В этой ужасной тюрьме королева провела больше года, когда пришел приказ препроводить ее в Барфлёр на побережье Нормандии.

– Меня вызывает король? – недоуменным голосом переспросила Алиенора, когда капитан стражи сообщил ей о полученных им инструкциях.

– Подготовься, – сказал он Амарии, игнорируя вопрос королевы.

Алиенора не верила своим ушам. Месяцы заключения тянулись медленно и были худшим временем в ее жизни. Королеве казалось, что муж замуровал ее здесь до смерти. Она не видела его с того жуткого дня, когда он заключил ее в эту жуткую темницу. И сообщений от него никаких не получала. Она словно умерла и была похоронена, горько думала Алиенора. Год суровых испытаний изменил ее, она чувствовала себя так, будто в один день потеряла лицо, словно то живое, дышавшее существо, которое было королевой Алиенорой, перестало существовать, а на ее месте осталась мертвая оболочка женщины, которой она была когда-то. Она чувствовала себя раздавленной и изолированной, ей не хватало живых разговоров и всего того, что делало прежде жизнь радостной и приятной.

Долгое время Алиенору жгло негодование – она не могла смириться с несправедливостью своего наказания, ее переполняла ненависть к Генри, пламя которой она раздувала мыслями о мщении, всякими «а что, если»… Но по прошествии какого-то времени Алиенора обнаружила, что лучше не лелеять свои обиды, если не хочешь, чтобы это уничтожило тебя. Вот тогда-то она и пришла к своеобразному смирению, научилась приспосабливаться к обстоятельствам и тешиться малыми повседневными радостями, научилась закрывать свой разум мыслям о том, что должно или могло случиться. Худшим оставалось незнание: когда ее освободят и освободят ли вообще?

Но вот наконец Генрих послал за ней. Означало ли это, что он помирился с сыновьями и они настояли на ее освобождении? Господи, пусть будет так! – молилась она.

Самым мучительным в заточении было то, что Алиенора не получала никаких новостей, никаких известий от своих сыновей и была отрезана от остального человечества. Она очень скучала по детям и не могла не думать о своем любимом Ричарде. Для нее это было настоящей мукой – не знать, жив ли он, здоров ли. Сообщит ли ей Генри, если с Ричардом что-то случится? Ведь Генрих, который запер ее здесь, человек мстительный, он давно перестал быть тем идеалистическим принцем, за которого она выходила замуж, а превратился в короля, которому наплевать на чувства жены и на мнение других. Алиенора переживала за сыновей, боясь, что Генрих может натравить их на нее. А вдруг они ранены или даже убиты в сражении, а ей никто не сообщил об этом? Но если бы ее вызывали из-за этого, она наверняка сердцем почувствовала бы это или, по крайней мере, поняла по виду Амарии.

Алиенора фактически ничего не знала о том, что происходит в мире за окнами ее узилища. Какие-то мелочи ей удавалось выуживать, собирая по крохам, у прислуживающей ей женщины. Против ожиданий, за месяцы обитания в тесной близости они с Амарией стали чуть ли не друзьями. А сложись все иначе, они могли бы перегрызть друг дружке глотки. И все же между ними оставалось расстояние, которое невозможно сократить. Алиеноре сразу же стало ясно, что Амария – женщина необразованная, из нее слова не вытянешь, а какую-нибудь мысль – за ее отсутствием – это уж точно. И как бы Амария в глубине души ни симпатизировала ей, она боялась своего начальства и короля, а потому была полна решимости исполнять их приказы в точности и отказывалась обсуждать с Алиенорой какие-либо вопросы, выходящие за рамки бытовых и самых общих. К тому же Алиенора – королева, и факт этот до сих пор вызывал у Амарии трепет.

