На юг они отправились вместе, двинувшись на Пуатье, следом шла армия преданных сеньоров, слуг и воинов. Генрих настоял на том, что будет провожать жену, предупредив ее, что времена сейчас лихие, а его власть распространяется только туда, где находится он и его воины. Они ехали во враждебном молчании.

Алиенора пребывала в смятении, горюя из-за того, что радость от ее долгожданного возвращения в Аквитанию в качестве правителя отравлена убийственным знанием: фактически ее отъезд означает окончательный разрыв с Генрихом, разрыв, в котором она ни в коей мере не была виновата, но причиной которого стала. С каждой оставшейся позади милей они приближались к мигу прощания, дальше каждый пойдет своим путем: они останутся партнерами в браке, но будут разделены куда как серьезнее, чем только расстоянием.

И прощаться Алиеноре нужно было не только с мужем. Вместе с королем и королевой ехали дети: Молодой Генрих, имевший теперь титул графа Пуатье, красивый и растущий чуть ли не по часам. Сын носил королевский титул со всей уверенностью своей породы. С этого времени он должен будет оставаться с отцом, дабы познавать науку управления государством. Одиннадцатилетний голубоглазый Ричард, длинноногий и длиннорукий, уже ставший закаленным воином, которого хвалили не только капитаны, обучавшие его военным искусствам, но и учителя, преподававшие ему латынь и книжные знания. Он отправлялся в Аквитанию вместе с матерью и братом Жоффруа, красивым смуглым Жоффруа, который терпеливо выносил щебетание тщеславной юной Констанции, ехавшей бок о бок с ним. Она его измучает, моего умного мальчика, думала Алиенора. С ними ехали и маленькие девочки – Алиенора и Иоанна, рыжеволосые подобия матери, только мягче, гораздо послушнее и покорнее.

Сегодня ее дочери были смирнее обычного. Генрих решил при ее неохотном одобрении, что, пока не придет время выдать их замуж, они будут воспитываться добрыми монахинями монастыря Фонтевро. Для девочек благородного происхождения не найти лучшего образования. Семья Алиеноры, как и семья Генриха, вот уже многие поколения отправляла дочерей в Фонтевро. Но это решение опечалило королеву. Она станет скучать по Алиеноре и Иоанне, у нее было такое чувство, что она бросает их. Почти так же, как бросила много лет назад двух других своих девочек. Недавно, после ее долгих домогательств, пришло еще одно письмо от Марии, на которое Алиенора была вынуждена написать всего лишь формальный ответ. Она гордилась тем, что молодая графиня Шампанская унаследовала ее любовь к поэзии и музыке, но настоящей связи между ними не существовало – она была утрачена много лет назад. Это походило на общение с посторонним человеком. У Алиеноры пропало желание продолжать переписку.

Королева одобрительно улыбалась своим маленьким девочкам, хотя боль и сжимала ее сердце. Она убеждала себя, что добрые сестры из Фонтевро воспитают их наилучшим образом. Генрих сказал, что ей хватит забот: на попытки усмирения непокорных вассалов уйдет немало времени, и потом, большинство девочек высокого происхождения воспитываются в монастырях. Но Алиенора гордилась тем, что против сложившегося в королевских семьях обычая до последнего времени всех своих детей держала при себе. Она спрашивала себя, не стала ли отправка дочерей в монастырь местью со стороны Генриха. Или же он опасался, что жена за его спиной может договориться и обручить девочек с кем-нибудь из аквитанских сеньоров, чтобы ублажить их таким образом. Алиенора понимала: Генри не хотел бы, чтобы плоды чресл его расходовались на этих неблагодарных негодяев.

Оставался еще и маленький Иоанн, которому только что исполнился год. Как Алиенора ни заставляла себя, она не могла проникнуться любовью к этому ребенку, зачатому в печали и рожденному в предательстве. Его существование все время вызывало воспоминания о том ужасном кануне Рождества, когда она случайно заехала в Вудсток и оказалась лицом к лицу с катастрофой и руинами своей жизни, а потом о тех мучительных родах в Оксфорде. Нет, Иоанн был плодом брака, погрузившегося в предсмертную агонию, и Алиенора иногда не могла себя заставить даже посмотреть на него. О мальчике заботились няньки.

