Сегодня день нашей свадьбы. Я и моя старшая сестра Джейн — а надо сказать, что мы с ней дочери Генри Грея, герцога Саффолка, и его супруги-герцогини, урожденной Брэндон, — выходим замуж. Все специально устроили так, чтобы можно было провести обе церемонии венчания одновременно. Я стою посреди роскошной спальни, где меня облачают в подвенечный наряд. Известие о замужестве свалилось на нас совершенно неожиданно, и далее события развивались с такой головокружительной скоростью, что теперь мне даже несколько не по себе.

Внизу, под забранным решеткой окном, спокойно несет мимо Лондона к далекому морю свои воды Темза, а по ее поверхности снуют суденышки и разносятся крики лодочников. В теплом воздухе, как обычно, пахнет рыбой, илом и всякой гнилью, но легкий ветерок колышет тяжелые узорчатые занавеси и приятно ласкает мою кожу, а из регулярного сада, окружающего Дарем-Хаус, доносится слабый аромат цветов.

Мы стоим, словно статуи, а наши няня Эллен и камеристка Бриджит, набив рты булавками, суетятся вокруг с вышивками и кружевами, облачают нас в такие роскошные одеяния, каких я в жизни не видела. Наша матушка, похожая на большую хищную птицу, наблюдая за происходящим, скрежещущим голосом отдает приказания:

— Стой спокойно, Джейн! И постарайся выглядеть счастливой. Его величество проявил в отношении вас небывалую щедрость. Только подумайте, каких женихов он для вас нашел. Вы ведь, наверное, не хотите, чтобы до короля дошли разговоры о вашей неблагодарности?

Джейн, кажется, готова взбунтоваться, когда на нее через голову надевают тяжелое платье из парчи, отделанное золотом и серебром.

— Всем известно, что я не хотела этого брака, — дерзко заявляет она. — А благодарить за него я должна милорда Нортумберленда. Король Эдуард, возможно, и правит Англией, но самим королем правит милорд.

Не сомневаюсь, что наша мать с удовольствием ударила бы строптивую дочь, но не может же невеста отправиться на свадьбу в синяках. Поэтому миледи довольствуется тем, что весьма резко одергивает подвенечное платье Джейн, надетое поверх кертла, поправляет на ней тяжелые юбки и шлейф, обильно усеянные алмазами и жемчугом.

— Ты уж, пожалуйста, держи эти глупости при себе, маленькая леди, и помни о своем долге перед королем и родителями. А еще перед герцогом Нортумберлендом, который сегодня станет твоим свекром. И можешь не сомневаться: если бы король не пожелал этого, ты бы замуж не вышла. А теперь дай-ка мне посмотреть на тебя.

Джейн стоит, поеживаясь, пока мать разглядывает ее. Вчера вечером она уже в который раз сказала мне, что ненавидит всю эту внешнюю мишуру; как добронравная и целомудренная протестантка, она предпочитает черно-белые одежды, а это приводит в бешенство нашу мать, которая любит пышные одеяния. Я вижу, что Джейн чувствует себя совершенно не в своей тарелке, облачившись в это роскошное, расшитое золотом и серебром парчовое платье с низким вырезом, который чуть обнажает маленькие холмики ее грудей.

Я бы много отдала, чтобы тоже надеть такой роскошный подвенечный наряд, но считается, что поскольку я младшая сестра, то могу одеваться и попроще. И никого не интересует, что я, в отличие от вспыльчивой Джейн, послушная, сговорчивая и вообще, как говорит моя мать, гордость семьи, а к тому же (чего она никогда не говорит) ее явная любимица. Я все равно всегда буду только второй, тут уж ничего не поделаешь. И сегодня я тоже вторая: мой брак не столь важен, как брак Джейн; мое одеяние, сшитое из ткани с серебряной нитью, украшенное алой оборочкой из бархата и жемчугом, стоит гораздо дешевле. Но я вижу себя в зеркале: длинные золотисто-рыжеватые волосы крупными локонами ниспадают на спину; на щеках — нежный румянец; плотно прилегающий корсаж подчеркивает стройную фигуру, — и понимаю, что мне не нужны более пышные одеяния, чтобы соперничать с сестрой.

Мы близки, как и должны быть близки сестры, но между нами всегда существовало здоровое соперничество. Джейн, которая на четыре года старше меня, отличается капризным и строптивым характером. Я же совсем другой ребенок: послушный, безропотный, почти никогда не получаю замечаний, шлепков и щипков, какие частенько достаются Джейн за всевозможные проступки. Иногда ей попадает за то, что она хоть и исполняет требования родителей, но делает это без того совершенства, с каким Господь сотворил мир. Сколько я себя помню, родители никогда не были ею довольны. Что бы она ни делала, что бы ни говорила, все непременно подвергается осуждению. Бедняжка Джейн! Сколько раз я видела, как она с рыданиями бежит к нашему любимому учителю (нас обучают на дому) господину Айлмеру, ища у него утешения от их жестокости. Что же касается меня — девочки пусть и менее умной, но зато очень симпатичной и не такой строптивой, — то выговоры я всегда получала в мягкой форме, а иногда даже удостаивалась и похвалы.

Я росла тихим ребенком и вполне довольствовалась лучиками сияния, исходившего от моей блестящей сестры, которые частично попадали и на меня. Я всегда отличалась хорошим поведением, потому что, будучи девочкой робкой и застенчивой, не хотела понапрасну осложнять свою жизнь. Как правило, таким образом я заслуживала благосклонность нашей грозной матери и избавляла себя от строгостей, которыми она терзала мою непослушную сестру, что меня вполне устраивало. Но по мере того как я взрослела, мне все чаще приходило в голову, что матушка чрезмерно жестока к Джейн и совсем не любит ее, а потому я стала защищать старшую сестру.

И вот теперь, когда я смотрю, с каким несчастным видом стоит она в этом совершенно ненужном ей роскошном одеянии — брови насуплены, простоватое лицо усеяно веснушками, — а Эллен расчесывает ей длинные рыжие волосы, мне жалко бедняжку. Наша няня Эллен — такая добрая душа. Она любит Джейн, причем гораздо сильнее, чем родная мать, и всегда встает на ее защиту, но родители редко прислушиваются к словам няни. Ведь Эллен — всего лишь прислуга, так стоит ли обращать на нее внимание.

Вообще-то, моя старшая сестра должна бы радоваться: ведь теперь она выйдет замуж, вскоре станет хозяйкой в собственном доме и мать ей больше будет не указ. Правда, сама Джейн утверждает, что она всего лишь меняет одну форму рабства на другую. Лично я этого понять не могу. Для меня замужество — это настоящее чудо, и мне очень хочется, чтобы и Джейн относилась к предстоящему браку точно так же, хотя в глубине души я прекрасно понимаю, что она уже все для себя решила. В любом случае я буду скучать без нее, своей дорогой сестренки. А кто утешит бедняжку, когда рядом не будет меня?

