После заката солнца двери «Алой розы» всегда запирались. Слуги заканчивали работу около семи вечера, иногда — позже, а уже в восемь отправлялись спать. Но в ту ночь в десять часов ко мне в дверь кто-то постучал. Это был Джеймс, одетый в старый поношенный плащ и брюки для верховой езды. Не говоря ни слова, он протянул мне руку ладонью кверху. С некоторым содроганием, я протянула ему свою. Слуга вывел меня из комнаты в темноту.

Ему не требовалось освещать дорогу свечой. Все повороты коридора, все лестницы и ступеньки Джеймс знал вдоль и поперек: лишь изредка левой рукой ощупывал стену, а правой тащил меня за собой. Но он делал это не грубо, а довольно осторожно, совсем не так, как в тот день, когда я попыталась забрать Артура и сбежать из этого дома. Нынешней ночью я была для него ценным грузом.

В кладовой имелась дверь, через которую можно было попасть в коридор, соединявший «Алую розу» с узким проходом, ведущим на улицу. За считаные секунды мы оказались на свежем воздухе. С Темзы тянуло сыростью. Мы быстро зашагали к конюшне.

Джеймс завел меня внутрь и, приказав второму близнецу:

— Следи, чтобы не сбежала, — поспешил обратно.

Джозеф что-то проворчал в ответ. Он стоял, не спуская с меня глаз и вертя в руках кусок веревки с таким видом, будто ему не терпелось меня связать.

Но я демонстративно не обращала на него внимания. Прислушивалась к звукам, доносившимся из стойл: лошади жевали сено и переступали с ноги на ногу. Я все никак не могла выбросить из головы сестру Элизабет Бартон. Неужели то, что сказала Гертруда, правда? А вдруг сестра Элизабет и правда нарочно отреклась от всех своих видений, чтобы подручные короля перестали ее допрашивать и ничего не узнали обо мне?

«Ты — та, кто пойдет по следу…»

Джеймс вернулся с Гертрудой, которая тоже была одета в скромное платье и плащ с капюшоном. Констанции нигде не было видно. В путь снова отправятся четверо, но на этот раз четвертой буду я.

Мы выехали на Саффолк-лейн, доехали до конца улицы и свернули на соседнюю, более широкую и застроенную двухэтажными деревянными оштукатуренными домами. За окнами не светилось ни единой свечки. Все приличные жители столицы давно уже спали в своих постелях. Это днем Лондон полон шума: звон и гам, крики людей и животных, вопли и смех. Но по ночам всегда тихо, вот и сейчас улицы словно вымерли.

На одном из поворотов Джеймс вдруг соскочил с лошади и засвистел, коротко и пронзительно.

И тут же из ближайшего переулка выскочили двое мальчишек. Они передали Джеймсу какие-то длинные предметы. Воздух наполнился едким запахом и осветился золотистыми языками пламени. Оказалось, это факелы.

Из проулка выскользнуло еще несколько темных фигур. На этот раз — взрослые мужчины, их было шестеро. По очереди подходя к Джеймсу, незнакомцы жадно хватали монеты, которые он им протягивал. В свете факелов я заметила, что все шестеро вооружены дубинками и заостренными палками.

Процессия, в центре которой ехали мы с Гертрудой, двинулась в путь: впереди ехали Джеймс и шли люди с факелами, с обеих сторон вокруг нас двигались головорезы-наемники. Замыкал шествие Джозеф.

Гертруда заговорила — в первый раз за все время:

— Чтобы провести нас по этим районам, требуется не менее двух факельщиков. А эти люди, они защитят нас, если вдруг возникнет необходимость. Им щедро заплатили: нынче ночью они заработают больше монет, чем увидят за целый год.

Я ответила не сразу:

— Я бы предпочла, чтобы в случае нападения они не справились со своей задачей. Тогда мы уж точно не попадем туда, куда направляемся.

Гертруда пришпорила лошадь и подъехала поближе. Поскольку она не сняла капюшон, я не видела ее лица. Зато отчетливо слышала каждое слово.

— Джоанна, из-за политики короля вы пострадали гораздо больше многих. Вашему дяде отрубили голову, вашу кузину зверски сожгли на костре. Имущество вашей семьи разграбили. А потом еще вдобавок разрушили монастырь, эту духовную обитель, единственное ваше пристанище в нашем бренном мире. А вы ничего не хотите делать, чтобы отплатить за все, — абсолютно ничего.

Слова маркизы, в которых звучал столь откровенный вызов, застали меня врасплох.

— Отплатить за все? — как эхо повторила я.

Честно говоря, мне даже думать об этом было странно. Ну, посудите сами: Генрих VIII окружил себя людьми беспощадными и жестокими. Церковь при нем утратила свою руководящую роль в обществе. Армия полностью подчинялась одному только ему. Все боялись короля, и его власть полностью держалась на страхе.

