– Я собираюсь предпринять решительную атаку на Англию, отец, – заявил Генрих, когда они с Жоффруа возвращались домой по берегу величественной Луары. Следом скакал вооруженный отряд. День стоял жаркий, одежда прилипала к телу, пот покрывал крупы коней. – На следующей неделе я призываю моих добрых нормандских баронов на военный совет в Анжере, – радостно сообщил он.

– Разумное решение, сын мой, – одобрительно сказал Жоффруа. – Твоя мать будет гордиться тобой.

Они неторопливо проскакали около мили, обсуждая предстоящую наступательную операцию, потом Жоффруа с внезапно помрачневшим лицом обратился к сыну:

– Надеюсь, ты внял моему совету относительно королевы Алиеноры.

– Да, – коротко ответил Генрих. Было ясно, что он лжет.

Жоффруа помолчал некоторое время, потом сказал:

– Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Ты это уже говорил, отец! – выпалил Генрих.

Жоффруа ответил молчанием. Он обильно потел под шляпой, украшенной, как обычно, метелкой дрока – цветка, по которому со временем станут называть его потомков.

– Господи, какая жара, – сказал он, отирая лоб.

Генрих, который тоже потел, смотрел вперед – перед ними расстилалась широкая долина Луары.

– Не хочешь искупаться? – спросил он. – Это немного остудит нас. Река у Шато-дю-Луар неглубока – здесь, рядом.

– Я не прочь, – устало ответил Жоффруа. – Думаю, наши люди тоже не станут возражать.

У Шато-дю-Луар они спешились и начали раздеваться. Их воины растянулись под деревьями прикорнуть в тени, другие отвязывали седельные мешки, чтобы напиться и перекусить. Один или двое скрылись среди деревьев, дабы облегчиться. Солнце выжигало и без того сухую траву, в которой стрекотал хор кузнечиков да метались туда-сюда ящерицы.

Жоффруа и Генрих, обнаженные, устремились к берегу и нырнули в реку, потом поплыли, делая мощные гребки в неторопливом потоке. Они смеялись, энергично брызгали друг в друга, затем принялись бороться в воде. Генрих с удивлением обнаружил, что мускулы отца тверды, как металл. Неплохо для тридцативосьмилетнего старика, решил он. Генрих скользнул взглядом по мощному естеству Жоффруа и впервые задумался о том, правду ли говорил ему отец: в самом ли деле тот познал Алиенору, а если познал, то сумел ли удовлетворить ее так же, как и он.

Оставив свои единоборства, они два раза сплавали на другой берег и обратно, потом выползли на сушу, где посидели некоторое время на солнце, чтобы просохнуть, прежде чем одеться.

– Нужно найти место, где переночевать, – сказал Жоффруа. – Пошлем вперед дозор. Мой замок Ле-Люд тут недалеко – в Сарте.

Удобно устроившись в крепости и дав задания смотрителю замка и его подчиненным, Жоффруа приказал принести еду. Он сел за стол вместе с сыном и своими воинами. Подняв серебряный кубок со сладким анжуйским вином, Жоффруа провозгласил тост за успешные действия Генриха в Англии.

– Моя победа неизбежна, – горячо сказал Генрих. Вино придало ему храбрости и самоуверенности.

Генрих заметил, что отец его раскраснелся, и приписал это жаре, хотя в каменной громаде замка было прохладнее, чем под открытым небом. Потом Жоффруа отказался от жареной дичи, сказав, что у него в такую погоду пропал аппетит. Чуть позднее Генрих, поглощая остатки своего обеда, впервые испытал беспокойство, когда отец отказался от предложенной ему вазы с фруктами, а потом вдруг ухватился за край стола, и его затрясло.

– Вы не заболели, отец? – взволнованно спросил Генрих. Насколько ему было известно, Жоффруа ни разу в жизни не хворал.

– Ерунда, лихорадка. Не стоит беспокоиться, сын мой. – Слова давались ему с трудом.

Генрих положил мозолистую ладонь на лоб Жоффруа – лоб горел.

– Не нужно было мне купаться в жару, – проговорил отец, пытаясь улыбнуться. – Наверно, простудился.

– Вам нужно лечь в постель, сир, – посоветовал Генрих.

– Да, я, пожалуй, лягу, – согласился Жоффруа.

Но стоило графу попытаться подняться на ноги, как он тяжело рухнул обратно на стул. Генрих подскочил к отцу с четырьмя воинами, и вместе они подняли больного по винтовой лестнице в спальню наверху, где Жоффруа распростерся на меховой подстилке, которой была укрыта деревянная кровать. Теперь его непрерывно трясло, тело горело, а пальцы были как лед.

– Напрасно он стал купаться, – сказал один из воинов.

Генрих сердито уставился на него:

– Разденьте его.

– Вы с ума сошли? – возмутился воин. – Его, наоборот, нужно укрыть.

– Отец и так весь горит. Ему нужно остыть, – возразил Генрих. – Снимите с него одежду.

Люди неохотно подчинились, оставив на Жоффруа, из соображений приличия, одни штаны.

– А теперь принесите таз с водой и тряпку.

Воины ушли, недовольно бормоча, что молодой сеньор спятил – он убьет графа, но, однако, подчинились.