Первоначальная враждебность Амарии, как это быстро поняла Алиенора, быстро сошла на нет. Но служанка приступила к исполнению своей миссии с крестьянским неприятием того человека, чье положение гораздо выше, и этот вывернутый наизнанку снобизм с самого начала сделал ее подозрительной, в особенности после слухов о том, чту, вероятно, сделала королева. Но понемногу Алиенора все же завоевала доверие Амарии. Не открытыми заявлениями о своей невиновности, как это попытались бы сделать многие заключенные в ее положении, нет, время от времени она отпускала многозначительные замечания или давала Амарии понять, насколько сильны ее страхи за сыновей. И Амария понемногу пришла к заключению, что с королевой все совсем не так просто, как ей думалось поначалу.

И Амария, к собственному удивлению, вскоре поняла, что сочувствует королеве, сильно сочувствует. И теперь она радовалась за Алиенору, которую вызвал король, хотя и забеспокоилась немного: что, если нужда в ее услугах отпадет, когда королева будет свободна. Она хорошо служила ей, проявляя доброту в той мере, в какой не опасно было это делать. Теперь в переполненном сундуке лежали четыре книги, шахматы, лира и три новых платья, но, возможно, в будущем миледи не захочет иметь перед собой напоминание о темном периоде ее жизни или о служанке, которая делила с ней это время.

– Не волнуйся, Амария, – сказала Алиенора, уловив ее настроение. – Когда меня вернут ко двору, обещаю сделать тебя одной из моих служанок. Я всегда буду благодарна тебе за доброту во время моего заключения.

Позволяла ли Алиенора своему сердцу петь в предвкушении свободы? Она все время посматривала на узкую щель голубого неба, думая о том, что скоро выйдет отсюда, снова окажется в большом мире и насладится остатком лета. Но что было на уме у мужа? После всего, что произошло между ними, он наверняка не захочет, чтобы она жила с ним как жена. Если же Генри собирается вернуться к прежнему – оставить ее правительницей Аквитании, а сам будет править остальной империей, то он не стал бы вызывать ее в Барфлёр. Барфлёр – один из портов, откуда они часто отправлялись в Англию, где Алиенора не бывала уже несколько лет. Для нее Англия теперь навсегда связана с ужасным посещением Вудстока и тяжелым рождением Иоанна вскоре после этого.

Но если Генрих хочет заключить что-то вроде мира и ему нужно, чтобы она отправилась с ним в Англию как королева, пусть так и будет. Алиенора поедет и будет покорно исполнять все, что от нее требуется… И постарается делать это как можно лучше, избегая малейших трений. Любой вариант предпочтительнее того, что она имеет сейчас. Сердце Алиеноры радостно билось при мысли о том, что она, возможно, вскоре увидит сыновей.

Глядя на стоящую у окна и погруженную в свои мысли королеву, Амария с грустью думала о том, что месяцы заключения состарили ее. Алиеноре теперь было пятьдесят два, и она выглядела на свои годы. Прежде рыжие волосы выцвели до цвета соломы и поредели. В уголках глаз и губ поселилась сеточка морщин. Кожа побледнела – Алиенора теперь не бывала на солнце. Но она сохранила – и сохранит до конца жизни – то изящное сложение, которое придавало ее красоте особенное обаяние. Король найдет жену изменившейся, но, несмотря ни на что, привлекательной.

Настроение Алиеноры упало, когда она увидела, что ее сопровождает тяжеловооруженный эскорт. Не было сомнений: Генрих хочет, чтобы она проделала этот путь как заключенная, под стражей. Если только он не задумал какой-нибудь драматический жест, например освободить ее на глазах сыновей. Обманывать себя Алиеноре не стоило: ее будущее по-прежнему не сулило ничего хорошего. Она лихорадочно обдумывала идею броситься в ноги к мужу, унизиться перед ним, пообещать что угодно – что угодно, лишь бы получить свободу.

