие о воцарении новой королевы, практически не оставляет мне как претендентке на корону совершенно никаких шансов.

На наших лошадях черные попоны до самой земли. Наши траурные одеяния роскошные, но мрачные, словно мои мысли; я еду в процессии за катафалком королевы Марии к Вестминстерскому аббатству, где упокоится ее прах. Те же безотрадные мысли не оставляют меня и во время участия в пышных траурных церемониях, устроенных королевой Елизаветой. Сердце мое кипит от негодования, когда я слушаю возвышенную похоронную мессу — службу, которую вскоре объявят вне закона, — или сижу рядом с младшей сестренкой Мэри на поминальной трапезе.

Елизавета уже ясно дала понять, на кого распространяется ее неприязнь, да что там неприязнь — ненависть. Не успели просохнуть чернила на ее обращении по случаю восхождения на престол, как она открыто заявила о своих предпочтениях, и внезапно в мою сторону от трона потянуло холодком.

Елизавете двадцать пять лет, замужем она не была, и прямых наследников у нее нет; к тому же новая королева заявила, что намерена жить и умереть девственницей. Большинство придворных считают это хитростью или просто желанием показать девичью скромность. Они слишком плохо знают Елизавету — она может быть грубой и ругаться, как пьяный матрос. Так или иначе, факт остается фактом: она одинока и бездетна, а потому явно считает меня соперницей.

Поскольку королева Мария, несмотря на обещания, так и не изменила Акт о престолонаследии в мою пользу, Елизавета осталась ее законной наследницей. Согласно этому же документу, я следующая в очереди на трон, и поэтому Елизавета видит во мне угрозу.

Мы обе знаем, почему она не чувствует себя в безопасности на троне. Хорошо известно, что католическая Европа считает Елизавету незаконнорожденной еретичкой и узурпаторшей и желает отстранить ее от трона в пользу королевы-католички. Одного этого уже достаточно, чтобы Елизавета плохо спала по ночам. Но есть и другая причина для беспокойства: новая королева очень болезненно реагирует на все разговоры относительно ее возможного брака.

Она не прочь пофлиртовать с тем или иным принцем или политическим деятелем, а также с собственными придворными, в особенности с лордом Робертом Дадли, но выходить замуж и расставаться со своей свободой Елизавета не торопится. «Здесь будет только одна хозяйка и ни одного хозяина!» — любит повторять она. Не стремится Елизавета и обзавестись потомством. Я собственными глазами видела, как она вспыхнула, когда госпожа Эстли, ее старшая камер-фрейлина, посмела высказать предположение — ни у кого другого не хватало на это духа, — что ее величеству доставило бы огромную радость иметь ребенка, наследника короны.

— Дети — это Божье наказание! — воскликнула Елизавета. — Неужели ты думаешь, что я могла бы полюбить собственный саван? — И в это короткое мгновение, когда она стала самой собой, я увидела страх в ее глазах. Подозреваю, что для нашей новой королевы это больная тема.

Словом, Елизавета категорически не желает выходить замуж и рожать детей для продолжения рода, но преемника ей так или иначе назвать все-таки придется, потому что кто знает, как будут развиваться события в случае ее внезапной смерти. По закону наследовать Елизавете должна я, как ближайшая кровная родственница, но вот признает ли она меня? Вряд ли, скорее уж она перейдет в католичество.

Я имею все права на престол. Но, несмотря на горячее желание стать королевой, я, клянусь честью, не буду плести козни, чтобы получить корону, хотя наверняка могла бы найти себе сторонников. Я слишком хорошо знаю, что бывает с изменниками.

Откуда мне известно, что Елизавета меня ненавидит? О, она не раз давала мне это понять самыми разными способами. Достаточно уже и того, что она не назвала меня наследницей, ущемив мои законные права. Но и этого Елизавете показалось мало, и она вдобавок нанесла мне прямое оскорбление, поставив в весьма затруднительное и неловкое положение. При королеве Марии, несмотря на свою молодость и неопытность, я была сначала фрейлиной внутренних покоев, а потом и камер-фрейлиной, то есть входила в число наиболее приближенных к королеве слуг, как и подобало моему положению и статусу. Ее величество была так добра, что пожаловала эту же высокую придворную должность также и моей бедной горбатой сестренке.