Джейн следовало бы родиться мальчиком и унаследовать от родителей их титулы и состояние. А заодно и их немалые амбиции. Ведь в жилах нашей матери течет королевская кровь, и они с отцом вполне могли бы претендовать на корону. Да что там говорить, наша мать — следующая в очереди на трон после единокровных сестер короля, принцессы Марии и принцессы Елизаветы, хотя, если здоровье не подведет их и если они обе выйдут замуж, перспективы моей матери довольно призрачны. Мне потребовалось немало времени, чтобы понять: нелюбовь ее к Джейн проистекает из того, что моя старшая сестра родилась девочкой. И потому, что бы Джейн ни делала, абсолютно все было не так и не устраивало родителей.

Одно время они, правда, вынашивали честолюбивые замыслы — выдать ее замуж за короля Эдуарда и сделать королевой. Я не очень представляю себе, как именно родители собирались это провернуть… Мне известно лишь то, что не так давно они отказались от этой идеи и весьма скоропалительно согласились выдать нас с сестрой замуж.

Честно говоря, Джейн очень не хотела выходить за лорда Гилфорда Дадли. Бедняжка изо всех сил сопротивлялась этому браку. Но тщетно. Наша жестокая матушка колотила Джейн до тех пор, пока та не согласилась. Помню, как она кричала, что этот брак необычайно выгоден для нашей семьи, а отец взирал на происходящее безразличным взглядом.

— Не понимаю, о каких выгодах может идти речь? — всхлипывала Джейн, уворачиваясь от разгневанной родительницы.

— В свое время узнаешь! — сквозь зубы говорила мать. — А сейчас… делай… что… тебе… говорят! — Каждое слово сопровождалось ударом плетки.

Со мной все было иначе. В прошлом месяце родители вызвали меня в большой зал нашего дома в Шине. Мать сидела у камина, а отец стоял спиной к огню. Его охотничьи собаки сидели у ног хозяина. Родители одобрительно улыбнулись, когда я сделала реверанс и уважительно встала перед ними.

— Катерина, ты наверняка будешь рада узнать, что отец нашел тебе хорошего жениха, — сказала мать.

Заостренные черты ее лица приобрели кроткое выражение, когда ее взгляд остановился на муже. Почтительное уважение к супругу было всего лишь поблажкой его тщеславию и данью традициям, потому что ни для кого не секрет: мой отец готов во всем подчиняться жене, в жилах которой течет королевская кровь.

Эта новость стала для меня полной неожиданностью. Поскольку мне исполнилось всего лишь двенадцать лет, я предполагала, что до замужества у меня еще есть некоторое время, а потому от удивления даже дара речи лишилась. Однако родители милостиво приняли такую мою реакцию за послушное согласие.

— Да, ты еще слишком юна, чтобы быть женой, — сказал отец, — но уже достигла нужного возраста, и этот брак нас вполне устраивает. И самое главное, он принесет большую пользу короне.

Пользу короне? О чем это он? Какое отношение к важным делам, происходящим в королевстве, могу иметь я, маленькая незаметная леди Катерина Грей?!

— Ты посмотри — бедная девочка просто онемела! — рассмеялась мать. — Что, Катерина, не веришь собственному счастью?

— Я благодарю вас, сэр, мадам, — пробормотала я.

Мать повернулась к отцу и радостно проговорила:

— Вот видишь, Генри, я же тебе говорила: она будет куда как сговорчивее, чем Джейн.

— Я этому весьма рад, — с чувством ответил отец, который ненавидел всякие осложнения.

Разумеется, ему было неприятно, что он потерял терпение и обозлился на Джейн, которая устроила столько шума вокруг своего замужества, причем длилось это не один день.

— Ну что ж, Катерина, я думаю, ты с нетерпением ждешь, когда мы назовем тебе имя счастливца, который станет твоим мужем, — сказал отец.

— Да, сэр, мне бы очень хотелось это узнать.

Отец засунул руку в карман дублета, вытащил какой-то небольшой изящный овальный предмет в яркой золотой оправе и протянул мне его:

— Смотри!

Это был миниатюрный портрет молодого человека в светло-коричневой одежде: каштановые кудри, веселые глаза; лицо приятное, открытое. Золотые латинские цифры на голубом фоне сообщали, что моему жениху идет шестнадцатый год.

Я невинна в том, что касается плотских искушений, но лет мне уже достаточно, чтобы зардеться, с интересом рассматривая красивого юношу. И когда я увидела портрет будущего супруга, что-то шевельнулось во мне и душу мою вдруг переполнило счастье. Мне с раннего детства внушали, что мой долг — любить мужа, которого мне выберут, но влюбиться в такого привлекательного молодого человека я могла и без всяких мыслей о долге.

Я посмотрела на родителей, ждущих моего ответа, и наконец обрела голос:

— Сэр, мадам, я и мечтать не могла о более красивом муже. Спасибо, я вам так благодарна!

Их глаза лучились радостью.

— А ты не хочешь узнать, кто это такой? — усмехнулся отец.

— Да, сэр, пожалуйста… назовите его имя.

— Это Гарри, лорд Герберт, сын и наследник лорда Пембрука. Герберты — старинное и благородное семейство. В один прекрасный день ты станешь графиней Пембрук. Блестящий брак, что и говорить.

— Так оно и есть, — добавила мать. — И я рада видеть, что ты благодарна нам за этот выбор. Ты хорошая девочка, Катерина.

— Можно мне задать вопрос? — решилась я.

— Спрашивай, — кивнул отец.

— Сэр, я понимаю, почему вы рады моему браку с лордом Гербертом, — он блестящий джентльмен и сделает меня графиней. Но вы прежде сказали, что этот брак также принесет большую пользу короне. Почему?

— Этот брак одобрил сам Нортумберленд, мы теперь будем связаны с ним родством. Пембрук — важный и влиятельный лорд, и союз с ним послужит нашему благу.

— И я уверена, что он точно так же понимает свою выгоду от этого брака, ведь это союз с королевской кровью, — холодно сказала мать. — Катерина, можешь не сомневаться: твоему замужеству будут рады многие люди, включая и самого короля.

— Церемония венчания должна состояться как можно скорее, — заключил отец. — Мы хотим сыграть обе свадьбы — Джейн с Гилфордом и твою — в один день. Но сначала ты должна познакомиться с женихом.

Было решено, что милорд Пембрук и его сын посетят нас в нашем новом доме — бывшем монастыре Чартерхаус в Шине, который король незадолго до этого подарил моему отцу. Он стоит на берегу Темзы, среди невысоких холмов Суррея, и над его великолепными зданиями из красного кирпича возвышается основательная квадратная башня с бойницами.

Когда на трон взошел король Эдуард и Англия была провозглашена протестантским королевством, мои родители стали ярыми сторонниками новой веры. Отец извлек немалую выгоду из разрыва короля Генриха VIII с Римом и закрытия монастырей: он получил не только Шин, а до этого еще и монастырь клариссинок в Лондоне, но и Бредгейт в Чарнвудском лесу, где на руинах монастыря построил для нас великолепный особняк.

