Алиенора закусила простыню и напряглась, прижав подбородок к груди. Боль стала невыносима, и крик готов был сорваться с ее губ, но даже в такой крайней ситуации она помнила, кто она: королева Англии, герцогиня Аквитании и Нормандии, а потому не должна ронять достоинства.

– Еще немного, леди, – успокоила ее повивальная бабка. – Еще немножко напрягитесь.

Алиенора каким-то образом нашла в себе силы напрячься в последний раз. Это были ее девятые роды, и никогда еще не испытывала она таких трудностей. Все предыдущие дети легко покидали ее чрево и почти никаких неприятностей ей не доставляли. Но эта беременность оказалась трудной, проблемы следовали одна за другой.

Алиенора напряглась – и в умелых руках повивальной бабки оказалась крохотная головка, за ней скользкое плечико, а потом и остальное тельце этого маленького незнакомца.

– Прекрасная принцесса, леди! – сияя, сообщила повивальная бабка, и ребенок тут же начал кричать.

Алиенора нашла в себе силы взять новорожденную на руки и обнаружила, что перед ней точная копия ее самой.

– О том, как назвать тебя, споров не будет, маленькая, – улыбнулась мать, целуя сморщенное личико. – Ты, как и я, будешь Алиенорой. Генри не станет возражать.

Расслабившись в постели после родов и радуясь счастливому разрешению такой хорошенькой дочерью, Алиенора не могла заснуть. Она вспоминала слова мужа о том, что он, в отличие от несчастного Людовика, плодовит на сыновей, а теперь был бы рад и девочке, потому что девочку можно выдать замуж ради политической или имущественной выгоды. Что верно то верно, но иногда ей хотелось, чтобы Генри перестал смотреть на своих детей как на пешек, которые можно передвигать по некой гигантской доске политических шахмат. Нет, он, конечно, любил их, но у Алиеноры болело сердце, когда муж без малейших сомнений говорил о том, что дочерей можно использовать к его выгоде. Выдать дочь замуж нередко означало отправить ее в далекую землю, а потом тосковать по ней в разлуке, которая может оказаться вечной.

Алиеноре не нравилась эта черта в муже. Она чувствовала, что его последним решениям не хватало политической мудрости. Все это началось, когда в Руан пришло известие о смерти архиепископа Теобальда. Привез эту новость Жильбер Фолио, епископ Херефорда. Генри безутешно скорбел.

– Теобальд был моим истинным другом, – сказал он. – Если бы не его поддержка, не стать бы мне королем.

– Мир праху его, хороший был человек, – перекрестившись, пробормотала Алиенора. – Он заслужил место на Небесах.

Императрица с трудом поднялась на ноги – она в последнее время страдала от боли в суставах – и положила руку на плечо сына.

– Ему нужно найти замену, – посоветовала она. – Англия не может долго существовать без архиепископа Кентерберийского.

– Я согласен, ваше величество, – присоединился к ней епископ Фолио.

Это был дородный, с кустистыми бровями церковник, консерватор, уважаемый за честность и ученость. Алиенора всегда восхищалась его прямотой и бесстрашной честностью. С ним все было ясно – никаких двойных смыслов или лукавства.

– Да, но кого поставить на место Теобальда? – спросил Генрих, которому явно не хотелось думать о замене старого друга.

Ответ очевиден, как казалось Алиеноре: никакой другой кандидатуры на эту должность, кроме самого Фолио, не было. Он, обладая всеми необходимыми качествами и опытом, являлся идеальным кандидатом.

То же самое явно думала и Матильда, потому что она с надеждой посмотрела на Фолио.

– Тебе и искать не нужно, сын мой, – проговорила она.

– И в самом деле, не нужно, – ответил Генрих, глаза его загорелись, но на предполагаемого кандидата-епископа он не смотрел. – Моим архиепископом будет Томас Бекет.

– Томас Бекет? – одновременно и нестройно прозвучали три голоса.

Только не это, подумала Алиенора. Бекет – это катастрофа. Он и без того невыносим, и его слишком уж занимают земные блага.

– Генри, ты с ума сошел?! – воскликнула императрица, забыв о своей обычной сдержанности и почтительности. – Он слишком светский человек для высокого церковного поста.

– Именно это и я хотел сказать, ваше величество, – поддержал императрицу Фолио. – Ведь Бекет даже не посвящен в сан.

– Тогда назовите мне кандидата лучше, – сказал Генрих.

– Я уже сказала, что тебе и искать не нужно, – ощетинилась императрица.

– Мне нужен архиепископ, который стоял бы на моей стороне и был бы готов действовать со мной заодно, а не против меня, – заявил Генрих.

– Ваше величество, все епископы на вашей стороне, как вы это назвали, – ровным голосом произнес Фолио, словно и не заметив скрытого оскорбления. – И если только я не ошибаюсь, ни один из них никогда не действовал против вас. Мы все до одного преданы вам, можете не сомневаться.

– Верно, очень верно, но до определенного момента! – набросился на него Генрих. – Но на поверку вы все в первую очередь преданы Церкви. Разве я не прав?

– В первую очередь мы преданы Господу, – твердым голосом сказал Фолио.

– Против этого я не могу возражать, – презрительно проговорил Генрих. – По крайней мере, пока Господь на моей стороне. Как бы то ни было, с этим придется подождать. Людовик грозит войной, хотя я сомневаюсь, что он будет сильно напрягаться. И тем не менее я должен усилить границу Нормандии, если он захочет отобрать Вексен. А потом мне надо отправиться на юг, в Аквитанию, потому что в Гаскони опять неспокойно.