Однако милостивая королева Елизавета сочла необходимым лишить нас обеих этой чести. Это унизительно настолько, что не передать словами, и, конечно, я не могу обсуждать ни с кем при дворе эту вопиющую несправедливость, но должна ходить с высоко поднятой головой. Моей сестре приходится еще хуже, потому что теперь люди без зазрения совести называют ее прямо в глаза горбуньей Мэри.

Конечно, Елизавета не может отлучить меня от двора — даже ей приходится соблюдать хоть какие-то правила приличия, — а потому она сделала меня фрейлиной общих покоев. Это невеликая честь, она не отвечает моему положению принцессы крови и держит меня на расстоянии от нее.

— Что, теперь ты фрейлина общих покоев?! Вот тебе и наследница короны! — взорвалась моя мать, узнав об этом.

Однако, будучи женщиной разумной, она быстро оправилась от потрясения и принялась убеждать меня, что я не должна чувствовать себя оскорбленной. Однако обида моя слишком сильна, и я ничего не могу с этим поделать. Похоже, Елизавета вознамерилась полностью задвинуть меня на второй план. Я вынуждена постоянно выслушивать ее замечания об отсутствии у меня религиозных принципов (отвечать на них я не осмеливаюсь — ведь она королева), а также о своей слишком бледной коже и белобрысых волосах, которые Елизавета с видимым удовольствием сравнивает со своими собственными рыжими кудрями, — теперь она стала делать самые фантастические прически. Королева также гордится своим румяным лицом, всячески подчеркивая свое передо мной превосходство, не имея в данном случае к этому совершенно никаких оснований. Потому что если у меня кожа бледная, то у нее — лицо болезненного, даже землистого цвета, и Елизавета вынуждена постоянно пользоваться особым чудодейственным кремом, рецепт которого не выдаст ни одной душе. Еще бы, ведь ее величество усиленно изображает, что являет миру свой естественный цвет лица!

Елизавета давно меня ненавидит, в этом нет ни малейших сомнений. Она постоянно наносит мне оскорбления публично, стараясь причинить боль. Понимая это, окружающие теперь уже не столь расположены расточать комплименты, они даже голос не понижают, высказываясь на мой счет: мол, королева Елизавета, считая Катерину Грей недостойной престола, решила назначить вместо нее другого наследника (может быть, Марию, королеву шотландцев) или выйти замуж и самой родить ребенка, хотя ни малейших намеков на это незаметно, и лично я сомневаюсь, что подобное когда-нибудь случится. Ни для кого не секрет, что ее величество по уши влюблена в Роберта Дадли, сына и внука изменников, родного брата Гилфорда. Если верить сплетням, лорд Роберт в самом скором времени и станет нашим королем. Разумеется, подобное совершенно невозможно, поскольку он женат, но слухи об этом все равно не умолкают.

Мне кажется, что все потеряно и на моих мечтах о короне можно ставить крест. Однако, как выясняется, не все так думают. После возвращения ко двору я возобновила дружбу с Джейн Дормер, которую теперь обхаживает испанский посол, граф Фериа. Он также источает мне комплименты, заверяя, что его господин, король Филипп, готов использовать все свое влияние, чтобы поддержать мои претензии на право наследования короны.

— На вашу милость возлагает надежды весь католический мир.

Слыша эти его слова, я испытываю чувство вины. Мой переход в католичество был в некоторой мере вызван соображениями прагматическими, я приняла это решение, будучи очень молодой, мне тогда очень хотелось угодить королеве Марии и увеличить свои шансы стать ее наследницей. Если говорить откровенно, некоторые аспекты этой религии привлекают меня, как привлекают они — я в этом уверена — и Елизавету. Наша новая королева любит торжественные ритуалы и церемонии своего детства и не хочет расставаться с украшенными драгоценными камнями Распятиями (некоторые протестанты считают это идолопоклонничеством) на алтаре в своих часовнях. Переход в католичество дался мне легко, и с тех пор внешне я отправляю старую религию. Но внутренне по-прежнему склоняюсь к протестантским убеждениям, внедренным в меня родительским воспитанием, а в последнее время, когда это стало безопасно, и вовсе подумываю о том, чтобы отказаться от католицизма. Но если король Филипп, за спиной которого сосредоточена вся мощь Испании, готов оказать давление на Елизавету, добиваясь, чтобы она назвала меня своей наследницей, то я должна всячески демонстрировать королевскому послу, что остаюсь твердой в своих убеждениях и являюсь наиболее подходящим претендентом на корону.