Странное чувство испытывала королева, оказавшись в седле. Но радость снова почувствовать обжигающие лучи солнца и мягкое дыхание июльского ветерка была отравлена страхом грядущего разочарования. Она не получала удовольствия от цветов, украшавших живые изгороди, от зеленых полей, в которых обнаженные до пояса люди напевали песни, работая на своих полосах, от сверкающих рек и ручьев или от роскошных золотистых окрестностей во всей их летней красоте. Жизнь словно остановила свой ход, пока судьба Алиеноры не откроется перед ней.

Въехав в Барфлёр, королева увидела огромный флот из не менее чем сорока судов, ожидающих в гавани. Значит, они направляются в Англию, как она и предвидела. Но зачем столько кораблей? Потом она увидела множество воинов, ждущих команды грузиться на суда, которые стояли на якорях в дальнем конце пристани. Значит, Генрих берет с собой армию. Неужели он все еще воюет? Это же невозможно! Алиенора стала ощущать беспокойство.

Эскорт провел ее мимо укрепленной церковной башни, где когда-то она вместе с Генри ждала окончания бури, чтобы добраться до Англии, где тот собирался предъявить свои права на королевство. Это было двадцать лет назад. Куда ушло все это время? И куда оно их привело? Но размышлять было некогда – капитан вел их к пристани, где Алиенора увидела большое скопление людей. Среди них было много хорошо одетых женщин, которые ждали, пока на флагманский корабль погрузят их вещи. Подъехав поближе, она разглядела немало знакомых лиц.

Был там и Генри, лицо у него обветрилось и загорело. Он стоял, положив руку на плечо коренастого мальчика с темными медно-золотыми волосами. Сердце Алиеноры радостно екнуло – она узнала Иоанна и в тревоге оглянулась: где его старшие братья? Но их нигде не было видно. Напротив, впечатление такое, будто король собрал всех женщин своего семейства. У Алиеноры перехватило дыхание, когда она заметила свою дочь Иоанну, хорошенькую, как курочку. Девочка с опаской поглядывала в сторону матери. Какая это радость – снова увидеть Иоанну! Алиенора надеялась, что дочка не думает о ней плохо, что отец не отравил клеветой ее юный мозг.

Здесь была и королева Маргарита, которой теперь исполнилось шестнадцать, – внешне чистая копия Людовика. А еще Аделаида, ее младшая сестра, помолвленная с Ричардом, стройная брюнетка лет четырнадцати, уже наверняка созревшая для брака. Несносная Констанция смотрела на Алиенору с нескрываемым презрением. В двенадцать лет она вела себя вызывающе, обтягивающее белое блио подчеркивало каждую деталь ее широких соблазнительных бедер и маленьких грудей. В отличие от большинства девочек, Констанция коротко стригла волосы, отчего приобретала сходство с эльфом, однако, по мнению Алиеноры, это ничуть не делало ее интереснее. Но Констанция всегда хотела быть непохожей на других и привлекать к себе внимание. Рядом с ней стояла нежная Алиса Морьенская, бросая задумчивые взгляды на помолвленного с ней Иоанна, который не обращал на нее никакого внимания. А присматривала за всеми незаконнорожденная сестра короля Эмма Анжуйская, активная дама во вдовьем одеянии, очень похожая на своего отца, графа Жоффруа. Алиенора подозревала, что Генрих вызвал Эмму, чтобы та заняла место матери, томившейся в тюрьме. Чуть в стороне от них возбужденно беседовала стайка благородных девиц и дам, явно приглашенных прислуживать всем королевским домочадцам.

Когда сопровождение королевы спешилось, капитан придержал уздечку лошади, пока она спрыгивала на землю. Король отошел от общей группы и медленно, с бесстрастным лицом направился к Алиеноре. Та сделала формальный реверанс, потом в страхе поднялась, посмотрела на мужа и поймала его взгляд без малейшего следа эмоций.

– Не стану говорить, что рад тебе, Алиенора, – начал он сипловатым голосом. – Ты бы все равно мне не поверила. Но надеюсь, твое путешествие было приятным.