— Король — наш государь, помазанник Божий, а мы его подданные, сам Бог велел нам повиноваться ему, — дипломатично ответила я.

— Сам Бог? Вы в этом уверены? — иронично поинтересовалась Гертруда Кортни.

Услышав подобное заявление, я впервые усомнилась в том, что она пребывает в здравом уме, и прошептала:

— Но ведь Генрих Восьмой — наш король.

— Возможно, он недолго им останется, — отрезала маркиза. — Папа Климент еще два года назад составил буллу, в которой отлучил короля от Церкви. Его святейшество немало потрудился, чтобы вернуть Англию в лоно истинной веры. Он долго являл истинно христианское терпение, но после совсем уж вопиющих мерзостей — я имею в виду ограбления святых усыпальниц и церквей — очень близок к тому, чтобы обнародовать свою буллу. Теперь Католическая церковь предаст Генриха анафеме.

Неужели анафеме? Это слово вызывает дрожь и ужас у всякого правоверного христианина. Помнится, наш домашний священник, чтобы хоть как-то укротить и усмирить непослушных детей из семейства Стаффордов, любил употреблять его в воспитательных целях, четко выговаривая каждый слог. У меня в ушах до сих пор звучит его хриплый голос: «А-на-фе-ма! Что это значит? А это значит проклятие, отлучение от милости Божией, изгнание, невозможность участвовать в таинствах, причащаться. Предание анафеме сопровождается исполнением торжественного ритуала, включающего колокольный звон, чтение Священного Писания и возжигание свечи — причем в конце его свеча должна быть погашена, ибо преступивший заповеди Господни лишен сияния Божьей благодати».

— Но как же король станет править страной, если его отлучат от Церкви? — недоуменно спросила я скорее себя саму, чем Гертруду, но она с готовностью подхватила мой вопрос.

— А он и не станет управлять Англией, попросту не сможет. И священной обязанностью всех христианских монархов станет смещение его с трона. Мало того, мы, его подданные, не будем иметь права сплотиться на защиту короля. Вот что будет, если его святейшество предаст Генриха анафеме.

«Ну и ну, — подумала я. — Если это правда, то в корне все меняет. Но с другой стороны, можно ли доверять прогнозам Гертруды?» Поэтому я иронически заметила:

— Ну а вы, как я понимаю, стали действовать, не дожидаясь благословения Папы? Какое предательство против короля вы уже совершили?

Гертруда фыркнула:

— Никакого. Впрочем, не стану скрывать: да, я вынула из тела государства одну мучительную занозу. Я убрала Болейнов. И вы должны благодарить меня за это.

— Это сделали вы? — невольно воскликнула я, до глубины души пораженная тем, что арест, суд и казнь Анны и Джорджа Болейнов Гертруда обозначила словом «убрала».

Она кивнула:

— Многие при дворе ненавидели Болейнов, но что толку? Только вечно ныли и жаловались. Герцог Норфолк подсунул королю несколько смазливых шлюх, надеясь отвлечь государя от Анны, которая вцепилась в него мертвой хваткой. Но это не помогло. Я всю свою жизнь наблюдала за Генрихом и знаю, как он обращается с женщинами. Тут требовалась полная противоположность Анне Болейн. И между прочим, именно я нашла подходящую кандидатуру. Джейн Сеймур много лет служила при дворе, была фрейлиной как первой, так и второй жены короля. Типичная серая мышка, совершенно непривлекательная, за ней даже и не волочился никто. Но у Джейн имелось одно качество, которое гораздо важнее красоты или ума. То, чего не хватает вам, Джоанна. Она была честолюбива. И чтобы добиться любви короля, в точности следовала моим указаниям.

Сводничество Гертруды показалось мне отвратительным, но нельзя было не признать смелость этого предприятия, увенчавшегося полным успехом.

— Ну, хорошо, — сказала я. — Вы уничтожили Болейнов и сделали свою протеже королевой, а что в результате? Король отвернулся от Рима. Монастыри распущены. А королева Джейн и пальцем не пошевелила, чтобы предотвратить это бедствие.

— Королева Джейн старалась спасти монастыри, — горячо возразила Гертруда. — Вы и понятия не имеете, как она рисковала. И если бы она не умерла, то как мать наследника трона получила бы громадное влияние.

— Сейчас можно говорить все, что угодно, — отрезала я. — А что было бы на самом деле, мы так никогда и не узнаем.

На этом наш спор прервался, поскольку перед первым факельщиком вдруг выросла фигура какого-то бородача, державшего в руке длинную палку.

— Я — ночной страж Доугейта, — прорычал он. — Немедленно отвечайте, что вы делаете на улице в столь поздний час и куда направляетесь!

Джеймс спрыгнул с лошади и направился к бородачу. Они о чем-то негромко переговорили. После того как небольшой, туго набитый мешочек перекочевал в недра потрепанного плаща великана, тот махнул нам рукой:

— Проезжайте!