Генрих обтер смоченной в воде губкой тело Жоффруа, делая это с сыновней готовностью и любовью. Он желал отцу поскорее поправиться.

– Вы полны сил, отец. Вы должны держаться!

Жоффруа безжизненно лежал на кровати, взгляд подернулся мутной поволокой. Он что-то бормотал, и Генрих нагнулся над отцом, прислушался. Большинство слов было неразборчиво, но он смог разобрать: «Не делай этого» и «Алиенора». Генрих помрачнел, поняв, о чем говорит отец, но все же предпочел сделать вид, что не понял. Это был всего лишь бред больного.

Стараясь не вслушиваться в отцовский бред, Генрих просидел у постели Жоффруа всю ночь, но лихорадка лишь усилилась. Чуть поодаль стояли на страже воины, покачивая головами при виде неправильного лечения. Но Генрих перенял эту мудрость у своего старого учителя мастера Мэтью из Лудена, очень сведущего человека, который многому его научил, когда Генрих был в Англии, в Бристоле. Мэтью преподал ему не какие-нибудь книжные, а самым настоящие практические знания. Эти необразованные воины не умели ничего подобного. Генрих знал, что его отец будет жить.

Но Жоффруа становилось не лучше, а хуже, и бульшую часть второй ночи Генрих провел, торгуясь с Господом. Если Господь пощадит отца, то он, Генрих, готов отказаться от Алиеноры. Он клялся в этом от чистого сердца, хотя представить не мог, как откажется от нее. Бог, казалось, послушал его, и, когда взошло солнце, Жоффруа открыл глаза – они теперь не смотрели безумным взглядом, и впервые с начала болезни граф заговорил разборчиво.

– Сын мой, – проговорил он. Лицо его, несмотря на загар, было бледно. – Поклянись мне, что если ты когда-нибудь станешь королем Англии, то передашь мои графства Анжу и Мен твоему брату Жоффруа.

– Отец! – воскликнул взбешенный Генрих, не любивший своих младших братьев и сестер. – Во-первых, ты не умираешь, а потому сейчас не время давать клятвы. А во-вторых, ты просишь меня отказаться от родового наследства. Я не могу это сделать, даже если ты потребуешь.

– Я умираю… – хриплым голосом сказал Жоффруа. – Чувствую, конец близок. И приказываю не предавать мое тело земле, пока ты не поклянешься сделать то, о чем я прошу.

– Но, отец, Анжу и Мен должны принадлежать мне по праву рождения, ведь я твой старший сын, – возразил Генрих.

– У тебя есть Нормандия, и если будет на то воля Божья, ты получишь и Англию, – слабеющим голосом проговорил Жоффруа. – Разве этого не достаточно? Неужели ты не можешь утешить умирающего отца?

– Нет! – твердым голосом произнес Генрих. – Извини. Я не могу это сделать. Твоя просьба несправедлива.

Жоффруа посмотрел на него печальным взором:

– Тогда хотя бы обещай, что не будешь добиваться союза с французской королевой. Я прошу об этом, заботясь только о твоей душе. С земными заботами я покончил.

– Я отказался от нее, – искренне сказал Генрих, зная, что, если отец умрет, он будет избавлен от обязанности выполнять это обещание. Ведь смерть отца будет означать, что Господь не выполнил Своих обязательств по сделке.

– Тогда я умираю спокойно, – прохрипел Жоффруа, чье дыхание становилось все короче.

– Отец, не умирай! – в панике вскричал Генрих, хватая Жоффруа за руки и пытаясь втереть тепло в холодные пальцы. Но вскоре в ужасе отпрянул – руки отца безжизненно упали, глаза остекленели. – Отец! Отец! – разразился шумными рыданиями Генрих.

Воины скорбно склонили головы, потому что граф был для них хорошим господином. Они опустились на колени у одра, отдавая дань уважения отошедшей душе. Ошеломленный Генрих несколько мгновений спустя присоединился к ним. Он не сразу понял, что теперь он не только герцог Нормандии, но и граф Анжу и Мена, владыка четвертой части Франции.

Стоя у завернутого в саван тела отца, которое лежало на смертном одре, Генрих сказал своим людям:

– Граф оставил нас, но я не могу отдать приказ похоронить его, потому что не желаю приносить клятву о лишении себя самого наследства.

– Но оставить тело вашего отца разлагаться на такой жаре будет оскорблением его памяти! – воскликнул смотритель замка, прекрасно понимая, что Генрих, известный непоседа, вскоре уедет, оставив тело лежать здесь, и ему, смотрителю, придется все решать самому.

– Вы должны похоронить его, сир, – заговорили воины. – И должны принести клятву, которую не принесли раньше. Вы не можете оставить его здесь, не предав земле. Он засмердит весь замок.

– Хорошо, – согласился Генрих, чуть не плача от злости. – Я обещаю отдать Анжу и Мен моему брату Жоффруа. Теперь вы довольны? А сейчас мы скачем в Ле-Ман, чтобы все подготовить к погребению отца в монастыре Сен-Жюльен.

Произнеся клятву, он подумал: «Какие бы обеты я ни приносил, я все равно закреплю свои права владения на Анжу и Мен, добьюсь покорности моих вассалов и только после этого буду думать об Англии и короне, которая по праву принадлежит мне. И я женюсь на Алиеноре – с одобрения короля Людовика или без него».