У моих родителей превосходный дом в Шине: стены увешаны лучшими гобеленами, повсюду турецкие ковры. Золотые и серебряные блюда выставлены напоказ, а роскошной позолоченной мебелью не погнушался бы и сам король.

Итак, мы ожидали приезда Гербертов, и матушка заявила, что я должна одеться подобающим образом — не хуже, чем Джейн в тот день, когда милорд Нортумберленд по такому же поводу привез к нам своего сына Гилфорда.

Честно говоря, знакомство моей старшей сестры с женихом прошло неважно: Джейн не скрывала своей неприязни к Гилфорду, который показался мне красивым, но глуповатым молодым человеком. Он тоже явно не был расположен жениться. Я тогда в первый раз увидела его отца, Джона Дадли, герцога Нортумберленда, — человека, который в качестве регента правит Англией, пока мой кузен король Эдуард не достигнет совершеннолетия. Признаться, холодная самоуверенность этого влиятельного лорда произвела на меня отталкивающее впечатление. По одной его осанке было видно, что он привык повелевать, и даже я, несмотря на свой юный возраст, почувствовала, что за учтивостью придворного скрывается жестокость человека, который готов на все, лишь бы добиться своего.

Неудивительно, что его не любят. Нортумберленд доверяет моему отцу, который деятельно участвует в управлении государством, но я слышала, как родители называли герцога выскочкой, жадным и ненасытным мошенником. Они презирали его как сына казненного изменника. Но все эти разговоры родители вели только тогда, когда думали, что я их не слышу. После того как они сообщили о грядущей свадьбе Джейн, я слышала от них только громкие похвалы в адрес Нортумберленда: герцог, мол, прекрасный муж и отец, умный государственный деятель, учтивый джентльмен, а в рыцарских состязаниях ему нет равных.

Но истинное положение вещей уяснить трудно, в особенности если речь идет о выдающихся личностях. Наблюдая отношение родителей к Нортумберленду, я поняла, что люди могут кого-то нахваливать в глаза, но потом, у него за спиной, произносить речи совершенно противоположного свойства. Я подозреваю, что отец всего лишь изображал дружеское расположение к Нортумберленду, чтобы использовать его в своих целях, потому что союз с герцогом был скорейшим путем к вершинам власти в королевстве.

Мне герцог сразу же не понравился. К счастью, он меня почти не заметил — так раздувался от ощущения собственной важности, что даже не обратил внимания на мой поклон. И Нортумберленда явно вывело из себя холодное отношение Джейн к его сыну. Наши родители усиленно изображали радость и разыгрывали из себя приветливых хозяев, но позднее, когда гости ушли, они напустились на мою сестру, которую за проявленную неучтивость отправили спать без ужина.

Но сегодня, я не сомневалась, все будет иначе — я была так счастлива выйти замуж за красавца с миниатюры и жаждала поскорее с ним познакомиться. Я от нетерпения едва могла стоять на месте, пока Эллен зашнуровывала на мне желтое бархатное платье, воротничок которого был отделан изящными горошинами, свитыми из золотой проволочки, и кружевами; юбки элегантно лежали на широких фижмах и кертле из алого шелка. Эллен попеняла мне, сказав, что не пристало быть такой непоседой, поправила нарукавники, повесила на пояс цепочку с ароматическими шариками и до блеска расчесала волосы.

— Сегодня никаких капюшонов, — заявила она. — Ваши волосы должны лежать свободно, как это подобает девице.

Эллен поднесла мне зеркало, и я осталась очень довольна: просто замечательно, что лорд Герберт — я пока не могла думать о нем как о Гарри — при первой встрече увидит меня в наилучшем виде.

День стоял теплый, и мы распахнули окна зала, чтобы стало светлее и по дому гулял свежий ветерок с Темзы. На длинный дубовый стол постелили хрустящую белую скатерть, поставили на нее серебряные подсвечники и разнообразные золотые блюда. Чего здесь только не было: холодное мясо, пироги со всевозможной начинкой, высокие пирамиды из фруктов и огромные кувшины венецианского стекла, полные хорошего вина. На боковом столике стояли блюда с благоухающими цветочными лепестками, часть этих ароматных лепестков была также разбросана по скатерти.

Матушка в шелковом платье носилась по залу, выговаривая слугам: нельзя было упустить ни малейшей детали. Отца, только что вернувшегося с утренней охоты, она послала наверх переодеться в лучшее одеяние, и теперь он удобно растянулся в кресле, читая книгу. Несмотря на всю свою любовь к охоте и развлечениям, он любит читать и исключительно образован.

Джейн тоже читала, устроившись у окна на диване. Она, как обычно, разругалась с родителями и сначала пришла в черном платье без всяких украшений и драгоценностей. И только после того, как мать довольно резко сделала ей замечание, надела что-то более праздничное, что, впрочем, совершенно не смягчило сердца родителей.

Присутствия нашей младшей сестры Мэри на семейном торжестве не предполагалось. Я пока что еще ни слова не сказала о Мэри, да и впредь она будет очень редко фигурировать в моей истории. Родители стараются лишний раз не упоминать о младшей дочери, а в день моего обручения и вовсе заявили, что, поскольку Мэри всего восемь лет, ей еще рановато присоединяться к обществу взрослых. Что, впрочем, не помешало им подыскать ей выгодного жениха — престарелого и израненного в боях лорда Грея де Уилтона, друга Нортумберленда. Нет, тут дело совсем не в возрасте: просто отец с матерью не хотят, чтобы горбатая, кособокая Мэри вообще появлялась на людях. Они боятся, что окружающие начнут показывать на бедняжку пальцем и говорить: вот, мол, Бог так недоволен герцогом и герцогиней Саффолк, что не только не пожелал осчастливить их сыном, но и наслал на них проклятие в лице уродины-дочери. А некоторые и вовсе могут сказать, что в искореженном теле обитает искореженный дух, вспомнив зловещего горбуна Ричарда III, того самого короля, который много лет назад убил в Тауэре несчастных принцев.

Но у Мэри с душой как раз все в порядке: там нет ничего искореженного или перекошенного. Она очень добрая и послушная дочь, которая, чтобы угодить родителям, пытается быть такой же нормальной, как мы с Джейн. Я видела — она изо всех сил держится как можно прямее, прячет свой злосчастный горбик под шалью и старается не замечать боли, которую он ей причиняет. Но родители чаще всего стараются оставить Мэри на попечение Эллен и других слуг. Любому понятно, что, будь у них выбор, они бы предпочли вообще никогда не видеть бедняжку Мэри. А вот я нисколько не стесняюсь младшей сестренки, а, наоборот, очень ею горжусь. И беспокоюсь, зная, что скоро перееду в дом мужа и оставлю ее. Правда, я уверена, что Эллен будет заботиться о Мэри с той же любовью, что и прежде. Наша няня — очень приятная женщина: такая заботливая, справедливая и душевная. Иногда — да простит меня Господь — мне хочется, чтобы она была моей матерью. Но я понимаю, что даже думать об этом грешно, ибо моя любовь должна принадлежать родной матери, благодаря которой я появилась на свет. Говоря по правде, в тот памятный день предстоящая встреча с лордом Гербертом настолько занимала мои мысли, что я совершенно позабыла о своей бедной сестренке.