Джеймс торопливо подошел к Гертруде:

— Страж следующего района потребует от нас в два раза больше монет, миледи. Но мы должны заручиться его защитой: нам придется ехать мимо игорных домов. Другого пути, к сожалению, нет.

— Делайте как надо, — отозвалась она.

Мы миновали еще две длинные темные улицы. В конце второй, на углу, Джеймс остановился; дальше шла под уклон совсем узенькая, но вымощенная булыжником улочка. Вдали перед каким-то низким зданием мерцал огонь. До слуха нашего донеслись крики и, как ни странно, звуки музыки.

— Надо подождать здесь, пока не подойдет местный страж, нам потребуется его помощь, — сказал Джеймс.

Но Гертруда заявила, что нашей личной охраны более чем достаточно. Джеймс стал с ней спорить, и той ночью я впервые поняла, насколько сложными были их отношения. Как слуга он должен был беспрекословно подчиняться своей госпоже, но в то же время Джеймс был и ее другом и единомышленником, да вдобавок еще и человеком, безусловно, сильным, смелым и очень неглупым.

— Если соберется шайка черни, нам с ними не справиться, нас всего маленькая горстка, — предостерег он маркизу. — К тому же посмотрите на этих так называемых защитников, их буквально шатает от голода.

— Да откуда здесь взяться шайке?.. Это просто смешно, — отвечала Гертруда. — Не хватало нам тут стоять, трястись от страха и ждать у моря погоды. Не забывайте, что нам назначено определенное время и опаздывать нельзя. Надо поскорее ехать вперед!

Недовольно качая головой, Джеймс влез на лошадь. В жалкой кучке людишек, окружающих нас, послышался слабый ропот. Но они не посмели ослушаться приказа маркизы Эксетер.

Выстроившись гуськом, мы медленно двинулись по узенькой улочке; копыта лошадей цокали, животные то и дело спотыкались о неровные камни мостовой. Я вдруг со страхом поняла, что человек, шагавший рядом с моей лошадью, — калека: одно плечо у него было выше другого, а на спине горб. Я быстро вознесла в душе молитву за него.

Улочка была такая узенькая, что если бы я вытянула в стороны обе руки, то могла бы коснуться пальцами противоположных стен погруженных во мрак домов, мимо которых мы ехали. Достигнув конца ее, мы оказались на широкой улице. Возле ближайшего дома горел яркий костер. Это его свет я видела издалека. Вокруг костра стояли какие-то люди: они грелись, протягивая к пламени руки, громко разговаривали и смеялись, будто в Лондоне и в помине не было никакого запрета ходить по городу ночью. А окна самого здания были озарены светом множества свечей.

На втором этаже, в высоких окнах с потрескавшимися стеклами, то и дело мелькали силуэты. Хотя время уже явно близилось к полуночи, все здание наполнял шум голосов. Догадавшись, что это и есть пресловутый игорный дом, я вся напряглась.

Мы проезжали достаточно близко от костра: можно было разглядеть грубые, отталкивающие лица сгрудившихся вокруг него людей, вдохнуть запахи дыма, эля и рвоты. Что и говорить, картина была просто отвратительная. Мне приходилось заглядывать в потемки человеческой души, но обычно порок все-таки принято скрывать, прятать за щитом моральных правил. Но здесь никто друг перед другом не притворялся.

Люди у костра равнодушно поглядывали на нас и продолжали свои разговоры. Я облегченно вздохнула и успокоилась. Никто нас здесь не тронет, страхи Джеймса оказались беспочвенными.

И вдруг сбоку здания распахнулась дверь. На улицу нетвердой походкой вышел какой-то мужчина в обнимку с женщиной, чьи груди буквально вываливались из корсажа. Увидев нас, парочка сразу остановилась.

Я быстро опустила глаза и дернула поводья. Лошадь тронулась с места.

— Эт-то еще что такое? — заорала женщина.

Я не поднимала головы.

— Вы что, привезли новых шлюх? — завизжала она. — Ошиблись адресом! Саутуарк на другом берегу!

Ее спутник захохотал. Потом вдруг раздался какой-то треск, совсем близко. Один из стоявших у костра бросился ко мне. Джеймс быстро развернул лошадь, чтобы преградить ему дорогу.

— Эй, в чем дело? Мы никого не трогаем! Зачем устраивать шум? Дайте нам спокойно проехать! — крикнул он, стараясь, чтобы голос его звучал беззаботно и даже весело, но это у него получилось плохо.

— Никого не трогаете? Тогда что вам здесь надо? — крикнул мужчина, обнимавший проститутку.

— Дайте нам проехать, — повторил Джеймс.

И тут, откуда ни возьмись, возле костра появились еще какие-то люди. Их было уже не меньше десятка, все молодцы как на подбор, а из здания игорного дома толпой валили их товарищи. Перевес был явно не на нашей стороне.