– В Аквитанию? – радостно переспросила Алиенора. – Я еду с тобой, милорд. Я смогу остановиться в Бордо.

Как будет замечательно снова побывать на родной земле, опять почувствовать тепло южного солнца, услышать песни трубадуров и летний стрекот кузнечиков, попробовать сочное мясо утки и божественные трюфеля, увидеть величественные горы и сверкающие реки своей родины.

– Нет! – отрезал Генрих.

Именно этот непреклонный отказ и то, что за ним последовало, гораздо более важное, чем вопрос об архиепископе Кентерберийском, вбили клин между ними. Алиенора настаивала, упрашивала, умоляла, но Генрих был неумолим, говорил, что ее состояние не позволяет ей совершать столь дальние путешествия. Это чепуха, возражала Алиенора, ведь во время предыдущих беременностей она проезжала сотни миль по Англии, пока он отсутствовал, ездила до самого девятого месяца. Она здорова как бык, сказала она мужу, и никогда не чувствовала себя лучше. Но Генрих тем не менее отказал ей. А вскоре выяснилось и почему.

Алиенора осталась в Руане с императрицей, досадуя на свое вынужденное безделье и без всякой надежды желая оказаться в Пуатье и Гаскони с Генрихом. Он довольно часто присылал гонцов с новостями и заботливыми вопросами о ее здоровье, и первые вести о его кампании были хорошими. Генрих осадил и за одну неделю захватил хорошо укрепленный замок Кастийон-сюр-Ажан, и непокорные вассалы были так перепуганы – да они просто впали в ужас! – его действиями, что перестали оказывать какое-либо сопротивление.

Но от следующего сообщения краска ударила в лицо Алиеноры. Она оставила дядю Рауля де Фая управлять ее собственностью, но Генрих, встретившись с Раулем в Пуатье, дал понять ему, что он низкого мнения о способностях Рауля управлять собственностью герцогини, и отменил несколько его важных решений. Рауль, в свою очередь, написал Алиеноре, выражая протест и предупреждая, что ее подданные готовы взять в руки оружие, поскольку герцог урезает их свободы. Еще больше поводов для негодования появилось, когда на важные посты Генрих назначил своих людей из Нормандии.

Получив это послание, Алиенора в лихорадочной спешке написала мужу, требуя ответа о том, что он делает. Генрих ответил: для него желательно, чтобы Аквитания, как Нормандия и Англия, имели сильное, централизованное управление, и он непременно введет таковое, подчинив непокорных выродков-баронов, даже если это дорого будет ему стоить. Что вполне вероятно, мстительно подумала Алиенора.

В это же время она получила еще одно письмо от Рауля. «Народ отказывается подчиняться королю Англии, – писал он, намеренно не называя Генриха герцогом Аквитании, хотя этот титул и принадлежал королю по праву супружества. – Они жалуются, что Генрих лишил их исконных свобод. Они даже обратились к папским легатам, показывали им генеалогическое древо и просили расторгнуть твой брак с королем на том основании, что он является кровосмесительным».

Кровь застыла в жилах Алиеноры, когда она прочла это. В панике она показала письмо императрице:

– Смотрите, что сделал ваш сын!

Матильда, не проронив ни слова, прочла послание.

– Я бы на твоем месте не беспокоилась, Алиенора, – спокойно сказала она. – Легаты не посмеют оскорбить короля, поскольку приехали в Аквитанию с просьбой поддержать их хозяина Папу Александра.

– Мне это известно, – ответила Алиенора. – Меня выводит из себя то, что Генри снова, против моего желания, обижает моих подданных.

– Строгие меры никогда не бывают популярными, – заметила Матильда. – Но иногда они необходимы. От твоих аквитанских лордов всегда одни неприятности. Ты должна это признать.

– Я напишу Генри! – кипела Алиенора. – Я буду возражать против его вмешательства в дела моего герцогства. Как он смеет!

– У него есть на это все права, – ответила Матильда. – Он твой муж и их герцог.

– Он должен был посоветоваться со мной! – бушевала Алиенора.

– Ему нет нужды это делать, – сказала Матильда.

Алиенора почувствовала, что свекровь радуется, видя ее бешенство. Она выхватила полученное письмо и выскочила из комнаты, спеша сочинить послание Генри, обвинить его в глупости и в том, что он разжег ярость ее подданных.

Получив ответ, Алиенора чуть не завыла от ярости. Генрих даже внимания не обратил на все ее протесты! В его послании не было ни слова оправдания или извинения. Он писал только о легатах, которые изо всех сил старались ублажить его, сообщали, что Папа согласился канонизировать короля Эдуарда Исповедника. Сам же он, продолжал Генри, все еще остается в Пуатье, где инспектировал строительство собора, и теперь знает, что ведется оно удовлетворительно. Возможно, ей будет интересно узнать, что он приказал построить новую церковь, новые городские стены, новые мосты, рыночную площадь, лавки. И что он перестраивает главный зал ее дворца, увеличивая в нем окна.

Сердце у Алиеноры стало как лед, словно на него положили камень. Генрих сделал все это, не посоветовавшись с ней, а от обсуждения более важных вопросов просто устранился. Неужели она вышла за него ради этого? Во что превратилось их совместное представление о будущем, их брак львов? Муж вел себя как предатель их брака и всего, что тот обещал. Она не могла вынести это! Вот, значит, где место королевы: лежать с новорожденной дочерью, когда сердце, с одной стороны, горит любовью к прелестному ребенку, а с другой – негодованием к ее отцу.