Младший сын тоже отправлялся в Фонтевро. Хотя он и был еще в младенческом возрасте, Алиенора просила мужа подумать о церковной карьере для Иоанна, и Генрих согласился. Иоанн родился последним – четвертым – мальчиком и почти не имел надежды на земельное наследство, а потому Церковь казалась очевидным выбором. Мальчик будет воспитываться в монашестве, готовиться к принятию сана. Подарить одного из сыновей Господу станет для обоих родителей наилучшим способом собирания сокровищ на небе. И Господь знает, с горечью подумала Алиенора, нам эти сокровища понадобятся. Она не станет скучать по своему последнему сыну, напротив, благодарна за то, что воспитывать его будут другие. Чувство вины переполняло ее.

Но был еще один человек, которого ей будет не хватать, чья улыбка никогда больше не осветит ее день. Бедняжка Петронилла умерла три месяца назад, став жертвой пагубного пристрастия к вину. К концу сестра впала в полусонное состояние, кожа ее пожелтела, живот ужасно раздулся. Алиенора горько оплакивала Петрониллу, и хотя в жизни ее образовалась пустота, которую прежде занимала сестра, она не могла отрицать, что смерть стала для Петрониллы милосердным избавлением. Слишком много пустых мест появилось в жизни, горько подумала Алиенора. Печаль стала теперь ее уделом.

Дружелюбная настоятельница Изабелла давно ушла на заслуженный покой, и теперь их встречала ее преемница настоятельница Одебюрж. Монахи, монахини и обитавшие в монастыре пожилые дамы собрались и встали уважительным полукругом. Когда королевская кавалькада остановилась, весь монастырь опустился на колени, и настоятельница вышла вперед. Одебюрж была способной, энергичной женщиной, и Алиенора давно ей симпатизировала. Королева знала, что трудно найти для ее детей воспитателя лучше настоятельницы Одебюрж. И казалось, ее уверенность тут же получила подтверждение, потому что, когда Алиенора и Иоанна были формально переданы на ее попечение, настоятельница наклонилась и горячо поцеловала их, а потом попросила двух дам из обитательниц монастыря – одну с попугаем, другую с обезьянкой – развлечь ее новых подопечных, чем мгновенно завоевала сердца девочек. Затем она взяла Иоанна у няньки, вытащила большой палец из его рта, погукала ему, чем заслужила в ответ осторожную улыбку. Алиенора и опомниться не успела, как были произнесены прощальные слова и детей ее увела стайка улыбающихся монахинь.

Времени у них не было. После мессы в белой, воспаряющей в высоту монастырской церкви Генрих засвидетельствовал почтение настоятельнице и приготовился к отъезду. Он собирался проводить Алиенору до Пуатье и убедиться, что она обосновалась там в безопасности, но тут пришло сообщение о серьезном бунте еще дальше на юге. Граф Ангулемский объединился с буйными сеньорами Лузиньяна и другими непокорными вассалами, и все они восстали против правления Генриха.

– Одной тебе с ними не справиться, – сказал Генрих Алиеноре, когда незадолго до их прибытия в Фонтевро ему доставили это известие. – Я соберу моих вассалов, и все вместе мы двинемся в Лузиньян. Твое присутствие напомнит этим самодовольным идиотам, кому они должны подчиняться. Потом ты безопасным маршрутом сможешь вернуться в Пуатье, а я преподам смутьянам урок.

– После этого они будут возмущаться еще больше, – вяло возразила она.

– Ты, что ли, собираешься выйти против них во главе армии? – поинтересовался Генрих. – И потом, не подчиняясь мне, они не подчиняются тебе. Я хочу, чтобы, перед тем как я оставлю тебя здесь, в Аквитании воцарился порядок.

Алиенора не ответила, она ехала молча, сжав губы.