Играть эту роль не так опасно, как может показаться, потому что Елизавета заявила, что не намерена проделывать окна в душах человеческих и не станет преследовать католиков, если те не будут причинять ей беспокойства. Она вряд ли поставит мне в вину, если я продолжу посещать мессу и носить четки на поясе при условии, что я не стану привлекать к этому внимание людей.

— Французы, конечно, поддерживают королеву шотландцев, — объясняет мне граф Фериа. — Она замужем за дофином, а ее свекор, король Генрих, вынашивает идею получить Англию под свою руку. Эта семейка уже имела наглость присоединить к своему гербу герб Англии. А потому маловероятно, что Елизавета назовет шотландскую королеву своей наследницей. К тому же Мария родилась не в Англии, а, насколько я понимаю, для наследников трона — это непременное условие.

— Что делает вас, леди Катерина, главной претенденткой, — вставляет Джейн Дормер.

— Так-то оно так, — говорю я. — Но боюсь, ее величество ни за что не согласится признать меня своей преемницей.

— Ничего, король Филипп сумеет ее убедить. Он ведь хочет на ней жениться, верно, Гомес? — доверительно произносит Джейн, кидая кокетливый взгляд на элегантного красавца-графа.

— Он серьезно обдумывает это, — откровенничает испанец. — Но ему нужны гарантии на случай, если вдруг Елизавета не сможет родить наследника.

Значит, слухи верны: не успела умереть одна сестра, как Филипп тут же принялся обхаживать другую. При дворе давно поговаривали, что Елизавета с самого начала плела вокруг него свои козни и что он, будучи женат на королеве Марии, все это время сходил с ума по ее младшей сестре. А теперь, будучи правителем мощного и великого королевства, он наверняка имеет на нее немалое влияние. Возможно, колесо Фортуны наконец-то повернется в мою сторону.

Есть и еще один человек, который считает, что мои перспективы получить трон достаточно высоки. Я страшно удивлена, когда в один прекрасный день передо мной появляется милорд Пембрук и сообщает, что хотел бы поговорить со мной конфиденциально. Я приглашаю бывшего свекра в свои апартаменты и отсылаю горничных, а потом сажусь в позолоченное кресло, а его оставляю стоять, наслаждаясь переменой ролей. Он пришел в качестве просителя — я в этом не сомневаюсь.

— Я прекрасно знаю, что вы обо мне не лучшего мнения, леди Катерина, — начинает граф с непроницаемым лицом. — Но я уверен, вы понимаете: я действовал не из личной неприязни, а из соображений высокой политики. Позвольте мне сказать вам, что я и моя жена были рады видеть вас своей невесткой и мы глубоко сожалели, когда обстоятельства вынудили нас расторгнуть этот брак.

— Я тоже глубоко сожалела, милорд, когда меня жестоко разлучили с моим мужем, а потом ночью спешно вывезли из вашего дома и бросили ночью одну, в темноте, на пристани, — говорю я. Пять с лишним лет я мечтала призвать Пембрука к ответу за случившееся. — Моя мать была крайне потрясена этим вашим поступком.

Вид у графа смущенный. Мой бывший свекор полагал, что ему предстоит встреча с юной безропотной девчушкой, которую он помнил, а не с уверенной молодой женщиной, которая прекрасно осознает свой королевский статус.

— Я приношу извинения: боюсь, лодочник неправильно истолковал мои указания, — холодно говорит он. — Но, миледи, я бы хотел загладить свою вину. Для этого я здесь. Мой сын Гарри до сих пор остается холостым. Я пришел, чтобы опять воссоединить вас. Если на то будет ваше согласие, вы с ним снова станете мужем и женой и на сей раз сможете возлечь на брачное ложе. Я даю вам слово.

Подобного поворота я не ожидала. Я пытаюсь вспомнить те счастливые дни, что провела с Гарри, и наше мучительное расставание. Однако вместо этого вспоминаю, как упорно пытался не замечать меня Гарри все эти годы, и не чувствую ничего, кроме раздражения. И еще я, разумеется, думаю о Неде, моем дорогом, возлюбленном Неде, о нашей любви, и проникаюсь иронией ситуации. Когда-то я была готова отдать все ради воссоединения с Гарри, а теперь выясняется, что он мне и даром не нужен. И в то же время Нед, который составляет для меня весь смысл жизни, который мне дороже любой короны, по-прежнему остается для меня запретным плодом, потому что королева вряд ли согласится на наш брак. Как несправедлива жизнь!