В середине дня, высунувшись из окна, я увидела большую лодку, богато украшенную и величественную. Она медленно скользила по Темзе к нашей пристани.

— Скорее! Мы должны поторопиться! — прошипела матушка.

Мне не нужно было повторять дважды, я полетела к двери, но тут почувствовала руку матери у себя на плече и снова услышала ее строгий голос:

— Не беги сломя голову. Невесте не подобает такая прыть. Это неприлично, и ты не должна выглядит вульгарно, когда ты несешься к лодке как сумасшедшая, с растрепанными волосами. Что подумает граф?

Я подчинилась родительнице, как делала это бессчетное число раз прежде, и двинулась к пристани размеренным шагом, как подобает леди, сложив руки на корсаже и упершись взглядом в траву, хотя мне отчаянно хотелось увидеть лицо суженого и убедиться в том, что он и в жизни так же красив, как на миниатюре.

— Тебе повезло, сестренка, — пробормотала Джейн, разглядывая гостей.

Мы с ней чинно остановились рядышком позади родителей. И только тут я осмелилась поднять глаза.

Граф Пембрук, крупный мужчина с черной бородой, облаченный в модные одеяния, не менее шикарные, чем наши, величественно прошагал по лодке между поднятых весел гребцов, а затем спрыгнул на причал. За ним проследовала царственного вида дама в жестком парчовом платье — это могла быть только его жена, графиня. А следом за ними появился он — мой жених, стройный молодой человек с каштановыми кудрями, одетый в серебристо-голубой шелковый наряд. Его лицо было вполне узнаваемо по миниатюре. У меня перехватило дыхание.

Но художник, кто бы он ни был, все-таки солгал, изображая юношу. Его кисть оказалась слишком слаба для этой задачи и не смогла передать васильковую голубизну огромных живых глаз лорда Герберта. И мужественные черты его лица: прямой нос, широкие скулы и чувственные алые губы. Я уж не говорю про его стройную фигуру, крепкие ноги в белых рейтузах и мягких кожаных башмаках.

Наверняка нас представили, но я почти ничего не помню, кроме этого великолепного молодого человека, который с искренним восхищением заглянул мне в глаза, когда поднес к губам мою руку и нежно поцеловал ее, заявляя таким образом, что ему нравится красавица-невеста. Граф-отец пребывал в веселом расположении духа, он похлопал сына по плечу и сказал, что ему повезло, а поцеловав меня в губы, добавил, что я еще красивее, чем ему говорили. Наши родители тепло приветствовали «своего будущего сына Герберта», и все принялись нас поздравлять, когда мы развернулись и двинулись назад к монастырю, где должны были состояться церемония обручения и торжественный обед.

День теперь казался просто необыкновенно солнечным: он приобрел некое особое сияние, его цвета и оттенки стали ярче и резче, чем мне представлялось прежде, мир словно раскрывался передо мною заново, потому что я видела его другими глазами. Весь день лорд Герберт и я обменивались любезностями — родители предупредили нас, чтобы мы не забывали об этом, но наши глаза говорили гораздо больше. Старшие придерживались того убеждения, что за обрученной парой нужен глаз да глаз, но позднее мой галантный молодой лорд нашел возможность поговорить со мной в уединенном уголке, где сказал, что уже чувствует себя влюбленным и ему невыносима мысль о той долгой череде дней, которые должны пройти, прежде чем мы поженимся. Мои щеки вспыхнули при этих словах, но мое сердце, мое страстное детское сердце буквально воспарило ввысь.

Было уже поздно, и моя свеча почти совсем догорела, но мне не спалось. Я лежала в кровати, вспоминая события этого счастливого дня, восстанавливая в памяти разговор с моим Гарри — так жених просил называть его, сказав, что в семье его все так называют, — и думая о Джейн, которая улыбнулась мне и от души пожелала счастья.

— Ведь ты рождена для семейной жизни, Кэт, — сказала сестра. — У тебя светлая, бескорыстная душа. Я знаю, ты будешь счастлива. А мне бы хотелось обручиться с моими книгами!

Бедняжка Джейн! Я верю, что она сказала это совершенно искренне.

Во время застолья, устроенного нашими родителями, я почти ничего не ела. После того как мы заглянули в глаза друг другу, принесли клятву вечной любви и верности, голова у меня слишком кружилась.

— Я благодарю Бога за то, что нам недолго ждать свадьбы, моя прекрасная Катерина, — прошептал Гарри, прежде чем мы попрощались. — Не могу дождаться, когда ты станешь моей! — Его слова и то, как он пожал мою руку, произнося их, обещали так много.

Я росла в сельской местности, среди лошадей, собак и домашних обезьянок, а потому имела представление о физической стороне жизни, но в этот миг вдруг начала понимать, что в любви есть что-то такое, о чем я прежде и не догадывалась. Я вспыхнула и улыбнулась. Меня воспитывали в скромности и сдержанности, не рассказывая о тайнах брачного ложа. Поэтому у меня не было никакой возможности сообщить Гарри, как сильно я желаю его.

Разумеется, после такого дня ни о каком сне и речи быть не могло, потому что я грезила наяву. А потом я вдруг поняла, что голодна, ведь я почти ничего не ела, и меня стали донимать мысли о холодном мясе, которое наверняка осталось в буфете большого зала.

Я встала, надела новую ночную рубашку — дорогую, с пышными рукавами и высоким воротником на пуговицах — и пошла со свечой по винтовой лестнице, ведущей в зал. Справа я увидела чуть приоткрытую дверь в гостиную, откуда доносились голоса родителей, которые нередко засиживались допоздна перед камином, попивая вино. Я хотела было войти, но остановилась как вкопанная, услышав слова, которые встревожили меня. Я знаю, что должна была тут же уйти, но я всегда была любопытным ребенком и теперь даже не потрудилась вспомнить о том, что любители подслушивать чужие разговоры редко слышат что-нибудь хорошее, в особенности о себе.

— Надеюсь, Пембрук не дрогнет и не отступит.

Голос матери заставил меня замереть на месте. «Не дрогнет и не отступит»? Почему это граф должен дрогнуть?

И о чем они говорят — неужели о моем замужестве? Я затаила дыхание.

— Это исключено, — твердо заявил отец. — Пембрук теперь повязан по рукам и ногам, и ему уже не выпутаться.

— Да ничего подобного! Ты прекрасно знаешь, что соглашение о браке не консумируется немедленно. Мне это не нравится.

Мое сердце при этих словах стало биться быстрее и не успокоилось до того момента, пока я не перестала подслушивать.

Голос матери звучал резко:

— А я ведь говорила тебе: нужно было настоять на том, чтобы они прямо в день свадьбы легли в одну постель! А ты вместо этого согласился на условия графа.