– Почему ты меня вызвал, милорд? – спросила она. Продолжать обмениваться любезностями не имело смысла, хотя все вокруг с живым интересом смотрели на них.

– Я везу тебя – и этих молодых дам – в Англию. Благодаря твоим усилиям война все еще продолжается. – Генрих злобно посмотрел на жену. – Теперь даже шотландцы зашевелились, словно нам мало тех неприятностей, что доставляют Людовик и твои возлюбленные сыновья. Они все угрожают вторжением в Англию, и мой английский юстициарий засы́пал меня мольбами о помощи. Не сомневаюсь, тебе, мадам, это известие доставляет удовольствие.

Алиенора не могла оставить незамеченным этот укол.

– Мне очень жаль, что у тебя столько хлопот, – произнесла она. – Но ты сам их накликал.

– Значит, ты к этому не имеешь никакого отношения? – фыркнул Генрих, сохраняя бесстрастное выражение.

– Я никогда и никого не провоцировала вторгаться в Англию. Не понимаю, как мое присутствие в Англии поможет тебе.

– Неужели ты думала, я оставлю тебя в Руане, когда война бушует на всех фронтах и Париж неподалеку? – злобно ухмыльнулся Генрих. – Одному из наших сыновей – а возможно, и самому Людовику – может прийти в голову освободить тебя. Я не дурак, Алиенора. Ты будешь помещена в надежную тюрьму в Англии и оттуда уже не сможешь сеять смуту.

Алиеноре словно положили на грудь тяжелый камень. Она боялась, что опять потеряет сознание, как это случилось, когда Генри сказал ей о судьбе, которая ее ждет. Надеяться на свободу и вдруг снова провалиться в яму отчаяния – это ужасно! Но Алиенора сумела сохранить контроль над собой.

– И куда ты отправляешь меня?

– Пока еще не решил. Где бы тебе не понравилось больше всего?

Она чуть было не ответила, что в Вудстоке, но вовремя сдержалась. Любая тюрьма, пусть самая мрачная и зловещая, была бы лучше.

– Пока моим сыновьям грозит опасность, мне все равно, где я буду, – ответила Алиенора. – Но что ты собираешься делать с этими девочками – их женами?

– За ними будет хороший присмотр. Я отправляю Маргариту, Констанцию и Алису в замок Мальборо, как гарантию хорошего поведения моих сыновей и короля Людовика. Я поручаю их моей сестре.

– А Иоанна и Иоанн?

– Иоанна поедет с ними. Иоанн с этого времени будет при мне. Он единственный преданный сын из всех моих чад. – Лицо Генриха смягчилось при упоминании о младшем сыне.

– Мне позволено будет обнять моих детей? – спросила Алиенора.

– Что-то ты не очень думала о том, чтобы обнять их, когда отправляла в Фонтевро, – ответил Генрих.

– Это ты их туда отправлял, – возразила она.

– Будь честна, Алиенора, ты дождаться не могла, когда избавишься от Иоанна, хотя он был еще ребенком.

Алиенора была поражена его словами.

– И в этом тоже твоя вина, – бросила она ему в лицо.

– Моя? При чем тут я?

– Это длинная история, и тебе ее не понять, – устало ответила она.

– Алиенора, у меня мало времени, – раздраженно покачал головой Генрих. – Мы должны погрузиться и отплыть как можно скорее, чтобы поймать прилив. Пусть твоя служанка принесет твои вещи.

Алиенора словно опять вернулась в 1154 год, вот только теперь, в июле, путешествие обещало быть гораздо спокойнее. Но как только они вышли в море, волны стали раскачивать корабль, а потом начали дыбиться так высоко, что корабль бросало вверх и вниз и судно скрипело и трещало, словно готово было вот-вот развалиться.

Женщины, включая Алиенору, находились в каюте в носовой части судна, кто-то страдал морской болезнью, большинство были пуганы, девятилетняя Иоанна тихонько плакала рядом с матерью и цеплялась за нее.