Пембрук недовольно хмурит темные брови: он видит мои колебания.

— Прошу вас, леди Катерина, всесторонне обдумать мое предложение. От этого многое зависит. Испанский посол стоит за этот брак, а уж он-то знает, куда дует ветер. Надеюсь, вы понимаете, что Испания может принести вам немало пользы.

И тут я, не сдержавшись, говорю:

— А вы, милорд, похоже, снова нацелились на корону для вашего сына и уже представляете себе династию Гербертов на троне?

Граф с трудом сдерживает бешенство:

— Ну и что? Я этого не отрицаю! А кто бы на моем месте отказался? Но этот брак и вам пойдет на пользу, не забывайте!

— Королева может выйти замуж и родить детей, — напоминаю я ему. — Это поставит крест на моих перспективах получить корону. А когда я стану для вас бесполезна, вы наверняка захотите снова расторгнуть мой брак с Гарри.

— Я понимаю ваш гнев, — говорит он, сверкая глазами. — И вы воистину имеете право так говорить. Но только какая будет польза нам обоим от взаимных упреков? Подумайте хорошенько. Этот брак будет полезен всем, как ни посмотри.

— А Гарри? Что говорит на этот счет он сам? Все прошедшие пять лет он умело избегал меня.

— Он делал это по моему приказу, — рявкает Пембрук, начиная терять терпение. — Гарри — послушный сын, он делает то, что ему говорит отец. Но я рассказал ему о своих планах, и он горит желанием вновь воссоединиться с вами.

— Тогда я подумаю об этом. — Пожалуй, в данной ситуации это самый разумный ответ.

Под покровом темноты я нахожу Неда. Мы теперь встречаемся редко и лишь украдкой. Мы не отваживаемся надолго оставаться на людях вдвоем и обмениваемся записками, в чем нам помогает его сестра Джейн, которая, как и я, служит королеве Елизавете. Нед живет не в Уайтхолле, а в Хартфорд-Хаусе, великолепной лондонской резиденции Сеймуров на Кэннон-Роу в Вестминстере. Я уже два раза тайно была у него там вместе с Джейн. Но сегодня мы встречаемся в проходе в конце каменной галереи. На улице очень холодно, и Нед набросил на нас обоих свой плотный плащ. Он сразу же чувствует: что-то не так.

— Что случилось, душа моя? — спрашивает Нед и ищет мои губы.

Я целую его и начинаю плакать.

— Сегодня ко мне приходил Пембрук. Он хочет, чтобы я вновь стала женой Гарри.

— Боже милостивый! — взрывается Нед. — Ну и с какой стати расстраиваться? Ты же не обязана отвечать ему согласием.

— Все не так просто, — рыдаю я. — Это пожелание испанского посла, а Испания поддерживает меня как наследницу Елизаветы. Да и сам Пембрук — тоже не последний человек в королевстве, и он вовсю использует свое влияние, если я выйду за его сына. Нед, милый, пойми, мне не нужен этот брак, но это мой шанс стать наследницей престола.

Нед отпускает меня, я не вижу его лица под капюшоном, но и так понятно, насколько он уязвлен и обижен.

— Нед, дорогой, поверь, я люблю только тебя, — в отчаянии плачу я. — Мысль о возвращении к Гарри мне невыносима. Когда-то я была бы счастлива, получив такое предложение, но те времена давно прошли. Я хочу выйти замуж за тебя!

Он снова прижимает меня к себе и покрывает мое лицо страстными поцелуями.

— Послушай меня, Катерина, тебе не нужно выходить за Гарри. Притворись, сделай вид, что серьезно рассматриваешь это предложение. Пока у них будут оставаться надежды на благоприятный ответ, они будут работать на тебя. Это называется политика, моя дорогая невинная овечка!

Я прекращаю рыдать. Это разумный совет, и я приму его.

— А пока, — говорит Нед, — я скажу тебе кое-что, чтобы поднять настроение. Джейн придумала план. Она считает, что мы должны упросить мою и твою маму отправиться с нами к королеве и постараться уговорить ее дать разрешение на наш брак.

— Прекрасная мысль! — радуюсь я. Обе герцогини — сильные женщины, и уж если кто и сможет убедить Елизавету согласиться на наш брак, то это они. — Ты думаешь, они согласятся?