— Но Катерина еще слишком юна — ей всего двенадцать. Граф сказал, что учитывает ее возраст, и мне это понравилось. — Судя по тону, отец явно оправдывался.

— Это все слова! Пустые благородные слова! Катерина уже вполне созрела для супружеской постели, — фыркнула мать, и меня передернуло от ее грубости. — Ясное дело, Пембрук не вполне доверяет Нортумберленду и теперь выжидает: хочет понять, сможет ли герцог удержаться у власти после смерти короля. Всем известно, что католичка Мария не питает особой любви к Нортумберленду. Если только появится хоть малейший повод, она тут же повесит его. Если Мария окажется на троне, я за жизнь герцога и гроша ломаного не дам.

После смерти короля? Но ему же всего пятнадцать лет. Я слышала, что Эдуард VI болел — краснухой или оспой, — но потом выздоровел. Нет, о его смерти и речи быть не могло. Что же касается консумации моего брака, то я знала, что это такое, но не понимала, зачем ее откладывать. Конечно, Пембруку выгодно связать себя с нами узами родства, ведь мы занимаем более высокое положение, чем Герберты. К тому же в жилах моей матери течет королевская кровь.

При всей моей скромности меня воспитали так, что на рынке невест я считала себя и свою сестру Джейн очень ценным товаром.

— Нортумберленд не отступит, можешь не сомневаться. — Голос отца звучал уверенно. — Страна с радостью обратилась в протестантство при Эдуарде. Люди будут поддерживать герцога. Мы слишком далеко ушли, чтобы возвращаться в прежние времена. Мария должна это понять.

— Ох, что-то я сомневаюсь! — раздраженно оборвала его мать. — Бóльшую часть его царствования она только и делала, что отстаивала свое право ходить к мессе.

— Но у Марии нет сторонников. Конечно, католики на севере будут сохранять ей верность, но вряд ли у нее найдутся последователи где-то в других местах. Не исключено, что у его величества и герцога Нортумберленда есть какой-то иной план.

Наступило молчание, и я опять затаила дыхание, боясь, что родители услышат меня.

— Может быть, тебе известно что-то такое, чего не знаю я? — спросила наконец мать.

— Ничего мне не известно, — ответил отец не очень убедительным тоном.

— Но Нортумберленд явно что-то замышляет. И если это затрагивает наши интересы, то я имею право знать. Не забывай, что я как-никак кузина короля и в ряду наследников трона стою сразу после его родных сестер.

Отец никогда не умел противиться железной воле супруги, но я не разобрала его следующие слова, ибо он перешел на шепот.

— В мою пользу? — услышала я взволнованный вопрос матери.

— Ш-ш-ш! И у стен есть уши, — пробормотал отец, даже не подозревая, насколько справедлива на сей раз эта поговорка. — Я наверняка знаю, что один из наших слуг получает деньги от Пембрука, и у меня нет сомнений: граф в курсе, что готовится нечто очень важное. Нортумберленд доверяет ему.

— Но это должна быть я? — не отступала мать. Голос ее звучал возбужденно.

— Откровенно говоря, я не знаю, что на уме у герцога, — пробормотал отец так тихо, что я едва расслышала. — Только то, что он собирается отодвинуть ее в сторону.

— Но ее право освящено законом…

— Парламентские акты можно аннулировать.

— И ты думаешь, что Пембруку это известно? Тогда все понятно. Именно этого я и опасалась. Он рад вступить в союз с нами, чтобы через нас укрепить свои отношения с Нортумберлендом. Пембрук хочет участвовать в охоте — травле зайца борзыми, и если случится, что борзые победят, то у него найдется подходящий предлог, чтобы разорвать этот брак.

— Может быть, и так, — не стал спорить отец, — но я думаю, ты зря волнуешься. Нортумберленд очень силен — его поддерживает вся знать, и вообще за ним вся страна.

— Надеюсь, что так, милорд. От души надеюсь, что ты прав. Это прекрасная партия для Катерины. Девочка очарована сыном Пембрука. Жалко, если вдруг этот брак расстроится.

Я услышала шуршание шелка — матушка поднялась с кресла, а я на цыпочках побежала наверх по лестнице, начисто забыв про еду. Да мне бы сейчас и самый малый кусочек в рот не полез, потому что мысли мои метались в смятении. Неужели решение о моем замужестве еще не окончательное? И что, выходит, мой брак не будет настоящим? В ту ночь я так и не сомкнула глаз.

Но сегодня день моей свадьбы: я стою в подвенечном наряде и, с трудом сдерживая нетерпение, жду, когда Эллен закончит заниматься шлейфом на платье Джейн, а матушка наденет нам на шеи бесценные ожерелья — свадебный подарок короля. Стоит мне только подумать о прекрасном лице моего Гарри, обо всех обещаниях, которые таились в его словах, как я впадаю в ужас при мысли, что могу его потерять или что родители запретят нам стать супругами в самом сокровенном смысле этого слова.

Но времени на переживания больше нет: вот уже зазвучали трубы, и милорд, наш отец, в ослепительном бело-золотом одеянии готов вести нас с Джейн по главной парадной лестнице в великолепно убранные залы, через которые мы должны пройти в часовню. Дарем-Хаус, где решили провести свадебную церемонию, расположен в элитном районе, обнесенном со стороны Стрэнда высокой стеной, которую подпирают мраморные столбы. Из выделенных для нас гостевых покоев открывается вид на реку, а большой зал и часовня выходят на широкий двор. Это старое здание, оно теперь почти не используется, но я слышала, что августейшие супруги короля Генриха VIII прежде жили здесь. Теперь это собственность сестры его величества принцессы Елизаветы, которая милостиво позволила нам использовать эти здания для совместной свадебной церемонии. Я ни разу не видела принцессу Елизавету, но по слухам знаю, что она выдающаяся дама и очень ученая. Моя старшая сестра некоторое время воспитывалась вместе с нею при дворе королевы Екатерины Парр, и хотя близки они никогда не были — две очень умные девочки никак не могли сойтись, потому что вечно соревновались за первенство, — Джейн искренне восхищалась Елизаветой. Да что там говорить, она и теперь часто вспоминает ее.

К несчастью, король не может сегодня посетить нас. Он прислал письмо, где выражает свое сожаление, и отдал приказ хранителю королевского гардероба обновить дом по-королевски и предоставить нам роскошные свадебные одеяния. Так что наши с Джейн богатые подвенечные наряды, сделанные из дамаста, шелка и бархата и расшитые золотом и серебром, равно как и изысканные украшения, — все это королевские подарки. Я иду в свадебной процессии, опираясь правой рукой на руку отца — с другой стороны от него идет Джейн, — по роскошным залам Дарем-Хауса и удивляюсь великолепию, свидетельствующему о необыкновенной щедрости короля Эдуарда: изумительно вытканные гобелены, часть которых посверкивает золотыми нитями, турецкие ковры на полах и столах, новейшие драпировки из алой тафты. Громадная часовня, в которой витает дух древности, освященные камни — все это тоже украшено по-королевски, и я с душевным трепетом смотрю на сочные цвета бесценных высоких витражей и алтарных украшений. Но еще больший трепет у меня вызывает бледный жених, который ждет меня в лучах радужных солнечных лучей.