– Ну-ну, деточка, – успокаивала ее Алиенора.

Обнимая собственного ребенка, королева благодарила судьбу за эту маленькую радость среди страха и несчастий. Но когда она попыталась успокоить плачущую Констанцию, девочка грубо стряхнула с себя ее руку. Алиенора отпрянула и поклялась себе, что больше никогда не прикоснется к девчонке.

Снаружи до них доносились громкие предупреждающие крики моряков. Потом начался дождь, он неистово молотил по стенам и крыше. Жуткое раскачивание на волнах, казалось, не кончится никогда. Алиенора попыталась молиться, но никак не могла сосредоточиться. Неужели она в самом деле хотела, чтобы Господь пощадил ее? Не лучше ли будет для всех, включая и ее, если корабль пойдет ко дну?

Потом все услышали голос короля, который перекрикивал бурю. Он обращался к корабельной команде:

– Если Господь в Своем милосердии решил, что после моего прибытия в Англию должен воцариться мир, то пусть Он дарует мне безопасный переход через Канал. Но если Он решил наказать мое королевство, то пусть я никогда не достигну берегов моей страны!

Господь оказался милосерден. Вскоре после этого море успокоилось, а к вечеру они увидели Саутгемптон. Но милосердия у Генриха было меньше, чем у Создателя. Как только они причалили и ближайшему окружению короля принесли хлеб и свежую воду, король подошел к Алиеноре, которую до этого времени умудрялся просто не замечать, и удостоил ее короткой совместной прогулки.

– Я направляюсь в Кентербери, чтобы принести наконец покаяние перед гробницей святого и блаженного мученика, как теперь называют покойного Томаса, – сказал он. – Ты знаешь, что его канонизировали?

Алиенора знала. Она испытала язвительное удовольствие при мысли о том, как кентерберийские монахи будут охаживать короля плетью. Господь свидетель, он это заслужил, и не только за ту неблаговидную роль, что сыграл в смерти Бекета.

– Да, – ответила она. – Это случилось до того, как ты запер меня под замок.

Генрих не ответил на ее выпад, его мысли опережали разговор.

– Я решил отправить тебя под стражей в замок Сарум, где ты будешь находиться, пока я не отдам иного приказа. Ты должна понимать, Алиенора: это твое наказание за то, что ты стала угрожать моей короне… и за то, что по собственной воле разрушила наш брак.

– Обвинять в этом ты можешь только себя! – воскликнула она, охваченная гневом.

– Весь мир порицает тебя как изменницу твоего мужа и короля. Послушала бы ты, что о тебе говорят! И после всех твоих измен я должен снова поверить тебе?

– Доверие – дело взаимное, – горько ответила она. – Мое доверие ты подорвал много лет назад. Твой вклад в наш брак был одним многолетним предательством! Ты начал разрушать его задолго до того, как я стала защищать наших сыновей.

– Мужчины отдают дань молодеческой страсти, – пожал плечами Генрих. – С чего ты взяла, что ты какая-то особенная среди жен и должна ждать верности от мужа? Я отдавал тебе дань любви, Господь тому свидетель, но ты ее убила.

– Да, но это случилось только после того, как Розамунда похитила эту любовь. Ты меня больше не любил – ты любил ее, ты сам об этом сказал. Произвел на меня впечатление! – Алиенора произносила эти слова с презрением, но ее раны еще не зарубцевались, она до сих пор чувствовала боль. И от перспективы дальнейшего заключения у королевы волосы вставали дыбом. – Генри, как долго ты собираешься держать меня взаперти?

Король собирался дать какой-то язвительный ответ на ее замечание о Розамунде, но Алиенора внезапно переменила тему и прогнала эту его мысль. Он хотел ответить жене побольнее, хотел отплатить за долгие и горькие годы борьбы, распрей и тяжелых сражений, ведь она отчасти была ответственна за это.

– Пока не умрешь, – язвительно ответил он.