— Мы хорошенько их попросим, — отвечает Нед. — Но я должен знать, Катерина, что для тебя важнее: я или право наследования?

— Конечно ты! — горячо заверяю я возлюбленного. — Разве в этом могут быть сомнения?

Когда в следующий раз я во время трапезы при дворе встречаюсь с Джейн Дормер и графом Фериа, испанец отводит нас обеих к окну — подальше от остальных — и заговаривает о предложении Пембрука.

— Этим браком вы угодите моему господину, королю Филиппу, поскольку граф Пембрук — человек влиятельный и может поспособствовать вашим интересам, — говорит он.

— Я не возражаю против брака с лордом Гербертом, — лгу я, — но должна тщательно все обдумать. Вы же понимаете, что мой предыдущий опыт был… крайне плачевен. Я должна убедиться, что могу доверять графу.

«Это был шедевр дипломатичности», — отмечаю я про себя.

— Конечно, моя дорогая леди, конечно. Но позвольте на правах более старшего и опытного дать вам совет: вам стоит довериться графу, ибо брак этот принесет вам неоценимые преимущества. К тому же лорд Герберт — красивый молодой человек. Я знаю, вы когда-то были с ним счастливы.

Я проклинаю себя за то, что в свое время откровенничала с Джейн Дормер.

— С тех пор прошло уже пять лет, сэр, и тогда мы были еще совсем детьми. Что значат детские привязанности?

— Увы, миледи, боюсь, когда речь заходит о таких браках, личные соображения должны уступать место высокой политике, — назидательно изрекает Фериа. Меня начинает раздражать его уверенность, будто у женщины не хватит мозгов самой обдумать подобное положение дел.

Граф чувствует мое настроение.

— Не думайте, что я вам не симпатизирую или не понимаю, что ее величество относится к вам недостаточно почтительно, — мягко говорит он.

— Меня это сильно задевает, — признаюсь я. — Новая королева явно не питает ко мне любви.

Тут Дормер толкает меня в бок:

— Перемените тему!

Я бросаю взгляд туда, где под балдахином сидит королева с лордом Робертом Дадли, который хозяйским жестом опирается на трон. Елизавета смотрит на меня, и на ее лице застыло враждебное выражение. Наверняка, с ее точки зрения, я веду себя вызывающе, открыто беседуя с испанским послом.

— Позвольте пригласить вас, миледи? — говорит Фериа и ведет меня туда, где дамы и кавалеры танцуют модный танец бассе.

Однако королева не сводит с меня холодного подозрительного взгляда.

Незадолго до Рождества я встречаюсь с несколькими лордами и членами Совета, которые наперебой осыпают меня комплиментами. Похоже, Фериа неплохо поработал. А может быть, Пембрук запустил слух, что народ намеренно вводят в заблуждение и мои шансы стать наследницей гораздо выше, чем это считают многие.

Помня о враждебном отношении королевы, я стараюсь, чтобы меня как можно меньше видели в обществе Фериа. Когда мы встречаемся, то говорим недолго, и наши беседы сводятся к обмену любезностями и его заверениям в том, что он делает для меня все возможное. Потом как-то раз он сталкивается со мной, когда я в одиночестве бреду по аллее, держа в руках еловые ветки, которые наломала в болотистой глуши парка Сент-Джеймс.

— Приветствую вас, миледи. Позвольте словечко? — Он изысканно кланяется. — Здесь нас никто не услышит.

— И все равно я должна быть осторожна, — отвечаю я. — Но прошу вас, говорите, сэр.

— Можно узнать, что вы решили относительно брака? Не хочу оказывать на вас давление, но дело весьма важное.

— Я это понимаю, — говорю я. — Но не хочу торопиться, ибо должна быть уверена, что поступаю правильно.

— Разумеется, миледи, я вас вовсе не тороплю. Я прошу вас только об одном: не давайте Пембруку окончательный ответ, предварительно не посоветовавшись со мной.

— Хорошо, — обещаю я, зная, что не сдержу слово.

— Я уверен, вы сами прекрасно сознаёте: самое главное в вашем положении — это не брак, а религия. Вы — надежда католиков во всем мире, в особенности в Англии, где, как они опасаются, им все труднее будет отправлять свои религиозные обряды. Я знаю, как нелегко вам оставаться католичкой при дворе королевы Елизаветы, но я прошу вас также не помышлять о перемене религии без предварительной консультации со мной. Поверьте мне, король Филипп понимает ваше затруднительное положение и желание облегчить себе жизнь, приняв протестантизм.