Я с тревогой смотрю на Гарри. Он не похож на того сильного юношу, который говорил мне слова любви в Шине. Он выглядит больным и, откровенно говоря, здорово похудел за то время, что мы не виделись.

Священнослужитель — а нас венчает сам епископ — произносит над нами слова, соединяющие нас, а мы произносим полагающиеся ответы. Я клянусь любить супруга и быть преданной ему до конца дней, быть послушной и любезной в постели и за столом. И вот наступает долгожданный миг: нас объявляют мужем и женой, мы вместе становимся на колени, чтобы получить благословение епископа. Я не свожу глаз с Гарри, чья рука так многозначительно сжимает мою. Но я не могу не замечать, как он осунулся, не могу не видеть несчастного выражения на лице Джейн, которую только что обвенчали с Гилфордом Дадли.

Но вот наши родители и гости принимаются обнимать и поздравлять новобрачных, целуют меня и Джейн и дружески похлопывают наших супругов по спинам. Епископ расплывается в улыбке, когда Гарри пытается запечатлеть целомудренный поцелуй на моих губах, и я чувствую, как с души у меня словно бы падает тяжелый камень. Мы с Гарри теперь муж и жена, и никто, конечно, не сможет помешать нам стать одной плотью, как предписывает Священное Писание.

И лишь в этот миг — потому что прежде я была полностью поглощена церемонией — я обращаю внимание на то, сколько выдающихся лордов среди присутствующих.

— Здесь весь Тайный совет! — шепчет мать. — Ты только подумай, какая честь!

— И правда, — бормочу я в ответ, пораженная тем, что нас с Джейн считают такими важными персонами, и начинаю поспешно делать реверансы благородным джентльменам. — Благодарю вас, что удостоили меня такой чести, добрые милорды.

От тщеславия, порожденного их присутствием, — не говоря уже о великолепии свадебного антуража — у меня начинает кружиться голова. Вероятно, подобные браки и в самом деле очень важны для короны, если им сопутствуют такие почести. Вот только почему?

Герцог Нортумберленд отвешивает поклон.

— Сегодня я обрел дочь, — говорит он, обращаясь к Джейн. — Надеюсь, вы будете счастливы в браке.

Джейн бормочет что-то в ответ. Неужели герцог не замечает, сколько неприязни и страдания в глазах моей сестры?!

Мой свекор, граф Пембрук, более словоохотлив.

— Всей душой приветствую тебя в нашем доме, миледи Катерина, — заявляет он, целуя мою руку.

Его жена графиня Анна, мачеха моего мужа, тепло обнимает меня. Это дама крупного телосложения и далеко не красавица, но у нее, кажется, доброе и любящее сердце.

Граф поворачивается к сыну:

— Надеюсь, теперь ты чувствуешь себя лучше, Гарри? Ты ведь пока не знаешь, Катерина, — он три недели пролежал в постели с лихорадкой. Но теперь, к счастью, выздоровел.

— Не беспокойся, — отвечает Гарри, — я теперь чувствую себя гораздо лучше. Правда! — И он широко улыбается.

Снова звучат трубы — наступает время свадебного пира. Нортумберленд, отвесив поклон, удаляется (к великому моему облегчению: я в присутствии графа чувствую себя не в своей тарелке), сославшись на неотложные государственные дела. А ликующий Гарри берет меня за руку, и мы вместе с Джейн и Гилфордом возглавляем радостную процессию, направляющуюся в большой зал. Здесь на столах гостей уже ждут всевозможные роскошные яства, все это искусно разложено на золотой и серебряной посуде. Кроме того, на высоком резном буфете выставлен впечатляющий набор блюд, чтобы все присутствующие могли лицезреть их и восхищаться. Мы рассаживаемся за высоким столом, где стоят большие золотые солонки. Тут же подбегают слуги с салфетками, кувшинами и небольшими буханками хлеба, произносится молитва, и начинается трапеза. Теперь, узнав, что Гарри выздоровел, я окончательно успокаиваюсь и начинаю получать от происходящего несказанное удовольствие.

Справа от меня Джейн отвергает предложенного ей жареного павлина, украшенного собственными перьями, и теплый салат. А вот Гилфорд жадно набрасывается на угощение, и тогда, улучив момент, сестра поворачивается ко мне и шепчет:

— Тебе не кажется странным, что все лорды Совета сочли необходимым прийти? И кроме того, такая невероятная роскошь. Наши родители на своей собственной свадьбе ничего подобного не удостоились. Я слышала — они сами об этом говорили. Их свадьба прошла тихо и скромно в тени коронации Анны Болейн. Так с чего вдруг сейчас такая помпезность?

Я кладу нож и отхлебываю вина. Слова Джейн снова разбудили мои подозрения: нас выдали замуж не просто так, но с какой-то тайной, неизвестной нам целью. И внезапно будущее уже не кажется мне таким радужным.

— Отвратительно, — говорит Гилфорд, отодвигая салат и снова протягивая руку к кубку, который уже несколько раз наполняли для него.

Джейн не обращает на мужа никакого внимания.

— Ну подумай, — шепчет она мне, откусывая кусочек пирога с олениной, хотя аппетита у нее явно нет. — Какие бы любезные слова наши родители ни говорили Нортумберленду, на самом деле они его ненавидят. Да еще полгода назад они бы ни за что не пожелали породниться с семьей, запятнанной изменой и вдобавок не так давно возведенной в дворянское достоинство.

— Но это очень выгодный союз, — возражаю я в своей полудетской мудрости. — Герцог — влиятельный человек. С ним нужно дружить.

— Возможно, — отвечает сестра без особой убежденности. Потом она шепчет: — Как бы мне хотелось оказаться сейчас где-нибудь в другом месте, далеко отсюда! Скажи мне, Кэт, ты боишься первой брачной ночи?

Я чувствую, как румянец заливает мои щеки.

— Немного боюсь. Но, по правде говоря, я с нетерпением ее жду.

— Ждешь? — Джейн потрясена. — А я тебе признаюсь честно: я ее страшусь. Я ненавижу Гилфорда. И не хочу, чтобы он ко мне прикасался. — В ее голосе слышится злость.

Тут матушка чуть подается вперед над столом и сердито смотрит на нас. Нам с детства внушали, что шептаться в обществе неприлично, поэтому я поворачиваюсь и улыбаюсь Гарри, который все это время держал меня за руку, одновременно оживленно беседуя с миледи об охоте. Ему удалось как следует подкрепиться.

— Милая Катерина, — говорит он, — я никогда не забуду этот день! Ну до чего же ты прекрасна сегодня!

— И ты тоже, милорд, выглядишь не так уж плохо! — весело отвечаю я.