Я соглашаюсь и с этим, а потом поспешно прощаюсь с испанцем, сказав, что меня могут хватиться, если я немедленно не вернусь.

Фериа считает меня убежденной католичкой. Он и не догадывается, что в основе всего лежат чисто прагматические соображения.

Я прикидываю, что может произойти, если я вновь стану протестанткой. Король Филипп, как и его посол Фериа, наверняка отвернутся от меня. А вот Пембрука это не смутит, поскольку некоторые члена Совета предпочтут наследницу-протестантку. С другой стороны, королева Елизавета ясно дала понять, что любого наследника — будь тот протестантом или католиком, — даже собственного ребенка она будет рассматривать как соперника. Поэтому пока я ничего не теряю, оставаясь католичкой.

Я подозреваю, что все эти разговоры о моем замужестве дошли до Елизаветы, потому что в один прекрасный день ко мне является лично сэр Уильям Сесил, государственный секретарь ее величества, один из наиболее влиятельных людей в стране, мнением которого королева дорожит.

— Миледи, — говорит он (его удлиненное, с тонкими чертами лицо бесстрастно, всевидящие глаза под тяжелыми веками смотрят настороженно), — ее величество просила меня довести до вашего сведения, что, учитывая ваше происхождение, вы не должны выходить замуж без ее согласия, под страхом самого строгого наказания.

Это серьезный удар, особенно если вспомнить, чтó совсем недавно решили мы с Недом; и после такого предупреждения я пребываю в полном смятении. Я так надеялась — мы оба надеялись, — что Елизавета благословит наш брак, если об этом убедительно и дипломатично будут просить наши матери. Но теперь я начинаю опасаться, что наши надежды были тщетными. Неужели мы с Недом попали под подозрение? Но каким образом? Мы были очень осторожны…

— Я покорная слуга ее величества, — чуть запинаясь, отвечаю я. — И поверьте, я не имею намерений выходить замуж. — Я жалею, что солгала, но уже поздно. Сказанного не воротишь. И внезапно мне приходит в голову, что теперь королева вообще не позволит мне выйти замуж — никогда и ни за кого. Это ужасная перспектива, и мне необходимо заверение, что я не обречена на жизнь девственницы. — Может быть, ее величество сама желает предложить мне кого-либо в супруги? — с надеждой спрашиваю я.

— Нет, миледи, не желает, — безапелляционно заявляет сэр Уильям.

И, изобразив едва заметный поклон, он удаляется, прежде чем я успеваю задать еще какой-нибудь вопрос. После его ухода я принимаюсь отчаянно рыдать. Мое сердце принадлежит Неду, одному только Неду. Он — мой герой, моя жизнь, моя радость. Я не просто хочу выйти замуж, я хочу выйти за него.

Но постойте! Видимо, мои перспективы в один прекрасный день оказаться на троне все-таки вполне реальны. Единственное препятствие этому — Елизавета, которую, к слову, многие не считают настоящей королевой, потому что она незаконнорожденная и вдобавок протестантка. Ее корона с самых первых дней в опасности. И потом, Елизавета ведь может умереть молодой. Или скончаться при родах… если только она вообще выйдет замуж. Нет, Господь свидетель, я ни в коем случае не желаю ей ничего плохого, но… Возможность стать королевой так заманчива, и, пожалуй, это было бы только справедливо после того, что случилось с Джейн. Я не прошу чужого, а лишь претендую на то, что принадлежит мне по праву. Я признаю первенство Елизаветы по закону. И никоим образом не замышляю измену.

И все же нелюбовь королевы ко мне очевидна. Сегодня, на церемонии коронации, Елизавета в очередной раз это продемонстрировала. Если во время коронации королевы Марии я занимала почетное место, то теперь меня оттеснили на второй план, не проявив должного уважения к моему статусу особы королевских кровей. Ко мне относятся так, будто я простолюдинка.

Облаченная в тот же красный бархат, что был на мне пять лет назад, я сижу в компании дам в повозке за королевой. Передо мной, заметьте, едут десятки придворных дам на лошадях с красными бархатными седлами. Я по праву должна находиться перед ними! Когда мы оказываемся в аббатстве, я, в диадеме и платье с длинным шлейфом, иду рядом с другими дамами двора в длинной процессии далеко от королевы. Ах, какое чудовищное оскорбление!