Он заразительно смеется, и я просто очарована мужем. Чем больше я узнаю Гарри, тем сильнее он мне нравится. В отличие от бедняжки Джейн, меня первая брачная ночь нисколько не пугает.

Возможно, Гарри знает, почему на нашей свадьбе присутствуют все члены Совета. Я задаю ему этот вопрос.

— Из дружеского расположения, которое все они питают к Нортумберленду, — говорит он мне, и я испытываю облегчение, услышав эти слова.

Конечно, так оно и должно быть. Все эти лорды вместе с ним управляют королевством, а многие, наверное, также связаны с герцогом родственными узами. И когда Гарри наклоняется и снова целует меня в губы, на этот раз приникая к ним еще дольше, я забываю обо всем на свете и покрываюсь румянцем, слыша восклицания и многозначительные замечания тех, кто смотрит на нас. Теперь уже все раскраснелись от выпитого вина — все, кроме Гилфорда, на чьем лице застыло раздраженное выражение: он скорее кажется каким-то позеленевшим. Так ему и надо — нечего было наедаться до отвала!

После трапезы нас развлекают двумя представлениями. Одно — крайне непристойное, и я не все понимаю, но гости весело гогочут, и я присоединяюсь к ним. Только Джейн сидит с каменным лицом, глядя, как танцоры в нескромных просвечивающих костюмах развязно двигаются по залу, поют сомнительного содержания песни, обращенные к довольно вульгарного вида молодому человеку, изображающему Гименея, греческое божество брака, и к его юным помощникам — амурам.

После этого мы, смеясь и болтая, выходим на воздух и направляемся к ристалищу на берегу, где занимаем места на возвышении, чтобы наблюдать за боями в нашу честь. Выясняется, что один из доблестных участников состязания — мой Гарри, и на своем скакуне в превосходно подогнанных доспехах он выглядит просто великолепно. Когда Гарри склоняется передо мной в седле, опуская копье, — избранной рыцарем даме полагается повязать ему бант, — мое сердце чуть не разрывается от счастья.

Толпа ревет, слышен топот копыт, раскалываются копья, и рыцари в доспехах падают на землю. Гарри выступает весьма достойно, хотя и не получает никаких призов. Но я безмерно горжусь им — он делает все, что в его силах. Ему всего пятнадцать — не многим меньше, чем Гилфорду, который так напился, что даже сидеть прямо в седле не может, а потому выбывает из турнира почти в самом начале. Мать наблюдает за ним с застывшей улыбкой. Я чувствую ее смущение, и от моего внимания не ускользают сердитые взгляды, которыми обмениваются родители, а также едва скрываемая гримаса отвращения на лице Джейн. Бедная моя сестренка, снова и снова думаю я. И мне становится не по себе, оттого что я, в отличие от нее, так счастлива.

Возвращаясь в Дарем-Хаус, мы уже идем нестройной толпой, и я держу Гарри под руку. Джейн догоняет меня.

— Гилфорда вырвало, — бормочет она. — Матушка беспокоится, как бы люди не подумали, будто это мы его отравили. Я ей сказала, что с удовольствием подсыпала бы ему яду.

Гарри фыркает, но я не смеюсь, а лишь спрашиваю:

— И что она тебе, интересно, ответила?

— Она больно меня ущипнула за недостаточное уважение к мужу и заявила: «Хватит уже ходить с кислой физиономией, пора начать улыбаться!»

Гилфорд плетется следом за нами, лицо у него бледное, он держится за свою мать, чтобы не упасть, а наша матушка тем временем сочувственно хлопочет вокруг них и обещает примерно наказать повара, который — она в этом уверена — положил в салат не те листья.

Вечереет, гости начинают разъезжаться, некоторые из них нетвердо держатся на ногах и пошатываясь направляются к ожидающим их лодкам. Мне их ранний отъезд кажется плохим предзнаменованием, потому что обычно гости остаются на свадьбах, пока жених с невестой не удаляются в спальню. Но Гарри это, кажется, не беспокоит, и я прогоняю тревожную мысль. Тем более что праздник все равно продолжается — наши родители приглашают новую родню на закрытый банкет. Гарри сжимает мою руку, ведя меня к столу; мы уже чувствуем себя единым целым. Я не сомневаюсь, что нравлюсь ему не меньше, чем он мне.

Гилфорд теперь выглядит чуть лучше — достаточно хорошо, чтобы наброситься на поданные великолепные сласти, — и герцогиня Нортумберленд милостиво высказывает мнение, что к нашему повару можно проявить снисходительность. Графиня Пембрук одаривает новообретенную невестку улыбками и заводит со мной беседу: о собаках, лошадях и той счастливой жизни, которой я заживу с мужем в бывшем монастыре Уилтон, загородной резиденции Гербертов в Уилтшире. Граф время от времени благодушно вставляет словечко, говоря, как мне будет у них хорошо и как они мне рады.

— Но сегодняшнюю ночь ты проведешь с нами в нашем городском доме — в Байнардс-Касле, — говорит он. — Я слышал, что леди Джейн возвращается вместе с вашими родителями домой.

Мне это представляется странным: почему сестра возвращается к родителям, а я отправляюсь в дом мужа?

— А как же лорд Гилфорд, сэр? — спрашиваю я.

— Он тоже возвращается к своим родителям.

— Понятно, — говорю я, хотя на самом деле совершенно ничего не понимаю.

Мало что проясняет и Джейн — я сталкиваюсь с ней, когда она выходит из уборной.

— Я так рада тебя видеть, Катерина, — говорит сестра, и вид у нее гораздо более довольный, чем прежде. — У меня такая хорошая новость. Я пока что не ложусь в постель с Гилфордом. И могу вернуться домой к своим занятиям. По крайней мере, на какое-то время!

— Но почему? — спрашиваю я. Эта новость, возможно, и радует Джейн, но меня она приводит в недоумение.

— Не знаю и знать не хочу. Родители просто используют нас в своих корыстных интересах. Устроили эти браки ради собственной выгоды. О нас они и не думали. Ты тоже возвращаешься домой?

— Нет! — отвечаю я ей резче, чем мне бы хотелось. — Граф говорит, что я еду с ними в Байнардс-Касл.

Джейн улыбается и обнимает меня:

— Ну что ж, я желаю тебе супружеских радостей, сестренка. Вижу, как ты к ним стремишься.

Я обнимаюсь и целуюсь с Джейн, после чего мы с Гарри опускаемся на колени перед моими родителями для благословения, а потом забираемся в золоченую лодку Гербертов и удобно устраиваемся в закрытой части на подушках. Байнардс-Касл находится совсем близко. Я часто проезжала мимо этого величественно возвышающегося над рекой массивного здания белого камня с высокими башнями. Мы плавно плывем мимо садов Темпла, Брайдуэлл-Паласа, устья Флита, за которым возле Уордроба высится церковь Святого апостола Андрея. Знакомые места. Но сегодня, увидев Байнардс-Касл, я чувствую легкую дрожь: призрачно-бледный в лунном свете, он кажется каким-то неземным, словно с наступлением темноты непостижимым образом изменился. Какие тайны скрываются в его стенах, спрашиваю я себя. Кто там жил, радовался, смеялся, любил, страдал и умирал на протяжении тех долгих столетий, что стоит этот замок?

Но впечатление отчужденности быстро проходит — я просто выпила сегодня слишком много вина. Со мной Гарри, а это его дом — один из лучших в Лондоне. А теперь он станет и моим домом. Мне нужно радоваться.

Вода тихо плещется о внушительные каменные ступени, которые ведут к двери первого этажа, наше прибытие ярко освещают горящие факелы. Когда лодка причаливает, Гарри берет меня за руку, и мы следуем по ступеням за его родителями, проходим по мосту с высокими перилами, потом под аркой, на которой гордо красуется высеченный в камне и раскрашенный герб Пембруков — три льва на красном и синем фоне. Я чувствую, как Гарри сжимает мою руку, ловлю его ласковые, любящие взгляды в лунном свете, которым отливает гладь реки внизу. Ночь кажется волшебной, наполненной обещаниями.

Слуги — на ливрее у каждого красуется значок Пембруков с изображением зеленого дракона — спешат снять с нас плащи, вынести из лодки мои пожитки, а потом Гарри ведет меня через ряд комнат, отделанных с расточительной роскошью. Но вся эта превосходная мебель, дорогие ковры, великолепные гобелены — ничто по сравнению с молодым человеком, который идет рядом со мной. Вскоре мы останемся вдвоем. От одной этой мысли у меня перехватывает дыхание.

— Это очень старый дом, но ты его полюбишь, — говорит Гарри, снова сжимая мою руку. Он смотрит на меня весело, дружелюбно и приглашающе.

— Первое здание здесь было построено еще во времена Вильгельма Завоевателя для защиты города, — сообщает граф. — Но позднее его продали нашим бывшим соседям — монастырю доминиканцев. Этот дом был возведен в начале прошлого столетия на земле, отвоеванной у реки. Здесь располагалась лондонская резиденция королевского дома Йорков.

— В те времена по любым меркам это был прекрасный дом, — продолжает графиня Анна, — и его отдельные части сохраняются до сих пор. Завтра я тебе покажу, если хочешь, но многое было перестроено королем Генрихом Седьмым, который переделал его в королевский дворец.

— Здесь жило много выдающихся людей, — с гордостью вещает граф, когда мы проходим через громадный роскошный зал, увешанный гобеленами с золотыми нитями, которые посверкивают в свете факелов. — Именно в этом зале, — он делает широкий взмах рукой, обозначая это гулкое, обитое деревянными панелями пространство, — Эдуард Йорк был коронован и стал Эдуардом Четвертым после победы, одержанной им над домом Ланкастеров. И в этом же самом зале, как ни прискорбно, корона была предложена его брату, этому гнусному горбуну Ричарду Глостеру.

— Вы говорите о Ричарде Третьем? — спрашиваю я.

— Да, Катерина. Он, конечно, не имел никакого права на корону, но тем не менее принял ее. Этот узурпатор с самого начала нацелился на трон. Стоял здесь, в этом зале, и делал вид, что не хочет принимать корону.

Я подняла взгляд, неожиданно почувствовав, как по спине у меня побежали мурашки. Я уже слышала эту историю от нескольких людей: как семьдесят лет назад Эдуард IV неожиданно скончался отнюдь не в преклонном возрасте, назначив перед смертью родного брата Ричарда Глостера, который ранее всегда был предан ему, регентом при своем несовершеннолетнем сыне Эдуарде V (мальчику было в то время двенадцать лет). Наш учитель господин Айлмер подробно рассказывал нам о тех событиях, поскольку тогда ходило много разговоров о Ричарде III. Это было связано с тем, что нынешний король Эдуард VI в девятилетнем возрасте принял корону и страной опять правил регент — покойный Эдвард Сеймур, герцог Сомерсет. Он был братом королевы Джейн Сеймур, а следовательно, приходился дядей моему кузену, малолетнему королю Эдуарду. «Добрый герцог» — так называли Сомерсета в народе. Уж не знаю, насколько добрым он был на самом деле, поскольку кое-кто выступал против его правления. Отстраненный от власти Нортумберлендом, Сомерсет в прошлом году встретил смерть на плахе.

Ричард Глостер значительно более преуспел в своей борьбе за власть, по крайней мере вначале. Как говорил господин Айлмер, горбун Ричард был человеком крайне честолюбивым, настоящим тираном с искривленными телом и душой. Наш учитель считал его одной из самых безнравственных личностей в истории. Безжалостно уничтожив всех противников, Ричард сверг молодого Эдуарда V и сам захватил трон. К тому времени несчастного юного короля и его младшего брата заточили в Тауэр, а вскоре тайно убили, хотя и по сей день никто не знает наверняка, как именно это было сделано. Поэтому судьба братьев, таинственным образом погибших в Тауэре, всегда интересовала меня. Точно известно, что родной дядя приказал их убить, и господин Айлмер сказал нам, что дурная слава короля Ричарда в конечном счете отвратила от него даже его сторонников, которые переметнулись к законному наследнику — Генриху Тюдору из дома Ланкастеров. И всем известно, чем закончилась битва при Босворте…

Я оглядываюсь, исполненная благоговейного трепета и едва сдерживая дрожь. Вот здесь стоял узурпатор, в показном благочестии читая молитвенник, а его приспешник герцог Бекингем, обращаясь к знатным гражданам Лондона, перечислял добродетели Ричарда и разглагольствовал о его праве на корону. Именно здесь отцы города — их карманы наверняка оттопыривались от взяток — прониклись убеждением, что им необходимо умолить Ричарда принять то, что они смиренно желают ему вручить.

Тут я замечаю, что с галереи кто-то смотрит на нас — человек, одетый, как мне кажется, в темное, хотя он и стоит в тени. Это явно кто-то из слуг, он застыл молча и неподвижно, ожидая приказа своего господина или — что более вероятно — тайком подглядывая за мной, своей будущей хозяйкой. Под его внимательным взглядом я чувствую себя неловко, хотя граф, графиня и Гарри не обращают на него внимания. Наша матушка не упустила бы случая сделать слуге строгое внушение — не подобает ему так дерзко глазеть на нас, следует опускать взгляд, когда мимо проходят благородные господа. Но, вероятно, не все хозяева так придирчивы.

Сегодня, увы, нет времени стоять здесь и восхищаться этим великолепным залом, где творилась история. Уже поздно, и Пембрук ведет нас дальше, а его слуги открывают большие двойные двери и освещают нам путь. Мы входим в вестибюль. Дальше, говорит мне граф, находятся частные покои семейства. Здесь, конечно, расположена и спальня, которую я буду разделять со своим молодым супругом.

— Дети мои, я должен сказать вам кое-что важное, — объявляет граф, поворачиваясь и пристально глядя на нас. — Слушайте меня внимательно…